Текст книги "Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк..."

Автор книги: Пауль Вернер Ланге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Салоны

 Я изучал историю искусств и поэтому понимал, насколько важны салоны. Я знал, что они сделали известными Давида и Гросса. Мне были известны истории, связанные с картинами Мане Портрет мадемуазель Викторен и Завтрак на траве. Последняя работа была отвергнута официальным салоном при Наполеоне III, что заставило Мане основать с другими юными художниками прославленный «Салон отверженных». Помню рисунок, на который это событие вдохновило Мане: мы видим господ в цилиндрах, прогуливающихся со своими картинами в руках. Рисунок назывался Отверженные господа!.

Я помнил и об «Осеннем салоне» в 1905 году, на котором Жорж Руо представил в первый раз свои произведения. Тогда разразился скандал из-за «Клетки фовистов» – зала, где были выставлены произведения Вламинка, Дерена, Матисса, Фриеза, Руо, брутальные цвета которых шокировали «знатоков». Кстати, с «Клетки фовистов» и начался фовизм.

Таким образом, я знал о том, как опасно запрещать что-либо. Запреты не защищают от насмешек.

Во время Оккупации общества художников продолжали функционировать почти как раньше. Они организовывали свои мероприятия. Помимо Большого Дворца выставки часто проводились в Музее современного искусства, построенном в 1937 году для Международной выставки, – огромном здании, прозванном также Токийским дворцом, которое простиралось от набережной Сены до авеню президента Вильсона.

Общество французских художников и Национальное общество изящных искусств открыли «Салон» – академический и абсолютно скучный. Салон Тюильри был более современен и интересен. Но самым значительным оставался всегда «Осенний салон». Короче говоря, все продолжало идти своим чередом. «Салон художниц» отмечал, например, свое 60-летие в марте 1944-го отличной ретроспективой произведений Берты Моризо, Сюзанн Валадон и Мари Кассатт.

Истина обязывает меня сказать, что все эти общества во время Оккупации существовали очень свободно. Мне только объявляли о своих приготовлениях, и я осуществлял чисто формальный «контрольный визит». Я должен был, в силу своих полномочий, дать зеленый свет художникам для выставления их работ – и я никогда не запрещал и даже никогда не спрашивал, что за картины будут на выставке.

В 1943 году, когда я инспектировал «Осенний салон», я оказался в большом зале, зарезервированном для произведений Жоржа Брака. Это было очень смело со стороны организаторов! В Германии Брака объявили главой «дегенеративных художников», он являлся объектом особой ненависти. Тем не менее этот зал меня не напугал. Напротив, я был счастлив, что такое количество работ Брака собрано в одном месте. Мое внимание привлекло маленькое полотно – пейзаж, полностью сделанный из кубов. Позже я узнал, что эта картина и дала название всему направлению – после нее стали говорить о кубизме. Разумеется, я задавал себе вопрос, как отреагирует Берлин. Но между Парижем и Берлином была тысяча километров – и я решил ничего не говорить, оставить все как есть.

Салоны были в ведении Луи Откёра, государственного советника. Именно он открывал их в качестве представителя французского правительства. Однажды эта устаревшая формальность меня развеселила. Прибыв на открытие салона в Музее современного искусства, я нашел господина Откёра слегка подавленным, ожидавшим меня на ступеньках лестницы в окружении... Республиканской гвардии! Проходя между конскими хвостами, мы добрались до входа, преследуемые многочисленной толпой. Разумеется, я никогда не просил об этой излишней торжественности. Должен признаться, что французская официальная помпезность удивляла меня не раз.

Школа изящных искусств

Я любил левый берег – квартал галерей, где находилась Школа изящных искусств. Но само здание мне ничуть не нравилось. За исключением правой стороны Двора Чести, откуда был виден фасад дворца Анет-де-Диан де Пуатье.

Париж был мировой столицей современного искусства, а Школа изящных искусств предоставляла официальное образование, очень академичное. Наиболее успешные ученики получали Римскую премию и возможность годичного проживания на вилле Медичи.

