Текст книги "Пять президентов"

Автор книги: Павел Багряк

Соавторы: Генрих Вальк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

4. ТУПИК В ЛАБИРИНТЕ

Гибель гангстера волновала Гарда меньше, нежели смерть Лео Лансэре. Девять против десяти, что корни этого дела уходят в преступный мир, который для полиции, слава Богу, не потёмки. Кроме того, нельзя гнаться сразу за двумя зайцами.

Убийство Лансэре оставалось полной загадкой. Дневник его был необычен, образ жизни – зауряден, скрытая от всех работа – таинственна, намёк на шефа – зловещ, способ убийства – банален. Но быть может, у Лансэре были приступы вялотекущей шизофрении? Ну что ж, задание определить его психическую полноценность уже дано, надо дождаться результата. Но, предположим, появление дневника объясняется шизофренией – что тогда? Дневник становился тривиальным бредом, важная работа – мифом, а смерть – ещё более загадочной. Впрочем, возможны и другие перестановки: жизнь – самая высшая из математик.

На рассвете Гарду доставили медицинскую карточку Лео Лансэре, обязательную для всех сотрудников Института перспективных проблем, поскольку они часто имели дело с повышенной радиацией. Просмотрев сложенную в восемь раз картонку, в которой типографский шрифт перемежался записями врача. Гард разочарованно вздохнул. За последние три года Лансэре ни разу не обращался к врачам по собственной инициативе. Данные последнего профилактического осмотра свидетельствовали о лёгком неврозе – недомогании столь же обычном для современных людей, как элементарный насморк.

Комиссару после бессонной ночи никак не хотелось ехать к жене покойного, но ехать было необходимо. Заключение психиатра, изучающего дневник Лансэре, каково бы оно ни было, следовало подкрепить и собственными впечатлениями. Откуда их черпать, как не из беседы с Луизой?

«Ягуар» мягко притормозил возле дачи. К машине подошёл дежурный полицейский.

– Происшествий не было? – поёживаясь от утреннего холода, спросил Гард, совершенно уверенный в том, что вопрос напрасен.

– К ней кто-то приехал, комиссар, – быстро произнёс полицейский, – но, как вы распорядились, я не стал задерживать.

– Правильно, – вяло заметил Гард. – Какой он из себя?

– Она встречала его у ворот. Коренастый, стриженый, лет тридцати пяти…

– Ага… Ну ладно.

Не удержавшись, Гард зевнул. У полицейского дрогнули мускулы щёк, ему тоже зевалось, и он с трудом сдержался при комиссаре. Гард понимающе кивнул, и полицейский улыбнулся.

Сквозь густые кусты сирени едва проступала веранда. На ней жалко и ненужно горела под потолком электрическая лампочка. Гард неторопливо побрёл по бетонной дорожке, с наслаждением дыша чистым воздухом и приглядываясь ко всему так, словно он был не официальным лицом, а ранним гостем, не уверенным, стоит ли будить хозяев. Дневной свет, отогнав мрачную таинственность ночи, превратил дачу и всё вокруг неё в тихий, мирный уголок.

Он стукнул негромко, но стёкла веранды отозвались мелким дребезжаньем. Внутренняя дверь стремительно распахнулась, и в тёмном проёме возникла Луиза, прижимая у шеи ворот халата.

– Это я, Гард, – сказал комиссар.

Луиза и без того узнала Гарда, и на её лице отразилось облегчение. Она поспешно пересекла веранду, повернула головку замка, но тот не поддавался, и ей пришлось налечь плечом на дверь.

– Прошу вас, входите, – сказала Луиза, смахивая с ближайшего стула детские игрушки. – Хотите чаю?

– Не откажусь, – сказал Гард. – Но лучше кофе, если вам всё равно.

Луиза вышла кивнув. Гард сел за круглый столик, покрытый пластиковой клеёнкой, и огляделся. На полу веранды были разбросаны вещи – так, словно их начали упаковывать в чемоданы, да и бросили. Комиссар решил не торопиться с выяснением, а вести себя так, будто он зашёл без всякой цели – просто проведать бедную женщину. Луизе предстояло освоиться с приходом комиссара полиции. Её внешнее спокойствие не обмануло Гарда, он знал нервную подоплёку такого покоя, способного в любую секунду взорваться истерикой, слезами или оцепенелым молчанием.

