Текст книги "Невозможная птица"
Автор книги: Патрик О'Лири
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
МЫ ЕГО ДОБИЛИ
Майк стоял, перегнувшись через перила балкона, глядя на ночной ландшафт Лос-Анджелеса, плывущий в белом океане, когда заметил медведя, идущего вдоль по бульвару Санта-Моника. Сначала он услышал странное клацанье когтей по тротуару. Потом увидел его – большой чёрный зверь неторопливой походкой заворачивал за угол, исчезая в тумане. Когда Майк наклонился, чтобы лучше рассмотреть его, тот уже исчез. Что бы это могло быть? Беглец из зоопарка? Но ведь сейчас зима! Разве медведи зимой не впадают в спячку? Это было невозможно. Но образ покачивающейся чёрной задницы плотно засел в его памяти, и он не мог себе представить, кого бы мог принять за медведя.
Холодная мгла окутывала его лицо. Где были все ночные гуляки? Может быть, пока он был на Амазонке, произошло восстание и ввели комендантский час? Он никогда не видел, чтобы город был таким тихим. И куда, черт подери, подевались все машины? Не было слышно привычного шума уличного движения – кто-то включил систему «Долби» на дорогах. Он не слышал даже прибоя в паре сотен ярдов отсюда. Туман заглушил все, как будто в ушах были хлопковые шарики. Ни огней, ни звуков. Ничего.
Стоя на высоте десяти этажей, он внезапно был захвачен приступом головокружения, как будто земля быстро поднималась к его лицу.
Он моргнул, и головокружение прошло.
Майк, пошатываясь, вошёл обратно в комнату и, по давно сложившейся привычке, включил свой ноутбук фирмы «Эппл», стоявший на столике в изножье кровати, собираясь выйти в сеть и поболтать. Но потом понял, что у него недостаточно энергии или терпения для всего этого занудства. Не сегодня. Он вспомнил, как его братец Денни всегда презирал чаты и не мог понять его пристрастия к ним. Он спросил бы: «Что такого в комнате, полной незнакомцев за клавиатурами, что заставляет их стремиться переплюнуть друг друга в словесных вывертах? То, что она объявляет мораторий на манеры? Паузы? Опечатки? Анонимность?» Майк тихо засмеялся. Он не мог объяснить брату, что чувствовал себя в чатах дома – больше, чем где бы то ни было. Вовлечённым. Защищённым. К тому же в этом виртуальном окружении был своеобразный комфорт: ты мог быть кем угодно. И мог выйти в любую минуту.
Телефон на столике зазвонил.
– Глинн.
– Вы хотите, чтобы вас разбудили, сэр?
– Отвали, – ответил он и повесил трубку. Он ненавидел, когда прислуга начинала обращаться с ним как с членом семьи, предвосхищая его желания. Время менять жильё, подумал он.
Майк лежал на кровати, глядя в потолок, слишком усталый даже для того, чтобы снять «адидасы». Он созерцал вентилятор. Белые лопасти медленно вращались у него над головой. В отличие от лопастей вертолёта, их было видно, и от них начинала кружиться голова. Он закрыл глаза и почувствовал, как что-то давит на него сверху, как штанга, лежащая на грудной клетке. Во рту был металлический привкус, словно он жевал алюминиевую фольгу.
Иисусе, что это? Сердечный приступ?
Он открыл глаза, сел и сделал несколько глубоких вдохов. И стал думать о странном вертолёте, который испортил им кадр. Это было за день до происшествия с вождём и птицей. Их последний официальный снимок. Последняя съёмка перед отвальной. Все торопятся обогнать фронт облаков, быстро надвигающийся из-за горизонта. И вот какой-то дерьмовый бразильский молодчик из правительства выбрал именно этот момент, чтобы полетать над их съёмочной площадкой и посмотреть на Голливуд в действии. Его чёрный вертолёт навис над прогалиной в джунглях, заслоняя половину кадра. Звукооператор матерится: «Они думают, что они пуп земли, мать их!» Оператор пожимает плечами и стряхивает мух с рабочего микрофона. Джим, подхалимничающий помощник режиссёра, отчаянно отгоняет руками гигантское насекомое, ругаясь в мегафон: «Отвали, амиго! Мы тут работаем!» Похмельная команда стоит в своих футболках и шортах цвета хаки, скребя задницы и позевывая: ещё одна долбаная задержка. Племя молча взирает на вертолёт как на призрак Фатимы или что-то в этом роде. Майк требует у ассистента пистолет. Тот отдаёт его с неохотой. Майк бежит к центру прогалины, направляя ствол на невидимого за плексигласом пилота. Целится. Чёрный вертолёт колеблется, затем заворачивает назад и скользит прочь, почти касаясь древесных крон.
