Текст книги "Пять президентов"

Автор книги: Павел Багряк

Соавторы: Генрих Вальк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Нет, господин президент, – ответил Джекобс. Ни для кого из приближённых, для Джекобса тем более, не было тайной, что склероз уже давно запустил свои когти в старческую голову президента. – Если бы вчера после молитвы вы не выпили целую бутылку рома, – продолжал Джекобс, – и не раскладывали бы до часу ночи пасьянс, тогда бы мне показалось это странным.

Президент изменился в лице и вновь перекрестился:

– Побойся Бога, Джи, что ты говоришь!

– Если я буду бояться Бога, – сказал Джекобс, – он подумает, что меня уже нет в живых.

Президент побледнел и вдруг встал на колени.

– Господи, – воскликнул он, – прости мою грешную душу! Клянусь тебе, что отныне и навсегда мои руки не прикоснутся к картам и душа моя освободится от этого порока! А губы мои забудут то мгновение, когда последний раз они окропились вредным алкогольным ядом…

– Кен, так вы всё же будете произносить речь против алкоголиков? – сказал Джекобс. – Тогда пора торопиться, там назначено на десять утра, а речь ваша, как мне кажется, уже отрепетирована.

Президент ничего не ответил, поднялся с коленей и прошёл вдоль всего кабинета, внимательно разглядывая портреты своих предшественников и беззвучно шевеля губами. Вероятно, он каждому из них произносил свой приговор, восхваляя при этом свою собственную воздержанность от мирских страстей.

Всю эту десятиминутную процедуру, пока президент сводил личные счёты с портретами своих предшественников, старый Джекобс, не шелохнувшись, привычно стоял в дверях, чуть-чуть полуприкрыв глаза. Ему на ум пришла известная мысль Ларошфуко, и он повторял её время от времени, как молитву: «Если уж дурачить людей, то нужно дурачить их долго, как это делали в Риме».

Наконец президент умирающим голосом попросил Джекобса прислать сына и в ожидании Арви сел в кресло.

Молодой бандит со всего размаха бросился отцу на колени, отчего кости хрустнули даже у старого Джекобса.

– Ты молился сегодня, сын мой? – спросил его президент, хотя Джекобс мог дать голову на отсечение, что Арви знает только одну молитву: «Папа, дай мне пятнадцать кларков!»

– Два раза! – соврал Арви и тут же помолился в третий: – Папа, а ты дашь мне пятнадцать кларков?

– Хорошо, сын мой, но прежде мы отправимся в церковь Святого Марка, где скоро начнётся служба.

– Сейчас?! – сказал Арви, словно ему предложили запить десяток пирожных стаканом касторки. – О нет, папочка, ведь ты обещал мне зоопарк!

Ему ничего не стоило выдумывать чужие обещания, так как он очень надеялся на то, что у всех взрослых рано начинается склероз.

– Джекобс, я действительно обещал Арви поехать сегодня в зоопарк?

– Какая разница, господин президент, – ответил Джекобс, – когда выполнять свои обещания: до того, как их даёшь, или после?

– Зоопарк так зоопарк! – сказал президент, не имея сил встать на ноги после того, как на его коленях посидел милый сынишка. – Джекобс, машину к Западному подъезду! А ты иди, Арви, переоденься.

Когда Джекобс нажал кнопку гаража, там произошла небольшая паника, но ослушаться старика никто не посмел. В комнате телохранителей по селектору ответил Грег, сменивший О'Шари.

– Прошу, Грег, – сказал Джекобс, – двух питекантропов, но с более или менее приличными рожами, так как им придётся ехать с президентом в зоопарк, и я боюсь, что они перепугают всех зверей.

Через десять минут машина с президентом и Арви выехала за ворота. Джекобс постоял у окна и с тоской подумал о том, что старость всё же приводит к необратимым изменениям в характере людей, и отныне, вероятно, ему уже не суждено будет сыграть с президентом ни одной партии в простого (не подкидного) дурака. Затем он поднял телефонную трубку и позвонил устроителям благотворительного собрания.

