Текст книги "Орел и Дракон"

Автор книги: Павел Алехин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Потом Хериберт подвел хозяина ближе к Рери и что-то сказал, указывая на молодого человека. Рери смутно уловил в его речи что-то знакомое, слова были похожи на слова северного языка, но отличались.

– Это и есть сеньор Ангильрам, виконт Аббевилльский, о котором я говорил тебе, Хрёрек, – вслед за тем Хериберт обратился уже к нему. – Я горячо молю Господа, чтобы он вложил в твое сердце благоразумие и милосердие, чтобы помог вам понять друг друга и сделать так, чтобы на этом несчастном берегу больше не проливалось крови.

Сеньор Ангильрам тоже что-то сказал, и Хериберт перевел:

– Он рад предложить тебе и твоим людям гостеприимство в своем каструме, если сердце твое желает мира. Он благодарит тебя…

Монах запнулся, но Ангильрам настойчиво повторил что-то, положив руку ему на плечо, и Хериберт добавил:

– Благодарит за то, что ты был добр ко мне, недостойному, и дал ему снова увидеть меня под своим кровом.

– Это мой брат, – сказал сам Ангильрам, и эти простые слова Рери понял сам. – Мой единственный и младший брат Хериберт, которого я почти не надеялся уже увидеть живым.

Викон Аббевилльский говорил на языке франков, который местное простонародье уже совершенно позабыло, заменив так называемым романским языком, возникшим на основе латыни. Лишь знатные семьи еще сохраняли язык древнего племени франков как память о своем происхождении. От родственного ему «северного языка» тот заметно отличался, но такие простые слова, как «брат» или «живой» там звучали почти одинаково, и при желании можно было вести разговор о несложных вещах.

– Твой брат? – Рери в изумлении посмотрел на монаха. – Ты – брат хёвдинга? Почему ты мне ничего не сказал? Может, ты побочный?

– Нет, один отец у нас был, Адельгард, виконт Аббевилльский, и одна мать, законная супруга его, Ангильтруда, дочь Вилиберта из Корби. Но брат мой унаследовал владения отца, а я избрал стезю служения Богу, как по духовному моему страстному влечению, так и по обычаю.

– Но ты мог бы сказать, что ты в таком близком родстве с хёвдингом.

– Какое это имеет значение? Все мы – лишь слабые дети в руках Господа нашего…

– Он всегда был слишком скромен, – сказал Ангильрам. – И никогда себя не берег. Когда братья в Сен-Валери избрали его аббатом, он сбежал из монастыря, пытаясь уклониться от этой чести, все твердил, что недостоин. Епископ чуть ли не за шиворот притащил его обратно и приказал смирно нести свой крест, раз уж эту честь он считает крестом. И от норманнов мог бы уехать вовремя, но он вбил себе в голову, что именно его первый долг лично утешать всякую старуху, у которой отняли последнюю козу. Так он говорит, что тебя зовут Рейрик сын Альдана и что твой отец был королем в землях данов?

Рери далеко не все понял из этой речи, но смысл последнего вопроса уловил и ответил:

– Это так. Я здесь с моим старшим братом Харальдом… И если ты не против, я очень хотел бы посмотреть, как у него дела!

Вспомнив о брате, Рери показал на площадку, идущую поверх вала, желая на нее подняться и посмотреть, что делается снаружи. Ангильраму это было не менее любопытно, и они поднялись туда вместе.

Казалось бы, за такое долго время все уже должно было закончиться – но только поднявшись на площадку и бросив взгляд на подножия холма и берег, Рери понял, что это время, столь долгое для него, на самом деле было очень коротким. На берегу еще продолжалось сражение, хотя норвежцев уже оттеснили довольно далеко от кораблей, и последние их ряды отбивались от наседающих смалёндцев возле самого холма. Бежать было некуда, поскольку мешала река, и норвежцы, значительно уступающие числом, падали один за другим. Возле Аббевилля, где их насчитывалось еще меньше, схватка к этому времени закончилась.

