Текст книги "Оборотная сторона медали (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Глава четвертая
«Милая, – писал Джек Обри своей жене из гостиницы «Корона», – последние прощания окончены, и сюрпризовцы больше не экипаж корабля, а лишь две-три группки беспорядочно разбросанных отдыхающих на берегу моряков. Слышно только, как баковые, самые пожилые и трезвые матросы корабля, устраивают такие гулянки, что крики слышны за три улицы, а остальные уже и лыка не вяжут. Как ты можешь себе представить, прощаться со старыми товарищами болезненно, и я бы совсем упал духом, если бы не мысль о скорой встрече с тобой и детьми.
Однако не такая скорая, как мне бы хотелось. Пока мы стояли здесь на единственном якоре, ожидая своей очереди и прилива, на нас под грудой парусов вывалился лиссабонский пакетбот – в характерной для всех пакетботов манере «нельзя терять ни минуты» – и вместо того, чтобы пройти у нас по корме, просто влетел в нее. Мы, конечно же, завопили в голос и постарались оттолкнуть его банниками и всем, что попадалось под руку, но даже с учетом этого пакетбот нанес такие повреждения, что я до сих пор их устраняю. У меня даже не нашлось времени рассказать тебе о встрече с адмиралом.
Я поднялся к нему на борт после самого неприятного плавания в шлюпке из всех, что у меня были. Не поинтересовавшись как дела или не желаю ли я переодеться или хотя бы вытереть лицо, адмирал назвал меня сумасшедшим наглецом, врывающимся в самую гущу флота на бешеной скорости и поставленными лиселями. Почему я не приветствовал флаг? Не видел? И трёхпалубник не заметил, да неужели? На моём корабле что, нет впередсмотрящих? Или что, в современном флоте больше не отправляют впередсмотрящих на марс? Я самым покорным и смиренным тоном ответил, что у меня их было двое. Тогда он заявил, что обоих надо высечь – каждому по дюжине плетей от меня и по дюжине от него. А что касается меня – я могу не сомневаться, что получу взыскание, и весьма строгое».
Потом он продолжил «Полагаю, этот ваш так называемый приватир – какое-нибудь дрянное торговое суденышко. Вы, молодёжь, всегда таскаетесь за торговцами, стоит вам получить командование. Призовые деньги. Я это много раз видел. А флот остался без фрегатов. Однако, раз уж вы здесь, вам следует с пользой послужить нашему королю и отечеству».
Я, конечно, был польщён тем, что меня отнесли к «молодёжи», однако гораздо меньше мне понравилось, что, оказывается, приносить пользу я должен, ведя в атаку брандеры в гавани Бейнвилль, которую я, так уж вышло, на редкость хорошо знаю.
Брандеры я не люблю: план показался мне недоработанным, береговую артиллерию и сильное приливное течение почти никто толком не принимал в расчет, к тому же вероятность, что экипажи брандеров спасутся – ничтожна. Экипаж брандера пощады может не ждать: одних сразу прикончат, других поставят к стенке и расстреляют чуть позже – именно поэтому брандеры всегда укомплектовываются добровольцами. Я уверен, что все сюрпризовцы вызвались бы добровольно, но мне претила мысль, что их захватят в плен, примерно так же меня обрадовал тот факт, что если мне дадут командование в этом деле, то значит, обойдут нескольких пост-капитанов выше меня по старшинству в капитанском списке.
На совете по этой теме прошлись неоднократно и с особым рвением, отметив, что лорд Кейт постоянно дает мне самостоятельное командование в Средиземном море, всего несколько месяцев назад меня отправили в крейсерство, за которое многие капитаны фрегатов зуб отдали бы, и оно несомненно принесло мне кучу денег (как бы я хотел, чтобы это оказалось правдой). Да, я провел на берегу меньше времени, чем большинство других капитанов, и мало кому так везло, но я удивился, сколько зависти это вызывает. Я даже не представлял, что у меня на флоте столько врагов, или как минимум недоброжелателей.