Хотя я мало восприимчив к академизму, должен признать, что Школа хорошо учила ремеслу. Она давала ученикам хорошие навыки, не ограничивая их жесткими рамками. Майоль, Руссель, Вюйяр прошли через парижскую Школу искусств, что не помешало им работать в направлениях, отличных от академизма (в ателье Гюстава Моро, например).

Поль Ландовски – именно он управлял Школой изящных искусств во время Оккупации – любезно порекомендовал мне посетить однажды галерею, названную «Римская премия». Там были выставлены качественные полотна на разнообразные сюжеты, не более того. Полотна, которые чудесно передавали дух «помпезного стиля» здания Школы и ее директора.

Ландовски был скульптором, который придумал грандиозный наряд для площади Порт-де-Сен-Клу – фонтаны высотой 10 метров, украшенные в нижней части барельефом, воспроизводящим Париж и Сену. Эти барельефы, непонятно почему, изображают также вакхические сюжеты из греческой античности. К счастью, текущая вода скрывает все это.

Опера

Опера занимала подобающее ей место важнейшего культурного центра Парижа, особенно ближе к концу Оккупации. Замечу, что роскошное здание Оперы явно требовало ремонта.

Я знал, что до того, как обосноваться во Дворце Гарнье, построенном при Наполеоне III, французская Опера, основанная при Людовике XIV, занимала, по меньшей мере, двенадцать различных залов. Даже если строительство этого пышного здания закончилось во время Третьей Республики, шедевр архитектора Гарнье остается данью уважения Наполеону III и, в особенности, императрице Евгении.

Жак Руше[25]25
  Жак Руше был видной фигурой во французской культурной жизни в течение полувека, являлся директором парижской Оперы на протяжении более чем 30 лет. После Освобождения предстал перед Палатой по гражданским делам и был смещен с должности в 1945 году.


[Закрыть], который руководил Оперой во время Оккупации, сумел объединить вокруг Жермен Любен[26]26
  Жермен Любен – французская оперная певица. Сопрано, получившее мировую известность. Арестована и осуждена после Освобождения. Лишилась французского гражданства и права на проживание во Франции, ее имущество конфисковали. После войны занималась преподаванием. Режин Креспен, другая оперная звезда, была одной из ее учениц.


[Закрыть] и Жозе Бекман[27]27
   Жозе Бекман – бельгийский баритон, имевший мировую известность, оплот парижской Оперы в эпоху Жака Руше.


[Закрыть] вокалистов первого ранга. Что касается балета, руководимого Сержем Лифарем, когда-то первым танцовщиком «Русских балетов» Сергея Дягилева, он был просто лучшим в Европе.

Оккупация обязывает, и Жаку Руше приходилось давать концерты немецкой музыки в большом зале Оперы. По правде говоря, это не было ему неприятно.

Большой поклонник Вагнера, он должен был приехать в Берлин с Тристаном и Изольдой[28]28
  В 1941 году в Берлинской государственной опере состоялось представление, посвященное празднованию годовщины падения Парижа, под управлением Герберта Караяна, уполномоченного Гитлером. Представление было дано в присутствии Винифред Вагнер, директора Байрейтского фестиваля, невестки Рихарда Вагнера и личного друга Гитлера.


[Закрыть]. К великолепному составу исполнителей он добавил Жермен Любен – восхитительную, незабываемую Изольду. Оркестр под руководством юного берлинского дирижера Герберта Караяна был такого уровня, который не имел в то время ни один оркестр во Франции. Я никогда не забуду этой блестящей постановки великой оперы.

Любопытно, что Палестрина[29]29
  Палестрина написана в Мюнхене в 1917 году Бруно Вальтером. Это вагнерианское произведение, дань уважения мэтрам полифонии Ренессанса. Пфицнер видел в Палестрине манифест, направленный против музыки новой венской школы, основоположником которой был Шёнберг.