– Я вижу, что дела складываются для твоего брата совсем не плохо, – заметил Ангильрам. Частично Рери понимал его и сам, частично помогал с переводом Хериберт. – И пока он не закончил, у нас есть время поговорить о своих делах. Не желаешь ли пройти в дом?

– Лучше останемся здесь. – Рери повернулся и для уверенности незаметно опустил руку на рукоять меча. – Что ты хочешь мне предложить?

– Отец Хериберт заверил нас, что ты готов к переговорам и желаешь мира – потому мы и впустили тебя под защиту стен и даже прикрыли от тех норманнов, которые хотели вас погубить. Так значит, все то войско, которое вот-вот займет Аббевилль и нашу округу, подчиняется тебе? Ты так юн, что…

– Я и мой старший брат Харальд вместе руководим войском Смалёнда. Мы молоды, но мы – сыновья короля и потомки могущественного королевского рода, этого вполне достаточно. Наши предки владели когда-то землями и в Свеаланде, и в Дании, и в Англии, и даже в Вендоланде. С нами еще муж нашей сестры, Вемунд харсир. Но я обещаю, что Харальд и Вемунд присоединятся к нашей договоренности.

– А почему вы враждуете с теми, кто пришел до вас?

– Потому что они пришли до нас. – Рери усмехнулся. – И стояли у нас на пути. Мы тоже ищем здесь славы и добычи. Но еще мы ищем нашего кровного врага, свейского конунга Ингви сына Сигимара. Ты ничего не знаешь о нем?

– Увы, нет. Не он ли уже третий год сидит на острове Оссель, на реке Сене, будто гнойный нарыв на теле нашей несчастной страны?

– Не знаю. Но он здесь уже год, если не два, так что, может, и он. Ты расскажешь мне дорогу к этой Сене?

– Придется… хотя не знаю, как король посмотрит на то, что я вообще вступаю в соглашение с северными людьми… – Ангильрам вздохнул. – Впрочем, сначала я должен уберечь свою голову от вас, ибо вы уже здесь, а уж потом от короля, который, быть может, никогда уже не будет в силах кому-либо раздавать приказы.

– Король поставлен над нами Господом, – кротко напомнил Хериберт. – И повиноваться ему – наш долг перед Богом.

– Я бы с радостью исполнял свой долг, если бы он исполнял свой и защищал своих подданных. А он и сам не в силах уберечь нас от набегов, да еще и препятствует тому, чтобы мы защищали себя сами. Разве я сам оставил бы стену Аббевилля в таком жалком состоянии, если бы не королевский указ? – Ангильрам начал горячиться, и видно было, что этот разговор ведется не в первый раз и очень его волнует. – Или я не знаю, что от моря до нас можно добраться за одно утро? Или я не знаю, что северные люди ходят грабить и разорять побережье уже полвека и будут ходить до тех пор, пока король не соберется что-то с этим сделать? Уж я бы позаботился укрепить не только каструм, но и весь Аббевилль, благо, римляне оставили нам довольно неплохие стены. Но королевский указ запрещает строить укрепления и предписывает разбирать уже построенные – и всегда находятся охотники возить камни из стены на постройки своих коровников! И вот опять пришли норманны, и коровники уже не нужны, потому что нет ни коров, ни пастухов!

– Не увлекайся, сеньор Ангильрам, и не давай воли гневным помыслам, – мягко остановил его Хериберт. – Лучше поговори с этим юношей. Пока он здесь, норманны тебе не угрожают.

– Довольно об этом, ты прав, – мрачно согласился сеньор. – Итак, Рейрик, в твоих руках или в руках твоего брата оказались многие жители Аббевилля, Сен-Валери и Сен-Рикье, а также братья из этих двух обителей. Аббат Аудульф погиб, как рассказал мне Хериберт, – виконт перекрестился, – но аббат Хериберт жив, слава Господу, и, как он сказал, во многом благодаря тебе. Ты обошелся с моим братом гораздо благороднее, чем обычно обходятся норманны, и он не простит мне, если я взамен не верну тебя твоему брату таким же целым и невредимым.

