Текст книги "Оборотная сторона медали (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Глава третья
Если бы не возможность встретиться с французским или американским шлюпом, корветом или фрегатом, или хотя бы с приватиром, последняя часть плавания была бы совсем печальной, поскольку действительно могла стать последней и привести «Сюрприз» прямо на верфь для разборки. Офицеры и матросы, исключительно дружная команда, могли абсолютно правдиво утверждать, что при должном обращении он все еще оставался одним из самых быстрых фрегатов флота, его набор был примечательно прочным, и он был крепким, а вдобавок еще и счастливым и способным держаться круто к ветру кораблем; но факты оставались фактами: со времен его постройки в 1780-е фрегаты стали значительно крупнее и на них стали ставить гораздо более тяжелые орудия.
"Сюрприз" устарел, и тягаться с современными "американцами" мог не лучше, чем атаковать линейный корабль. В строю еще оставалось несколько французских фрегатов, с которыми он мог вступить в бой на равных, но они редко выходили в море, так что единственный реальный шанс на сражение (если брать в расчет только национальные флоты) оставался лишь со шлюпом или корветом. Чести в такой победе нет, только позор в случае неудачи, и "Сюрприз" возлагал надежды в основном на приватиров, сильно мешающих британской (и даже нейтральной) торговле между Старым и Новым светом – а в первую очередь на печально известный "Спартан".
Конечно, бессмертной славы в бою даже с необычно тяжелым и мощным приватиром не заработать, но это было бы похвальным деянием, вполне похвальным; и, за отсутствием более выдающегося оппонента, стало бы достойным завершением плавания.
Помимо того, хотя никакой военный корабль, государственный или частный, не мог сравниться с жирным купцом в части тривиальной материальной выгоды, "Спартан" был вовсе не столь уж незначительным призом: необыкновенно быстрый, недавно построенный на отличной верфи, и, если удастся не слишком сильно повредить его при захвате, Адмиралтейство наверняка захочет выкупить его; опять-таки, есть еще и награда за экипаж – по пять фунтов за голову, а про "Спартан" говорили, что его команда весьма многочисленна.
Поэтому высматривали его с еще большим рвением чем обычно; несмотря на то, что многие моряки думали, будто удача покинула корабль. Ну а если не корабль, так капитана, что в принципе равнозначно. Убеждение это укоренилось сильнее всего среди тех, кто раньше ходил на китобоях или на рыболовный промысел, поскольку они привыкли наблюдать, как два шкипера с одинаковым опытом, рыбача в одних водах одинаковыми снастями, возвращаются домой кто с полными трюмами, а кто – с пустыми.
Все дело в удаче, качестве или скорее даже неком свойстве, иногда она направляет человека в одну сторону, к хорошему или плохому, а иногда кидает туда-сюда как прилив, то выше, то ниже, не подчиняясь никаким доступным обычному человеку законам. Китобои верили в это сильнее прочих, но не обошли эти суеверия и остальных, включая и тех, кто прослужил на фрегате дольше всего и сильнее всего привязался к капитану – костяк команды боевого корабля с самого начала. Догмы разнились, были и важные отличия в деталях этого суеверия, но в целом удача и неудача считались почти или вообще не связанными с доблестью и пороком, доброжелательностью или ее отсутствием.
Удача не приходила и с опытом. Ее считали вольным даром, подобно девичьей красоте, не зависящей от воли ее обладательницы; но как красоту можно испортить завитыми волосами и тому подобным, так и неудачу, несомненно, можно навлечь определенным поведением, таким как необузданная гордость, хвастовство успехами или нечестивое пренебрежение обычаями. Священник на борту, например, приносил несчастье, а тут как раз присутствовал мистер Мартин.