– Алло? – сказал Джекобс, когда услышал чей-то мужской голос. – Говорит секретарь президента. Я хочу предупредить вас, что президент не может к вам приехать, он…

– Спасибо за информацию! – перебил его довольно-таки нахальный голос. – Но президент уже на трибуне и несёт, как всегда, чепуху!

– Что вы мелете?! – разозлился Джекобс.

– Но он тоже мелет, господин секретарь! – нахально ответила трубка.

– Да вы никак сторонник Боба Ярборо! – возмущённо воскликнул Джекобс.

– А вы как думали!

– В таком случае, – холодно проговорил Джекобс, – извольте сказать, что делает сын президента Арви!

– Думаю, он будет выступать следом, но скажет что-нибудь поумнее своего папаши! – не унимался нахал.

– Вы меня разыгрываете? – устало произнёс Джекобс и нажал на рычаг.

В ту же секунду звонок на столе ожил, заверещал, приглашая Джекобса в кабинет, но старик остолбенело смотрел на него, не двигаясь с места.

Когда машина с президентом, его сыном и двумя телохранителями поравнялась с чёрным «мерседесом», Таратура передал:

– Шеф, прошёл второй! Приём.

– С Богом! – ответил Миллер.

Акт третий

Звонок продолжал звенеть настойчиво и требовательно, но Джекобс не мог тронуться с места.

– Нет, уж на этот раз ты меня не обманешь! – пробормотал он и плотно заткнул оба уха указательными пальцами. – Никакого звонка нет!.. Никакого звонка нет!.. – повторил он несколько раз подряд.

Потом осторожно отнял пальцы.

В приёмной стояла полная тишина. Джекобс просиял.

– Вот и всё, – вздохнул он с облегчением.

Однако в этот момент звонок застрекотал снова.

– Ну, теперь-то я знаю, как с тобой бороться, – погрозил пальцем Джекобс.

Он снова заткнул уши и на некоторое время словно застыл. Убрал пальцы.

Звонок звонил!

Джекобс снова повторил свой нехитрый приём.

Звонок звонил!

– Странно! – растерянно пробормотал Джекобс и торопливо снял телефонную трубку.

Личный врач президента доктор Арнольд Креер был человеком незаурядным. Во всяком случае, он сам со всей определённостью, исключавшей какие бы то ни было кривотолки, заявил об этом на юбилейном ужине, посвящённом столетию медицинского общества «Будь здоров». Плотный, коренастый, с квадратной фигурой и наполовину облысевшим черепом, усеянным многочисленными бугорками, с резкими, стремительными движениями, доктор Креер походил на преуспевающего коммивояжёра.

Он явился почти мгновенно, словно дух, вызванный из бутылки. И, как будто испугавшись его появления, звонок тут же умолк.

– Приветствую вас, дорогой Джекобс, – произнёс доктор громким голосом и так энергично сжал пальцы секретаря, что тот невольно поморщился. – Что-нибудь случилось?

– Медведь! – недовольно пробурчал Джекобс, украдкой массируя помятую руку.

– Что вы сказали?

– Дело в том, милейший Арнольд, что со мной… гм… с господином президентом происходит нечто странное.

– Сегодня чересчур яркое солнце, – безапелляционно заявил доктор и, подойдя к окну, задёрнул штору.

Доктор Креер был не просто врач. У него была своя теория. Он считал, что причиной большинства болезней служат слишком резкие зрительные раздражения. Исходя из этого, он практиковал два способа лечения: перемену впечатлений и длительный сон в совершенно тёмном помещении.

Разумеется, у этой теории, как и у всякой гениальной теории, были свои противники. Но доктор Креер не унывал и лучшим доказательством правоты своего метода считал неизменно бодрое состояние президента, которое ему так или иначе удавалось поддерживать.