Команда аплодирует. Майк раскланивается и возвращает пистолет рукояткой вперёд. На самом деле он не сделал ни одного выстрела за всю жизнь.
– Проебали снимок, а? – сказал Майк. Джим, помощник режиссёра:
– Но вы им показали, босс!
– Заткнись.
– Извините.
Он шагал обратно к камере, размышляя: замедленная съёмка. Удвоить количество кадров. Это даёт таинственность и значительность. Шестьдесят кадров, думал он. Это удвоенная жизнь. Вдвое больше информации. Интересно – жизнь длится дольше, если удваивать удовольствие. Она течёт все медленнее и медленнее, как в зеноновском парадоксе. И наконец, ты можешь жить вечно. Но, как это ни странно, для того, чтобы настолько замедлиться, нужно удвоить частоту съёмки. Необходимо двигаться невероятно быстро. Майк опять надел наушники, проскользнул позади главного оператора и хлопнул его по плечу.
– Давай прикончим этих цыплят, Хуан. Я хочу домой. Шестьдесят.
– Есть шестьдесят, – сказал Хуан.
– Обратный отсчёт, – сказал помощник режиссёра.
Полина давала наставления актёрам, изъясняясь с помощью мелодичной тарабарщины. Племя разошлось по своим местам.
– Мы его потеряли! – сказал кто-то.
Майк проверил композицию в видеомониторе и заорал на переводчицу:
– Верни этого долбаного ублюдка на его отметку!
Хмурясь, Полина отвела маленького туземного мальчика на его место возле грузовика и очистила кадр.
– Давай, народ! – заорал помощник режиссёра. – Работаем, работаем! Гроза приближается! Последний снимок. Тишина! Звук?
– Чисто, – сказал звукооператор, немного более поспешно, чем обычно.
Помощник главного оператора щёлкнул сигнальной хлопушкой. В наушниках это звучало почти как электрический шок – короткий щелчок, прорывающий тишину джунглей.
– Скорость, – сказал звукооператор.
– И-и-и… съёмка! – сказал Майк.
И туземцы играли, джунгли потели, а свет наполнял линзы и активизировал химикалии на плёнке, проходящей сквозь кассету с таким звуком, будто там гудел целый рой насекомых, и приобретающей все цвета радужного спектра.
– Стоп! – закричал Майк, когда почувствовал себя удовлетворённым. – Проверь окно.
Главный оператор кивает. Помощник режиссёра говорит:
– Мы его добили.
Команда аплодирует.
Закончили. Закончили, к чертям собачьим. И в этот момент в дверь его номера постучали. Майк открыл и увидел три высоких чёрных силуэта, стоящих в холле. От них пахло сигаретами.
– Мистер Глинн? – спросил один их них. Было слишком темно, чтобы разглядеть, кто из них говорит.
– Да. Что вам надо?
Двое быстро набросились на него, скрутили ему руки за спиной и шваркнули лицом об стену.
– Какого черта? – сказал Майк.
Третий человек быстро обхватил его кисти жёлтой петлёй и крепко затянул. Такие наручники применяют при массовых арестах – они скрепляются посередине чем-то вроде защёлки.
– Кто вы такие, черт побери?
– Утихни, – сказал высокий худощавый человек, вталкивая его обратно в комнату и обыскивая, в то время как двое других держали его за руки.
– Вам нужны деньги? Возьмите мой бу… посмотрите в моем портфеле!
– Где твоя птица, профессор? – спросил человек, проверив все его карманы.
Профессор?
– Что за дерьмо, о чем вы?
Худощавый сгрёб его яйца и сдавил.
– Я сказал, тихо!
Майк крякнул и заткнулся.
Закончив обыск, человек посмотрел на других и поднял брови.
– Птицы нет, – сказал он.
Майк почувствовал, как они усилили хватку.
