Текст книги "Пять президентов"

Автор книги: Павел Багряк

Соавторы: Генрих Вальк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Таратура!

Помощник Гарда поднял голову, улыбнулся и весело помахал рукой. Всё это он сделал на ходу, не останавливаясь, и что-то странное почудилось Гарду в походке Таратуры, или в его улыбке, или в его одежде, – комиссар не мог понять, в чём именно. Между тем Таратура подошёл к дежурному, что-то сказал ему и вышел за пределы двора. Через секунду он уже сидел в белом «мерседесе». Гард оторопело смотрел на своего помощника, и вдруг его как током ударило: Таратура был не в своей одежде! Мощное тело инспектора обтягивал узенький костюм, ноги сжимали явно чужие туфли, изменяющие походку, а галстук неимоверно стягивал горло, оттого-то всё выражение лица Таратуры, несмотря на улыбку, показалось Гарду каким-то задушенным, не своим…

О Боже, да это же костюм профессора Грейчера!

Ничего не понимая. Гард бросился к столу и быстрым движением выдвинул средний ящик. Наверху, на папке, лежали серебряные часы. Схватив их, комиссар открыл крышку. Футляр был пуст!

Небольшая тюрьма «для местного пользования», как называл её комиссар Гард, размещалась в полуподвале полицейского управления и вызывала бесконечные споры на всех архитектурных конгрессах. Одни считали её гениальным произведением утилитарного зодчества, другие обвиняли её автора в примитивизме. Среди заключённых тоже не было единого мнения. Те из них, которые предпочитали одиночество и попадали в камеру, чтобы поразмыслить о прошлом и будущем, выражали недовольство тюремной архитектурой. Зато воры, грабители и убийцы, привыкшие к весёлому обществу и боящиеся остаться наедине с собой, лишь в превосходных степенях оценивали тюрьму: время здесь шло для них незаметно и весело.

А дело было в том, что архитектор, создавший столь уникальный полуподвал, был ярым поборником социальной справедливости. Он считал, что если уж человек попадает в это милое заведение, то он должен покинуть его лишь после полного торжества справедливости. Преступник должен отсидеть свой срок день в день и ни в коем случае не сбежать на волю. И поэтому он спроектировал полуподвал наподобие средневекового собора, акустике которого мог позавидовать любой современный концертный зал. Каждый шорох в каждой из ста пятидесяти четырёх камер усиливался настолько, что два надзирателя, находящихся в дежурной комнате, могли отчётливо представить себе, что в данный момент делает любой из ста пятидесяти четырёх заключённых. Вот один насвистывает песенку, другой справляет нужду, третий почему-либо мычит или естественным образом кашляет, четвёртый сочиняет стихи, а пятый пилит решётку. Когда однажды все заключённые, сговорившись на прогулке, устроили шум во всех камерах одновременно, им всё равно не удалось сбить с толку надзирателей, поскольку в том-то и заключалась гениальность зодчего, что он ухитрился все шумы точно рассортировать по происхождению.

В тот момент, когда Гард, выскочив из кабинета, бросился в полуподвал, по узкому тюремному коридору ему навстречу нёсся хохот. Чутким ухом Гард уловил, что смеются оба дежурных надзирателя, стоя у камеры номер 3.

Надзиратели наслаждались весёлым и забавным зрелищем. Только что водворённый в третью камеру профессор Грейчер вызвал их из дежурного помещения криками: «Вы что, олухи, с ума посходили?!» – и теперь утверждал, ни капельки не смущаясь, что он – инспектор полиции Таратура!

– А может, вы Юлий Цезарь? – хохотал наиболее грамотный из надзирателей.

– Ох, уморил! – держась за живот, вторил другой.

Вся тюрьма прислушивалась к их веселью, лишающему одних заключённых покоя и дающему другим желанное развлечение.

– Ребята, вы действительно меня не узнаёте? – чуть не плача от возмущения, кричал профессор Грейчер. – Вы рехнулись? Да это ж я, я, Таратура… Перестаньте ржать, в конце концов, и срочно вызовите Гарда! Я что вам сказал!

В ответ ему был дружный хохот.