Однако всю затею отвергли, и «польза» от меня свелась к сопровождению сестры адмирала в Фалмут. Врач прописал ей морской воздух от одышки, но, как заметил Стивен, плавание практически вылечило ее от всех болезней из «Домашнего лечебника Бухана», и вовсе лишив дыхания: бедняжка маялась морской болезнью всю дорогу, осунулась и пожелтела.
Сегодня утром Стивен уехал в город, выбрав такую почтовую карету, чтобы можно было высадить преподобного Мартина в стороне от основной дороги. Жаль, что не могу сообщить о нем ничего радостного. Выглядит Стивен мрачным и несчастным. Сначала я думал, что у него проблемы с деньгами, но это совсем не так, наш призовой агент суетился, как пчелка, добиваясь судебного решения и оплаты наших призов. К тому же Стивен заверил меня, что получил наследство от умершего крестного; вряд ли там что-то из ряда вон выходящее, но Стивен всегда довольствовался малым. Боюсь, он скорбит о старике, но, как мне кажется, гораздо сильнее наш доктор беспокоится о Диане. Никогда не видел его таким отрешенным».
Джек подумывал рассказать Софи о сплетнях относительно неверности Стивена, разлетевшихся по Средиземному морю, но тут же передумал и продолжил:
«Я пошлю к тебе Киллика, Бондена и, возможно, Плейса и почти весь мой багаж, обычным дилижансом, отбывающим завтра: мне придется задержаться подольше и убедиться, что корабль находится в идеальном состоянии (есть надежда, что его определят на службу, а не пустят на слом), потом мне предстоит встретиться с парой назойливых джентльменов из Адмиралтейства и флотской коллегии; но тем не менее, скорей всего я прибуду вместе со Стивеном или даже раньше, если сохранится юго-западный ветер. Гарри Тэннан обещал взять меня на борт «Диспетча». Сейчас его используют как картельное судно – помнишь, на таком же мы вернулись из плена во Франции? Хороший ходок в бакштаг, хотя в крутой бейдевинд ползет как улитка. Мы лишь зайдем в Кале, а затем из Дувра я доберусь с лондонской почтовой каретой.
Сперва я должен встретиться с адвокатами, узнать, как обстоят дела, а то окажусь полным простофилей, вдруг я поеду в Эшгроу и меня тут же арестуют за долги, если по тем тяжбам вынесли решения не в нашу пользу. По той же причине, поскольку о прибытии корабля уже сообщили много дней назад, я остановлюсь в «Грейпс» и не высуну оттуда нос до воскресенья, но если тебе понадобится со мной связаться, то, пожалуйста, напиши в клуб, там к письмам привыкли и их не придется искать среди груды посуды».
«Грейпс» представляла собой небольшую уютную старомодную гостиницу, расположившуюся в вольном округе Савой, относящемуся к герцогству Ланкастерскому, поэтому её постояльцы находились вне досягаемости кредиторов всю неделю, а в остальных частях королевства – только по воскресеньям. Джек провел здесь кучу времени, особенно с тех пор как разбогател и стал достойной добычей для крючкотворов, Стивен же держал здесь комнату круглогодично, оставив её за собой даже после свадьбы с Дианой (они представляли собой странную, чаще живущую по раздельности пару).
«Но я надеюсь, что в воскресенье буду уж точно – настолько точно, как может быть точно все, что связано с морем – и не могу описать, как этого жду. После такой долгой разлуки нам нужно многое сказать друг другу».
Джек встал и подошел к окну: из него открывался вид на Телеграф-хилл, где непрерывно движущиеся крылья семафора передавали сведения из Лондона и обратно с неимоверной скоростью.
В Адмиралтействе узнали о прибытии «Сюрприза», когда тот выбросил флаг со своим номером, находясь еще далеко от берега, а теперь, наверное, уже решили дальнейшую судьбу корабля. Обри надеялся, что корабль попадет в запас, его не продадут со службы: пока корабль цел, надежда оставалась.