Худощавый оглядел Майка с ног до головы, сделал паузу, закуривая сигарету. Огонёк «зиппо» осветил его льдистые голубые глаза – Майк никогда не видел глаз холоднее. Он выпустил клуб дыма Майку прямо в лицо.
– Они добрались до тебя первыми, а? – сказал он, подбоченившись. – Позволь задать тебе вопрос, профессор. Что такое – красное и зеленое и сплошь прозрачное?
Ноющая мошонка уверила Майка, что это ему не снится. Он посмотрел на худощавого и, исполнившись решимости не доставлять ему удовольствия видеть, насколько он испуган, улыбнулся и прохрипел:
– Потрогай меня за яйца ещё разок, парень, и я скажу тебе.
Он не увидел удара. Сплошная чернота.
ИЗБРАННЫЙ АД
Рэчел была его парикмахером, и Дэниел, разумеется, не ожидал увидеть её, отворяя парадную дверь своего дома воскресным утром. Её глаза были прищурены от солнца. Симпатичные смеющиеся голубые глаза были её лучшей чертой.
– Милая пижамка, – сказала она.
– О Рэчел! – почему он был так рад видеть её?
Рэчел была крупной женщиной; крупной, но не толстой. В ней была особая мягкость, присущая некоторым людям больших габаритов. Зная о впечатлении, какое производит их комплекция, они не делают резких движений. «Мягкие гиганты» – это, конечно, клише, но в данном случае это было правдой. Её тело было широким. Её глаза были широко расставлены. Она выглядела как женщина, решившая стать двумя и остановившаяся на полдороге – вроде одной из старых тряпичных игрушек Шона, – или, возможно, это был результат неоконченной схватки двух сплетённых в поединке божеств. Даже её грудь позволяла предположить это: словно две орудийные башни военного корабля. Она очень нравилась Дэниелу.
– Хочу писать, как скаковая лошадь. Можно войти?
– Конечно, – сказал он, но она уже проскользнула мимо него.
– Подумала, может, ты хочешь подстричься, – она улыбнулась и приподняла свой большой кошель чёрной кожи, как сельский врач свою сумку с инструментами. Он знал, что она купила его в Африке. Рэчел часто рассказывала о своей поездке в Африку на страховку, выплаченную за мужа. Это был звёздный час её жизни. Первый раз, когда она куда-то поехала. Дэниела не особо интересовала Африка, но в устах Рэчел она выглядела очень экзотично. Она нырнула в туалет, а он остался стоять в дверях, глядя наружу. Какой прекрасный день, подумал Дэниел, надеясь, что там, снаружи, есть хоть кто-нибудь, кто мог наслаждаться.
Он услышал шум спускаемого бачка, и вот Рэчел уже стоит на кухне – большой дружелюбный силуэт в ослепительных лучах солнца. Он закрыл дверь.
– Я могу прибрать здесь, – сказала она, глядя на окружающий беспорядок.
– Прошу прощения. Все время забываю, – объяснил Дэниел.
– Где Шон?
Ответ на этот вопрос он знал.
– В гостях у приятеля, – сказал он, гордясь своей осведомлённостью. – С ночёвкой.
Может быть, как раз сейчас он ищет птиц. Шон постоянно приносил домой птенцов, как старательный ретривер. Пораненных синичек, ласточек, скворцов. Дэниел объяснял мальчику, что это не очень-то правильно. Что он оставит на них свой запах, и мать может выбросить их из гнёзда. Он где-то об этом читал. Но Шон каждый раз настаивал на том, чтобы кормить птенцов подслащённой водой из пипетки; он клал их в корзиночку, выстланную папиросной бумагой. Шон очень старался, но его усилия никогда ни к чему не приводили. Птенцы редко проживали больше одного дня, и их хоронили вместе с остальными на заднем дворе.
– Почему бы тебе не принять душ? – предложила Рэчел.
Дэниел кивнул, глядя на свой измятый наряд, не в силах вспомнить, когда в последний раз одевался.
