Текст книги "Оборотная сторона медали (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Некоторые подходили к Пуллингсу и разговаривали с ним тихим доверительным тоном, предлагая разделить отдельные части корабля, чтобы избежать ненужного соревнования – разделить к выгоде всех заинтересованных.
Пока Том разбирался с ними – жизнерадостно, решительно и уверенно, Стивен впал в задумчивость, с рукой на тощем животе в несколько наполеоновской манере.
Под рукой, тускло-желтым жилетом и сорочкой покоилась пачка хрустящих новых купюр Банка Англии, с военным кораблем в маленьком компасе прямо с Триднидл-стрит, и некоторое время доктор наслаждался хрустящим ответом на давление пальцев.
Но его разум почти полностью занимали мысли о Диане: удовольствие, которое она получала от аукционов, бесхитростный восторг, оживляющееся лицо и сверкающие глаза, неспособность сидеть спокойно или молчать, купленная как-то по ошибке библиотека по кальвинистской теологии, четырнадцать напольных часов. Хотя Стивен машинально и уделял немного внимания предварительным переговорам и первым ставкам Пуллингса, его разум погрузился в такие пучины, что отчетливый образ Дианы в дверях аукционного дома Кристи с высоко поднятой головой и триумфальной широкой улыбкой не рассеивался до тех пор, пока молоток аукциониста не совершил решающий удар, и Пуллингс не поздравил его с покупкой.
– Храни вас Господь, доктор! – восхитился он, когда покончили с формальностями, и они снова поднялись на палубу – Подумать только, вы – владелец "Сюрприза"!
– Внушительная мысль, – ответил Стивен. – Но не думаю, что останусь его хозяином надолго. Надеюсь, что встречу мистера Обри счастливым и на свободе, готовым забрать корабль из моих рук. Хотя я и очень люблю "Сюрприз", мой плавучий дом и убежище.
– Эй вы, сэр, – закричал Пуллингс, схватившись за кофель-нагель. – Оставьте трос в покое.
– Я только смотрел, – оправдывался береговой матрос.
– Рекомендую ступить на сходни, как только сможете, – посоветовал Пуллингс, подошел к борту и окликнул лодку. – Джоспин, будь добр, позови своего брата. Нужно отбуксировать нас на якорную стоянку до того, как обдерут весь стоячий такелаж и утащат мачты. Господи, сэр, – это уже относилось к Стивену, – как бы мне хотелось уже сейчас видеть здесь Бондена и его отряд. Даже на якоре, посреди гавани, у меня только одна пара глаз.
Он схватил ведро и с восхитительной ловкостью вылил воду из него на каких-то мальчишек, которые на плоту из ворованных досок пытались отодрать кусок медной обшивки с носа:
– Ах вы мелкие сукины дети, адовы засранцы, – прокричал он, – еще раз увижу – отправлю на виселицу! Нет, сэр, раз аукционеры ушли, то мы кажемся честной добычей. Чем раньше встанем на якорь, тем лучше, да и тогда...
– Ты же планируешь отойти от берега, как я понимаю? От причала?
– Именно так, сэр. В середину гавани.
– Тогда я сойду на берег прямо сейчас, по этому надежному мостику, а точнее трапу. Поскольку на середине гавани придется спускаться в лодку, а это мне не всегда удается легко. Ты мог заметить.
– Вовсе нет, вовсе нет, сэр, – заверил Пуллингс. – Каждый может слегка оступиться.
– К тому же мне нужно немедленно возвращаться. Мистер Лоуренс может пожелать вызвать меня как свидетеля на третий день, так что нельзя терять ни мгновения.
Экипаж действительно не терял ни мгновения. Погода была все время мягкой, и элегантная черно-желтая карета уверенно мчалась на север остаток дня и всю ночь, не испытывая недостатка ни в сменных лошадях, ни в усердных форейторах. На Сент-Джеймс-стрит она доставила Стивена так рано, что осталось время позавтракать, пригласить парикмахера, чтобы тот его побрил и напудрил парик, надеть хороший черный костюм и новый шейный платок и спокойно сесть в наемный экипаж до Сити.