– Ты вернешь меня? – Рери возмущенно поднял брови.

– Да. Ибо людей у меня больше, ворота закрыты, и чтобы сюда проникнуть, твоему брату пришлось бы осаждать каструм. Как это до него пытались делать те, которых вы перебили. Но я надеюсь, до новой осады дело не дойдет. Я готов предложить вам выкуп за мой каструм со всеми, кто в нем, в сто фунтов серебра. Да еще аббат Хериберт сказал, что ты дал обещание освободить всех братьев из Сен-Валери и Сен-Рикье.

– Да, я это обещал, – подтвердил Рери. Он не знал, сколько это – фунт, но число «сто» в сочетании со словом «серебро» в любом случае производило впечатление. Кажется, они уже слегка разбогатели.

– Думаю, это хорошая цена за такую скромную усадьбу. – Рери с высоты вала окинул взглядом внутренний двор и несколько построек, ничем почти не отличавшихся от тех, что стоят в любой усадьбе северных стран. – Но, кроме людей, о которых мы говорили, вся взятая добыча останется у нас. Я не могу лишить моих людей того, что они заработали своей кровью.

– Я согласен, – вздохнул Ангильрам. Он соглашался не от щедрости, а просто потому, что навязывать другие условия не имел сил.

– Да будет свидетелем милосердный Бог! – закончил Хериберт.

К тому времени, как Хрёрек конунг и Ангильрам, виконт Аббевилльский, пришли к соглашению, битва возле реки уже закончилась. Харальда Рери повстречал на берегу, на полпути между Аббевиллем и каструмом. Тот уже снял чужой шлем с золоченой чеканкой на полумаске, и ветер свободно трепал его светлые волосы, но на плечах гордого победителя по-прежнему развевался темно-красный плащ с богатой парчовой отделкой. Причем плащ оказался зимним – на подкладке из меха выдры. Зато с наружной стороны к красной плотной шерсти были каким-то хитрым образом прикреплены тонкие пластинки из чеканного золота! Их было много, несколько десятков, они покрывали длинный плащ блестящей на солнце чешуей, и Рери стоило труда не показать своего изумления при виде этой роскоши.

– Смотрю, ты приоделся, – поддел он старшего брата вместо приветствия. – Сколько отдал за эту тряпочку?

– Ну, не может же все доставаться кому-то одному, – небрежно ответил Харальд. – Нашел в монастыре. Там таких тряпочек еще несколько штук есть.

– Я знаю эту вещь, – скорбно вздохнул Хериберт. – Этот плащ еще во времена доброго короля нашего, Хлодвига, прозванного Благочестивым, пожертвовал нашей обители добродетельный Марквард из Нуайона, а увезли оттуда норманны несколько дней назад…

– С какой радости ты кинулся бежать в усадьбу? – тем временем спросил Харальд. – Я думал, ты нас поддержишь сзади.

– За что, прости, я должен был тебя подержать? – выразительно изумился Рери, высоко подняв брови и всем видом показывая, что услышанное им никак не может быть правдой.

Люди вокруг них засмеялись. Смалёндцы выглядели возбужденными и усталыми, у многих были повязки на свежих ранах, но в целом воины вид имели довольный и гордый одержанными победами. Для большинства это было первое в жизни настоящее сражение, и те, кто уцелел, сразу ощутили, как вера себя и свои силы наполняет грудь, будто свежий ветер – парус корабля. На молодых конунгов посматривали с одобрением и благодарностью: пока их удача оправдывала возложенные на нее надежды, а удача вождя в походе не менее важна, чем хорошее оружие.

– Я полагал, что ты нападешь на норвежцев с тыла и тем поможешь нам, – с досадой поправился Харальд. – У тебя было достаточно людей, чтобы вступить в битву. А ты почему-то сбежал, и мы потеряли больше сотни убитыми.

– Ты хочешь поставить мне это в вину? – Рери сердито упер руки в бока. – Никто не назовет меня трусом после того, что я сделал. А в каструм я ушел для того, чтобы не попасть в заложники к норвежцам. Тогда тебе пришлось бы с ними договариваться. Кстати, от них кто-нибудь остался?