[Закрыть], суровое и трудное для восприятия произведение Ханса Пфицнера, также имело триумф. Ослепительный Жозе Бекман продемонстрировал поразительную энергию. Пфицнер, известный своим трудным характером, приехал в Париж, чтобы наблюдать за исполнителями его музыки. Все это было удивительно.

Молодой композитор Вернер Эгк[30]30
  Вернер Эгк – ученик Карла Орфа, отдавший свой талант для создания «новой музыки», провозглашенной Третьим Рейхом.


[Закрыть], один из наиболее значительных представителей нового немецкого музыкального поколения, также приехал в Париж, чтобы показать свою оперу Пер Гюнт, уже триумфально встреченную во многих европейских столицах. Его балет Иоанн Царисский, поставленный и исполненный Сержем Лифарем, был принят тоже с большим энтузиазмом.

Благодаря великодушной дружбе Жака Руше, который предоставил в мое распоряжение небольшую ложу с прямым выходом за кулисы, что позволяло мне приветствовать моих друзей-артистов во время антракта, я смог присутствовать на многих представлениях.

Друживший с Сержем Лифарем и Жермен Любен, а также с Сержем Перетти, первым танцовщиком, я посещал Оперу очень часто.

Во время приезда Майоля в 1942 году в Париж по случаю выставки Брекера я попробовал убедить Майоля, который сильно любил оперу, сопровождать меня. Но у Майолей не было машины, и они не могли, следовательно, легко добраться из Марли в Париж. Мы учли это в их следующий приезд – на этот раз они поселились в отеле «Кларидж» на Елисейских полях. Вечером в среду, в балетный день, я предложил Майолям воспользоваться моей маленькой ложей. (Лифарь и Перетти танцевали Болеро Равеля.) В антракте я узнал, что представление доставило им удовольствие, и мы пошли поприветствовать Лифаря в его ложу. Он нас встретил с голым торсом, мускулистым торсом казака, полный грации, очень красивый. Пораженный его видом, Майоль незамедлительно попросил артиста позировать для серии рисунков. Взгляд художника был просто прикован к фигуре Лифаря. Разумеется, Лифарь согласился. Более того, он навещал нас каждый день в течение всей следующей недели в «Кларидже» для бесконечных сеансов позирования.

Жан-Габриэль Домерг

Еще до войны во время моего пребывания в Париже я заметил картины, которые украшали витрины магазинов класса люкс и не могли остаться незамеченными. На них были то букеты цветов, то женщины с глубоким декольте, сидящие в театральной ложе, то обнаженные модели, по-особенному чувственные.

Художника, который изображал весь этот мир, звали Жан-Габриэль Домерг. Это был ухоженный бородач, может быть, даже слишком ухоженный[31]31
  Жан-Габриэль Домерг – салонный художник, чрезвычайно разносторонний, претендовал на роль творца будущих звезд, молодых красоток. Член Института Франции, создатель афиши первого Каннского международного кинофестиваля. Одно время был куратором музея Жакмар-Андре.


[Закрыть]. Не имея ни таланта, ни художественного вкуса, он преуспел, войдя в круг состоятельных людей. В каждой большой квартире какого-нибудь буржуа, уже перегруженной картинами, тем не менее находилось место для его букетов и портретов вроде «Мадам в театре». Заказы стекались в таком количестве, что Домерг стал богаче своих клиентов. У него была шикарная квартира на улице Йены, виллы на Лазурном берегу (его дом в Каннах называли «Вилла Домерга») и бог знает, где еще.

Приехав в Париж, я сразу заметил странное отсутствие картин Домерга в дорогих магазинах. Я быстро получил этому объяснение благодаря визиту его адвоката. «Его клиент» не вышел из моды, вовсе нет. Но «его клиент» опубликовал карикатуры на «немецкое правительство». Не видя их, ибо адвокат их мне не принес, я понял, что речь идет о карикатурах на Гитлера. Я был очень удивлен. По правде сказать, я не мог представить себе, что человек, рисующий такие картины, может иметь политические убеждения. Однако, видимо, он их имел, поскольку из осторожности после входа немецких войск в Париж удалился на побережье. Осторожность была оправданная, ибо на его парижскую квартиру наложили секвестр.