Удостоверившись в том, что дважды вымыл голову шампунем, как это всегда делала Рэчел, он вернулся на кухню и увидел, что она перемыла всю посуду и теперь поливала цветы. Что она делает здесь? Рэчел, насколько он знал, никогда не была приходящей домработницей. Он заметил, что она оставила книжку в бумажной обложке на кухонном столе. Один из этих вульгарных романчиков с вытисненным золотом названием. Обложка напомнила ему ту книгу, которую он читал Шону в последний раз, когда у него был кошмар. Клайв Синклер Льюис. «Расторжение брака». На самом деле это была одна из самых его любимых книг. Если не обращать внимания на самодовольство, которым грешило все, что писал Льюис. Книга о людях, избравших ад. О людях, застрявших на полпути; людях, не знающих о том, что они умерли. Это звучало пугающе правдоподобно: мы предпочитаем знакомый ад, который создали для себя, попытке достичь рая, которого не можем себе представить и на который не можем надеяться. Или не чувствуем, что заслуживаем его.
– Какой ты симпатичный, когда приведёшь себя в порядок! – сказала Рэчел, улыбаясь.
Он оторвался от книжки.
– Я, наверное, пропустил свою стрижку, да?
Она движением руки отбросила его извинения.
– Меня не было в городе, – она печально улыбнулась. – Прости, я не смогла прийти на похороны.
Дэниел не очень хорошо помнил похороны. Бог благословил его плохой памятью.
Он помнил только, что день был пасмурный.
Был Майк, который держал его за руку.
И ещё там была их двоюродная бабка Мэйбл. Он видел её, только когда умирал кто-то из семьи. Мэйбл хотела, чтобы её утешали. Как будто это было худшее из всего, что с ней когда-либо случалось. Её веки были красны, словно она не спала предыдущую ночь. В обоих её кулаках было зажато по носовому платку. И он поддерживал её, деликатно похлопывал по спине, слушал её полузадушенные всхлипы и обонял её туалетную воду, а она объясняла, как это все ужасно и несправедливо.
Он смутно припоминал, что между его женой и Мэйбл вроде бы существовала какая-то недоговорённость. Ну да, – они же не разговаривали годами. Он должен был бы сказать ей: «Тётя Мэйбл, ведь вы были не в восторге от Джулии, припомните-ка! Она вам никогда не нравилась». Но это оскорбило бы её чувства.
– Сядь, – сказала Рэчел. – У тебя есть пылесос? Конечно, где-то должен быть. Разве не у всех людей есть пылесосы?
– Дэниел!
– Да?
– Сядь.
– Хорошо, – сказал он, разворачивая один из кухонных стульев.
Она обернула вокруг его шеи красное кухонное полотенце и подоткнула его. Ощущение было успокаивающим и знакомым. Она была профессионалом; он был в хороших руках. Она прикасалась к его голове. Щёлкала ножницами. Подрезала чёлку. Жужжала машинкой. Прикосновение холодной нержавеющей стали к ушам было приятным. Он уже забыл, какое глубокое удовлетворение приносит эта процедура – когда тебя стригут. Тяжёлые пряди падали с головы и покрывали грудь, как завитки эмблемы «Найк». Её живот коснулся его плеча, и он отодвинулся.
– Когда ты в последний раз брился? – спросила Рэчел.
Да, это был вопрос. Он молча обдумывал его.
– Подожди-ка, – сказала она, кладя ножницы на стол и направляясь к лестнице. Она вернулась с бритвой, и на его шею и щеки легла тёплая волна мыльной пены. До сих пор его никто никогда не брил. Мягкое нажатие лезвия на щеки. Наждачный звук, когда оно проходило вдоль кожи. Дэниел глубоко вздохнул. И где-то в середине процесса ему стало так хорошо, что он закрыл глаза.
Рэчел была, без сомнения, привлекательная женщина. Вдова. Он почувствовал, что не хочет развивать эту мысль.
– Я потеряла мужа двенадцать лет назад. Иногда (щёлк) во сне мы разговариваем (щёлк). Не очень часто (щёлк) (щёлк). Но у нас несколько лет подряд были постоянные сеансы психотерапии (смех) (щёлк). Обговорили все на свете. По крайней мере, так мне казалось. Никогда не могла вспомнить, о чем мы говорили, но всегда просыпалась с таким чувством, будто мы решили множество вопросов.
Она стояла перед ним, наклонившись, держа в руке его подбородок и испытующе рассматривая чёлку.
– Дэниел! – сказала она. – Открой глаза.
Он открыл и был вознаграждён видом ложбинки между её грудей.
Она улыбнулась.
– В моих снах он был гораздо более милым, чем тогда, раньше – в моем доме.