– Человек сто пленных в Сенрикене и человек двести здесь. Мы загнали их в угол, им пришлось сдаться. Вемунд следит, как у них забирают оружие. Думаем пока подержать их в тамошнем святилище – из-за этих стен им не просто будет выбраться, а у ворот мы поставим хорошую стражу.

– А их конунги?

– Асгейр конунг убит еще там, в Сенрикене. Из двух здешних конунгов один ушел за реку с полусотней людей, второй со своими людьми сдался. Ты бы видел, какую мы там взяли добычу! Одних золоченых чаш штук двадцать!

– Кто ушел? Рыжий такой, толстый? – перебил его восторги Рери, которого это пока занимало больше, чем перечень добычи.

– Нет. Кажется, он был не рыжий. Но я под шлемом не сильно разглядел. Тебе лучше знать, ты ведь с ними знаком. Так до чего ты договорился с местным хёвдингом?

– Выкуп сто фунтов серебром.

– А фунт – это сколько?

– Это сколько? – Рери в свою очередь обернулся к Хериберту, и тот пояснил:

– Со времен императора Карла Магнуса в фунте считают двести сорок денариев.

– В эйрире будет примерно двадцать денариев, – дополнил Орм, благодаря торговым поездкам знакомый с монетным счетом.

– Без тебя знаю, – отмахнулся Харальд, нахмурившись и пытаясь произвести в уме подсчет. – Это будет… где-то полторы марки, что ли1212
  Каролингский фунт (примерно от 370 до 490 грамм серебра) включал 240 денариев (монета весом около полутора грамм). Марка – от 204 до 215 гр серебра.


[Закрыть]?

– Чуть побольше, – подтвердил Орм.

– А сто фунтов – это сто шестьдесят марок! – подвел итог Рери, стараясь сохранять невозмутимость, но в голосе его невольно прорывалось ликование.

На одну марку можно купить рабыню или две коровы. И десять-двенадцать марок в год стоит содержание хорошего воина – еда, одежда, оружие. Даже без битвы, одними разговорами, он взял стоимость огромного стада из трехсот с лишним коров, целой толпы из полутора сотен молодых рабынь или наемного отряда в шестнадцать приличных бойцов на целый год! Правда, такие весомые разговоры удается вести только тому, у кого за спиной хорошее войско, но все же!

– Ты обещал освободить моих братьев, – напомнил Хериберт.

– А как же! – довольный Рери на радостях даже хлопнул монаха по плечу. – Я еще молодой, у меня от старости память не отшибло. А ты здорово помог нам, и я охотно подарю тебе твоих людей.

– Пусть забирает. – Харальд, тоже довольный, милостиво махнул рукой. – Все равно от этих долгополых толку мало. Там стариков половина, а молодые все слабосильные какие-то. Ни на каком рабском рынке за них много не выручишь.

– А что это он снова с тобой? – усмехнулся подошедший Вемунд. – Ты нашел себе нового воспитателя? Рери, как я рад, что ты невредим!

Харсир с радостью обнял юного конунга и похлопал его по спине.

– Я знал, что удача и здесь от тебя не отвернется. Уж у кого она есть – это видно во всем.

– Видно… Я видел фюльгью, – вдруг признался Рери. – Там, у ворот, пока наши бежали, норвежцы стреляли, и я думал… Белая женщина тронула меня за руку и велела идти в каструм, сказала, что уже пора. Я думал, что меня сейчас убьют. Ведь фюльгья приходит перед смертью.

– Это была твоя судьба, а она приходит не только перед смертью, но и в самые опасные, переломные мгновения. – Вемунд стал серьезным. – Ты уверен, что видел ее?

– Конечно, видел. А потом она исчезла.