– Итак, пройдём в кабинет? – почему-то торжественным тоном осведомился доктор.

Но, поскольку звонок молчал, Джекобс не торопился.

– Видите ли, Арнольд… – начал он что-то неопределённое.

Но в этот момент снова настойчиво затрещал звонок. Джекобс вздохнул и почтительно распахнул перед доктором дверь кабинета.

Президента за столом не было.

«Час от часу не легче!» – подумал Джекобс и в ту же секунду чуть не лишился чувств.

Глава государства стоял в углу кабинета и, методично выбрасывая руки в стороны, проделывал какие-то замысловатые приседания.

– В чём дело, Джекобс? – недовольно сказал президент, не отрываясь от своего занятия. – Я звоню уже больше четверти часа. Вы что, заснули?

– Я думал… – смущённо пробормотал Джекобс. – Я…

– А, доктор Креер! – обрадовался президент, заметив врача и прекратив свои упражнения. – Очень хорошо, что вы пришли. Я как раз собирался вас вызвать.

Креер с достоинством поклонился.

– Что-то я сегодня в плохой форме. Отвратительно себя чувствую.

– Что вы ощущаете? – деловито осведомился доктор.

– Неприятный вкус во рту, кружится голова и какой-то звон в ушах.

«Вот-вот, – подумал Джекобс. – И у меня то же самое: головокружение, звон… этот проклятый звонок!»

– Но самое неприятное, – продолжал президент, – это какие-то странные провалы в памяти. Я, например, совершенно забыл всё, что было со мной сегодня утром и вчера вечером.

– Провалы? – заинтересовался доктор. – А скажите, господин президент, у вас ничего не мельтешит перед глазами?

– Как вам сказать? Мельтешит! – неожиданно признался президент. – Какой-то странный предмет, похожий на тыкву.

– Давно это у вас?

– Со вчерашнего дня. С того самого момента, как я посетил регби. Этот предмет не оставляет меня в покое. И знаете, у меня всё время такое чувство, что я должен схватить его и куда-то бежать!

«Боже мой! – с ужасом подумал Джекобс. – Те же симптомы! И у меня перед глазами всё время предмет… похожий на Кена. И тоже хочется бежать! Что это творится?»

– Джекобс! Джекобс! Ты меня слышишь?

– Извините, господин президент.

– Джи, ты не помнишь, что я делал после того, как вернулся с регби?

Джекобс сокрушённо покачал головой и осторожно сказал:

– Извините, господин президент, но у меня тоже провалы в памяти.

– Разрешите… – вмешался доктор Креер. – Разрешите вас осмотреть, господин президент.

Он быстро сосчитал пульс, измерил давление, на несколько секунд приставил к груди стетоскоп.

– Учащённое сердцебиение, – резюмировал он. – Можно подумать, что вы всё ещё находитесь на стадионе. Ведь я не раз предупреждал: не следует злоупотреблять спортивными зрелищами.

– Да, да, вчера я действительно переволновался. Это было ужасно: Прайс не смог точно пробить в ворота. И это в самый решающий момент! Ах, этот проклятый мяч всегда летит не в ту сторону!

Креер озабоченно посмотрел на президента:

– Боюсь, что ваше увлечение спортом становится угрожающим. Мне это не нравится.

– Дорогой Арнольд! Разве есть в мире место лучше стадиона! Только там обо всём забываешь.

– Запишите, – строго сказал Креер, обращаясь к Джекобсу. – Утром и вечером мясной отвар. На обед фрукты и лимонный сок. Алкоголь исключить на три дня. Обеспечить резкую смену впечатлений. Послушайте, дорогой Джекобс, зачем вы пишете под копирку?

– Я знаю, что делаю, – проворчал Джекобс. – Пусть будет в двух экземплярах.

Креер пожал плечами.