Времени хватало, и Стивен не волновался ни когда они попали в замерший поток экипажей со своей стороны Сент-Клемент, ни когда, наконец, добрались до ратуши. Его обеспокоило, что зал суда был полон законников, спорящих по совершенно непонятному делу, но точно не касающемуся Джека Обри или Биржи. Доктор много слышал о затягивающихся процессах и некоторое время предполагал, что дело Джека по какой-то причине отложено – будет слушаться позже, может быть, после обеда.
Стивен сидел, созерцая лорда Квинборо – тяжеловесного, угрюмого, разочарованного человека с бородавкой на левой щеке полного, бесстрастного лица. Судья обладал громким, монотонным голосом, который постоянно повышал, прерывая того или иного защитника. Стивену редко доводилось видеть столько самодовольства, заскорузлости и недостатка сочувствия под одним париком. Он попытался понять суть дела, одновременно высматривая солиситоров Джека, его защитника или их клерков. Но со временем его стала одолевать тревога – текущий процесс, очевидно, затягивался надолго. Он подошел на цыпочках к двери и поинтересовался у служителя, здесь ли должен проходить процесс над капитаном Обри?
– Мошенничество на Бирже? Так он закончился еще вчера. Приговор огласят в начале следующей недели, Выиграли ли его? Нет, вовсе нет, – ответил тот.
Стивен совершенно не знал Сити. Наемных экипажей не было, и пока он спешил сквозь суетливую толпу в направлении, как он надеялся, к Темплю, он, похоже, проходил мимо одной и той же церкви снова и снова. Дважды он попадал к воротам Бедлама. Его стремительный поход стал похож на ночной кошмар, но на четвертый раз на Лав-лейн (именно Лав-Лейн вводила его все время в заблуждение) Стивен набрел на бездельничающего носильщика, который отвел его к реке. Здесь доктор нанял лодку, и поскольку прилив был в его пользу, лодочник довез его до ступеней Темпля быстрее, чем Стивен шел от ратуши до Бедлама.
В кабинете Лоуренса выяснилось, что адвокат болен и прикован к постели, но оставил сообщение для доктора Мэтьюрина. Протокол суда переписывается набело и будет готов завтра, но если доктор Мэтьюрин не боится инфекции, то мистер Лоуренс рад видеть его дома, на Кингс-Бенч-роу.
"Добросовестно желает видеть" – вот, возможно, более точное выражение. Когда Лоуренс приподнялся в постели и стянул с головы ночной колпак, то выглядел совершенно разбитым. Немалую роль сыграли слезящиеся глаза и текущий нос, очевидная головная боль, першение в горле и высокая температура, но его разгромили и как юриста, и как человека.
– Вы, конечно, знаете результат? Обри и все обвиняемые признаны виновными. Полный протокол вы получите завтра, так что сейчас я расскажу лишь главное. – Он закашлялся. – Насколько вспомню. – И снова принялся хрипеть, тяжело дышать и чихать. – Простите меня, Мэтьюрин, мне плохо. Ничего не соображаю. Пожалуйста, передайте вон ту чашку.
Когда Лоуренс отпил лекарство, он продолжил:
– Помните, я предлагал вам немного спустить с небес на землю представления Обри о законе, или, точнее, об исполнении правосудия? Ну, даже если бы вы говорили на языке ангелов, то не достигли бы в этом большего успеха, чем Квинборо и Пирс. Резня, настоящая резня, Мэтьюрин. Затяжная, хладнокровная, целенаправленная резня. Доводилось мне видеть довольно гадкие политические процессы, но не до такой степени. Даже не мог представить, что правительство считает генерала Обри и его друзей-радикалов столь важными, или что оно приложит такие усилия, дабы атаковать их и признать виновными.