– Возможно, это был ангел Господень, посланный к тебе, чтобы уберечь твою жизнь и дать возможность спасти и душу, – сказал вдруг Хериберт. – Я ведь не просто так поверил в тебя, Хрёрек. Ночью перед тем, как вы пришли в Сен-Валери, я видел во сне святого Валерия, основавшего нашу обитель двести лет назад. Он сказал, что придет юный варвар, король из заморской страны, и что я должен буду сопровождать его и стремиться обратить его душу, потому что вместе с ним я смогу спасти от погибели многие города и далекие земли, о которых мне сейчас и неведомо.

– Да вы все здесь духовидцы, как я погляжу, – насмешливо произнес Харальд. – А что до меня, то я бы предпочел поскорее увидеть хотя бы такую малость, как сто шестьдесят марок серебра. Впрочем, мы и сами не с пустыми руками пришли, правда, Стюр?

Сто шестьдесят марок серебра франскими денариями Харальду удалось увидеть довольно скоро. Сеньор Ангильрам пригласил смалёндских вождей в каструм – хоть его постоянный двор находился не там, он не спешил покидать укрепленное убежище, пока в округе не наступил хотя бы относительный и ненадежный покой, только и возможный здесь в последние полвека. Его дом в каструме был сложен из камня, и стены его толщиной превышали пару локтей. По размеру он был шагов тридцать в длину и вполовину меньше – в ширину, с земляным полом, который ради гостей посыпали свежим тростником, от чего в помещении сразу запахло речной свежестью и зеленью. Да еще небольшие окна, расположенные довольно высоко, пропускали достаточно света, чтобы днем обходиться без факелов. Очаг, как и в северных домах, располагался посередине. Утварь была обычной – столы, широкие лавки, и только для хозяина имелось особое сидение с подлокотниками. В честь заморских гостей сеньор Ангильрам устроил торжественный ужин, и хотя, как подозревал Вемунд, всех своих богатств он из осторожности не показывал, все же мяса, хлеба и вина было в изобилии.

На пиру сидели и приближенные Ангильрама – его подданные, свободные франки, которым надлежало при необходимости выступить в поход под его знаменем. Сеньор Ангильрам в свою очередь подчинялся графу Амьенскому, а уж тот подчинялся только самому королю. Но несмотря на то, что король Карл, внук императора Карла, испытывал сильную нужду в вооруженных людях, граф Гербальд оставался в Амьене – где-то поблизости было норманнское войско, из-за чего граф Амьенский в первую очередь стремился защитить собственные владения. Однако, вызова от него еще не поступало, потому Ангильрам оставался дома со всем своим отрядом. В противном случае он мог бы оставить здесь лишь двух человек для охраны земель и одного – для охраны женщин своей семьи. Франки, хоть и смотрели на заморских гостей с недоверием, все же были довольны, что их сеньор сумел договориться миром. Норманны тоже с любопытством рассматривали их, но ничего особенного не находили. Франки брили бороды и стиглись коротко, только некоторые носили усы. Стараясь произвести впечатление на варваров-язычников, иные из них раскаленным прутом подвили себе кудри на уровне ушей, а головы повязали шелковыми лентами с вышивкой – украшение, принятое и среди придворных короля Карла Лысого. Две рубахи франков, верхняя и нижняя, мало чем отличались от скандинавских, а на ногах они вместо обмоток с ремешками носили чулки с подвязками под коленом. Левую руку каждого из мужчин украшал браслет – у кого бронзовый, у кого серебряный, а у хозяина – золотой с бледно-зелеными полупрозрачными камешками. Между собой франки говорили на романском языке, норманнам недоступным, но иные из них еще могли объясняться полузабытым языком своих франкских предков. Поэтому, когда вино сняло первоначальное напряжение, франки Аббевилля и смалёндцы уже пытались завязать беседу.