Но вот раскрылась дверь, за которой исчезла Луиза, и к Гарду вышел широкоплечий, коротко стриженный молодой человек в мятой рубашке, домашних туфлях, которые были ему малы. Не выпуская дверной ручки, он молча поклонился Гарду, и Гард тоже поклонился ему, подумав при этом, что туфли на ногах гостя явно принадлежат покойному Лео Лансэре. Стриженый человек, исподлобья глянув на комиссара, неуклюже отступил назад. Дверь захлопнулась за ним сама, отсекая его угрюмый взгляд.

– Н-да, – произнёс Гард и отвернулся.

За стёклами веранды посвистывали птицы. Лужайку осторожно пересёк дымчатый кот, мягко забрался на клумбу, которую миновал убийца, прыгая из окна, и удалился за угол дома.

Вошла Луиза, неся в руках поднос с пустой чашкой, кофейником и бутербродами, прикрытыми бумажной салфеткой.

– А вы? – спросил Гард.

– Не могу.

Поставив поднос на стол, она села, сложив руки на коленях и устремив на них ничего не выражающий взгляд. Её лицо было серым, как папиросная бумага. Комиссар налил себе неважно сваренный кофе.

– Уезжаете? – кивнул он на разбросанные вещи.

– Да.

– Вы правильно сделали, что вызвали брата, – сказал комиссар.

– Да, это мой брат. – Луиза даже не удивилась осведомлённости Гарда.

Помолчали. Птицы пели не в тон настроению.

– Здесь неплохое место, если всё хорошо, – сказал Гард. – Я бы тоже снял такую дачу.

– Мы это сделали из-за Юла. Он такой… – Луиза запнулась. – Он у нас такой бледненький.

– Дорого?

– Вы хотите о чём-нибудь спросить меня, комиссар? – тихо сказала Луиза.

– Да нет, я просто так… Быть может, попутно о чём-нибудь и спрошу…

– За что его убили? – тихо спросила Луиза.

Гард вздохнул и пожал плечами. Луиза едва удерживала слёзы.

– Врагов у него не было… – прошептала она. – Он был добрый.

– Отличный кофе, – сказал Гард.

Луиза вздохнула. Она всё ещё напряжённо ждала, что комиссар скажет ей что-то важное.

– В наше время человек, у которого нет врагов, – редкость, – заметил Гард.

– Вы не знаете Лео, – прошептала Луиза. – Он был не таким, как все. Он целыми днями думал о своём.

– О чём же?

– Не знаю. Он злился, когда я расспрашивала его о работе. Я ненавидела его работу, как могла бы, наверное, ненавидеть его любовницу. Вы не хотите спросить меня, комиссар, как вышло, что немолодая женщина женила на себе человека младше её на пять лет? Ему просто некогда было гулять с девушками, ну а я… Женщины в моём возрасте многого не требуют. Знаете, у меня с самого начала было к нему материнское чувство. Когда он был занят своими мыслями, он мог выйти на улицу в домашних туфлях. В такие часы он слышал только комариный звон.

– Звон?

– Здесь много комаров, он не мог спать, если они звенели, но и не мог убить даже комара. Я перед сном сама била их газетой. Видите?

Она показала на низкий, оклеенный бумагой потолок, на котором пятнами темнели раздавленные комары.

– Разве мог такой человек причинять кому-либо зло? – сказала Луиза. – Он был как ребёнок…

– Ребёнок… – машинально повторил Гард. – Вы правы, Луиза, он действительно был ребёнком.

– Вы знаете об этом?! – с нескрываемым ужасом воскликнула женщина. – Откуда вы знаете?! Тогда не ходите вокруг сложными кругами, я не хочу и не желаю быть вашей или чьей-нибудь добычей, я всё сама скажу, если это надо!

И, залившись слезами, Луиза выбежала с веранды.

Гард закурил. «Ну вот, – подумал он, – случайно задето нечто важное. Теперь нельзя торопиться. Но странное дело, какой неожиданный взрыв! Спокойно, комиссар, спокойно».

Через несколько минут Луиза вошла, села напротив Гарда, испуганно посмотрела на него страдальческими глазами.

– Простите меня, комиссар, но вам должно быть понятно, почему я так…

– Успокойтесь, Луиза, – сказал Гард. – Я никуда не тороплюсь. Ваш муж говорил вам что-нибудь о замке?