Лоуренс снова закашлялся, выпил другую микстуру и, обхватив голову обеими руками, попросил прощения:
– Боюсь, мой рассказ окажется прискорбно несвязным. Как я уже говорил, на стороне обвинения выступал Пирс. Строил из себя мужественного молодого человека, подмигивал судье – но, тем не менее, очень хорошо выступал, должен признать, очерняя всех обвиняемых. Выставить биржевых мошенников сворой плутов оказалось нетрудно, он их разнес вдребезги. Но все это будет в протоколе, а нас волнует Обри. Пирс за него принялся с неожиданной стороны, хотя, наверное, я должен был предвидеть подобное, не будь столь тупоумным в тот день и посмотрев внимательно на присяжных. Все как один – торговцы или банкиры, столь меркантильное сборище, какое только можно пожелать. Пирс убеждал присяжных, с судьей-то проблем не возникло бы. Пирсу не нужны уроки патриотизма, никто так не уважает королевский флот. Капитан Обри – заслуженный моряк, Пирс этого отрицать не собирался и очень сожалел, что его долг заставляет выступать обвинителем. Рад был бы видеть Обри на полуюте фрегата, чем в текущем несчастном положении. Но вся эта выдающаяся, довольно-таки выдающаяся карьера оказалась не без изъянов. Потеряны три корабля суммарной стоимостью забыл сколько тысяч, имело место несколько военных трибуналов. Более того, хотя Пирса не нужно обвинять в попытке принизить заслуги, нужно отметить: все это не волонтерство. Капитану Обри платили не только значительными денежными суммами, бесплатным жильем и прислугой, но и блистательными наградами, медалями и орденскими лентами. О Господи! Молю, передайте мне носовые платки.
Лоуренс сморкался и сморкался, прикладывая сухой батист к покрасневшему болезненному носу. Собравшись с силами и духом, он продолжил:
– Рассказываю я не в должном порядке. Это просто основные пункты, которыми он убеждал присяжных в своих речах, уликами, при перекрестном допросе или в ответах. Я опротестовывал многие его заявления и большую часть неприемлемых для рассмотрения по существу свидетельств, иногда даже Квинборо приходилось меня поддерживать. Но ущерб все равно наносился – мнение присяжных изменяли и неподтвержденные заявления, и слухи, и неверные выводы из фактов. Стереть все это из их умов уже невозможно. Продолжу. Пирсу не нужно было рассказывать присяжным, что храбрость, естественный дар каждого британца – выдающаяся добродетель и один из столпов, вознесших британцев над другими народами. Но она необязательно ведет за собой другие добродетели. Джентльмены могут подумать, что имел место как минимум недостаток утонченности, если не верности принципам, в капитане, принимающем негра как почетного гостя на борту корабля его величества. Тем более, что негр – не только плод преступной связи капитана с черной женщиной, но и папистский священник, противостоящий господству его величества. Но, конечно, капитан Обри может разделять взгляды своих сообщников-радикалов на папистов, он также может поддерживать предоставление прав католиков. Имел место также совершенно неприятный вопрос плавания под чужими флагами. Можно подтвердить выписками из судовых журналов и многими другими свидетельствами, что капитан Обри постоянно ходил под чужим флагом, и любая попытка защиты отрицать это обречена на постыдный провал. Пирс не имеет ничего против чужих флагов на войне, хотя для штатских людей, для прямодушных городских предпринимателей, звучит это мерзко. Бессмертный Нельсон не устремился на врага при Трафальгаре под чужим флагом, он уверен. Не может ли привычка плавать под чужим флагом – капитан Обри приказывал поднимать их сотни или даже тысячи раз – перейти и на гражданскую жизнь? Вот зачем Пирс постоянно возвращался к этой теме. Разве мнимый мистер Палмер – не продолжение той же стратагемы? Капитан Обри нажил приличное состояние на призовых выплатах, трюками или, можно сказать, стратагемами подобного рода. Он сделал несколько очень опасных вложений, которые могут привести к его банкротству. Ему совершенно необходима крупная сумма денег, он высаживается в Дувре с картельного судна, делит экипаж с незнакомым джентльменом – и вот его чужой флаг готов. Утверждается, что так называемый Палмер обманул его – вся вина перекладывается на бедного мистера Палмера. Но по правде, господа, так не пойдет. Невозможно переложить ношу на плечи несуществующего мистера Палмера. Его можно назвать несуществующим, потому что юридическая максима гласит "de non apparentibus et non existentibus eadem est ratio" [47]. Это всего лишь вымысел в некоем заговоре, родившийся из невинного неизвестного джентльмена, которому довелось быть соседом капитана в экипаже. Можно доказать, что этот джентльмен существует, и мои ученые друзья ревностно вызовут полдюжины конюхов и служанок. Но даже следов доказательства нет, чтобы связать с мифическим Палмером или этим позорным и опасным заговором.