«Сюрприз» стал бы идеальным картелем, – размышлял Обри, сидя в одиночестве в большой каюте «Диспетча», несущегося по Ла-Маншу с вест-зюйд-вестом. – Намного, намного лучше этой рухляди. У него есть все: красота, скорость, грация, его не спутать ни с одним кораблем и с десяти миль. Такая утрата – так жаль все это. Но если я это не прекращу, то сойду с ума, продолжая биться головой о кирпичную стену».
Однако он продолжал думать о корабле, и более объективная часть его разума отвечала на размышления, что и скорость, и узнаваемость не особо ценятся в картелях, по крайней мере это касалось картелей, курсировавших между Францией и Англией во время войны. С тех пор как Бонапарт заявил о приостановке обмена пленными, в привычном смысле они перестали быть картелями, потеряв очевидный смысл своего существования.
И все же они сновали туда-сюда, иногда перевозя посланников то одной стороны, то другой с предложениями или ответами на них. Иногда на борту путешествовали известные естествоиспытатели, такие как сэр Гемфри Дэви или доктор Мэтьюрин, приглашенные для выступления в той или иной парижской академии или в самом Институте [9], иногда – предметы, имеющие отношение к науке или естественной истории, захваченные флотом и возвращаемые назад Королевским обществом, получившим их от Адмиралтейства, а иногда (пусть и гораздо реже) образцы шли и в обратном направлении. В любом случае они везли газеты с обеих сторон и элегантно одетых кукол, дабы показать лондонцам прогресс французской моды. Осмотрительность считалась главной добродетелью, и при случае пассажиры проводили все плавание в разных каютах, а высаживали их ночью и поодиночке.
В этот раз «Диспетч», встреченный лоцманским катером на рейде Кале, стоял на якоре около пустующей верфи до четырех утра, когда Джек, дремавший в гамаке в обеденном салоне Тэннана, услышал, как на борт с получасовыми интервалами поднялись три группы людей.
Он был знаком с условиями картеля, поскольку вместе со Стивеном путешествовал на предшественнике «Диспетча» (в одном из тех редких случаев, когда конвенциями пренебрегли). Они попали в плен во Франции, и Талейран организовал их побег, чтобы Стивен (о чьем ремесле секретного агента ему было известно) мог передать личное предложение предать Бонапарта английскому правительству и французскому двору в изгнании в Хартвелле. Поэтому Джек вовсе не удивился, когда Тэннан попросил его остаться внизу, пока остальные пассажиры высаживались в уединенной части дуврской гавани, вдали от основного движения – и слишком далеко от таможенной конторы, через которую Джеку нужно было пройти. С точки зрения пошлин значения это не имело – в его саквояже не лежало ничего облагаемого пошлинами, но зато перед ним, скорее всего, успеют занять все места в лондонском дилижансе – и внутри, и снаружи, а может, и в почтовых каретах тоже. В нынешнем упадочном состоянии города их осталось совсем немного.
– Отобедай со мной в «Корабле», – пригласил Тэннана Джек, пока «Диспетч» швартовался у таможенного пирса и перебрасывал трап, – у Проджерса чертовски хороший табльдот.
– Спасибо, Джек, – ответил тот, – но мне нужно отплыть в Гарвич с этим отливом.
Джек не слишком-то огорчился. Гарри Тэннан был ценной рыбиной, но начал бы разглагольствовать о жалкой судьбе «Сюрприза» – обречен быть пущенным на дрова – никакой надежды на отсрочку – какая бесполезная трата – роспуск такого славного экипажа – офицеры Джека, наверное, окажутся на берегу – в жизни не получить другого корабля – дядя Тэннана Колман был готов повеситься, когда его «Феба» отправили на слом – это точно приблизило его смерть.
– Помочь вам с багажом, сэр? – раздался писк в районе его локтя. Опустив взгляд, Джек с удивлением обнаружил вовсе не босоногого нахального мальчишку, а перепуганную маленькую девочку в переднике. Сквозь слой грязи на ее лице просвечивал нервный румянец.
– Очень хорошо, – ответил он. – В «Корабль». Ты берись за одну ручку, а я возьму другую. Только держи крепко.