– Каком замке?

– На этой двери.

– Ах, комиссар, не надо меня мучить! Спросите сразу, ведь я готова подтвердить то, что вы уже знаете…

– Нет, нет, Луиза, об этом поговорим потом, – спокойно произнёс Гард, напоминая сам себе рыболова, который зацепил рыбу и теперь хочет применить всю осторожность, чтобы она не сорвалась с крючка. При этом Гард ощущал всю разницу между собой и рыболовом: тот знает, что у него под водой рыбёшка, а Гард даже догадаться не может, какой улов скрывается под невзначай брошенным им словом «ребёнок». – Итак, вернёмся к замку.

– Нет, комиссар, он никогда не говорил мне о замке. Мы вообще не знали, что такое запираться. Какой в этом смысл? Всё наше богатство – это мы сами… Мы жили тихо и скромно. Ну, завидовали, конечно, тем, у кого много денег, а Лео ещё завидовал людям, обладающим какими-либо талантами. Вы знаете, однажды он мне сказал, что хочет быть собакой, чтобы познать… Впрочем, это неважно. А нам никто не завидовал. Его убил сумасшедший! – вдруг закончила Луиза. – Кому ещё он был нужен, комиссар? Кому?

– Я думаю, – осторожно сказал Гард, – эта история прольёт свет на тайну убийства.

– Что вы?! – воскликнула Луиза, расширив от ужаса глаза. – Какое это имеет отношение к убийству! Вы ошибаетесь, комиссар! Я не хочу! Да ведь это просто моя галлюцинация!

– Меня как раз интересуют ваши личные ощущения, – сказал Гард. – Постарайтесь успокоиться и по порядку всё мне рассказать.

– Но вы же не психиатр, комиссар?

– И вы, Луиза, не больная. Давайте разберёмся.

Слегка взволнованный её состоянием, Гард инстинктивно положил руку на плечо женщины, и это прикосновение внезапно кинуло Луизу к комиссару. Она уткнулась ему в плечо и разрыдалась, как девочка, напуганная темнотой, но теперь получившая защиту, – отчаянно и облегчённо.

– Я не могу… я никому не говорила… это страшно… Откуда и почему вы знаете?.. Как это страшно!..

Гард вынул из кармана носовой платок и вытер ей заплаканные глаза. Она выпрямилась, набрала в лёгкие воздух и, запинаясь, горячо и бессвязно, почти на одном дыхании, стала говорить:

– Вы знаете, это случилось три дня назад… Из лавки я вернулась рано… Приготовила кофе… Вхожу к нему… Тот самый кабинет… Он сидит… но это не он! Увидел меня, засмеялся, протянул руки… И вдруг сказал: «Мама!»… Из носа течёт… И костюм!.. Он сидел мешком, как на чучеле… Я уронила кофе… Не помню, как выскочила… Навстречу – Юл, и как-то боком, боком, и побелел весь… Одежда порвана, вся разошлась по швам!.. И вдруг: «Где мой кофе, Луиза?» И тут выскочил из кабинета Лео… Они встали рядом, и я не могла понять, кто же из них Юл, кто Лео, кто отец, а кто сын… О Боже, как страшно!.. У меня потемнело в глазах… Они схватили друг друга, бросились в кабинет, заперлись… Оттуда – крик! Когда я очнулась, сорвала крючок, Лео зачем-то переодевал сына… Хотя нет, Юл переодевал отца! Это было так невероятно!.. А потом я ничего не помню, потом всё было хорошо… Это сон, комиссар? Скажите мне, ради Бога, это был сон? Галлюцинация? Я просто сходила с ума? Почему вы молчите?!

– Что было дальше, Луиза? – закричал Гард, потрясённый собственным криком. – Дальше! Дальше!

– Ничего, – с неожиданным спокойствием сказала женщина, остановив на комиссаре полные ужаса глаза. – Ни-че-го. Я просто больна. Мне нужно к врачу. Я боюсь Лео. То есть Юла. У меня отобрали обоих. Верните мне их, комиссар! Верните! Верните!! Верните!!!

И она потеряла сознание.