– Как все это воспринял Джек Обри?
– Поначалу внимательно слушал и даже передал мне несколько записок по поводу использования чужих флагов в море, но потом ушел в себя – сидел угрюмо и неподвижно, но разумом в другом месте. Однажды, когда Пирс совсем уж разошелся, Обри взглянул на него – без злости, но с таким беспристрастным презрением, что обвинитель сбился с мысли, перехватив его взгляд при попытке заявить, будто воины необязательно столь же хорошие граждане, как торговцы. В это время какой-то моряк воскликнул "Ну ты и чертов педераст", и его вывели. Не знаю, специально ли клерк Пирса его подсунул, дабы показать, какой моряки паршивый, неуравновешенный народ, но эффект на присяжных он возымел. Тем временем Пирс ушел от скользкой темы и переключился на обычные банальности об опасных целях и связях радикалов – анархия, церковь и так далее, а потом – на невероятно подробный и сложный рассказ о делах на Бирже после прибытия Обри в Лондон. Еще раз Обри проявил какие-то эмоции, когда брокер его отца, выступивший свидетелем обвинения, поклялся, что Обри дал понять: грядет мир, может, и немногословно, но довольно ясно. Капитан выглядел действительно опасным, и его глаза сверкали, когда я поджаривал того типа на перекрестном допросе, но во время длинных-предлинных речей других юристов, постоянно прерываемых судей, он будто бы в море уставился. Не то чтобы я много на него смотрел – проклятый грипп усиливался, и приходилось тратить все силы просто на то, чтобы сосредоточиться на текущих вопросах. Уже давно зажгли лампы, их сияние меня так слепило, что я собственные записи едва мог разобрать, а от запаха тошнило. А свидетели обвинения все шли и шли. Перекрестный допрос я вел плохо, пропуская несоответствия, путая числа и упуская возможности. Подобные вещи нужно делать ударом на лету, знаете ли. Защитники других обвиняемых справлялись не лучше, а Пирс гарцевал, свежий как с утра, с мелочными личными ухмылками. Все шло в его пользу, и это стимулировало.
– Глотнете сиропа? Вы ужасно хрипите
– Будьте так добры. На процессе было еще хуже. – Бедняга Лоуренс некоторое время часто, по-собачьи, дышал, а потом продолжил: – Но даже у Пирса свидетели кончились, он закрыл свою папку, и мы начали шарить в поисках своих бумаг. Начали в девять утра, а уже пробило полдесятого ночи, даже и речи не было о продолжении. Но сквозь приступ чихания я услышал, что старый дьявол требует продолжать. "Хотел бы услышать начало вашего выступления, – заговорил он, – и приступить к делам обвиняемых, если возможно: некоторые джентльмены, выступающие как свидетели, не могут без огромных неудобств для общества присутствовать завтра". Полная чушь, и мы выразили протест. Защитник Каммингса, Маул, заявил, что очень тяжело заслушивать дела обвиняемых так поздно, а потом дать Пирсу возможность отвечать на свежую голову – мы были вынуждены вызвать нескольких свидетелей, так что он снова получит право голоса и последнее слово перед заключительной речью.
– Я считал, что в таких делах есть строгие правила.