– А сейчас, господин президент, вам не мешало бы отвлечься. Заняться чем-нибудь… по возможности интеллектуальным. Чтобы вытеснить из головы навязчивый жёлтый мяч.

– Это мысль! – сказал президент. – Я давно собирался выступить по радио или телевидению. Джекобс, предупредите студию, что я прибуду через тридцать минут.

В 11 часов 08 минут Таратура, увидев промчавшуюся по шоссе чёрную машину с флажком президента на крыле, доложил по рации:

– Шеф, проехал третий.

Проводив президента, Джекобс снова вытащил заветный альбом и открыл чистую страницу:

– Как он сказал?.. «Мяч всегда летит не в ту сторону…»

В этом, по мнению Джекобса, был определённый смысл, но, как всегда, президентской мысли не хватало ровно чуть-чуть, чтобы попасть в заветный альбом. Чего же ей не хватало? А вот чего: «Мяч всегда летит не в ту сторону, потому что та сторона всегда оказывается этой».

– Как вы себя чувствуете, Ларошфуко? – вслух произнёс Джекобс, беря ручку и уже готовясь пополнить свою коллекцию новым изречением, как вдруг его остановила неожиданная мысль: сказал ли эту фразу президент или, быть может, она явилась плодом его собственного расстроенного воображения?

Рука Джекобса повисла над чистой страницей.

– Была не была! – наконец решился он и с нажимом вывел красивую букву «М».

– Вы ещё тут, дорогой Джекобс? – осведомился невесть откуда появившийся Креер с большой сигарой в зубах.

Джекобс с видимым раздражением захлопнул альбом.

– Пойдёмте ко мне, я дам вам одно чудодейственное лекарство! А ещё лучше пропустим по стаканчику. Все ваши хворости как рукой снимет!

Джекобс вздохнул и, взяв драгоценный альбом под мышку, пошёл вслед за доктором.

А на столе секретаря, в круглой хрустальной пепельнице, осталась лежать докторская сигара. Тонкий синеватый столбик дыма несмело и зыбко тянулся вверх.

Акт четвёртый

Дверь открылась, появился президент и только было собрался произнести: «Джекобс, ты отлично сегодня выглядишь!», как удивился до такой степени, что потерял дар речи.

– Дж!.. – получилось у него, и он протёр глаза.

Секретарь отсутствовал!

Отсутствовал тот, кто должен был сидеть в этом кресле за этим столом, словно прикованный к ним цепями; кто последние пятнадцать президентских лет был непременной составной частью этой комнаты наряду с телефонными аппаратами, люстрой на потолке и ковровой дорожкой до самой двери; кто был символом и одновременно живым олицетворением порядка в президентском доме…

Невероятно.

Нет, что ни говорите, но день начинался на редкость удачно!

Если бы кто знал, как надоела президенту вся его президентская жизнь! Этот глупый утренний ритуал, когда он должен говорить Джекобсу идиотскую фразу, уже потеряв всякую надежду услышать в ответ что-нибудь новенькое и смешное; эти ханжеские физиономии слуг; эта постная и несолёная пища, которую нельзя было брать в рот от одного сознания, что десятки людей, отвечающих за драгоценную президентскую жизнь, пробовали и обнюхивали её, прежде чем подать на президентский стол; эти отвратительные эскулапы во главе с Креером, которые при каждом президентском чихе устраивали консилиумы, укладывали его в постель и пичкали всевозможными таблетками; эти тупые телохранители, которые даже в туалет входили прежде, чем туда войдёт президент; эти машины, отучившие президента ходить; эти бесконечные напоминания о том, что много спать нельзя, и мало спать нельзя, и работать нельзя, и не работать нельзя, и туда нельзя, и сюда нельзя, того нельзя, этого нельзя!.. Тьфу! Если бы безмозглый кретин Боб Ярборо хотя бы краем глаза видел, какая мука быть президентом, он снял бы свою кандидатуру, отдав голос за существующего президента, тем самым убив его окончательно.