Дверь на веранду быстро растворилась, вошёл брат Луизы и бережно поднял на руки сестру, сползшую со стула. Он даже не взглянул на Гарда, а комиссар не мог пошевелиться, всё ещё находясь в каком-то странном оцепенении.

Когда дверь за ним закрылась. Гард медленно встал и побрёл к машине.

– Ну как, созналась? – весело спросил шофёр.

Гард издал какое-то рычание.

Ровно в десять утра Гард уже стоял у дверей кабинета профессора Грейчера в Институте перспективных проблем. Спустя две минуты появился профессор. Он сухо поздоровался с комиссаром и с нескрываемой брезгливостью осведомился, чем ещё может быть полезен полиции.

– Консультацией, – коротко ответил Гард.

– Прошу.

Они вошли, сели. Грейчер сразу же бросил красноречивый взгляд на лежавшие перед ним бумаги, давая понять Гарду, как дорого ему время. Гард пропустил мимо намёк Грейчера. Минуту они сидели молча. Грейчер – с недовольным видом. Гард – изучая лицо профессора. Обыкновенное лицо с усталым, слегка надменным выражением знающего себе цену человека. Безукоризненная одежда, подстриженные скобкой усы, манеры английского джентльмена, вышколенного воспитанием.

Гард всё ещё испытывал странное состояние, появившееся после сумасшедшего рассказа Луизы. Разумеется, он не мог в него поверить, но и не мог освободить свои мысли от чёрного покрывала, которым они застилались. Состояние Гарда усугубилось заключением психиатра, изучившего дневник Лансэре. Оно было уклончивым, в нём говорилось об отклонении от нормы, но утверждалось одновременно, что психическим заболеванием автор дневника не страдает. Неясность казалась Гарду зловещим предзнаменованием и подстёгивала его, толкая на решительные поступки.

– Итак? – Кажется, они одновременно произнесли это слово.

– Я всё же хотел бы уяснить, – спокойно и решительно произнёс Гард, – чем конкретно занимается ваша лаборатория и чем мог заниматься ваш покойный коллега.

Профессор скучающе посмотрел в окно, затем на Гарда:

– Моя тематика секретна, комиссар.

– Знаю, – сказал Гард. – Вот разрешение на знакомство с научной тематикой вашего института. Вас устраивает документ?

– Простите, кто вы по специальности? – вместо ответа сказал Грейчер, прочитав, однако, бумагу.

– Криминалист.

– Н-да.

Этим «н-да» профессор словно бы воздвиг между собой и комиссаром стену, с высоты которой мог снисходительно наблюдать за стараниями жалкого дилетанта, карабкающегося по головокружительной крутизне.

– Вы всё равно ничего не поймёте.

– Пускай вас это не волнует, профессор.

– Ну хорошо, – согласился Грейчер. – Моя лаборатория занимается проблемами трансфункций биоимпульсов тета-ритма и реформацией организма по конгруэнтным параметрам.

«Успокоился? – как бы сказал насмешливый взгляд профессора. – А теперь иди спать!»

Гард проглотил слюну и через силу спросил:

– Что это значит?

– Чтение лекции, надеюсь, не входит в мою обязанность?

– Но вы не можете отказывать полиции в помощи, – сухо сказал Гард. – Я могу расценить ваш отказ как умышленный.

– Зачем же? – добродушно произнёс Грейчер. – Если позволите, я представлю себе, что передо мной сидит первоклашка, и в течение пяти минут популярно объясню то, что любому студенту давно известно.

– В вопросах криминалистики вы были бы тоже новичком, – не удержался Гард.

– Возможно, возможно, – с улыбкой сказал Грейчер. – Итак, вы что-нибудь слышали о биополе?

– Нет.

– Похвальная откровенность. Биополе – это, в крайнем примитиве, это… Не знаю, как и объяснить! Ладно, попробую. Итак, механическим остовом организма служит скелет. Информационным же костяком является биополе. Представьте себе, что организм – это здание. Кирпичи его связаны друг с другом цементом. Но кирпичи образуют здание не только благодаря цементу, а ещё и благодаря чертежам архитектора. Понятно?

Гард кивнул, подумав при этом, каким великолепным панцирем служит учёному его специальность. Такой панцирь проницаем лишь для специалиста же. Но в глазах профана внешняя оболочка учёного кажется величественной, независимо от того, что под ней скрывается: гений или ничтожество, мудрец или… преступник.