– Ослы безмозглые! – бушевал Грейчер. – Болваны! Вы отсидите у меня под арестом по десять суток каждый!

– Ха-ха-ха!

– А тебе, Смил, я ни за что не верну те пять кларков, которые взял в прошлую среду!

Словно поперхнувшись, оба надзирателя умолкли. В этот момент комиссар Гард и подоспел к камере. Ещё издали он увидел профессора Грейчера, вцепившегося руками в решётку. На профессоре была жёлтая куртка Таратуры, но сидела она на нём как мешок. Оцепенелым взглядом уставившись на профессора Грейчера, Гард медленно подошёл к камере, металлическим голосом попросил надзирателей удалиться и отпер замок своим ключом.

– Вы понимаете, Гард, эти болваны приняли меня за профессора Грейчера! – облегчённо проговорил профессор Грейчер. – А куда делся сам профессор, я не знаю!

– Что же случилось? – еле выдавил из себя Гард, стараясь не глядеть на заключённого.

– Когда мы вошли с ним в камеру, он предложил мне сигарету и вынул портсигар…

– Какой портсигар?

– А чёрт его знает! Нормальный серебряный портсигар.

– И что дальше? – не глядя на Грейчера, спросил Гард.

– А дальше я не помню. Какой-то странный зелёный луч… потом удар в челюсть… Сказать по совести, это был достойный удар, комиссар, уж в этом я понимаю!

«Ещё бы! – подумал Гард. – Ведь бил уже не профессор Таратуру, а Таратура профессора!»

– И что дальше?

– Когда я очнулся и поднял тревогу, эти болваны…

Гард взглянул в лицо говорящему. Холёные щёки, благородные усики скобкой, щёлочкой сощуренные глаза и этот характерный породистый подбородок, свидетельствующий об отличной кормёжке… Жуть какая!

– Послушайте меня, старина, – тихо произнёс Гард. – Послушайте внимательно и спокойно, собрав всю волю и выдержку. Профессор Грейчер сбежал, украв ваше тело.

– Что?! – воскликнул заключённый. – Что вы говорите. Гард? Вы мне не верите?!

– Дай руку, Таратура, – строго сказал комиссар. – Ты чувствуешь, у тебя выросли усы? Разве ты когда-нибудь носил усы? Ты чувствуешь, что у тебя стало меньше сил? Что твоя тужурка висит на тебе как на вешалке? Ты понимаешь…

Таратура медленно сполз по стене на пол камеры.

– Это правда, комиссар? – тихо спросил он, глядя оттуда на Гарда обезумевшими глазами. – Но ведь этого не может быть! Комиссар, этого не может быть!!! – С ним начиналась истерика, хотя он прежде был сильным человеком, способным переносить любые страхи и ужасы. – Ведь это чушь, комиссар! – Таратура стал рвать на себе волосы, царапать свои холёные щёки, ломать пальцы. Гард с трудом сдерживал его, и по всей тюрьме, усиленное гениальной акустикой, неслось: – Это чушь, чушь, чушь!..

7. ПЛОДЫ БЕСПЕЧНОСТИ

Министр внутренних дел Воннел обожал отчёты. С величайшим наслаждением он читал и перечитывал всё, что писали ему агенты и руководители ведомств, и с не меньшим удовольствием сам составлял докладные в адрес правительства. Пожалуй, в нём погиб великий сценарист или репортёр уголовной хроники, зато в нём процветал не менее великий пожиратель сенсаций. Открыто преступление или не открыто, задержан преступник или нет – всё это почти не беспокоило Воннела, если отчёт содержал в себе драматическое изложение события, снабжённое сложным сюжетным ходом и всевозможными хитрыми перипетиями. Читая такие отчёты, Воннел хохотал и плакал, страдал и наслаждался, подпрыгивал в своём кресле, а в особенно жутких местах сползал под массивный стол.

Прослышав об этой страсти министра, комиссары и инспектора полиции стали нанимать профессиональных писателей, которые по скромным заметкам сочиняли потрясающие отчёты, а ещё чаще просто выдумывали их. В стране, таким образом, одновременно процветали нераскрытая преступность и многословная отчётность, развиваясь параллельными, нигде не пересекающимися курсами.