Вот почему сегодня утром старый Кен совершил подлинную революцию в своём налаженном президентском быту: он впервые за пятнадцать лет не позвал Джекобса в кабинет звонком, а вышел к нему сам! Так есть Бог или нет Бога, если первый нетрадиционный шаг привёл к такому исключительному везению: Джекобса на месте не оказалось!

Итак, надо пользоваться сложившимися благоприятными условиями. Президент воровато оглянулся, секунду подумал, и в голове у него созрел преотличнейший план. Он решительно направился к двери, предварительно схватил кем-то оставленную и ещё дымящуюся сигару и сделал две глубоких и жадных затяжки.

В коридоре никого.

Быстрыми шажками президент поднялся по левой лестнице, ведущей в покои жены, и, остановившись перед дверью, костяшками пальцев произвёл тот условный стук, с которым, бывало, лет сорок назад приходил к своей Кларе: «Там-та-та-там, та, та!» Небольшой переполох в комнате, и наконец взволнованно-удивлённое:

– Это вы, Кен?

Узнала!

Президент вошёл в громадную спальню, и, пока он шёл к Кларе, уже сидящей перед зеркалом, она имела возможность по его походке заметить странную метаморфозу, происшедшую с мужем. Он шёл легко, изящно, будто и не было ему семидесяти лет.

– Доброе утро, моя дорогая! – сказал президент, нежно целуя лоб своей супруги, уже влажный от крема «Ройда».

– Ах, Кен, – воскликнула Клара, заливаясь молодым румянцем, – вы так неожиданно! И вы – курили?!

От него пахло сигарой, как в добрые прежние годы. Он улыбнулся и виновато опустил глаза.

– Кенчик, – сказала Клара, с трудом вспомнив, как когда-то звала президента, – что случилось с тобой?

– Ты помнишь, Клара, как лет сорок назад…

– О, не говори такие слова! Сорок лет назад не было ничего такого, что я могла бы помнить, а то ты решишь, что мне больше, чем тридцать пять.

Ему всегда нравилось её кокетство.

– Хорошо, Клара, прости меня. Так вот, сорок лет назад, когда ты была хрупкой девушкой, я нёс тебя на руках от самой машины до озера Файра, и ты обнимала меня за шею, а вокруг были какие-то люди, но им не было до нас никакого дела, потому что тогда все были молоды!

– Разве у тебя уже была в ту пору машина? – сказала Клара.

– Ты всё забыла, – мягко перебил президент. – Был «форд», и я уже имел маленькую, но собственную адвокатскую контору… А ты помнишь моё первое дело, когда я чуть не опростоволосился, но твой отец… Удивительно, Клара, но это всё я так отчётливо помню. А то, что было вчера, словно было тысячу лет назад: ни одного воспоминания! Я сегодня проснулся, открываю глаза: кабинет, уже утро, хочется есть, хочется вина, хочется жить! Понимаешь, Клара, во мне проснулась молодость, я понял, что больше не вынесу ограничений, я устал от них. Вероятно, нервы…

Пока президент произносил этот монолог, Клара восхищённо смотрела на мужа и думала, наверное, о том, как жаль, что он «проснулся» так поздно.

– Знаешь, Кен, – сказала Клара, – а что, если мы отправимся сейчас на озеро Файра? Сегодня воскресный день, тебе действительно нужно отдохнуть, мы возьмём Арви.

– И этих тупых молодчиков О'Шари?!

– От них никак нельзя избавиться?

– Можно… – неуверенно произнёс президент. – Но тогда нам придётся ехать вдвоём, без Арви, чтобы улизнуть от них.

– Всё! Я знаю, что надо делать!

Клара решительно поднялась с кресла, ещё раз взглянула на себя в зеркало – нет, нет, не так уж дурна! – и вышла из спальни. Через пять минут она вернулась в платье одной из своих горничных.