Преподобный Мартин был хорошим, добрым, благовоспитанным, совсем не горделивым джентльменом, он не возражал против того, чтобы помочь доктору в лазарете или написать официальное письмо для матроса, или учить мальчишек читать; но он был священником, этого никто не станет отрицать. Ножи с белой рукоятью навлекали несчастье, как и кошки; но плавание началось и с тем, и с другим на борту. Но всё это, и даже еще большие оскорбления старых морских традиций ничтожны, совершенно ничтожны по сравнению с наличием на борту Ионы, и Иону взяли на борт в Гибралтаре в лице мистера Холлома, тридцатипятилетнего помощника штурмана.
Смерть Ионы вроде как должна была снять неудачу, но не тут-то было, ибо очевидное проклятие пало на корабль, когда Хорнер, старший канонир, вначале убил на Хуан-Фернандесе Холлома и миссис Хорнер за то, что те были любовниками, а несколько дней спустя у берегов Чили и сам повесился в своей каюте. Кто-то верил, что проклятие исчезло, когда канонира отправили за борт зашитым в гамак с двумя ядрами в ногах, некоторые – нет. На возражение о том, что "Сюрприз" вернул несколько ранее захваченных кораблей, Плейс, самый старший и наиболее уважаемый из пророков "проклятия", отвечал, что так-то оно так, но возврат захваченного – это хорошо, но не настолько, как, скажем, призы, да и в любом случае проделано это под командованием адмирала Пелью, и тем самым несчастливая посудина и ее несчастливый капитан стали на восемь тысяч долларов беднее. Восемь тысяч проклятых долларов! Разум с трудом мог представить такую груду денег.
И если это не проклятие, то Джозеф Плейс хотел бы знать, как в таком случае выглядит проклятье. Опять-таки, доктор, которого никто не мог обвинить в том, что он хоть раз сделал неверное движение скальпелем, пилой или трепанационным ножом – в этот момент Плейс постучал по черепу в том месте, где расплющенная трехшиллинговая монета прикрывала аккуратное отверстие, проделанное Стивеном во время плавания на край земли, – почти наверняка потерял своего последнего пациента, хирурга "Неудержимого", что стало не только причиной сильного огорчения, но и было явным свидетельством проклятия; а если кто-то хотел доказательств, так им всего-то нужно взглянуть чуть дальше в сторону кормы. Что еще, как не страшное проклятие, могло заставить капитанский "промах" заглянуть в Эшгроу-коттедж, когда там присутствовала хозяйка и, возможно, еще и мамаша Вильямс?
Большая часть болтовни по поводу удачи и того, что фрегат ее лишился, была безадресной, матросы озвучивали свое мнение на камбузе во время первой или ночной вахты или же на марсах, или же шепотом на баке, пока чинили одежду. Но в основном об этом говорили именно те, кто служил с Джеком с первых его назначений и следовал за ним и на суше во времена перемирия, и когда он не имел корабля под началом.
Во времена зажиточной холостяцкой жизни Джек Обри и Стивен Мэтьюрин обеспечивали Мелбери-лодж прислугой исключительно из числа матросов, да и после женитьбы Джека его стюард Бережёный Киллик, старшина-рулевой его шлюпки Баррет Бонден, кузен Бондена Джозеф Плейс и пара-тройка других моряков последовали за Обри. Они точно знали, что такое Эшгроу-коттедж, поскольку драили там полы, красили деревянные части и начищали медяшку, будто на корабле. И, конечно, они знали всю семью, от тещи капитана миссис Вильямс до самого младшего из детей – Джорджа. Но в этом смысле Эшгроу-коттедж для них всех, как и для самого Джека, был равнозначен Софи Обри.
Она всем пришлась по душе, мало того, внушала матросам чуть ли не религиозное благоговение. София и в самом деле была по-настоящему почтенной, доброй и красивой, но, поскольку никто из них ни разу в жизни близко не сталкивался с женщинами одновременно милыми и почтенными, превозносили они ее, пожалуй, даже больше, чем стоило бы: в их чувствах было нечто пугающее. Но знали они и то, что София – дочь своей матери (как бы неправдоподобно это ни выглядело), а миссис Вильямс – низкая, полная, темноволосая, румяная и вспыльчивая женщина была сущей мегерой из числа тех, которые делают добродетель всецело непривлекательной.