Отчёт комиссара Гарда произвёл на министра жуткое – стало быть, прекрасное – впечатление. Дочитав до того места, где профессор Грейчер превращается в инспектора Таратуру, а Таратура – в профессора Грейчера, Воннел опустился под стол и просидел там, пока по его вызову не явился первый заместитель Оскар Пун. Тогда, выбравшись из-под стола, Воннел произнёс трагическим голосом:

– Вы читали?!

Оскар Пун читал всё на час раньше министра. Он кивнул и сказал:

– Я рад, господин министр, что отчёт вам понравился.

– Но каков комиссар Гард! – восхищённо воскликнул министр. – Он никогда не славился выдумкой, а тут – на тебе, наворотил такую прелесть, что просто мурашки бегут по телу! Как вы думаете, Пун, не стоит ли доложить это дело президенту?

– Полагаю, господин министр, – ответил Пун, более реалистически смотрящий на вещи, – что сначала следовало бы выслушать комиссара Гарда.

– Он здесь?

– И не один, а с профессором Грейчером, который одновременно есть Таратура.

– Давайте их по одному, – приказал Воннел.

Через минуту Гард входил в кабинет министра.

– Поздравляю вас, комиссар! – вместо приветствия сказал Воннел, выходя из-за стола и протягивая комиссару руку, что означало награждение Гарда премией в размере месячного жалованья. – Вы написали превосходный отчёт! До парноубийства не додумался пока ни один комиссар полиции! Гард! Вы – первый! Даже Альфред-дав-Купер…

– Я ничего не выдумал, господин министр, – перебил его Гард. – К сожалению, всё то, что написано в отчёте, произошло в действительности.

– Разумеется! – воскликнул Воннел. – Такое не придумаешь! Мы обменялись с моим заместителем мнениями и решили доложить дело президенту. Не так ли, господин Пун?

– Вы, как всегда, правы, господин министр, – ответил заместитель, улыбаясь своей многозначительной улыбкой, которую репортёры уже давно окрестили «пуновской», а карикатуристы «Модиссон кропса» бичевали ею угодничество, подхалимаж и ложные патриотические порывы.

– Где сейчас преступники? – возвращаясь к делу, спросил министр.

– Эрнест Фойт – в тюрьме, профессор Грейчер – на свободе.

– Его приметы известны?

– И да и нет, – ответил Гард. – Дело запутанное. Сначала Грейчер украл внешность инспектора Таратуры, приметы которого нам хорошо известны. Но когда мы организовали погоню, он совершил ряд превращений, последовательно меняя внешность. На данный момент мне известны шесть человек, телами которых он воспользовался. Нужны энергичные меры для того, чтобы предупредить…

– Не понял, комиссар, – откровенно признался министр, прервав Гарда. – Вы это серьёзно?

– Не волнуйтесь, комиссар Гард, – вмешался Пун, – и говорите яснее.

– Я не волнуюсь. Если у вас есть время, могу рассказать подробней. Все материалы… – Он запнулся на секунду. – Все материалы, господа, я захватил с собой.

– Что именно? – спросил Пун.

Гард поднялся, подошёл к двери и открыл её. В кабинет вошёл Таратура в облике профессора Грейчера и вытянулся по стойке «смирно». Типично гражданская внешность – округлый животик, выпирающий из штанов, холёное лицо джентльмена – и эта нелепая стойка «смирно» вызывали невольную улыбку, но Гард, в отличие от министра и его заместителя, не улыбался.

– Вот так, господа, выглядел профессор Грейчер до первого превращения, когда он попал к нам, – сказал Гард.

Всё ещё улыбаясь, Воннел и Пун подошли к Таратуре и уставились на него, как европейские мальчишки могут уставиться на чёрного человека, впервые появившегося в их городе. Затем улыбки на их лицах сменились недоумением, а Воннел даже дотронулся до уха Таратуры так осторожно, словно оно могло взорваться.

– Можете идти, – сказал министр, и Таратура, ловко повернувшись через левое плечо, вышел из кабинета.

Все сели на свои места, погружённые в размышления.