– На арене тоже были правила. Каждому гладиатору давали меч, но если предстояло драться с Калигулой, то меч оказывался свинцовым. А судья – император на своем процессе. Заставил нас продолжать. Помню, как слушал Маула – начал он неплохо, но потом бормотал и повторялся, да еще и путался в цифрах. Пока слушал, я думал, что скажу на две трети спящим и целиком чувствующим отвращение к делу присяжным. За Маулом последовал Петти по двум другим обвиняемым. Говорил он еще хуже и дольше: Квинборо большую часть дремал. Когда я встал, но нет, не буду – слишком болезненно. Пытался взывать к разуму – не помогло, пытался вызвать к чувствам, к победам, ранам, репутации – не помогло. Я почти охрип и едва ли мог последовательно мыслить. Упор сделал на том, что Обри не продавал на подъеме рынка в отличие от других и закончил совершенно искренне: "Самым болезненным моментом в моей жизни станет тот, если я сегодня обнаружу, что лавровый венок, возложенный полной опасности и почета жизнью, окажется сорван вашим приговором". Но и это не помогло – немногие бодрствовавшие присяжные пялились на меня, как треска на столе. Когда я сел, разрушив дело, часы показывали три утра. Мы заседали восемнадцать часов, и в конце концов Квинборо объявил заседание закрытым без заслушивания наших свидетелей.
– Восемнадцать часов. Иисус, Мария и Иосиф!
– Да, а утром в десять мы снова были там. Чувствовал я себя так, что едва мог ковылять или хрипеть. Свидетели защиты много времени не отняли. Мои предоставили только блестящий послужной список Обри, который и не оспаривался. Хотя лорд Мелвилл говорил уверенно, его слова слабо подействовали на присяжных – мало кто из них знает, кто такой Первый лорд. Не нужно вообще их было вызывать – когда наши свидетели закончили свое выступление, Пирс взял ответное слово, и ему противопоставить было уже нечего. Хорошее ответное слово: он понимал присяжных, уже в общем-то проснувшихся и открытых для простых, повторяющихся аргументов. Вначале он в клочья разорвал наши речи – это оказалось нетрудно, а потом напирал на свои тезисы: нужда Обри в деньгах, внезапно открывшаяся возможность, сделки сразу по прибытии в Лондон, запустившие в оборот миллионы и затронувшие всех присутствующих, и конечно, очевидное признание вины сбежавшими обвиняемыми. Потом лорд Квинборо подытожил результаты – это заняло три часа.
– Это судья с бородавкой на лице, которого я утром видел в ратуше?
– Да
– Он вообще разумный человек?
– Когда-то был им. Редко становятся судьями без достаточного ума. Но, как и многие другие, на своей должности он поглупел, стал тупым, своевольным, заносчивым и невыносимо самовлюбленным. На этот раз он приложил экстраординарные усилия, призвав все свои способности – он же громогласный тори, шанс разгромить радикалов для него сладкий нектар. Пусть он увяз в невыносимых банальностях и повторах, но целей своих добился.
Еще один приступ кашля, чихания и общей слабости овладел Лоуренсом. По его завершении Стивен устроил адвоката на взбитых подушках, и последний едва слышно прошептал:
– Не буду вдаваться в детали, прочтете протокол. Но в отношении Обри это был самый печальный итог, какой я когда-либо слышал. Квинборо счел всех обвиняемых виновными, засунул Обри в общую кучу, пропустил все аргументы в его пользу или лишь слегка затронул их с очевидным скепсисом и подчеркнул каждую неблагоприятную деталь.
Он практически приказал присяжным вынести обвинительный приговор. Когда они удалились, я написал Обри записку, посоветовав готовиться к худшему. Он кивнул – полностью держал себя в руках, угрюмый, но не потрясенный или растерянный. Его не потрясло, и когда присяжные, вернувшись где-то час спустя, вынесли вердикт "Виновен". Он пожал мне руку и поблагодарил за усилия. В ответ я едва ли выдавил хоть слово. Увижу его снова на оглашении приговора двадцатого числа.
– И каково же будет наказание, как думаете?
– Надеюсь, искренне надеюсь, что всего лишь штраф.
Глава девятая
Сквозь морось едва лишь начал пробиваться свет утра, а свечная фабрика неподалеку уже начала выбрасывать в воздух одуряющую вонь. Промокшая толпа жен, детей, друзей и слуг скопилась у ворот Маршалси.