Она ухватилась обеими ручонками, Обри же опустил свою руку как можно ниже, согнув колени, и так они отправились в нелегкий путь. Ее звали Маргарет. Обычно сумки джентльменов носил ее брат Эйбл, но в прошлую пятницу ему на ногу наступила лошадь. Другие большие мальчики были добры и разрешили ей заменить его, пока он не поправится. Добравшись до места, Джек дал ей шиллинг, и лицо девчушки вытянулось.
– Это шиллинг, – сказал он. – Ты что, никогда не видела шиллинга?
Она покачала головой.
– Это двенадцать пенни, – объяснил он, роясь в поисках мелочи. – А шестипенсовик ты знаешь, я надеюсь?
– Все знают, что такое шестипенсовик, – насмешливо ответила Маргарет.
– Ну, тогда вот тебе два. Два раза по шесть будет двенадцать, понимаешь?
Девочка вернула неведомый шиллинг, с серьезным видом один за другим приняла знакомые шестипенсовики, и ее лицо просияло, как солнце, вышедшее из-за туч.
Джек вошел в обеденный зал. Привыкнув к старомодному флотскому расписанию, он уже проголодался, но официант сказал:
– Только через полчаса, сэр. Хотите пока что-нибудь выпить в отдельном кабинете?
– Что ж, пинту шерри, но я сяду здесь, у камина, чтобы не потерять ни минуты, когда подадут обед. Я так голоден, что готов и быка съесть. Но сначала закажите мне место в лондонском дилижансе, внутри или снаружи, все равно.
– Места закончились полчаса назад, сэр.
– Тогда в почтовой карете.
– Мы их больше не отправляем, сэр. Но Джейкоб, – он кивнул на единственного бородатого официанта во всем в христианском мире (по крайней мере, Джек других не встречал), – может сбегать в «Юнион» или «Ройял», посмотреть, нет ли там чего. Он уже ходил для другого джентльмена.
– Да, пожалуйста, пусть так и сделает, – сказал Джек, – и получит полкроны за свои хлопоты.
«С другой стороны, – неспешно размышлял он над первым бокалом шерри, – он не совсем официант. Наверняка он грум, а в обеденном зале помогает время от времени, и значит, должен иметь бороду».
Наконец принесли обед, к которому немедленно явилась целая армия голодных джентльменов. Самый первый, тощий, учёного вида человек в прекрасном чёрном камзоле с золотыми пуговицами, уселся рядом с Джеком, сразу же попросил его передать хлеб и, ничего больше не говоря, принялся уплетать, почти с жадностью, но сохраняя приличия – этакий сдержанный джентльмен, возможно, судебный адвокат с хорошей практикой или что-то в этом роде. С другой стороны стола сидел средних лет коммерсант в надвинутой на лицо широкополой шляпе и внимательно разглядывал Джека – сначала через очки, а потом без них – пока тот приканчивал суп и пудинг с пряностями, с которых начали обед, и наконец он спросил:
– У тебя есть колымага, приятель?
– Простите, сэр, но я даже не знаю, что это, – ответил Джек.
– Ну, приятель, по твоей одежде, лишённой греховной гордыни, я подумал, что ты человек простой.
Джек и правда был одет очень просто – его гражданская одежда сильно пострадала в тропиках, а еще сильнее в трюме – но считал, что она всё же достаточно прилична, чтобы не привлекать внимания.
– Колымага, – продолжил торговец, – это повозка с лошадью, так её простонародье называет.
– Что ж, сэр, – сказал Джек, – у меня пока нет повозки, но, надеюсь, скоро будет.
Однако, едва он успел это произнести, надежда рухнула. Передавая блюдо с пастернаком от Джека к его одетому в чёрное соседу, бородатый официант сказал последнему:
– Сэр, сразу после обеда вас будет ждать почтовый фаэтон, в нашем дворе, прямо за гостиницей. – А потом обратился к Джеку: – Прошу прощения, сэр, но этот был последний. Другого в городе нет.
Не дав ему договорить, сосед квакера, франт, похожий на аукциониста, выкрикнул:
– Это просто чёртов вздор, Джейкоб! Я первый спрашивал насчёт экипажа. Он мой!