«Это художник, надо его простить», – говорит мне его адвокат. Я следую за ним до квартиры Домерга. Она была огромна! Я никогда не видел таких больших квартир: череда бесчисленных комнат, украшенных картинами на стенах. Большой салон с окнами на улицу был преобразован в мастерскую. На мольберте – большая незаконченная афиша Мистингетт для ревю в парижском казино.

Не увидев нашумевших карикатур, я сказал себе, что проступок Домерга не может быть ужасным – и подписал бумагу, позволяющую снять обвинение или реабилитировать его, как угодно. Но я не избавил его своей подписью от упреков. Особенно со стороны торговцев, которые снова видели Домерга, загрязняющего рынок. Они приходили, чтобы сказать мне: «Домерг – это дерьмо!»

Они говорили правду, но надо было ему помочь. И я мог это сделать, не причинив себе вреда. Именно поэтому я подписал ту самую бумагу.

Про Жана-Габриэля Домерга рассказывали злой, но забавный анекдот:

«Художник умирает и предстает перед апостолом Петром, который, когда узнает, что тот рисовал голых женщин, да еще в Париже (просто Содом и Гоморра!), говорит ему:

–  Нет для тебя места на небесах! Художник отвечает:

–  Раз уж я дошел сюда, позволь мне, по крайней мере, посмотреть, как тут у вас.

Апостол Петр открывает большие ворота, и покойный художник видит ангелов на облаках. Все очень красиво, кроме одного – рисующего человека с палитрой в руке.

–  Но это художник! Почему ему можно, а мне нет?

–  Это не художник, – отвечает ему Петр. – Это Жан-Габриэль!»

Деятельность Заукеля

Неожиданное назначение Фрица Заукеля[32]32
  Фриц Заукель – крупный нацистский сановник, прозванный «работорговцем Европы», поскольку он организовал депортацию рабочих из оккупированных стран в Германию.


[Закрыть] главой Генерального комиссариата по трудовым ресурсам во Франции было внутренней революцией[33]33
  В 1942 году.


[Закрыть]. Подчиняющийся непосредственно указаниям Гитлера, в прошлом моряк, член партии с первого часа ее существования, он приобрел такое влияние, что никто не смел противоречить ему. Ограниченный, грубый, он внушал страх. Бюро найма, которые он открыл в Париже, были отделены от военной администрации. Возглавляемые низшими чиновниками, безынициативными, но хорошими исполнителями, эти бюро были похожи на государство в государстве.

Вот почему, когда я увидел Жана Руаца, пришедшего однажды ко мне, едва живого, с повесткой в руках, я сказал себе, что не смогу ему помочь. Через два дня он должен был явиться на Восточный вокзал, чтобы присоединиться к группе рабочих, готовой к отправке в Германию.

Руац возглавлял прекрасную галерею на улице Фридланд, и у него было два человека на иждивении: уже преклонного возраста мать и юная сестра. Без него бедные женщины буквально умерли бы от голода. Я знал, что он говорит правду. Я взял ручку, чтобы написать письмо, очень закрытое, на немецком, предназначенное чиновникам. В нем я объяснял, что господин Руац – ценный сотрудник, необходимый мне, и что он ни в коем случае не может уехать в Германию.

Я отдал письмо Руацу, чтобы он отнес его в бюро, которое прислало ему повестку. Час спустя он вернулся, радостно улыбаясь.

Добившись спасения Руаца из когтей службы Заукеля, я известил об этом моих французских друзей, чтобы они уведомляли меня о получении таких повесток. Мне удалось спасти и других.

После войны мы с Руацем продолжали общаться. Он знал, что я хотел вернуться во Францию, и попробовал мне в этом помочь, избрав наилучший из возможных способов. В результате я получил документ, подписанный префектом полиции, в котором Руац брал на себя обязательство нести все расходы, связанные с моей поездкой и пребыванием во Франции.