За несколько минут до открытия пришла София Обри, ступая по грязи башмаками с толстой деревянной подошвой.
– Стивен, вот ты где! Как я рада тебя видеть! Но как ты рано, и какой мокрый, – уставилась она на доктора. – Надень же шляпу! Не хватает только голову намочить вдобавок, храни Господь. Встань под моим зонтом и возьми меня под руку.
– Я особенно хотел увидеть тебя до того, как ты пойдешь к Джеку. Но в спешке ошибся часом. Никогда не могу точно определить, который час.
Ворота с обычным скрипом распахнулись внутрь. Люди следовали привычными путями, но долговая сторона открывалась на полчаса раньше остальных, и Стивен повел Софию в кофейню, где они устроились в пустынном углу.
– Ты выглядишь довольно усталым и мокрым. Дай мне пальто, Стивен. – Она повесила его на спинку скамьи просушиться. – Боюсь, дорогой, ты не слышал никаких хороших новостей. – И, не дождавшись ответа, попросила: – Пожалуйста, кофе, горячий и очень крепкий, миссис Годби, пару булочек и два яйца всмятку для джентльмена.
– Именно. Мне пришлось путешествовать без остановок в надежде, что эти тяжкие труды заслужат одобряющее слово. Действительно, один серьезный человек намекнул, что тюремного заключения можно будет избежать. Но все остальное мрачно. Лоуренс мне объяснил, что новый процесс невозможен: поскольку все так называемые заговорщики включены в приговор и признаны виновными, апелляцию должны тоже подавать все. Все или никто. Ввели новое правило.
– Как же я ненавижу юристов! – воскликнула София с мрачнеющим взглядом.
– Вот и всё с апелляцией. Что же до приговора, мне говорят все, к кому я обращался, что "они не могут изменить ход правосудия".
– К черту правосудие, – ругнулась София с интонациями кузины Дианы.
– И хотя именно этого я от них и добивался, больше: я пытался сломать обычай – в смысле предотвратить исключение Джека из списков флота. Если офицер виновен, точнее признан виновным в позорном преступлении, его имя автоматически вычеркивается. Это не закон, а обычай. Сила его такова, что, как принц Уильям заверил меня совершенно честно и со слезами на глазах, ни он, ни Первый лорд ничего поменять не может. Власти хватит только у короля, или в данном случае у регента. Он в Шотландии, да и в любом случае, я ему известен лишь как друг его брата – а они сейчас не ладят. Так что я отправился в Брайтон повидаться с его женой.
– С женой, Стивен?
– Она известна как миссис Фицгерберт.
– Разве они женаты? Я думала, она... она... католичка.
– Конечно, они женаты. У нее есть письмо от Папы с подтверждением того, что церемония имеет силу и что она его законная жена. Чарльз Уэлд мне показывал этот документ. Я хорошо с ним знаком, он двоюродный брат ее первого мужа, священник из Испании. Приняла она меня очень тепло, но только потрясла головой: сейчас влияния у нее почти не осталось, да и в любом случае она сомневается, можно ли что-то сделать. Она все равно посоветовала мне повидать леди Хертфорд. Этим я и собираюсь заняться. Послушай, София, апелляция к регенту – дело небыстрое, как я выяснил, если из этого вообще что-нибудь выйдет. Тем временем "Сюрприз" выкуплен. Планируется, что он станет частным военным кораблем. Сейчас он в Шелмерстоне под командованием Тома Пуллингса. Он сообщает, что отличные моряки, многие из них старые знакомые, десятками готовы записаться в экипаж, если Джек примет командование. Если он согласится, мы можем отплыть, как только все закончится, особенно если обойдется без тюрьмы. Заставь его согласиться, дорогая.
– А почему ты не спросил его сам, Стивен? Почему не рассказал?