Подозрения в растрате, странная отлучка или же воображаемое неуважение к ее персоне могли повысить громкость ее голоса до уровня, как будто предельного для женщины; но это оказывалось заблуждением, поскольку если ее внимание привлекала мужская или женская неверность, границы эти оставались далеко позади, словно тихое журчание отдаленного ручейка. По правде говоря, София никогда не ругалась, не кричала, не бушевала – никаких бранных слов, никакого хлопанья дверьми, никаких заверений в вечном проклятии – но в этом вопросе (хотя только в этом) она была дочерью своей матери. Она бы никогда и ни при каких обстоятельствах не стала бы иметь дела с незаконными детьми. Возможно, внебрачные дети и были в порядке вещей, но не для миссис Обри.
– Да, – сокрушался Бонден, – это, Господом клянусь, весьма неудачное дельце. Она бы не обозналась, увидев эту фигуру, пусть он и темнокожий. Прямо насмешка судьбы. Вот думаешь, можно сходить налево, всего лишь разочек, а последствия тебе двадцать лет спустя швырнут прямо в лицо. Чертовское невезение. Но это не значит, что на корабль пало проклятие. Нет. Это только значит, что от капитана на мгновение отвернулась удача.
– Можешь нести любую чушь, Баррет Бонден, – ответил Плейс, – но я старше тебя, и я говорю, что на посудине висит то, что мы зовем...
– Полегче, Джо, – прервал его Киллик, – не накликай, сам же знаешь.
– Что? – переспросил глуховатый Плейс.
– Не накликай, Джо, – повторил Киллик, прикладывая палец к губам.
– А, – сказал Плейс, успокаиваясь, – это точно, старина.
Но хотя Плейс и некоторые близкие ему по духу моряки прочно укрепились в ожидании худшего, а все знали, что призрак канонира скрывается где-то в кильватерной струе фрегата, большинство этому настроению не поддалось. Они совмещали несовместимое, наверное, даже легче, чем сухопутные, и находясь на корабле, который не ждало ничего хорошего, рьяно высматривали следующую жертву, следующий успех.
Рьяно и радостно: пусть они, как отметил Плейс, оказались на восемь тысяч долларов беднее из-за адмиральской доли в последнем возвращенном китобое, еще оставались ранее захваченные суда, не затронутые этой гнусной двенадцатой долей адмирала, да и, в конце концов, оставались одиннадцать двенадцатых от последней добычи. Так что даже с учетом громадных процентов поверенному и прочих юридических расходов, каждый рядовой моряк (как было посчитано), должен получить пятьдесят три фунта тринадцать шиллингов и восемь пенсов, а умелый моряк (а почти все матросы-"сюрпризовцы" числились таковыми) – в полтора раза больше. Чарующая сумма. Это, конечно, не мешало им страстно желать еще больше, гораздо больше: по большей части они мечтали накопить достаточно денег, чтобы открыть свою таверну, но на практике редко кто не хотел увидеть хотя бы еще долларов десять или около того на барабане якорного шпиля, чтобы завалиться в пивнушку, если они пристанут в Фаяле или где-нибудь еще на Азорах.
Но Азорские острова находились где-то далеко впереди. А учитывая странно не соответствующий сезону и постоянно меняющий направление слабый ветер, перемежающийся штилем, который встретил "Сюрприз" в нескольких днях хода от Бриджтауна, они никогда туда не доберутся. Потому что первый раз в своей морской карьере капитан Обри не попытался действовать вопреки законам природы: при слабом ветре он, конечно, поднимал впечатляющие пирамиды парусов, от трюмселей до лиселей, но не смачивал их водой из помпы и ведер, дабы выиграть несколько ярдов в час, не спускал он и шлюпки, дабы тянуть корабль на буксире в мертвый штиль.