– Я спрашиваю: понятно? – повторил Грейчер.

Гард вновь кивнул.

– Слава Богу. Так вот, и у организма должен быть свой чертёж, как у здания, и свой цемент, скрепляющий клетки воедино. Вначале думали, что «чертёж» – это только генетический код клеток… Простите, вы знаете, что такое генетический код?

– Пожалуйста, продолжайте.

– Отлично. Что же касается «цемента», то прежде полагали, будто это электрохимические связи молекул. Но ещё в тридцатых годах нашего столетия возникла идея биополя, которое одновременно является и «чертежом», и «цементом» организма. Впрочем, не совсем так… – Грейчер, увлёкшись, встал и принялся ходить по кабинету, как ходят профессора по кафедре. Его определённо занимала роль учителя, поскольку комиссару полиции в этой ситуации отводилась роль ученика. – Да, не так. Листы чертежа не тождественны овеществлённому чертежу: построенное здание есть здание, а чертёж на бумаге остаётся чертежом. Это понятно? Прекрасно. Примерно так же относится генетический код к биополю.

– То есть биополе – это организм? – тупо спросил Гард.

– Да нет же! – поморщился Грейчер. – Это нечто вроде… ну, вроде…

– Я понял вас так, профессор, что вы работаете над уяснением сущности биополя?

– Вы полагаете, что сам себе я эту сущность пока не уяснил? Благодарю вас, вы очень любезны!

Они отвесили друг другу джентльменские поклоны.

«Один – один», – не без ехидства подумал Гард.

– В сущности, вы правы, комиссар, – неожиданно согласился профессор. – Изучение всего биополя не под силу даже целому институту. Моя лаборатория занята определением некоторых его функций, лишь некоторых.

– Прекрасно, – сказал Гард, меняясь с профессором ролью, как это бывает в хоккее, когда обороняющиеся вдруг переходят в нападение так стремительно и неожиданно, что даже забывают сами об обороне. – Частный интерес Лео Лансэре тоже лежал в области биополя?

– Господин комиссар, я уже прошлый раз объяснял вам, что в частные увлечения своих сотрудников я не вмешиваюсь.

– То есть вы не знаете, чем занимался Лансэре?

– Не знаю.

– Это ложь, профессор.

– Что вы хотите этим сказать?

Они стояли посреди кабинета, чуть наклонившись друг к другу.

– Мне известно, профессор Грейчер, – чётко произнёс Гард, – что вы знали о сигма-реакции при отрицательном режиме.

Профессор упал в кресло.

– Откуда вам известен этот термин, комиссар?!

– По долгу службы мне приходится узнавать даже то, что я предпочитал бы не знать никогда в жизни.

– Но… Впрочем, это не важно, – быстро сказал Грейчер. – Ко мне часто обращаются сотрудники за советом. Лео Лансэре не был исключением.

– Почему вы прежде отрицали это обстоятельство? Каковы резоны скрывать от полиции ваше знакомство с работой ассистента? Я слушаю вас, профессор Грейчер!

– Надеюсь, комиссар, всё это не даёт вам основания подозревать меня…

– Почему же не даёт? – спокойно перебил Гард. – Не исключено, что эти резоны как-то связаны с гибелью вашего ассистента.

– Ну знаете…

Грейчер по-прежнему восседал в кресле, по-прежнему был похож на английского джентльмена, но он уже был не целым джентльменом, а как бы собранным из осколков. Он любезно предложил Гарду сесть, но в голосе его уже исчезли нотки превосходства и бесстрашия.

– Ладно, – сказал он устало. – Я всё объясню. Я действительно знал о работе Лансэре. И я скрыл это намеренно. Возможно, это моя ошибка, но в ней виноваты вы, комиссар. Каково невинному человеку оказаться в шкуре подозреваемого убийцы? Вы тогда напугали меня, комиссар Гард, своим неприкрытым подозрением. В такой ситуации пойдёшь на всё, лишь бы откреститься от обвинения. Какое счастье, что в тот злополучный вечер меня угораздило быть в клубе!

– Да, это ваше счастье, – сказал Гард. – Но вы заявили мне тогда, что незнакомы с работой Лансэре, ещё не зная, что он убит! Да, профессор! Как это понимать?

Грейчер отшвырнул ручку, она с треском прокатилась по столу.