Так вот что происходит, подумал Дэниел. Где-то в промежутке между нулём и двенадцатью годами «наш дом» становится «моим домом». Вот как это работает. Это было полезное знание.
– Как ты, справляешься? – спросила она.
Он знал, что она имеет в виду. Это слово использовалось в различных ток-шоу, как будто каждый проходит через одно и то же, вне зависимости от того, в чем состоит его горе. Справляешься. Они с Майком говорили об этом. Справляешься. Это означало, что ты умираешь в душе, но при этом лишь плачешь в темноте – или по телевизору, перед толпой незнакомцев, которые платят тебе за это.
– Да, – кивнул он, уставившись на её грудь. – Я думаю, да. Определённо. – Потом он поднял на неё взгляд (она исследовала его виски) и спросил: – Ты это так называешь?
– Ты хорошо держишься. – Он чувствовал аромат её дыхания. Мята. – Как малыш?
Он пожал плечами.
– Знаешь, Дэниел, ты ведь мой любимый клиент. Я бы не хотела потерять тебя.
Такая мелочь, как ушедшая жена, здесь роли не играет, не так ли? Ушедшая. Уход. Странные слова. Для этого было более подходящее слово, но он даже ради спасения собственной жизни не смог бы его произнести.
– Дэниел? – Она опять держала его за подбородок и легонько покачивала его голову взад-вперёд. – Кажется мне, что тебе надо поискать чего-нибудь новенького.
– Новенького?
– Посмотреть на вещи по-другому. Может, не так широко. Убрать излишки.
Так, ну, это уже воняет. Дэниел ненавидел, когда в книгах метафорическое содержание вылезало на поверхность – подтекст, вытаскиваемый нетерпеливым автором на уровень текста.
– Послушай, – сказал он, вставая, и хлопья волос посыпались на его шлёпанцы. – Не надо. Не надо, пожалуйста. Я не в отчаянии. Я не влюблён в тебя. Моя жена… Она просто… – Ему было трудно дышать. – Постричься – это ещё не значит завязать роман.
Рэчел посмотрела на него.
– Сядь, – сказала она.
Он сел. Она спрыснула его из маслянистого флакона и провела рукой по его волосам.
– Кто говорит о том, чтобы завязать роман? – сказала она (щёлк). – В любом случае, ты не мой тип (щёлк, щёлк). У меня более изощрённый вкус в плане секса.
– Секса? – каркнул он.
– Ой, перестань. Я не ангел сострадания. Просто я считаю, что тебе это нужно.
Было очень трудно понять, куда смотреть.
– Ты хочешь?..
– Что ж. Пожалуй… Но… не сейчас.
Почему, удивился он. Почему не сейчас?
– Без проблем, – сказала она. – Но имей меня в виду, – она наклонилась ближе. – Не беспокойся (щёлк). Я не какая-нибудь лесбиянка, – она улыбнулась. – Ну… то есть да. Но я не настаиваю на этом.
Дэниел заплакал. Он смотрел на обрезки волос на красном кухонном полотенце, повязанном вокруг его шеи, и плакал.
Рэчел держала его, обняв своими полными руками за плечи. Как медведица, нянчащая детёныша.
Он открыл рот и не смог издать ни звука.
Через некоторое время Рэчел подошла к холодильнику, достала жестянку пива, отпила и протянула ему. Она вытерла слезы с его щёк, и он глотнул. Вкус пива был изумительным. Действительно, он был превосходным. Стоя позади, Рэчел протянула ему ручное зеркальце, чтобы он мог взглянуть на конечный результат.
– Превосходно, – сказал он, глядя на свой профиль и мельком – на отражение её тела.
– Ну и чудно, – сказала она.
– Покажи мне твои груди, – попросил он, чувствуя холод банки в руке.
Он услышал, как она засмеялась, и потом – как она снимает блузу.
– Не подсматривай, – сказала она, и он опустил зеркальце на колени.
Он запомнил щелчок выключателя бра. Затем она вышла вперёд из-за его спины и встала посреди кухни. Крупная женщина с весьма крупными грудями. Она скрестила руки на животе и смотрела, как он смотрит на неё. Забавно, но он не сравнивал её ни с кем. Её груди были прекрасны сами по себе, в отвлечённом смысле. Они могли бы быть грудями любой другой женщины. Какая поразительная мысль. Какое тонкое наблюдение. На какие-то тридцать секунд боль отпустила Дэниела, и он, казалось, впервые за многие годы почувствовал себя живым. Желание, безопасное и гипотетическое, водоворотом закружилось у него внутри. Он глубоко вздохнул и сглотнул.