– Не думаю, – холодно ответил сосед Джека. – И я уже оплатил первый перегон.
– Вздор, – заявил франтоватый тип. – Говорю вам, он мой. И более того, – обратился он к квакеру, я готов вас подвезти, старый педант. – Он поднялся и поспешно вышел, крича: – Джейкоб, Джейкоб!
Получилось какое-никакое зрелище, и люди уставились, но по мере того как едоки удовлетворяли голод, а трактирщик уверенно резал мясо, посылая на стол все больше говядины, баранины и жареной свинины с хрустящей корочкой, вернулось спокойствие и более связные, рациональные мысли. Мало кто ценил остроумие в себе или других больше чем Джек Обри, и он прокручивал в уме пастернак, масло и мягкие слова в надежде выдать нечто блистательное, когда сосед снова обратился к нему снова:
– Прошу прощения, что разочаровал вас с экипажем, но если вы согласитесь разделить мой, то добро пожаловать. Я направляюсь в Лондон. Не передадите ли мне масло?
– Вы очень любезны, сэр, – сказал Джек. – Я буду очень вам признателен, мне обязательно надо попасть в Лондон сегодня. Позвольте налить вам вина.
Они постепенно разговорились, не касаясь никаких серьезных тем – в основном, о погоде, большой вероятности дождя позже к вечеру, о том, что морской воздух возбуждает аппетит и разнице между настоящей дуврской камбалой и ерундой из Северного моря – приятная, безобидная, дружеская беседа.
Тем не менее, она разозлила человека в очках – он бросал через стол негодующие взгляды, а когда подали сыр, вскочил, опрокинув стул, и демонстративно удалился, присоединившись к франту у двери.
– Боюсь, мы рассердили квакера, – заметил Джек.
– Думаю, он совсем не квакер, – сказал Чёрный Плащ после небольшой паузы, за время которой некоторые их соседи по столу успели удалиться. – Я знаю многих почтенных «Друзей» [10] в Гёрни и Харвуде. Они очень дружелюбны и ведут себя как разумные существа, а не как персонажи на провинциальной сцене. А эти их особенности в языке и одежде – мне известно, что они уже изжили себя. Квакеры отказались от них лет пятьдесят назад, а то и больше.
– Но зачем ему выдавать себя за квакера? – спросил Джек.
– В самом деле, зачем? Возможно, чтобы извлечь выгоду из репутации квакеров как честных и порядочных людей. Но сердце человека постичь невозможно, – с улыбкой ответил Чёрный Плащ, подбирая кожаный портфель, который прислонил к своему креслу, – и может, его ведёт некая незаконная любовная интрига или он бежит от кредиторов. А теперь, сэр, прошу меня извинить. Я должен забрать свой саквояж.
– А вы не желаете остаться на кофе? – окликнул его Джек, заказавший кофейник.
– Увы, не могу, – ответил Чёрный Плащ. – Кофе мне вреден. Но прошу вас, не торопитесь. Мой желудок уже слегка растревожен, и я вынужден удалиться на некоторое время, большее, чем понадобится для того, чтобы выпить два или даже три кофейника. Давайте встретимся возле экипажа, скажем, через четверть часа. Он будет в пустом дворе позади кухни, где в «Корабле» обычно держат собственные экипажи.
Спустя четырнадцать минут Джек Обри вышел во двор с саквояжем в руках. Ещё до того, как завернуть за угол, он услышал странные крики – какой-то шумный спор, а подойдя к воротам, увидел квакера и франта, схватившихся с его новым знакомым, и маленького форейтора, который вцепился в головы лошадям, подлетал после каждого удара и вопил изо всех своих слабых сил.
Франт ударом сбил шляпу Чёрного Плаща, и та надвинулась на глаза, и старательно его душил.
Квакер, как мог, наносил противнику неуклюжие удары и дёргал кожаный портфель, который Чёрный Плащ крепко сжимал в руках.