– Потому что Лансэре взял с меня слово, что я никому и никогда не скажу о его работе! Ясно? Когда я не знал, что он убит, я молчал из этих соображений, а когда узнал – из других. Вы довольны моим объяснением, господин криминалист?

«Крепкий ответ!» – с невольным уважением подумал Гард.

– Извините, профессор, я не хотел вас оскорбить («Отступаю, отступаю», – тоскливо подумал комиссар), но моя обязанность проверить все ходы и варианты.

Оба умолкли не сговариваясь, чтобы передохнуть после первого тура борьбы. То, что они защищают разные ворота, что от количества забитых голов зависит судьба нераскрытого преступления, понимали, вероятно, они одинаково. И как только раздался неслышный удар гонга, они вновь заняли свои места, едва успев залечить полученные раны. Второй тайм начался атакой комиссара Гарда:

– Вернёмся к работе Лео Лансэре. Итак, в чём её сущность?

– Дорогой комиссар, в науке есть вещи, о которых постороннему, неподготовленному человеку, как вы правильно заметили, лучше не знать. Спокойней спится.

– Я не из пугливых.

Грейчер пропустил замечание мимо ушей:

– Работа Лансэре в числе именно таких работ. Если я изложу вам её сущность, вы откроете дверь не из лабиринта, а в лабиринт.

– Об этом я догадывался и прежде, профессор. Не стесняйтесь, я вас слушаю.

– Хорошо. Я постараюсь быть точным и искренним. Когда имеешь дело с таким проницательным умом, как ваш, понимаешь, как опасна неискренность. – Грейчер улыбнулся, видимо надеясь вызвать ответную улыбку.

Но Гард не ответил.

– Позвольте задать вам вопрос: что вы делаете, когда вам нужно переписать магнитофонную запись с одной ленты на другую?

– Подключаю магнитофон к магнитофону, – как школьник, ответил Гард.

– Правильно, – учтиво похвалил Грейчер. – В этом и заключается сущность поистине великого открытия Лео Лансэре. Да, да, комиссар, великого! И оно умерло вместе с ним… Такая трагическая, нелепая смерть! К сожалению, я знаю о его открытии лишь в общих чертах. О многих важнейших тонкостях Лансэре благоразумно умолчал. Благоразумно ли, комиссар? Не исключено, если бы он посвятил всех нас в тонкости своего изобретения, ему не было бы смысла умирать? Впрочем, я, кажется, касаюсь не своей области знаний…

– В чём же сущность открытия Лансэре? – перебил Гард.

Профессор наклонился к комиссару:

– В перевоплощении одного человека в другого.

Голос Грейчера звучал глухо. Гард вздрогнул, и профессор уловил это движение.

– Вот так же и я реагировал в первое мгновение, – понимающе сказал он. – Я тоже подумал, не сходит ли бедняга с ума… Так вот, когда вы подключаете магнитофон к магнитофону, вы тем самым переводите информацию, содержащуюся в одном аппарате, в другой. Но, как я уже говорил, вся информационная совокупность человеческого организма, определяющая его физический облик, заключена в биополе. Лансэре, примитивно говоря, удалось осуществить перезапись этой информации с одного организма на другой. Точно так же, как если бы запись нашего первого магнитофона переходила на ленту второго магнитофона, а запись второго – одновременно на ленту первого.

– То есть двое людей как бы меняются биополями? – Голос Гарда снова выдавал его волнение.

– Не как бы, – поправил профессор, – а именно меняются! Ваш организм, если в него вложить моё биополе, перестроится так, что вы примете мой облик, а я – ваш.

– А сознание останется прежним, – сказал Гард утвердительно.

– Откуда вы знаете? – удивился профессор.

Гард не удостоил его ответом.

– Скажите, Грейчер, – сказал он, – идея Лансэре практически осуществима? Или это гениальная догадка?

– Клянусь, мне неизвестно, достиг ли он успеха. Думаю, на современном этапе развития науки и техники…

– Я могу догадаться, что вы хотите сказать, но тут уж можете мне поверить: Лансэре был близок к осуществлению задуманного. – Гард встал со стула, закурил, подошёл к окну. Не оборачиваясь, спросил: – И если это действительно так, то прикиньте, пожалуйста, профессор Грейчер, какую форму могла бы иметь установка, осуществляющая перезапись биополя?