Особое внимание гостей привлекали женщины хозяйской семьи. Их оказалось три, и сыновья Хальвдана, впервые видевшие знатных франкских женщин, с большим любопытством их разглядывали. Первой была почтенная матушка Ангильрама и Хериберта, морщинистая беззубая старуха, державшаяся очень надменно и не разговаривавшая почти ни с кем, кроме младшего сына. Подле нее сидела вторая жена Ангильрама – лет восемнадцати на вид, а к ней жалась его дочь от первого брака, молодая четырнадцатилетняя девушка. У сеньора Аббевилльского был также сын, Адальгард, но он погиб, еще совсем молодым, пять лет назад, однако не при очередном набеге викингов, как можно было подумать, а в битве с бретонцами, сражаясь в войске короля Карла. Именно смерть наследника побудила Ангильрама жениться второй раз, а его первая жена, убитая горем, ушла в монастырь Сен-Аньес, дав ему возможность завести новую семью. И у него действительно родился новый наследник, тоже нареченный Адальгардом. Двухлетнего малыша нянька ненадолго вынесла показать гостям, и Вемунд даже подержал его на руках, умиляясь и думая, что вот-вот и у него самого дома в Смалёнде родится сын.

Дочь Ангильрама, Гильтруда, оказалась не так чтобы красива – у нее было слишком широкое лицо, слишком большой нос – но довольно мила, чему особенно способствовали красивые густые волосы и нарядное платье из отличного лилового шелка с золотым шитьем. Правда, платье было ей очень велико и, видимо, досталось по наследству от бабушки. Широкий ворот, чтобы не открывать нижнюю рубашку, был крепко заколот большой позолоченной застежкой, зато тонкость девичьего стана подчеркивалась длинным красным поясом, расшитым цветными бусинами и серебряной нитью. У Гильтруды уже имелся жених, тоже какой-то виконт, но, тем не менее, Харальд, с самодовольным видом поглаживая светлые усы, попытался вступить с ней в беседу. Из этого ничего почти не вышло, поскольку Гильтруда плохо понимала северный язык и к тому же очень робела, но Харальд весь вечер на нее поглядывал, внушая Ангильраму некоторое беспокойство. Харальд сейчас впервые подумал, что было бы совсем неплохо жениться на какой-нибудь знатной франкской деве с богатым приданым – такая женитьба значительно прибавила бы ему уважения дома. Конечно, Гильтруда эта совсем не красотка, но знатность рода и великолепные шелковые одежды придают блеска и более некрасивым лицам…

Наутро Рери и Вемунд отправились в Аббевилль, проверить, как там дела. По пути Вемунд показал юному конунгу добычу, взятую в Сен-Рикье. В городе имелось два каменных здания, оба, видимо, церковные, которые Рери уже начал отличать от прочих: в одном держали пленных норвежцев, в другом поместили добычу под охраной самых надежных людей. Добыча оказалась очень неплохая – десятка два красивых сосудов из серебра и даже золота, с разноцветными самоцветами, чеканкой и чернью, десяток золотых крестов разного размера, но все украшенные самоцветами, несколько широких одежд неудобного и нелепого покроя, но зато из разноцветных ярких шелков с вышивкой золотой и серебряной нитью, ларцы со вставками резной кости и пара гребней, тоже костяных, на которых были вырезаны фигурки людей и животных. Искусство тонкой резьбы так поразило Рери, никогда не видевшего ничего подобного, что он долго вертел гребень покойного аббата, пробовал пальцами тоненькие длинные зубчики. С трудом верилось, что грубые человеческие руки смогли прочертить в кости эти объемные фигурки, у которых легко разглядеть не только лица, но и пряди волос, складки одежды, словно на настоящей мягкой ткани, каждое перышко в крыльях… Вот только крылья были приделаны почему-то к спинам двух мужиков в длиннополых, будто женские, рубашках, и Рери не понял, что это за нелепые создания. Было немало вещей, которые едва ли пригодились бы монахам, и, вероятно, происходили из даров знатных богомольцев: золотые цепи, браслеты, застежки, несколько плащей и верхних рубашек из шерсти и шелка, одна из них – с такими же золотыми бляшками, как на новом Харальдовом плаще.

– И кто только так жутко одевается? – недоумевал Вемунд, кверх ногами разворачивая праздничное облачение аббата, о чем, разумеется, не мог знать. – Ну да ничего. Хильда уж верно придумает, как это получше использовать и пристроить к делу такую отличную ткань.