Фрегат неторопливо продвигался курсом норд-ост, ну или так близко к нему, как позволял ветер, и капитан вышагивал по квартердеку, туда-сюда, туда-сюда, семнадцать шагов от шканечного среза до гакаборта и обратно, почти сто поворотов на милю. Туда-сюда, мимо куриных клеток, штурвала и задумчивой козы Аспазии, которая возлежала на этой палубе и в лютый мороз, и в бешеный ветер, а теперь нежилась на солнышке, закрыв глаза и кивая бородой. Иногда он прогуливался от Портсмута до Эшгроу-коттеджа, представляя себе белую дорогу, поля и леса; но гораздо чаще с тревогой размышлял о своих запутанных делах, юридических и финансовых, и о возможных переменах в отношении Софи к нему после ее встречи с Сэмом.
Что до правовых вопросов, мало было смысла гадать до тех пор, пока он не повидается с адвокатами; без вестей из дома у него не больше оснований для определенного вывода, чем в начале плавания. А что касается финансов, призы должны принести ему порядка десяти тысяч фунтов, за что он был до глубины души благодарен. Этого даже и близко не хватит, чтобы расплатиться по долгам, если все сложится не лучшим образом, но эта сумма оставляла пространство, достаточно пространства для маневра.
А что касается Софи, то в более оптимистичные дни Джек успокаивал себя тем, что у нее нет ни малейшей причины негодовать; в те далекие времена он ее еще не встретил, тем более не давал обета верности. Так что у нее нет прав жаловаться. Эти тревожные размышления о Софи всегда вырастали из мыслей об обязательствах и законах, ну, если только они им не предшествовали. Джек не только питал искреннюю привязанность к жене, но и, как его товарищи по плаванию, находил всецело добродетельную женщину пугающей. Насколько пугающей, можно было вычислить, исходя из количества повторений тезиса о полном отсутствии повода для жалоб, сопровождаемого иногда словами: "Может быть, он ей даже понравился". Ну, а что до миссис Вильямс, то если она заверещит, он просто попросит ее никогда больше не возвращаться к этой теме. Он поговорит с ней очень решительно, как с нарушителем дисциплины, иначе не видать покоя этому дому.
Но эти золотые, практически безветренные дни проходили не только в тревожных мыслях, вовсе нет. Порой утром корабль лежал, отражаясь в неподвижном зеркале моря, с обвисшими, отяжелевшими от росы парусами, и Обри нырял с релинга, разбивая это отражение, уплывая от нескончаемого гвалта двух сотен людей, исполняющих свои обязанности или же завтракающих.
Джек дрейфовал среди бесконечности чистого моря с одной стороны и полушария небесного свода над ним, уже заполненного светом, а потом солнце поднималось с восточного края, быстро окрашивая паруса бриллиантово-белым, меняя цвет моря на еще один безымянный оттенок синего и наполняя сердце Джека радостью.
Но не только это доставляло ему удовольствие. Хотя Саргассово море в этом году осталось заметно восточнее, чем обычно, они очень медленно пересекли его западную оконечность чуть к северу от линии тропиков, и было приятно наблюдать за Стивеном и Мартином, рыскающими среди ковра водорослей и их обитателей, пока бесконечно терпеливый Бонден медленно возил их на ялике. Еще приятнее было видеть их сияющие лица, когда они поднимались на борт, сжимая свои невероятные находки.
Обри был доволен и юными джентльменами. Обстоятельства заставили его, по большей части против воли, принять на борт не много ни мало – шестерых птенцов, часть из которых попала в первое плавание, и не было от них никакого прока. Но он всегда был добросовестным капитаном, и поскольку все юнцы – сыновья морских офицеров, Джек решил сделать для них все возможное, и взял на борт учителя, по совместительству капеллана, который сможет научить их латыни и греческому.