– Спасибо тебе.
– Не за что. Не поможешь мне с моими шмотками?
Она натягивала обратно свою блузу, а он убирал её парикмахерские принадлежности, когда обнаружил странную вещь: на дне её огромного африканского кошеля лежала маленькая птичка с красным горлышком. В точности как у Шона.
Рэчел пришлось напомнить, чтобы он заплатил ей. И перед тем как она ушла, он обещал ей, что не пропустит следующую стрижку.
В дверях, охваченный внезапным приступом раскаяния, Дэниел сказал,
– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я…
Рэчел положила прохладный палец на его губы, прервав его на полуслове.
– Не надо портить это, – сказала она.
КРЫЛАТЫЙ
Майк пришёл в себя на заднем сиденье незнакомого серого автомобиля. Его глаз ныл, его руки онемели, а его толстый бумажник углом впился ему в зад. Поездка была спокойной. Его окружали три здоровых мужика, очевидно какие-то агенты. Он как-то уже встречался с агентами ФБР – в Детройте, где он жил в одном доме ещё с дюжиной наркоманов, – вежливые люди в солнцезащитных очках и в дешёвых тесных костюмах, задающие сотни вежливых вопросов. «Можно войти? Вы слышали о бомбёжке ROTC?[12]12
ROTC – служба подготовки офицеров резерва
[Закрыть] Вы узнаете этого человека? Видели ли вы его в последнее время? Не возражаете, если мы обыщем дом?» По какой-то причине чем более они были учтивы, тем больший страх внушали. И тем более виновным он себя ощущал. Предубеждения человека, выросшего в католичестве, трудно преодолеть.
Несколькими часами позднее, когда они уже ехали к северу от Сан-Франциско, направляясь на восток, Майк сказал, что хочет в туалет, и они свернули к обочине. Чернокожий верзила прикурил сигарету от серебряной «зиппо», потом расстегнул Майка и ухватил его сзади за пояс, так чтобы он мог нагнуться вперёд и направить свою струю мимо ботинок. Это было унизительно. Несколько часов он сканировал свою память, ища, что он мог сделать не так. Он решил, с некоторым облегчением, что это, видимо, из-за просроченных штрафов. Иисусе, уж слишком они строги! Вся эта суета – из-за каких-то вшивых шестисот баксов за неправильную парковку?
– Можно позвонить? – спросил Майк, продолжая мочиться, боясь встретиться глазами с чернокожим.
– Кому ты хочешь звонить? – отвечал низкий глубокий голос.
– Моему адвокату.
– Он живой, – сказал чернокожий, как будто это все объясняло. – Ты закончил? Я застегну тебя. Стой смирно. – Верзила хохотнул. – Не бойся, я предпочитаю девочек.
У машины он мягко положил руку на светлые волосы Майка и пригнул ему голову, помогая сесть на заднее сиденье.
Когда они тронулись, Майк решил, что больше не вынесет неопределённости.
– Что я сделал? – спросил он худощавого, сидевшего на переднем сиденье.
Худощавый (скандинав, подумал Майк) обернулся и что-то беззвучно проартикулировал двум своим коллегам – водителю и чернокожему, сидевшему рядом с Майком – кобура его пистолета била Майка в бок на каждом повороте.
– Гип? – спросил водитель.
– Гип, – кивнул чернокожий.
Худощавый покачал головой.
– Не думаю, ребята, – он перебросил руку через сиденье, снял чёрные очки и вперил в Майка взгляд голубых глаз. – У нас тут есть одна живая.
– Это насчёт этих парковочных квитанций?
Тот надел обратно очки и, повернувшись, стал смотреть на дорогу.
В зеркальце заднего вида Майк заметил, что их догоняет машина.
– Нет, мистер Глинн, – сказал наконец худощавый. – Это насчёт колибри.
Через секунду два других фэбээровца взорвались хохотом. Маленькая машина закачалась от раскатов их веселья. Кобура несколько раз ударилась о бедро Майка. Он взглянул на хихикающего чернокожего верзилу. Позади него в заднем окне вырастал чёрный автомобиль.