– Слушайте, Гард, – сказал после паузы Пун, – зачем вам всё это нужно?

– Что именно, господин Пун?

– Да этот ваш… показ?

– Не понял.

Министр и заместитель переглянулись. По всей вероятности, они до сих пор не могли отнестись к делу серьёзно, и коли так, то комиссар уже казался им полным кретином.

– У вас же есть оба преступника! – сказал министр, с полуслова поняв своего заместителя. – Фойт, как вы сказали, в тюрьме, а Грейчер – вот он! – И Воннел указал глазами на дверь.

– Это не Грейчер, а Таратура, – сказал Гард.

– Он может это доказать? – спросил Пун. – Вы посмотрите, как всё получается: вы открыли страшное преступление, изловили двух убийц, и никто из них никуда не сбежал и не выкрал никаких чужих тел!

– А за отличный вымысел – спасибо! – добавил министр. – Очень приятно было читать, очень.

Гард оторопело смотрел на говорящих. Они экзаменуют его? Прощупывают? Просто шутят?

– Простите, господа, но Таратура не есть профессор Грейчер. Он отлично помнит, кто он, когда родился, чем занимается и кто у него друзья. Его биография и биография Грейчера не совпадают…

– Наш суд разберётся в этом как надо, – сказал Воннел.

– Вы мне не доверяете, господин министр? – сухо сказал Гард.

– Зачем же так, комиссар…

– В таком случае поверьте мне. Тем более, что спасение Таратуры и всех пострадавших от перевоплощения, как и поиск преступника, – долг моей совести!

Министр поморщился, и Оскар Пун окончательно решил: премии не давать.

– Что же вы хотите? – раздражённо спросил Воннел.

– Прежде всего продемонстрировать вам записи допросов всех пострадавших.

– Давайте, давайте, – оживился Воннел. – У вас в форме отчёта?

– Нет, магнитофонные записи.

– Превосходно!

Гард вынул из портфеля портативный магнитофон и, прежде чем нажать пуск, извинился за маленькое предисловие, которое был вынужден сделать:

– Итак, господа, Грейчер выехал из полицейского управления в своей машине, имея внешность инспектора Таратуры. Он понимал, что его будут преследовать. Действительно, через семь минут после побега все посты получили мою телефонограмму с требованием задержать машину, а также приметы Таратуры. Первый сигнал о невероятном событии я получил из универмага «Бенкур и Кь». Естественно, что профессор направился именно туда, где больше всего народа. Там он привёл в действие аппарат перевоплощения и поменялся телами с человеком, голос которого вы сейчас услышите. Внимание, господа!

Гард включил магнитофон. На фоне гудящей толпы выделялся мужской голос, истерически шептавший:

«Умоляю вас, комиссар, умоляю! Быстрее врача! Со мной происходит что-то страшное! Уберите людей! Врача, комиссар, умоляю вас!..»

«Повторите рассказ о том, что с вами произошло». – Это был голос комиссара Гарда.

«Что? – спросил несчастный. – Что? Повторить? Это невозможно, комиссар! Он бежал по лестнице… столкнулся со мной… Я стоял вот тут… И вдруг мне в глаза блеснул зелёный луч… О Боже, как это страшно!.. Я на мгновение потерял сознание, а когда пришёл в себя… Комиссар, умоляю вас – врача!.. Это не мои руки! Не мои руки! Не моя голова! Не мой голос! Я не в своём уме, комиссар? Мне всё это кажется? О Боже!..»

«Куда делся тот человек, что столкнулся с вами на лестнице?»

«Не знаю, комиссар, я больше ничего не знаю! Я взглянул в зеркало и вдруг увидел, что мой костюм сидит не на мне!.. Понимаете? Это страшно!..»

Гард выключил магнитофон:

– Вы слышали, господа, голос первой жертвы: студента Джосайя Болвуда. Он приобрёл внешность инспектора Таратуры, а с его внешностью профессор последовал дальше.

– Как скоро вы прибыли на место происшествия? – спросил Пун.

– Через шесть минут.

– Профессор не мог далеко уйти.

– Но мы потратили массу времени для того, чтобы установить его новые приметы.