Возможно, Джек медленно сочинял остроты, зато чрезвычайно быстро действовал. Он с максимальной скоростью рванул вперёд, сходу налетел на франта сзади всеми своими шестнадцатью стоунами веса, свалил его и приложил головой о булыжник, а потом вскочил, чтобы разобраться с квакером. Однако тот с неожиданным для его возраста и веса проворством уже нёсся прочь. Чёрный Плащ поправил шляпу, схватил Джека за руку и вскричал:
– Пусть бежит, пусть бежит, прошу вас! Умоляю, дайте ему уйти! И тому пьяному негодяю тоже, – он махнул в сторону франта, пытающегося подняться на колени. – Я бесконечно обязан вам, сэр, но прошу, не будем устраивать скандала, не стоит поднимать шум.
С кухни «Корабля» наконец-то начал сходиться народ – посмотреть, что случилось.
И констебля не надо? – спросил Джек.
– Нет, пожалуйста, не надо привлекать никаких официальных лиц, – очень убедительно попросил Чёрный Плащ. – Прошу, давайте сядем в экипаж. Вы не ушиблись? Багаж у вас с собой, отправляемся немедленно.
Спустя некоторое время, когда экипаж уже довольно далеко отъехал от Дувра и перед ними простиралась дорога на Лондон, Чёрный Плащ отряхнул от пыли сюртук, поправил шейный платок и разгладил бумаги в помятом в драке портфеле. Очевидно, ему сильно досталось, хотя на расспросы Джека он отвечал:
– Всего несколько царапин и ушибов, сущие пустяки по сравнению с падением с лошади.
Но немного погодя, после Бакленда, когда лошади пошли быстрее и экипаж плавно катил вперёд, он сказал:
– Я бесконечно обязан вам, сэр. Бесконечно обязан не только за то, что вы спасли меня и моё имущество от этих мерзавцев, но и за то, что позволили замять это дело. Если бы явился констебль, нас могли задержать, и более того, поднять шум и устроить скандал. В моём положении я не могу позволить себе даже тени скандала, никакого внимания публики.
– Безусловно, скандал – чертовски неприятная вещь, – согласился Джек. – Но уж больно мне хотелось утопить тех негодяев в луже.
После недолгого молчания Чёрный Плащ, наконец, заговорил:
– Мне следует объясниться.
– Совсем не обязательно, – сказал Джек.
Его попутчик поклонился и продолжил:
– Дело в том, что я только что вернулся на континент после секретной миссии, а эти двое меня преследовали. Того негодяя в пёстром шейном платке я заметил ещё на корабле – еще удивился, как он туда попал – и пожалел, что пришлось оставить слугу, крепкого и храброго молодого человека, сына моего егеря, в Париже, вместе с моим начальником. Эта их выходка с экипажем – просто предлог, чтобы напасть на меня. Им вовсе не были нужны ни экипаж, ни мое имущество, часы или те небольшие деньги, что у меня при себе. Нет, сэр, они охотились за информацией, сведениями, которые у меня вот здесь, – он положил руку на кожаный портфель, – новости, которые при определённых обстоятельствах могут стоить кучу денег.
– Надеюсь, это хорошие новости? – спросил Джек, заглядевшись в окошко кареты на хорошенькую, разрумянившуюся от прогулки молодую женщину, лёгким галопом скакавшую по широкой обочине в сопровождении грума.
– Полагаю, сэр, очень хорошие, по крайней мере, им обрадуются многие, – улыбнувшись, ответил Чёрный Плащ. Потом, возможно, почувствовав, что слегка проговорился, откашлялся и добавил: —А вот и обещанный дождь.
В Кентерберри они поменяли лошадей, и когда Джек попытался заплатить хотя бы свою долю, Чёрный Плащ оказался неумолим – нет, так не пойдёт, он обязан загладить свою вину. Он не позволит своему спасителю доставать деньги, и в конце концов, едет он с Джеком или один, цена та же. И, наконец, как самый сногсшибательный довод, сообщил, что платит правительство.
Когда они снова двинулись в путь, Чёрный Плащ предложил Джеку поужинать в Ситтингборне.