Наконец они немного успокоились, и Майк спросил хриплым голосом:
– Какого черта?
На этот раз засмеялись все, включая худощавого, который заплевал все ветровое стекло. Чернокожий прислонил голову к окну и всхрюкивал от смеха, а водитель едва-едва удерживал машину на дороге.
И тогда чёрный автомобиль, который уже поравнялся с ними, взорвался пистолетными выстрелами.
Два окна разлетелись вдребезги, и дождь крови и осколков стекла осыпал Майка.
Чернокожий завопил.
Водитель сполз с сиденья, его не было видно.
Их машина, двигаясь зигзагами, врезалась в чёрный автомобиль.
Майка с силой швырнуло о дверцу. В его глазах заплясали искры.
Скандинав ухватился за руль и рванул его, разворачивая машину.
Худощавый, перегнувшись через тело водителя, правил одной рукой, целясь другой поверх неё; он успел сделать три выстрела до того, как пуля прошила его запястье на рулевом колесе. Вскрикнув, он отпустил его и упал назад, его солнцезащитные очки слетели и приземлились на коленях у мёртвого чернокожего на заднем сиденье.
– Пригнись! – заревел худощавый Майку. Ещё выстрелы.
Долгий визг резины, и чёрный автомобиль ударился в них бортом.
Их машина соскользнула в канаву, запрокинулась набок и вспахала землю, взметнув облако пыли и грязи.
Высокая зелёная трава хлестнула по стеклу рядом с лицом Майка; это выглядело как съёмка скользящей камерой.
Серия ужасных ударов, и наконец машина со скрежетом остановилась.
В отдалении – протяжный визг тормозов.
Мотор ещё раз фыркнул, чихнул и заглох.
Было слышно, как вращается колесо.
Их машина лежала на боку, и Майка прижало к дверце, спиной к земле. Он не мог двинуться. На него навалилось тяжёлое тело чернокожего, его голова покоилась у него на коленях. Его затылок был разворочен и напоминал горшочек с фондю[13]13
Фондю – расплавленный и подогреваемый на столе сыр, в который обмакивают кусочки хлеба.
[Закрыть]. Тёплая кровь сочилась Майку на штаны. В ушах у него звенело; он потряс головой. Осколки стекла разлетелись в разные стороны. И тут он осознал, что единственным путём к спасению была дверца над ним: стекло было выбито. Он был в ловушке.
Машина закачалась – худощавый пытался вылезти наружу, делая быстрые короткие вдохи сквозь зубы.
Отдалённые выстрелы.
Выбитое окно у Майка над головой открывало странную и прекрасную картину. Глубокая синева неба. Торжественное шествие облаков. Все это в обрамлении зазубренных краёв и мозаики осколков стекла. Ему вспомнились картины Магритта[14]14
Рене Магритт (1898-1967) – знаменитый бельгийский художник-сюрреалист
[Закрыть].
Он услышал выстрелы – близкие и беспорядочные. Глухие удары пуль в корпус машины и звон рикошета.
– Давай подходи! – заорал худощавый.
Тишина.
Запах гари.
Окровавленные пальцы на дверце вверху.
Натужное кряканье, и машина неожиданно пришла в движение, качнулась взад и вперёд, потом зашаталась и, перевернувшись, хлопнулась на все четыре колёса.
Майка перебросило через тело чернокожего, он врезался лбом в ручку дверцы и почувствовал, как у него в позвоночнике что-то хрустнуло.
Затем дверь рывком распахнулась, сильная рука выволокла его наружу, и он растянулся на траве лицом вниз. Он выплюнул грязь, набившуюся ему в рот. Серая машина шипела в канаве у дороги, из полуоткрытой дверцы что-то капало. Он услышал щелчок и почувствовал, что его руки освободились. Кое-как умудрившись взгромоздиться на колени, он увидел худощавого блондина, припавшего к земле подле него. Его лицо было ещё белее, чем обычно.
– Бери, – сказал худощавый, протягивая ему револьвер и одновременно поворачивая голову из стороны в сторону, ведя наблюдение. – Я не думаю, что сделал их всех.
Майк, поколебавшись, взял. Единственным пистолетом, который он когда-либо держал в руках, был тот, в джунглях. Этот оказался тяжелее. Он был снят с предохранителя.
Майк попытался встать, но худощавый зло дёрнул его обратно, так что он шлёпнулся на ягодицы.