Обри изрядно пострадал из-за собственной необразованности и желал, чтобы мальчишки выросли грамотными и понимали разницу между абсолютным причастным оборотом и пролативным инфинитивом столь же ясно, как разницу между кораблем и бригом. Усилия мистера Мартина он поддерживал собственными методами, иногда привязывая нерадивых к пушке с голым задом, но гораздо чаще – приглашая на роскошные завтраки в своей каюте или посылая им пудинги на сале. Результаты, возможно, были далеко не теми, на которые он надеялся, поскольку приоритет отдавался мореходной практике, и обычно весьма требовательно, да и маловероятно, что из мичманской берлоги ЕВК "Сюрприз" изумленному миру явится Бентли или Порсон [6].
Тем не менее, Джек мог искренне поклясться, что на фрегате наиболее подготовленные мичманы во всем флоте. Обычно во время ночной вахты он выходил на палубу и приглашал вахтенного мичмана присоединиться к его прогулке, желая одновременно услышать от него склонение латинского существительного или спряжение греческого глагола.
"Они вполне пристойные юнцы, – рассуждал Обри. – Достаточно хорошо знают основы навигации и обладают сносными навыками мореходного дела, особенно Кэлэми и Вильямсон, тертые калачи. А со всем этим греческим и латынью их дома-то едва узнают". Несомненно, так оно и было, поскольку помимо латыни и греческого мичманы многое узнали о природе высоких южных широт, жестоком холоде, скудном рационе и первых стадиях цинги. В процессе обучения Бойл сломал три ребра. Кэлэми облысел, и хотя волосы начали отрастать, смотрелось это не слишком красиво. Вильямсон потерял пару пальцев на ногах и кончики обоих ушей из-за обморожения. Говард, похоже, навсегда перестал расти, а недостаток зубов придавал ему старческий вид, в то же время Блэкни и Вебер внезапно расти начали – сплошная неуклюжесть, колени, запястья и ломающиеся голоса.
Познакомились они и с насильственной смертью, супружеской изменой и самоубийством, но знания эти не подавили их. Они остались обычными весельчаками, склонными носиться по верхним снастям как игривые макаки, валяться допоздна в постели поутру и пренебрегать своими обязанностями при малейшем намеке на возможность позабавиться.
Еще одну причину для удовлетворения можно было найти в кладовых фрегата, столь щедро заполненных в Бриджтауне по прямому и настоятельному приказу адмирала. Прежде капитану, боцману и плотнику приходилось тщательно рассчитывать использование каждой сажени каната или пары досок, так что душа пела, когда можно пройти мимо тюков, бухт и бочек, пахнущих дегтем, краской, новыми веревками и парусиной, свежераспиленным деревом. Обри также пополнил собственные запасы, и теперь можно было вернуться к череде обедов, приглашая офицеров к себе, со вкусом и в лучших традициях. Джеку нравились все его офицеры, и он чтил традиции службы.
Главной причиной удовлетворенности служил, конечно же, его корабль. Казалось, будто он никогда не шел так плавно и экипаж никогда раньше не работал так хорошо и усердно. Обри знал, что это почти наверняка последняя часть последнего плавания, но к знанию этому он давно уже привык, и оно терзало сердце уже не так яростно, всегда где-то на заднем плане, так что сейчас Джек особенно отмечал совершенство "Сюрприза" и каждый проведенный на его борту день.
Каждый день обладал собственным характером, а по-другому и не могло быть в море, но в начале этого тихого плавания, пока фрегат не поймал весты, они походили один на другой. Извечная череда: уборка верхней палубы рано поутру, откачка воды, сворачивание гамаков, сбор матросов к завтраку, уборка главной палубы, сбор на разные утренние дела, торжественное определение местоположения в полдень, сбор матросов к обеду, выдача грога, барабанная дробь сбора к обеду кают-компании, послеполуденные занятия, сбор матросов к ужину, снова грог, команды "все по местам" с громыхающими орудиями, ревущими и сверкающими в сумерках, – извечная череда, отмечаемая склянками, была так быстро и твердо восстановлена, что казалось, будто она никогда не нарушится.