– Ну, – замялся он, уставившись на яйца, – в первую очередь, не было времени. Я же уезжал. И в целом мне неловко, видишь ли. Роль deus ex machina [48] совершенно не по мне. У тебя это лучше выйдет. Если Джек начнет напирать, объясни, что никаких обязательств у него передо мной нет: один предоставляет средства, другой – навыки. Я не проведу корабль даже по луже и не смогу атаковать даже лодку. И, разумеется, я никогда не выйду в море с другим капитаном. Пожалуйста, скажи ему, что я надеюсь заглянуть вечером, чтобы услышать его согласие. А сейчас мне пора, с Божьей помощью. Запомни: нельзя говорить «приватир» или «корсар», только «капер» или «частный военный корабль».
Стивен заметил, как из дверей дома сэра Джозефа на Шефердс-маркет вышел полковник Уоррен, сел в осевшую под его весом двуколку и уехал. Полковник стал новым представителем Конной гвардии в Комитете – необычно полный сил, активный, умный человек.
Но Стивен не хотел попадать ему на заметку и поэтому несколько минут прогуливался. Когда он все же позвонил в дверь, то обнаружил своего друга чрезвычайно угрюмым.
– Такими темпами, – поделился сэр Джозеф, – я скоро буду подозревать лорда Ливерпуля и половину кабинета министров в государственной измене. Есть совершенно необъяснимые противоречия... Сам Цербер сошел бы с ума... Хотелось бы мне, чтобы это дело разрешилось хотя бы вполовину так просто, как ваше. – Он открыл ящик стола. – Вот ваши каперские патенты против Франции, Голландии, Итальянской и Лигурийской республик, Соединенных Штатов Америки, Папенбурга и еще полдюжины сверху. Они вас ждут еще со среды.
– Да благословит вас Господь, дорогой Блейн! Я безмерно благодарен. Собирался заглянуть в среду, но Лондон я проезжал в два часа ночи по пути в городок Бери. Пришлось повидать всех важных людей в королевстве, которые хоть сколь-нибудь хорошо ко мне относятся.
– Если вы ездили в интересах Обри, а это без сомнения так, то могли бы сэкономить деньги на найм экипажа. В этой стране нельзя больше подкупать судей или провоцировать их на подкуп, или убеждать, а тем более им приказывать. Есть одно-единственное исключение, о котором я вам уже рассказывал: если судья одновременно еще и член кабинета министров, как в случае с лордом Квинборо, он по определению должен прислушиваться к политическим пожеланиям коллег. Ваше имя уже озвучено как идеальное для полностью неофициальных контактов с чилийцами и возможно с перуанцами, на которые руководство возлагает очень большие надежды. Подчеркивалось, что вы свободно говорите по-испански, что вы проверенный сотрудник разведки на идеально подходящем корабле с идеально подходящим предлогом для присутствия в тех водах. Вы, как католик, будете иметь дело с католиками, и многие из них тоже ирландцы или наполовину ирландцы, как, например, младший О'Хиггинс. Эти качества, вместе с вашим значительным личным богатством, сыграли решающую роль. Закрытое собрание пришло в восторг и потирало свои коллективные руки. Но некий джентльмен заметил, что, несмотря на все ваши добродетели, вы ни за что не отправитесь в экспедицию, если кораблем не будет командовать Обри. Поскольку это дело важное, думаю, о тюремном заключении можете не беспокоиться.
Сэр Джозеф посмотрел на часы и уточнил:
– Если вы хотите присутствовать на оглашении приговора, то нужно поспешить.
– Не хочу. Мне кажется, что зеваки в таких делах неуместны. Но я позволил себе вольность попросить прислать сюда сообщение.
– Отлично. Но я боюсь, что приговор вас ошеломит. Квинборо, может, и не отправит его в тюрьму, но выплеснет свой яд каким-нибудь другим путем. Очень зловредное дело, знаете ли. Остальных освободили под обязательство явки, а Обри один сидит в тюрьме. Конечно, здесь есть политическая подоплека, уничтожение радикалов. С теми, чьи политические страсти направлены в эту сторону, всё ясно. Но налицо и какой-то скрытый злой умысел – вся эта ненависть против вашего друга...
– Прошу прощения, сэр, – прервала их миссис Бэрлоу, – записка доктору Мэтьюрину.