– Твой костюм достаточно скромный, – сказала она, оценивающим взглядом рассматривая рабочий пиджак президента. – У тебя есть деньги?

– Кларков пятьдесят, не больше.

– Прекрасно!

Она была решительной дамой – может, поэтому президент и женился на ней в своё время…

– Но, Клара, – сказал он, вновь почувствовав себя таким, каким был много лет назад, когда Клара требовала беспрекословного подчинения и он не смел её ослушаться, – как мы выйдем незамеченными?

Она смерила его таким странным взглядом, словно видела впервые, и медленно произнесла:

– Кен, кто вывел тебя в президенты? Так неужели я не выведу тебя из усадьбы?

И Клара, с которой президент прожил добрых сорок лет, вдруг подошла к стене в своей спальне и в том месте, где кончалась кровать, нашла какую-то кнопку, а затем распахнула потайную дверь, о которой президент понятия не имел.

– Клара! – сказал он строгим голосом, но жена, улыбнувшись нежной и светлой улыбкой, взяла его за руку и увлекла за собой.

Если президент в своё время женился на Кларе не из-за её решительного характера, то наверняка из-за этой улыбки.

Через двадцать минут они вышли на шоссе в ста ярдах от того места, где всё ещё возился с мотором чёрного «мерседеса» Таратура. Президент, потрясённый тем, что ни одна «собака» из охраны их не заметила, что скромно промолчала всё замечавшая даже в темноте Ночная Электронная Система Инфракрасной Аппаратуры (НЭСИА), вёл себя излишне возбуждённо и порывисто. Не снимая чёрных очков, он лихо просеменил к «мерседесу» и звонко предложил Таратуре пять кларков за доставку в город.

Таратура онемел. Но тут же, взяв себя в руки, вздохнул и с сожалением отказался, сославшись на то, что машина испорчена.

– Я сам жду помощи, – сказал он. – А вам… папаша, – с усилием выдавил он из себя, – советую взять такси. Тут их много.

И действительно, из-за поворота показалась машина. Президент остановил её торжественным поднятием руки, и через секунду они укатили.

На какое-то время Таратура даже забыл о рации.

Акт пятый

В душе напичканного лекарствами Джекобса, когда он вернулся от доктора Креера, пели ангелы. Прежде всего он с удовлетворением отметил, что за время его отсутствия ничего не изменилось. Ковёр лежал на своём месте, на полу, часы висели на стене в единственном числе, и вообще в комнате не было никаких признаков чуда.

И тут он увидел сигару. Она дымилась.

Джекобс погрозил ей пальцем.

– Не-ет, – сказал он. – Не обманешь.

Он потоптался вокруг стола, зажмурился и даже хихикнул, радуясь своей догадке. Потом осторожно открыл глаза. Сигара дымилась как ни в чём не бывало.

– Существуешь? – миролюбиво спросил Джекобс. – Ну существуй.

Он сел за стол и громко сказал:

– Никакого президента нет! Не было и нет! Сигара есть, раз она существует, а президента нет. Чья сигара? Моя, конечно…

Вторая рюмочка, кажется, была лишней.

Он задумался. О чём-то подобном философы однажды уже говорили. Как это? «Я» есть «я» только по отношению к своему «я», а поэтому все окружающее есть проекция моего «я». Умные головы! Конечно! Вот он сейчас войдёт в кабинет президента, и никакого президента там не окажется, потому что он видел, как тот уехал, а раз он видел, то никакого президента в кабинете быть не может. А когда он вернётся обратно, то и сигары не окажется, потому что в его отсутствие исчезнет проекция его «я». Надо только выбросить из голова мысль о сигаре. Тогда всё будет хорошо. Надо помнить только о кресле. И о ковре. И о мире тоже. А то, кто его знает, может и он исчезнуть, если о нём не думать.

Джекобс на негнущихся ногах сделал несколько шагов к двери президентского кабинета и, мурлыкая детскую считалку: «Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать», переступил порог.