В то время такой документ позволял пересечь границу.

Вильденштейн

Жорж Вильденштейн был признан крупнейшим торговцем картинами в мире. Явно предвидя ход событий, он покинул свою великолепную галерею на улице Боэти, в доме № 57, чтобы укрыться в Нью-Йорке. Галерея находилась под присмотром одного из его друзей-«арийцев», некоего господина Деко. Однажды до меня дошли слухи, что на улице Боэти происходит что-то «не слишком католическое». Я решил немедленно выяснить ситуацию, поскольку в соответствии с моими обязанностями должен был знать все, что касалось искусства, галерей, торговцев картинами.

Не заставив себя просить, Деко рассказал, что ему нанесли визит немцы, военные и гражданские, приехавшие, по его словам, из Берлина. С молодой женщиной во главе! Деко был категоричен: «Это она была шефом». Они обошли галерею, говоря о будущих работах, требующихся преобразованиях. «Они вели себя, как владельцы галереи», – сказал Деко. Заинтригованный, но и достаточно раздраженный, я вернулся в бюро, чтобы поделиться узнанным с лейтенантом Люхтом, моим начальником. Люхт не удивился и объяснил, что он получил приказ о конфискации галереи Вильденштейна и ее замене немецкой галереей под руководством вышеупомянутой молодой женщины. Я взорвался от гнева, что было, кстати, непозволительно ни для моего чина, ни для моего положения.

– Только я занимаюсь этой сферой! – кричал я. – Никто не может трогать парижские галереи. И особенно галерею Вильденштейна!

Я вышел, хлопнув дверью. После возвращения в свое бюро я осознал, что превысил полномочия. Это было серьезной ошибкой, даже поводом послать меня на Восточный фронт. Потом, еще немного поразмыслив, я пришел к заключению, что последствий не будет. Я не считал себя незаменимым, но все-таки заменить меня было нелегко. Ибо художники, которыми я занимался, стали моими друзьями. Мой преемник потерял бы много времени на то, чтобы завоевать их доверие. Кроме того, поскольку в моих военных документах была путаница, мне была поручена лишь пропаганда. Люхт прекрасно об этом. Много раз он хотел представить меня к награде, но не смог этого сделать. Я не мог быть награжден из-за ошибки в документах.

Мои умозаключения подтвердились. Я не только не был наказан – никто даже не заговорил со мной о деле Вильденштейна. Кроме самого Вильденштейна во время нашей встречи, очень приятной, после войны.

Давид

Я мирно спал в номере отеля «Линкольн», когда меня внезапно разбудили сильные удары в дверь. Миновала полночь. Я пошел открывать, немного обеспокоенный, и оказался нос к носу с Эммануэлем Давидом[34]34
  Эммануэль Давид – торговец предметами искусства, открывший Карзу и Бернара Бюффе, эксклюзивным представителем которого он был. Бывший фронтовик, участник двух мировых войн, кавалер ордена Почетного легиона.


[Закрыть], дрожавшим как осиновый лист.

Я любил его галерею на Фобур Сент-Оноре, 52. Бывал там часто и подолгу. Галерея Друана-Давида[35]35
  Галерея, известная во всем мире, основанная Эммануэлем Давидом и Арманом Друаном. Открыта в 1942 году.


[Закрыть] была известна и уважаема в Париже. Залы экспозиции находились в доме Элены Рубинштейн, рядом с ее салоном по продаже косметики. В глубине одного из залов стоял стол для пинг-понга, где мы играли много раз.

Этим вечером, когда Давид был у себя и спокойно читал, он услышал шум перед входной дверью. Выйдя, он столкнулся с двумя немцами в военной форме, которые бросили ему в лицо: «Ты еврей!» После чего стали повсюду рыться, проверяли его документы. Обращаясь к нему, они говорили только одно слово – «еврей». Дошли до того, что заставили его расстегнуть ширинку и показать член. Это было полное безумие!