– Прошу, прочтите, – попросил сэр Джозеф.
– Позорный столб, – жестко и холодно прочитал Стивен, – штраф и позорный столб. Штраф две с половиной тысячи фунтов, и час (между полуднем и двумя часами) у позорного столба напротив Биржи в Сити.
– Этого-то я и опасался, – произнес Блейн после долгого молчания. – Скажите, Мэтьюрин, вы когда-нибудь видели, как это происходит в Англии?
– Не доводилось.
– Дельце иногда может быть весьма кровавым. Титуса Оутса чуть не забили до смерти, а многих покалечили. Однажды я видел, как человеку камнем выбили глаз. Поскольку в этом деле имеется личная злоба некоторых персон, я бы посоветовал нанять парочку охранников. Пратт знает, где таких найти, даже сможет нанять их для вас.
– Немедленно пошлю за ним, благодарю за предупреждение, Блейн. А скажите, что вы думаете о леди Хертфорд?
– С какой стороны? Физической, моральной, социальной?
– С точки зрения воспрепятствования тому, чтобы имя Джека Обри вычеркнули из капитанского списка. Миссис Фицгерберт посоветовала мне обратиться к ней.
– Из капитанского списка вычеркнут обязательно. Это незыблемое правило. Другой вопрос – восстановление в нем. Такое уже случалось, даже с сохранением старшинства, когда офицеров увольняли со службы за дуэли и тому подобное, а иногда и за поддельные судовые роли, хотя такое дело, как у Обри, потребует долгого времени и немало влияния. Но в этом случае... Вы знакомы с этой леди?
– Шапочно. Но я понимаю, что сейчас она крутит регентом, как хочет, а Эндрю Рэй с ней в хороших отношениях. Мне пришло в голову, что, будучи должным образом представленным и преподнеся достойный подарок, возможно, я смогу убедить её хотя бы начать протаптывать дорожку в королевской голове.
– Это может сработать. Но сейчас королевский ум в Шотландии, являет свою королевскую особу в юбчонке до колена, цветастых чулках, берете и завернувшись в плед. Сомневаюсь, что леди Хертфорд сейчас с ним. Я могу уточнить, если вы хотите.
– Очень любезно с вашей стороны. А я пока нанесу визит на Гросвенор-стрит по пути в Маршалси.
– Вы, конечно же, понимаете, что, попав между такой гнусной женщиной и хитрым хлыщем типа Рэя, вы, скорее всего, потеряете как подарок, так и свое время.
– Разумеется. Доброго вам дня, дорогой Блейн.
Когда Стивен нанес визит на Гросвенор-стрит, Эндрю дома не оказалось, но была миссис Рэй – она услышала, как Мэтьюрин назвался, бегом спустилась по лестнице и схватила его за руки. Обычно она выглядела простоватой, полной и чернявой, но сейчас выглядела почти хорошенькой: лицо разрумянилось, а глаза сверкали от негодования.
Она уже слышала новости.
– Как же это несправедливо! Как гнусно! – вскричала Фанни, – Морского офицера к позорному столбу – это немыслимо. А он такой храбрый, заслуженный, привлекательный. Пройдите в мою комнату.
Она провела его в небольшой будуар, весь увешанный картинами с изображением кораблей: некоторыми командовал ее отец, но, по большей части, кораблями, которыми командовал капитан Обри, во времена, когда Баббингтон служил под его началом.
– А еще он такой высокий. И всегда по-доброму ко мне относился, когда я еще была неловким и пухлым подростком, хотя мой отец временами с ним плохо обходился. Чарльз высокого о нем мнения – капитан Баббингтон, я имею в виду – просто боготворит. Доктор Мэтьюрин, – обратилась она немного другим тоном и с заговорщицким видом, – Чарльз очень ценит ваш совет, я так рада. Он прибыл в Даунс прошлой ночью. – Затем она вернулась к Обри: – Только подумать о его бедняжке жене, стоять там, будучи не в силах ему помочь, пока мужа побивают камнями – это ужасно, ужасно. Весь этот позор, крики, насмешки могут его прикончить.