За столом сидел президент и что-то писал.

– Я иду искать, – вслух сказал Джекобс.

– Что? – Президент поднял голову. – В чём дело, Джек? Я тебя не звал.

– Ах, не звали? – Джекобс широко улыбнулся. – Очень хорошо.

Он повернулся, как манекен, и вышел. «Что-то философы путают, – грустно подумал Джекобс. – Раз президент на месте, то и сигара должна быть на месте». Он осторожно покосился: сигара была на месте. «А если это мой президент, то значит…» – и его посетила неожиданная мысль.

– Кен, – сказал он, снова входя к президенту, – похоже, вам нужна машина.

– Машина? – Президент оторвался от бумаг. – Я не просил никакой машины.

– Выходит, речь в благотворительном обществе вы произносить не будете?

– Какая речь? Ты видишь, Джек, я работаю.

– Допустим, вижу. Но это ещё ничего не значит. Так вам не нужна машина?

– Джек, ты мне мешаешь.

– А в зоопарк вы тоже не поедете?

– Что-о?! – Президент отшвырнул ручку, и она прокатилась по бумаге, разбрызгивая кляксы.

Лицо Джекобса излучало кротость.

– Что с тобой, Джи?

– Ничего. Я почему-то решил, что вы хотите выступить по радио.

– А-а… Э-э… – Президент попятился вместе с креслом. – Джекобс, кто-то из нас сошёл с ума!

– Не я.

– Боже… Какой сегодня день?

– Воскресенье.

– Суббота, Джекобс, суббота! Приди в себя!

– Воскресенье. Желаете убедиться?

Джекобс на негнущихся ногах подошёл к столу, набрал номер и с улыбкой протянул трубку президенту.

– Сегодня, в воскресенье, – донеслось оттуда, – жителей столицы с утра ждёт малооблачная погода без осадков, во второй половине дня…

Президент обмяк.

– О Господи! – вырвалось у него. – Воскресенье! А что я делал с тех пор, как выступил на митинге филателистов?

– Определённо могу сказать: не лечился, Кен, хотя неплохо было бы подлечиться.

«А вот сейчас я расскажу ему про философов, – подумал Джекобс, – и подам воды, и мы славно потолкуем о проекциях моего „я“, а то, чего доброго, бедняга и вправду подумает, что я сошёл с ума».

– Джек, – президент взял себя в руки, – суббота сегодня, воскресенье или понедельник, и пусть хоть весь мир спятил, но это ещё не даёт тебе права мешать мне работать. Уходи и соедини меня с Дороном.

– А врача не надо?

– Не надо.

– И вы никуда не поедете?

– Никуда.

Джекобс чуть не рассмеялся:

– И не надо присылать вам Арви?

– Я занят! – взорвался президент. – Ты что, не понимаешь, что я работаю?

– А в дурака мы ещё будем с вами играть? – не сдавался Джекобс, давясь от еле сдерживаемого смеха.

– Вон! – заорал взбешённый президент.

– Ну как знаете, Кен, – невозмутимо ответил Джекобс. – А то я могу принести вам сигару.

Состояние духа Джекобса было теперь непробиваемо, как железобетон.

Этого, однако, нельзя было сказать о Таратуре. Час шёл за часом, в канаве оглушительно стрекотали кузнечики, солнце раскалило кузов машины, над пустынным шоссе заструились серебристые переливы марева. А из усадьбы никто не выезжал.

«Четыреста восемьдесят семь… Четыреста восемьдесят восемь… Четыреста восемьдесят девять…» – считал Таратура, вывинчивая и снова завинчивая запальную свечу. Когда счёт достиг пятисот, Таратура не выдержал.

– Шеф, – крикнул он в микрофон рации, – с пятым, похоже, осечка! Его до сих пор нет! Приём.

– Чёрт с ним, – после секунды молчания ответил Миллер. – Хватит и четырёх. Возвращайтесь.