Кроме того, в монастыре нашлось много монет, серебряных и золотых, а еще Вемунд показал большую корзину – плетенную из лозняка и еще пахнущую рыбой – в которой были свалены какие-то доски, непонятные обломки, на которых зачем-то были приделаны узорные пластины из золоченого серебра и бронзы.

– Что это? – не понял Рери.

– У них там хранились какие-то странные штуки. – Вемунд пожал плечами. – Листы кожи, сложенные в стопку и зачем-то сшитые вместе с одного края, а сверху и снизу лежали цветные доски, обтянутые кожей, с такими вот украшениями. Я сначала думал, что ларцы, а хотел открыть – там кожаные листы. В общем, вынуть их оттуда никак не получалось, пришлось разломать. Кожа эта вся чем-то раскрашена, какие-то руны там, ну их совсем. А серебро пригодится.

К счастью, отца Хериберта сейчас с ними не было, а иначе он мог бы не вынести этого жуткого для каждого бенедиктинца зрелища, увидев, во что превратились драгоценные плоды неустанных трудов переписчиков, священные книги, смысла и значения которых северные пришельцы даже не могли оценить.

Не меньше того сумели раздобыть в самом Аббевилле норвежцы, и теперь почти вся их добыча оказалась в руках смалёндцев. Источниками этой добычи послужили в основном две местные церкви – у простых горожан взять было почти нечего, разве что скот, съестные припасы, да самих аббевилльцев в качестве пленных. Отбор годных для продажи проделали сами норвежцы, и то, что вместо людей Хёгни и Оттара их теперь сторожили люди Харальда и Хрёрека, для пленных франков совершенно ничего не меняло.

К тому же число пленных теперь пополнилось почти тремя сотнями раненых и сдавшихся из числа самих норвежцев. К ним Вемунд и Рери тоже зашли. Хроар, возглавлявший ночную смену стражи, сказал, что все спокойно, и Рери велел позвать к воротам того из норвежцев, кого они над собой признают старшим.

К нему вышел рыжий Оттар, с повязкой на лбу и на правой руке, уже не такой веселый и разговорчивый, моргающий покрасневшими, набрякшими от бессонной ночи веками, с резкими морщинами на лбу и на щеках, которые вчера прятались за улыбкой.

– А я тебя недооценил, Хрёрек сын Торгерд, – сказал он, увидев, кто к нему пришел. – Прав был Хёгни.

– Я на то и рассчитывал, что меня недооценят, – ответил Рери. – Что меня примут за молодого тщеславного дурака, жаждущего славы и подвигов, посчитают, что держат мою душу на ладони и что неожиданностей от меня ждать не приходится.

– А разве ты не такой?

– Не совсем. Я молодой и тщеславный, но, похоже, не дурак. Кстати, обычно я называюсь Хрёрек сын Хальвдана. Мой отец, из древнего рода конунгов Съялланда, когда-то правил в Южной Ютландии и прославился многими походами.

– А я думал, что мы будем с тобой биться в одном строю. Ты ведь давал понять, что этого хочешь. Ты мне даже понравился, – с досадой пробормотал Оттар и отвернулся.

– Благодаря предусмотрительному Хёгни конунгу я не приносил вам клятв верности, так что и не нарушил их. А насчет того, чтобы биться в одном строю, то еще не все потеряно. Ты ведь не очень хочешь попасть в Хейдабьюр или Волин в качестве товара для работорговцев?

– Не очень. Как говорится, мудрый правду без подсказки скажет.

– Тогда можешь принести клятву верностимне.Ты и все твои люди. И мы будем биться в одном строю.

Оттар задумался.

– Клятву тебе… – пробормотал он. – Смотрите-ка… Да я ходил в походы, когда ты бултыхался… Королевская кровь, говоришь? А я тут еще подумал, – он взглянул на Рери, прищурившись, – не ты ли сын того Хальвдана, который одно время, лет двадцать назад, засел в Хейдабьюре? Сразу после сыновей Годфреда Датского?