– Роза отлично готовит, я не раз пробовал, – заверил он, – и у них подают шамболь-мюзиньи девяносто второго, едва ли не лучшее вино, какое мне когда-либо доводилось пить. Кроме того, прислуживать нам за столом станет дочь хозяина, юная особа восхитительной внешности. Я не распутник, но считаю, что такие прекрасные создания добавляют радости в нашу жизнь. Кстати, – добавил он, – это довольно-таки нелепо, не могу поверить, что мы до сих пор не представились: Элвис Палмер, к вашим услугам.
– Очень приятно, сэр, – сказал Джек, пожимая ему руку. – Меня зовут Джон Обри.
– Обри, – задумчиво протянул Палмер, – я совсем недавно вспоминал это имя в связи с черепахами. Могу я спросить, не родственник ли вы мистеру Обри, прославленному видом Testudo aubreii – самой удивительной из сухопутных черепах?
– Полагаю, да, в некоторой степени, – ответил Джек, изобразив на загорелом, обветренном и покрытом боевыми шрамами лице что-то вроде смущённой улыбки. – На самом деле, это создание назвали в мою честь, однако я не силён в таких вопросах. Я хочу сказать, открытие этой черепахи – не моя заслуга.
– Боже мой! – воскликнул Палмер. – Значит, вы – капитан Обри из военно-морского флота, и вы наверняка знакомы с доктором Мэтьюрином.
– Он мой близкий друг, – ответил Джек. – Мы много лет плавали вместе, и в эту войну, и в предыдущую. А вы с ним знакомы?
– Никогда не имел чести быть ему представленным, но изучал все его выдающиеся труды – не медицинские, конечно. Я всего лишь натуралист, причём дилетант. Моя работа – парламентские законопроекты, но я слышал его доклад в Королевском научном обществе, куда был приглашён одним из коллег, и присутствовал при его выступлении в Парижском институте.
– В самом деле? – сказал Джек. Из этих слов и некоторых других оговорок попутчика он теперь понимал, что Палмер являлся одним из представителей Парламента, которые разъезжают с одного места на другое, тех, для кого и существуют картельные суда.
– О да. Как вы, конечно же, знаете, его выступление было просто блестящим – мне даже не удалось уловить всё, что он говорил, среди оваций – но впоследствии я с огромным интересом и наслаждением прочёл опубликованный доклад. Какая глубина исследования, эрудиция, что за красноречие и вспышки остроумия! Должно быть, знакомство с таким человеком – большая честь.
Они говорили о Стивене до самого Ситтингборна и продолжили беседу во время прекрасного ужина.
– Вот бы он сейчас был с нами, – сказал Джек, глядя через бокал с бургундским на огонек свечи. – Он любит хорошее вино ещё больше, чем я, а вино этого года поистине благородно.
– Значит, он обладает и этим достоинством, в придачу ко всем остальным – как я счастлив это слышать. Мне он кажется самым восхитительным и талантливым человеком. Дорогая моя, – обратился он к румяной, как роза, хозяйской дочке, – полагаю, нам не помешала бы ещё одна бутылка.
Джек мог бы возразить, что у Стивена нет чувства времени и дисциплины, и что он способен на язвительные реплики, но вместо этого ответил:
– И как вы только что отметили, он потрясающе остроумен при случае. Довелось мне услышать от него лучшую шутку в моей жизни, выданную с полузалпа без очистки палуб и команды «Свистать всех наверх». Хотелось бы воспроизвести ее точно, иногда я в ней путаюсь – такая она тонкая, и становится не так смешно, если приходится разъяснять. Сперва я должен отметить, что на флоте у нас есть две коротких вахты всего лишь по два часа каждая. Их называют первой и последней собачьими вахтами. Вышло так, что во время блокады Тулона на борту был штатский, не понимавший нашего образа жизни, и как-то раз за обедом он поинтересовался, почему именно собачьи вахты? Мы принялись объяснять, что они сдвигают время службы так, чтобы вахтенные левого борта стояли «могильную» вахту одну ночь, а правого – в другую, но он не это имел в виду. Почему же собачьи, интересовался штатский, почему короткие вахты называются собачьими. Тут мы все застыли, не в состоянии ничего сказать, пока Мэтьюрин неожиданно не вступил в беседу: «Разве вы не видите, сэр? Они же купированные». Мы это не вкурили вначале, но потом нас озарило: купированные, понимаете?