Две вещи свидетельствовали против Давида: его фамилия, рассматриваемая нацистами как «еврейская», а также его имя Эммануэль... Если бы я не вмешался, он мог бы оказаться в концентрационном лагере в Дранси.

Надо было действовать без промедления. Поскольку вышеупомянутые скоты носили форму, речь шла, вероятно, об СС.

У меня не было ни связей в гестапо, ни контактов с СС. Военные презирали гестапо, я знал только, что их штаб-квартира находится на улице Фош. Отделенное от других военных ведомств, подчиняющееся непосредственно приказам самого Гиммлера, гестапо было государством в государстве.

Я совсем не знал генерала СС Оберга. Мог бы знать, просто никогда его не встречал. Он был единственный, кто мог спасти Давида, ибо только он имел власть отдать контрприказ. Не быть военным карьеристом значило иметь много неудобств, но также и несколько преимуществ. Поскольку я не имел необходимых для карьериста связей и покровителей, военная иерархия для меня ничего не значила. Привыкнув обращаться напрямую к ответственным лицам, я зачастую шел к руководству, минуя нижестоящих офицеров.

Чтобы попасть к Обергу, надо было пройти несколько постов охраны. В обычной ситуации я бы никогда к нему не попал. Но у меня был козырь, и я использовал его. На немцев всегда производят впечатление титулы, особенно университетские. А я был господин доктор]

Я велел бедному Давиду возвращаться к себе, надел свою форму, сунул в карман документ, подтверждающий ученую степень, и направился на улицу Фош.

Пройдя контроль с удивившей меня легкостью, я быстро оказался у генерала Оберга, который принял меня очень тепло, интересовался моей деятельностью в Париже и работой в Берлинском музее до войны. Наша беседа приняла нужный оборот, и я сказал себе, что настал момент для цели моего визита. Очень твердо я сказал генералу, что, несмотря на фамилию, а также имя, в венах Давида нет ни капли еврейской крови.

Без малейшего колебания Оберг снял телефонную трубку и отдал при мне приказ, полностью прекращавший процедуру, запущенную против «еврея» Эммануила Давида, который внезапно перестал считаться «евреем».

Андре Шоллер

Слава Андре Шоллера как эксперта была огромна, особенно в области живописи Коро. В отеле «Друо» к нему относились с особым почтением, подобным тому, которое ему оказывали, когда он занимал место эксперта на аукционе.

Андре обратился ко мне, чтобы решить проблему, не связанную с искусством. Он хотел, чтобы я защитил Андре Паситти, одного из его незаконнорожденных сыновей, который не унаследовал от отца ничего, кроме имени и вкуса к живописи.

Сначала сын помогал ему в работе, но постепенно экспертиза стала также его специальностью. Как многие молодые люди, он занимался незаконной торговлей, что не понравилось немецкой полиции. Арестованный, он гнил в одной камере с уголовниками. Естественно, отец пришел ко мне. Кто-то сказал, что я могу легко освободить его сына. «Говорят, вы можете...» Мне не понравились эти слова. Но что поделать?

Андре Шоллер был любителем не только живописи, но и «слабого пола», как тогда говорили. Ошибочно, впрочем, ибо он сам был представителем поистине слабого пола. Чрезмерное увлечение женщинами стоило ему дорого. Насколько мне известно, он купил доходный дом в Париже, который ему ничего не приносил, потому что он милостиво селил там своих старинных подруг, каждую на отдельном этаже. Его последним завоеванием была русская, очень юная девица, Надин, дочь супруги Адольфа Вюстера[36]36
  Адольф Вюстер (1888–1972) – французский художник, известный своими пейзажами и натюрмортами.


[Закрыть].

Шоллер женился в весьма почтенном возрасте, его супруга была значительно моложе его, а он сам гораздо старше своего тестя. Он скончался вскоре после женитьбы, и злые языки говорили, что старик умер от любовного акта.

Я добился освобождения его сына, но больше никогда не видел Шоллера. Наверное, Андре Паситти больше не арестовывали. Если бы его снова арестовали, я бы, несомненно, имел право на визит. Вот так, что вы хотите...