– Почему же? – спросил Воннел. – Ведь студент был с вами.

– Но в таком состоянии, господин министр, что не мог описать свою внешность. Когда же мы привели его в чувство, выяснилось, что мы вообще плохо знаем свою внешность, – во всяком случае, гораздо хуже, чем чужую. И потому нам пришлось ехать домой к Болвуду, чтобы там добывать его фотографию. На всё на это у нас ушло ещё двадцать четыре минуты, а за это время…

– Ну, ну, что случилось за это время? – с интересом спросил Воннел.

– Вот вторая запись, господа.

С магнитофонной ленты отделился мужской голос с приятной баритональной окраской:

«Я интеллигентная женщина, комиссар, и понимаю, что, если дело дошло до воровства наружности, мир стоит на краю гибели…»

Министр не удержался и захохотал:

– Это женщина?! Невероятно! Она же говорит почти басом!

– Это печально, господин министр, – сказал Гард. – Можно продолжать?

«Если бы я знала, комиссар, – продолжал мужской голос, – что зелёный лучик, пущенный из рук этого типа, доставит мне столько неприятностей, я десять раз свернула бы ему шею, прежде чем он ко мне подошёл».

«Что вы чувствовали, госпожа Лелевр?»

Министр вновь хмыкнул, еле сдерживая смех.

«У меня закружилась голова, а потом я почувствовала, что с моих ног падают туфли. Я ношу сорок третий размер, комиссар, а этот паршивый студентишка, наверное, не больше сорокового. Моя обувь и слетела с его ног… Ну, я, конечно, сначала испугалась и заорала, а потом думаю: чего я ору, если всё это мне снится? Даже интересно досмотреть до конца. Но тут явились вы, господин комиссар, и мне стало ясно, что я бодрствую. Если во сне приходит полиция – значит, это не сон!»

«Что было дальше, мадам Лелевр?»

– Да, да, что было дальше? – вставил министр.

«Они смеялись! Я ничего не понимала, а они дико смеялись. Ещё бы, не всегда увидишь мужчину, одетого в женское платье, да ещё не по размеру!..»

Гард остановил магнитофон.

– Это мадам Мери Лелевр, продавщица. Она получила внешность студента Джосайя Болвуда, – пояснил комиссар. – Пока мы с ней объяснялись, профессор Грейчер в женском обличье вышел из универмага и исчез. Мы потеряли его из виду.

– Вы же могли оцепить универмаг, – сказал Пун.

– Для этого мне понадобилась бы вся полиция города.

– Ну а потом? – спросил Воннел.

– Через три часа мы узнали, что внешность Лелевр отдана парикмахеру Паулю Фриделю. С ним случилась истерика, и потому это стало известно полиции. Пауль Фридель как раз собирался на свидание к своей возлюбленной и вдруг сам стал женщиной! Затем внешность парикмахера оказалась у Юм Рожери…

– Киноактёра? – сказал Пун. – О, это известнейший актёр!

– Да, и мы вновь напали на след, хотя прошло уже свыше семи часов после первого перевоплощения. Дело в том, что Юм Рожери не сразу узнал об этом. Он пришёл в артистический кабачок, его не пустили, и тогда он устроил скандал. Доставленный в полицию, он утверждал, что знаменитый актёр Юм Рожери – это он, и так мы узнали об очередном преступлении профессора Грейчера. А внешность актёра…

– Очень интересно! – воскликнул Воннел.

– …досталась нищему Остину.

– Поразительно!

– Остин спал на скамейке в Притт-парке. Можете послушать его показания.

Гард вновь пустил магнитофон.

«Господин комиссар, я уважаю конституцию, но почему конституция не уважает меня?»

«Оставим конституцию в покое…»

«Вам легко говорить, господин комиссар, потому что четыре раза в месяц вы получаете жалованье, а мне приходится добывать деньги каждый день. И вот наконец, когда клиент пошёл ко мне, как атлантическая селёдка в трюмы сейнера, ваши ребята хватают меня за шиворот и волокут в полицию! Кто возместит ущерб? И долго ли вы будете держать меня в участке?»

«Не надо философствовать, Остин, а говорите, что с вами произошло, когда вы проснулись».