Тот род плавания, к которому все привыкли, и раз база снабжения в Бриджтауне исполнила свои обязанности, то и диета осталась привычной. Не подавали больше сосисок из дельфина, смущавших разум и сбивавших календарь, не было больше и недокопченых пингвинов. Их сменила регулярная и естественная последовательность соленой свинины, сушеного гороха, соленой говядины, снова сушеного гороха и снова соленой свинины, так что дни, хоть и очень похожие, отличались запахом из котлов на камбузе.
Это тихое плавание под ясным небом к горизонту, все время держащемуся в пяти милях по курсу и никогда ближе, создавало приятную иллюзию бесконечности. Но в то же время все на борту, кроме гибралтарских лунатиков и одного собственного идиота по имени Генри, знали, что нет здесь никакого постоянства. В конце концов, уже готовили вымпел для списания, прекрасную шелковую ленту длиной во весь корабль и даже больше, который предстояло поднять в день списания фрегата, когда все его матросы, получив последнее жалование, из членов крепко слаженного сообщества станут одинокими индивидами.
С другой стороны, все были убеждены, что если корабль поставят на прикол или отправят на слом, то уйти он должен с шиком, и поэтому тратили большую часть своего времени, украшая его. "Сюрприз" здорово потрепало к югу от мыса Горн, и всего, что мистер Моуэт выжал из Бриджтауна и купил на собственные средства – лучшее сусальное золото и два горшка киновари, – едва ли бы хватило для того, чтобы привести корабль в идеальное состояние.
С учетом очень высоких стандартов "Сюрприза" и перфекционизма первого лейтенанта украшательство и изготовление вымпела оказались бы в любом случае трудными и требующими много времени задачами, но еще сильнее затягивались из-за палубного груза и боковых полотнищ, которым предназначалось придать кораблю вид торгового судна. Первый сделали из пустых бочек, их, в конце концов, можно разломать и пустить на дрова. Второе же – из длинных кусков холста, на которых нарисовали подобие орудийных портов. Их натянули по бортам фрегата, закрыв настоящие порты и создав неплохое впечатление фальшивости, особенно когда полотнища колебались от ветра.
Сюрпризовцы давно привыкли к методам своего капитана и наслаждались этой маскировкой. Было в ней нечто-то пиратское, что-то вроде "попался, который кусался!", и это радовало их души. И пусть "Спартан", приватир с большой автономностью плавания, вряд ли появится раньше, чем через несколько сотен миль, они работали не покладая рук над нарисованными крышками портов, проходя их краской снова и снова, чтобы сделать их слегка неправильными, чуть крупноватыми и недостоверными, дабы обладатель острого, хищного взора мог возгордиться, узрев обман, и сблизиться безо всяких сомнений.
Не возникло ни малейших возражений по поводу того, чтобы каждый вечер убирать палубный груз и очищать палубу от носа до кормы по команде “все по местам”.
У Джека это время дня было самым любимым, когда он больше всего гордился кораблем и экипажем. Он всегда искренне верил в мощь артиллерии, и, вложив все свое время, силу духа и запасы личного пороха, довел расчеты орудий практически до максимально возможного уровня совершенства.
В разные времена "Сюрприз" был вооружен по-разному. Одно время он не нес почти ничего кроме карронад – коротких, легких орудий, выстреливавших очень тяжелое ядро очень малым пороховым зарядом. С двадцатью четырьмя тридцатидвухфунтовками и восемью восемьнадцатифунтовками в бортовом залпе он выстреливал ни много ни мало – четыреста пятьдесят шесть фунтов, больше чем батарейная палуба линейного корабля. Но стрелять получалось не очень-то далеко и не очень-то точно. Так что, хотя карронады, "крушилки", как их называли, были невероятно эффективны в ближнем бою (до тех пор, пока они не опрокидывались или не поджигали собственный борт из-за короткого ствола), Джек не слишком высоко ценил их при плавании в открытом море.