– Я не знаю множества важных деталей…

– Это я уже слышал. Но пофантазируйте, пофантазируйте! Учёные любят фантазировать, не правда ли?

– Какую форму? – переспросил Грейчер.

– Ну да, займёт ли установка целое здание или поместится в комнате или в портсигаре?

– Полагаю, размеры комнаты будут наиболее реальными…

– Благодарю вас.

Грейчер промолчал. Перед уходом Гарда он ещё раз попробовал улыбнуться:

– Я же говорил вам, комиссар, что вы открываете дверь в лабиринт.

– Я попытаюсь найти и выход из него, – серьёзно сказал Гард.

Покидая кабинет профессора, он подумал ещё о том, что они проговорили не менее часа и всё это время их странным образом ни разу не побеспокоили ни телефонными звонками, ни приходом сотрудников. Впрочем, желание избежать свидетелей и необходимость сосредоточиться могли быть у Грейчера вполне естественными…

«Размером с комнату, – думал Гард, садясь в машину. – Ах, профессор, всё же неважный вы психолог! Я бы на вашем месте для большей убедительности поместил бы всю установку на острие иглы!»

– Луиза, опишите мне подробно часы, которые пропали вчера вечером. Кроме того, заметили ли вы, чтобы ваш муж собирал какой-нибудь аппарат?

У Гарда уже не было возможности учитывать состояние Луизы, измученной допросами. Решительность и властность, с которых он начал разговор, применялись им даже в тех случаях, когда он добивался ответов от умирающих, торопясь обогнать смерть.

Вероятно, тон комиссара был столь непререкаем, что Луиза мгновенно оценила важность обстановки. Она ответила сразу и чётко:

– Никаких аппаратов Лео дома не собирал, комиссар. Часы были серебряными, перешли по наследству от деда Лео. Большая луковица. Механизм испорчен… Что-нибудь случилось, комиссар?

В последней фразе уже звучал испуг.

– Нет, Луиза, всё идёт как надо. Когда вы видели часы в последний раз?

– Дней пять назад. Да, дней пять… Лео спал, Юл играл в его комнате часами. Я вошла, разбудила Лео, он увидел часы в руках сына и рассердился, и на меня тоже: почему я недоглядела. Потом…

– Потом?

– Он убрал часы в ящик стола… Нет, не убрал. Сделал движение, словно хочет туда их положить, а положил ли, я не помню… Это важно, комиссар?

– Больше вы часы не видели?

– Нет.

– А сын?

– Не знаю.

– Спросите, Луиза.

– Сейчас?

– Да. При мне.

– Юл! – позвала Луиза. – Юл, иди сюда!

За Юлом всё же пришлось сходить. Он оказался не по возрасту длинным и тощим мальчиком, очень похожим на Лео Лансэре, если судить по фотографиям. Когда Юл предстал перед комиссаром, Гарду на мгновение стало не по себе: он подумал о том, что должна была почувствовать Луиза, увидев перевоплощение отца в сына.

Юл исподлобья глядел на комиссара.

– Скажи, сынок, – мягко произнесла Луиза, чуть наклонившись к Юлу, – ты не видел папины часы? Помнишь, после того как папа отобрал их у тебя.

– Вчера, – сказал мальчуган.

– Что – вчера? – быстро спросил Гард.

Юл вцепился в юбку матери и испуганно посмотрел на Гарда.

– Не мешайте, пожалуйста, комиссар, – тихо сказала Луиза. – Ты видел часы вчера, Юл?

– Ага.

– Где?

– У папы. Он показал мне их и сказал…

– Что? – в один голос спросили Гард и Луиза.

– Мама, а что такое «слава»?

– Папа сказал это слово?

– Ага.

– А ещё что он сказал?

– А ещё он показал мне часы.

Гард с Луизой переглянулись.

– Мам, а папа скоро придёт?

Гард поморщился, увидев слёзы на лице Луизы. Он с трудом переносил мелодраматические сцены, даже если для них был повод.

Спустя пять минут, сидя в «ягуаре», он чуть ли не вслух произнёс: «К чёрту! Аппарат был вмонтирован в часы? Часы похищены? Алиби Грейчера непробиваемо. Пропади всё пропадом, надо выспаться!»

Выход из тупика пока не находился.