«Вы мудры, комиссар, как царь Соломон. Преклоняясь перед вашими доводами, я готов рассказать всё, что вас интересует, тем более что через тридцать семь минут кончится рабочий день в банке „Инрепрайс“ и несколько тысяч служащих промчатся мимо моего места, купленного в ассоциации нищих за приличные деньги. Я надеюсь извлечь из этого людского потока кое-что для удовлетворения личных нужд…»

«Вы вновь отвлекаетесь, Остин!»

«Виноват. Итак, когда я проснулся и занял своё доходное местечко, произошло чудо. Мои клиенты превратились в сущих ангелов! Не было человека, который, рассмеявшись, не подал бы мне монету! Они подходили ко мне и клали деньги в берет с такой вежливостью, как будто я датский король из драмы Уильяма Шекспира! Некоторые из них называли меня Юм Рожери, но какое мне дело, как меня называют, если дают деньги, господин комиссар? Если нашего президента назвать ослом, но при этом дать ему…»

«Вы опять отвлекаетесь, Остин!»

«Виноват. И вдруг ваши ребята хватают меня за шиворот и волокут в участок, как будто я злостный неплательщик налогов! Я спрашиваю, господин комиссар, есть у нас в стране конституция или нет? Кто возместит мне убытки…»

Гард остановил магнитофон.

– Итак, господа, последние данные таковы: профессор Грейчер сейчас в образе нищего Остина. Как он выглядит, мы не знаем, поскольку у нищего не было ни одной фотографии, а описать себя он не может. Говорит: «Я прихрамывал, но нарочно, а ещё делал левый глаз слепым».

– Всё? – спросил Воннел.

– Всё, господин министр. Во все полицейские участки мною разосланы телефонограммы, требующие осторожности. Перевоплощенцев я собрал в одном месте…

– Кого? – сказал Пун.

– Перевоплощенцев. Как их иначе назовёшь?

– Их можно вернуть в прежнее состояние? – поинтересовался Пун.

– Вероятно, да, – ответил Гард. – Но сделать это может только профессор Грейчер. Впрочем, во всех перевоплощениях, как туда, так и обратно, возможна путаница, и концов потом не соберёшь. В любом случае надо надеяться, что Грейчер когда-нибудь захочет вернуть себе собственную внешность.

– Зачем? – сказал Воннел.

– У него же семья, жена и дочь.

– Ну и что? – не понял министр.

– Если он ещё полностью не утратил человечность, он захочет их повидать и сам им показаться.

Воннел пожал плечами. Гард продолжал:

– Так или иначе, но его родные ничего не знают о случившемся. Мы установили за ними наблюдение. Кроме того, приняли меры к охране Таратуры, который носит сейчас облик профессора. Если нам удастся схватить Грейчера и его аппарат, обратный обмен внешностями возможен. Но если нет, несчастные обречены.

– Их не так уж много, – спокойно заметил министр. – Ваши страхи преувеличены.

– Но ведь возможны дальнейшие превращения! Положим, к вам приходит на доклад комиссар полиции, и вы, господин министр, получаете его внешность и, стало быть, его должность.

– Как это комиссар полиции может превратиться не в моего человека? – возмутился Воннел.

– Очень просто, господин министр: с ним может обменяться телами Грейчер… Или, чего доброго, он может передать вам тело и внешность гангстера или уличной женщины, и тогда вы потеряете…

Гард умолк, потому что Воннел стал медленно сползать под стол.

– Что нужно, – прошептал он чуть ли не из-под стола, – чтобы пресечь дальнейшие превращения?

– Вот список необходимых мер. – Гард протянул Пуну лист бумаги.

Пун быстро прочитал, затем передал министру. Они многозначительно переглянулись.

– При всём желании, – сказал Воннел, – я не могу своей властью санкционировать такие меры. Готовьтесь к докладу президенту, комиссар! Пун, отдайте распоряжение, что отныне комиссары полиции освобождаются от личных докладов министру внутренних дел. Достаточно будет отчётов! Вы свободны, господа!

Пун улыбнулся пуновской улыбкой и вместе с Гардом вышел из кабинета.