В ближнем бою огню на уничтожение он предпочитал абордаж, а на дальней дистанции больше ценил ювелирную точность тщательно нацеленных и сокрушительных бортовых залпов. В настоящее время фрегат нес двадцать две двенадцатифунтовки на главной палубе и две красивые бронзовые длинноствольные девятифунтовки. Последние находились в частной собственности капитана Обри, подарок благодарного турка, их можно было установить как погонные орудия или, если позволит погода, вместо двух карронад на полубаке.
Имелись на "Сюрпризе" и шесть двадцатичетырехфунтовых карронад, но они отягощали корабль при сильном волнении и потому обычно хранились в трюме. В любом случае, Джек Обри любил именно пушки, настоящие орудия. С ними в его распоряжении был бортовой залп всего в сто сорок один фунт, но он очень хорошо знал, что даже английский центнер железа, ударив по кораблю в нужном месте, может страшно его покалечить. Как и приличное число других командиров – например, его друг Филипп Броук – Обри не сомневался в истинности высказывания Коллингвуда: "Если корабль может сделать три хорошо нацеленных бортовых залпа за пять минут, ни один враг не сможет ему противостоять".
Путем длительной, многотрудной и дорогостоящей тренировки Джек довел это время до трех залпов за три минуты десять секунд. Тренировка была дорогостоящей в самом очевидном смысле, поскольку в этом вопросе, как и во многих других, Адмиралтейство не находило общего языка с капитаном Обри, и инструкции позволяли ему затратить лишь жалкое количество пороха помимо использованного в бою. Все остальное приходилось покупать за свой счет, а по нынешним ценам бортовой залп стоил почти гинею.
Некоторое время после того, как последние саргассовы водоросли остались за кормой, вечерние упражнения состояли всего лишь из откатывания и накатывания орудий и имитации стрельбы. Но на четверг пришелся день рождения Софи, и её супруг намеревался отпраздновать его так, чтобы небесам стало жарко. Условия были почти идеальные: брамсельный ветер с зюйд-оста, легкое волнение, и Джек надеялся, что корабль побьет свой рекорд.
В этом, как и в большинстве рекордов, было что-то искусственное. Задолго до того, как барабан пробил сбор, матросы знали, что предстоит настоящая стрельба, поскольку слышали, как капитан приказывал первому лейтенанту подготовить плот с тремя бочками из-под говядины и красным флагом. И хотя в этом инсценированном бою ничего неожиданного не предполагалось, они отнеслись к нему очень серьёзно.
Например, расчёты бронзовых погонных орудий провели много свободных от вахты часов, обрабатывая молотками девятифунтовые ядра, чтобы удалить неровности – калибр метких длинноствольных орудий почти точно соответствовал диаметру ядер, которые приходилось полировать до хрустальной гладкости в целях ускорения перезарядки после выстрела.
Когда все приготовления закончились – забил барабан, маскировку удалили, корабль очистили от носа до кормы, убрав все переборки, палубы смочили и посыпали песком, увлажнили войлочные завесы над люками, где хранились боеприпасы, – весь экипаж занял боевые посты. Матросы орудийных расчётов, носившие косички (большинство на "Сюрпризе" придерживалось старых обычаев), подвязали их покороче, некоторые сняли рубашки, многие повязали на лоб шейные платки – от пота.
Они спокойно стояли, каждый на своём хорошо знакомом посту, каждый со своим особым инструментом – канатом, пробойником, губкой, рогом для пороха, пыжами, гандшпугами, ломом или пушечным ядром в руках. Лейтенанты – позади своих подразделений, мичманы – со своими орудийными расчётами. Все наблюдали за синим катером, тащившим плот подальше в море. Ветер тихо шумел в снастях, тут и там над палубой струйками поднимался дымок от тлеющих фитилей.
В наступившей тишине на палубе отчётливо слышны были слова Джека, обращённые к штурману.
– Мистер Аллен, приведите корабль к ветру на два румба. Мистер Кэлэми, спуститесь на нижнюю палубу и попросите у доктора часы.