– Да, я сын того самого Хальвдана. И сам непременно буду править в Ютландии. Чуть позже. Так что, я подходящий вождь для тебя?

Со стороны совсем молодого парня этот вопрос, предназначенный зрелому, умудренному и прославленному вождю, выглядел бы сущей наглостью, но Оттар хорошо понимал, какое большое значение имеют эти две вещи: королевская кровь и удача. В первое у него не было причин не верить. А второе, похоже, говорило само за себя.

– Что ты собираешься дальше делать? – спросил норвежец чуть погодя.

– То же, что собирались делать вы. Идти на Амьен. Там можно взять хорошую добычу. И уж не сомневайся, что со мной ты получишь долю не хуже, чем с Асгейром и Хёгни. Ведь моя удача одолела их удачу.

– Все-таки ты молод и тщеславен. Хёгни ходил по морям столько же, сколько ты живешь на свете. А Асгейр еще того дольше. Ты же выиграл всего две битвы – да и не ты, а твои люди. И уже слишком веришь в свою удачу!

– Все-таки выиграл я, и я стою сейчас перед тобой, а Асгейр уже разговаривает с эйнхериями в Валгалле. Скажешь, нет? – Рери наклонил голову, с торжествующей насмешкой глядя на норвежца. – Жить надо здесь и сейчас, а здесь и сейчас победитель – я. Наступит ли для нас всех завтра – неизвестно. Сам знаешь, как переменчива судьба, особенно для того, кто в викинге1313
  Словом «викинг» обозначался не только участник морского похода, но и сам этот поход.


[Закрыть]. Сейчас моя удача сильнее прочих. Если хочешь – присоединяйся. А не хочешь – полмарки за тебя, пожалуй, дадут, ты ведь хоть и не молод, но еще крепкий мужчина.

– А что с Хёгни? – подавляя вздох, спросил Оттар. – Наши говорят, он жив?

– Я всех мертвецов не осматривал и его не искал, но наши тоже говорят, что он жив и ушел за реку.

– Хоть я и стою всего полмарки, но прими совет глупого старика: осмотри всех наших мертвых и убедись, есть среди них Хёгни конунг или нет. Этим ты не только удовлетворишь мое любопытство, но и сильно облегчишь себе дальнейшую жизнь. Хёгни ведь не из тех, кто прощает такие шутки.

– И я последую твоему совету, – серьезно пообещал Рери, и в самом деле благодарный. – Так что ты решил?

– Всех наших людей оставят со мной?

– Разумеется! Ты – хороший боец, надо думать, но как хёвдинг над тремя сотнями норвежцев ты мне принесешь еще больше пользы.

– Я поговорю с людьми и дам тебе ответ к вечеру. Но думаю, они согласятся. Людям ведь все равно, как зовут вождя. Главное, чтобы у него была удача.

– Вот именно. Тогда получите назад ваше оружие и даже долю в добыче.

– Нашей собственной?

– Сейчас она наша, – напомнил Рери. – Но мы поделимся с вами. И клятвы ваши я приму ещедоближайшей битвы.

– Ты учишься на чужих ошибках, – проворчал Оттар. – Знать, и правда не дурак.

– Я рад, что ты обо мне такого хорошего мнения, – Рери улыбнулся, и при этом его лицо так прояснилось и посветлело, что Оттару захотелось улыбнуться вместе с ним. – Ну так до вечера. Я буду ждать тебя в каструме. В том, который вы не успели взять.

По дороге назад к каструму Рери весело насвистывал. Иные вожди, получив такую добычу, уже повернули бы назад, к ближайшему торговому месту, чтобы обменять там пленных на серебро или разные нужные для жизни товары, а там и домой – гордиться собой, на йольских пирах пить мутное пиво из золоченых церковных чаш и рассказывать женщинам и работникам о чудесах заморских стран. Но Рери даже мысленно не оглядывался назад. Откуда-то в нем жила уверенность, что его путь еще только начался и что впереди его ждет гораздо больше того, что осталось за спиной.