Диспозиция была такова: они лежали под прикрытием машины в канаве на краю пустынной автомагистрали.
Худощавый дышал тяжело. Майк заметил, что его левая рука беспомощно болталась – кость торчала наружу, а кровь лилась как из текущего водопроводного крана.
– Слушай, профессор, у меня шок. Да и у тебя тоже, судя по твоему виду. Я смогу стрелять ещё минуты три! Потом я отключусь. И ты будешь сам по себе. Ты слушаешь? – Майк отвёл глаза от запястья умирающего, посмотрел в его яростное лицо и кивнул. – Ты должен найти Крылатого. Добирайся до Бодега Бей. Найди «7-Eleven»[15]15
«7-Eleven» – распространённая в Америке сеть магазинов
[Закрыть]. Это надёжное место. Закажи земляничный молочный коктейль. Спроси, есть ли у них «Маунтин Дью». Запомнил?
– Крылатого? – переспросил Майк, совершенно озадаченный.
– Это единственный человек, который может нас спасти.
– Кто ты?
– Я Перешедший, профессор. Бодега Бей. «7-Eleven». Земляничный коктейль. «Маунтин Дью».
Перешедший? Надёжное место? Крылатый?
Худощавый вздрогнул и поморщился. Взглянул на струйку тёмной крови, вытекающей из полуоткрытой дверцы и собирающейся в лужицу рядом с ними. Слабо улыбнулся.
– Их звали Джон и Малкольм. Хорошие ребята. Если ты ещё увидишься с ними, помни об этом. – Он сквозь зубы втянул в себя воздух и сглотнул. – Прости, что я тебя ударил тогда.
– Как тебя зовут?
Шорох гравия с той стороны машины.
Целая вечность тишины, длившаяся пять десятых секунды.
Худощавый вскочил, вскинул руку поверх крыши и разрядил свой револьвер.
Кто-то вскрикнул и упал.
Потом худощавый заплясал и задёргался – пули били в него одна за другой, – пока не рухнул назад, застыв неподвижной грудой.
Шаги вокруг машины.
Белые найковские кроссовки показались из-за бампера.
Коротко стриженная брюнетка в розовом джемпере наклонилась над телом худощавого, чтобы рассмотреть его. Рука с пистолетом у бедра. Дышит тяжело. Она была похожа на домохозяйку из пригорода, прервавшую на минутку свою вечернюю пробежку, чтобы пристрелить парочку парней.
Майк дёрнулся назад, отползая прочь от неё.
Услышав его, она обернулась.
– Ни с места! – приказала она, и он застыл, прижавшись спиной к заднему колесу.
Она подошла к нему и наклонилась, заглядывая в переднее окно; её рука, державшая пистолет, покачивалась не больше чем в четырех футах от его лица.
Когда он снова увидел её лицо, на нем было выражение, которого он не смог определить. Удовольствие? Гнев?
– Трое есть. Ещё один, – она сделала паузу, как бы давая ему время, чтобы оценить шутку.
Он услышал в её голосе истерические нотки. Такое иногда случалось на съёмочной площадке. Какая-нибудь актриса, бывало, настолько перегрузится наркотиками, что её голос становится высоким и визгливым. Тогда он берет её за локоть, отводит в сторону и приказывает ей дышать поглубже: «Ты профессионал. Ты уже делала это прежде».
Успокойся, подумал он. Ты профессионал. Ты уже делал это прежде.
Женщина взглянула на него, переложила пистолет в правую руку и, просунув его в разбитое окно, направила на невидимого Майку водителя.
– За Урсулу, – произнесла она и нажала спусковой крючок.
Выстрел громом сотряс машину, и он почувствовал лёгкую дрожь, когда «седан» качнулся у него за плечами.
И в этот момент Майк Глинн проделал нечто совершенно привычное и совершенно бессознательное. Это был его маленький фокус, который он открыл ещё в детстве и который никогда не подводил его в критическую минуту. Благодаря которому он мог держать свой страх на привязи. Он становился отстранённым, мир вокруг сжимался, как будто Майк был камерой, отъезжающей от объекта дальше и дальше, пока все не становилось настолько маленьким, что он мог сжать объект – учителя, доктора, весь мир – между большим и указательным пальцами. Таким же маленьким и беспомощным, как и он сам.