"Сюрприз" повернул влево. Снова в поле зрения появился катер, отдавая буксир. Напряжение росло, и матросы плевали на руки или подтягивали штаны. Затем последователи ритуальные слова: "Тишина на палубе! Орудия освободить! Опустить стволы! Дульные пробки долой! Выкатить орудия!" Раздался грохот, и в это время восемнадцать тонн металла перемещались с максимально возможной скоростью. "Прицелиться! Огонь с носа по готовности!"
Мишень на сверкающей поверхности моря оказалась далеко за пределами прицельного огня карронад. Бонден, командир второго орудия, погонной пушки правого борта, присел над ней, прицеливаясь вдоль ствола. Угол возвышения был верный, но чтобы добиться совершенства, он легкими кивками головы отдал указания матросу с вагой с одной стороны и с гандшпугом – с другой. Они уперлись спинами в борт, дабы чуть подвинуть полторы тонны бронзы в ту или иную сторону.
Широкий носовой орудийный порт давал длинноствольной бронзовой пушке большой сектор обстрела, и Бонден уже целиком поймал мишень в прицел, но, как и капитан, он жаждал побить рекорд и не стал бы стрелять до тех пор, пока четвертое орудие справа от него, "Умышленное убийство", также не поймает мишень в прицел.
Задержав дыхание, переждав две длинных медленных волны и услышав со стороны "Умышленного убийства" ворчание: "Когда захочешь, приятель", Бонден протянул руку за фитилем и опустил рдеющий кончик в запальное отверстие, изогнувшись так, чтобы не попасть под орудие при откате.
Они едва заметили оглушающе звонкий грохот и выброс пламени, вылетевшие ошметки пыжа, дым и протяжный скрип орудийных брюк: они приняли это как само собой разумеющееся, откатили пушку, пробанили, засунули в дуло пороховой картуз, ядро и пыж, и снова с приятным глухим стуком выкатили девятифунтовку – и, как само собой разумеющееся восприняли доклад орудия номер четыре, за которым тут же последовал доклад "Здоровяка" (шестого номера), и так далее, с удвоенной скоростью к орудиям номер двадцать два и двадцать четыре: "Попрыгунчика Билли" и "Аристократа", находящихся в спальне Джека и кормовой каюте соответственно. На плывущий по ветру густой белый дым они тоже обратили мало внимания. Их движения, молниеносные, точные и мощные, были доведены до автоматизма в такой степени, что большая часть расчета успела между делом отследить полет своего ядра и фонтан воды, который оно подняло вплотную перед мишенью. "На волосок, на волосок", – бормотал Бонден, склонившись над перезаряженным и снова нацеленным орудием, а потом приложил тлеющий фитиль к запальному отверстию.
Джек стоял на квартердеке с часами Стивена в руках – великолепным "брегетом" с секундной стрелкой – и вытягивал шею в попытке разглядеть что-либо поверх дыма от бортового залпа. Первый залп покрыл мишень столбами белой пены, ни одно ядро сильно не отклонилось от цели. Второй залп оказался еще лучше, взметнув в воздух две бочки и большую часть плота.
– Отличная работа, просто отличная, Богом клянусь! – вскричал Джек, чуть не разбив часы о поручень, но опомнился и передал их Кэлэми, выполняющему роль адъютанта.
– Отмечайте точно каждый раз, когда выпалит двадцать четвертое орудие, – приказал он и вскочил на ванты рядом с карронадой, чтобы посмотреть результат следующего залпа, который начался, когда фрегат взошел почти на гребень волны и закончился, едва "Сюрприз" начал опускаться – долгий непрекращающийся рев, клубы дыма, пронзаемые оранжевыми всполохами, и полет ядер, нацеленных потрясающе кучно, такие верный прицел и дальность Джек видел впервые в жизни. От цели ничего не осталось. Джек спрыгнул обратно на палубу и взглянул на Кэлэми.