Теперь озарило и Палмера, обычно не смешливого человека, и он разразился таким взрывом хохота, что миловидная девушка со штопором в руке заглянула внутрь в изумлении.
Они засиделись над грецкими орехами, и пару раз Палмер заговаривал в неожиданно серьезном тоне, но передумывал. Они отправились в путь, огни экипажа врезались в темноту впереди, а дождь барабанил по крыше, создавая славное ощущение замкнутой уединенности, и лишь тогда Палмер озвучил, что у него на уме:
– Я гадал, капитан Обри, вот только что задумывался над тем, как я могу выразить свою признательность. – Джек пробормотал возражения, но Палмер продолжил: – И мне кажется, что с одной стороны, денежный подарок джентльмену в вашем положении будет очевидно немыслимым, даже если это приличная сумма, а с другой стороны, сведения, которые приведут к приобретению подобной суммы, или даже и большей, могут оказаться приемлемыми.
– Добрая мысль, – улыбнулся Джек в темноте.
– Намерение у меня, безусловно, благое, – продолжил Палмер, – но должен признаться, оно зависит от наличия определенного количества денег или же от друзей, которые могут их одолжить, или от кредита у агента или банкира, что в сущности одно и то же, поскольку всякому имеющему дается и приумножится, сами знаете, и только имеющему.
– Себя я бы не отнес к имеющим, – ответил Джек, – но и к нуждающимся не причислил.
В уме он уже перебирал дни скачек, дабы угадать лошадь, которую Палмер собирался порекомендовать, и был захвачен врасплох совершенно серьезно произнесенными словами:
– Как я рискну утверждать, вы в курсе, что переговоры об окончании войны уже ведутся некоторое время. Вот почему мы с моим патроном были в Париже. Они увенчались успехом. Мир подпишут в течении нескольких дней.
– Боже мой! – воскликнул Джек.
– Это правда, – отозвался Палмер. – И разумеется, можно размышлять над бесконечным множеством вопросов. Но мой непосредственный вывод – как только новость обнародуют, государственные облигации и множество коммерческих акций невероятно подорожают, некоторые из них – раза в два.
– Боже мой! – повторился Джек.
– Если купить сейчас, – заверил Палмер, – то можно получить огромную сумму до следующего расчетного дня. Можно взять взаймы или воспользоваться кредитом или подписать вексель с полной уверенностью.
– А разве это правильно – покупать в таких обстоятельствах? – поинтересовался Джек.
– Конечно же да, мой дорогой, – рассмеялся Палмер. – Так в Сити и делаются состояния. Ничего противозаконного или аморального в этом нет. Если вы знаете, что некая лошадь точно победит на скачках, можно посчитать, что неправильно на нее ставить, ведь вы забираете деньги у других. Но когда бумаги и акции растут, и растет ваша прибыль, вы ни у кого деньги не забираете. Растет благосостояние страны или компании, и вместе с ними – ваша прибыль, никому от этого нет вреда. Конечно, такое нельзя проделывать в очень большом масштабе, из опасений обрушить рынок ссудного капитала. Вы знакомы с рынком ссудного капитала, сэр?
– Я – точно нет, – ответил Джек.
– Я близко изучал его долгие годы, и уверяю вас, что в определенных случаях он становится нервным, иррациональным и норовистым, как безрассудная женщина, склонная к припадкам. Волнения надолго выводят его из равновесия, что плохо влияет на государственный кредит. В таких случаях правительство допускает к важной информации только малое число людей, и на каждого возлагаются надежды, что он будет действовать осмотрительно и не выйдет за рамки.
– А что могут счесть излишком?
– Свыше пятидесяти тысяч в в государственных облигациях скорее всего вызовет неодобрение. Инвестиции в коммерческие акции, конечно, могут быть широко распределены и поэтому меньше возмутят рынок, но даже в таком случае не думаю, что сделки на большие суммы будут одобрены.
