Текст книги "Вопрос и ответ"

Автор книги: Патрик Несс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

9
ВОЙНЕ КОНЕЦ

[Тодд]

– Севодня твоя очередь засыпать яму, – говорит Дейви, бросая мне канистру с известью.

При нас спэки никогда выгребной ямой не пользуются, но с каждым днем она растет и воняет все сильней – приходится засыпать ее известью, чтобы бороться с запахом и инфекцыями.

Надеюсь, с инфекцыями она борется лучше, чем с запахом.

– Когда уже будет твояочередь? Почему опять я?

– Потомушто у па ты любимчик, но главным он все равно назначил меня! – Дейви мерзко ухмыляется.

Я плетусь к яме.

Дни проходят один за другим: двух недель уже как не бывало.

А я до сих пор живой и вапще все довольно сносно.

(а она?)

(как она?)

Мы с Дейви каждое утро ходим к монастырю, где он «следит» за работой спэклов – они сносят заборы и выпалывают кусты ежевики, а я целыми днями подсыпаю им корм, которого все равно недостаточно, без толку чиню колонки и заваливаю известью выгребную яму.

Спэклы молчат и ничего не делают, чтобы спастись. Их полторы тысячи – мы наконец пересчитали, – а в загоне, где они живут, не поместилось бы и двухсот овец. Охраны стало больше: солдаты стоят на каменной стене, целясь между рядами колючей проволоки, – но спэклы даже не думают устраивать бунт.

Они терпят. Они выживают.

Как и весь Нью-Прентисстаун.

Каждый день мэр Леджер рассказывает мне, что видит в городе, пока собирает мусор. Мужчины и женщины пока живут раздельно, налоги выросли, появились новые указы о том, как надо выглядеть, какие книги жители обязаны немедленно сдать и сжечь. В церковь теперь тоже ходить обязательно – но не в собор, понятное дело.

И всетаки жизнь в городе понемногу налаживается. Открылись магазины, по улицам снова ездят повозки и ядерные мопеды – я даже видел парочку ядерных автомобилей. Мужчины работают. Плотники плотничают, пекари пекут, фермеры вазделывают землю, дровосеки заготавливают лес, кто-то даже добровольно вступает в армию – новых солдат легко отличить по Шуму, потомушто им еще не дают лекарство.

– Знаешь… – сказал мэр Леджер однажды вечером, и я заранее увидел, о чем он думает – мне эта мысль раньше не приходила в голову, я попросту ее не допускал. – Все не так уж плохо. Я-то готовился к резне. Думал, меня убьют, а потом сожгут и весь город. Капитуляция – не самое благородное решение, но Прентисс, видать, не соврал. – Он встал и поглядел на Нью-Прентисстаун. – Быть может, война в самом деле закончилась.

– Ай!!!

Не успеваю я дойти до ямы, как раздается визг Дейви. Оборачиваюсь. К сынку мэра подошел спэкл.

Он тянет вверх длинные белые руки и начинает цокать, показывая на место, где его собратья только что снесли забор. Он цокает и цокает, показывая на пустые поилки, но понять его нельзя – Шума-то больше нет.

Дейви подходит ближе, тараща глаза и сочувственно кивая. Губы растянуты в зловещей улыбке.

– Да-да, понимаю, вы хорошо поработали и хотите пить. Конечно, конечно, спасибо, что обратили на это мое внимание, большое спасибо, весьма признателен. И вот мой ответ!

Он с размаху бьет спэкла в лицо прикладом пистолета. Слышится хруст костей, и спэкл падает на землю, держась за подбородок, суча длинными ногами в воздухе.

Вокруг нас поднимается волна цоканья, а Дейви вскидывает пистолет и наводит его на толпу. Охрана на заборе тоже поднимает винтовки. Спэклы шарахаются назад, а раненый все еще извивается на траве.

– Знаешь что, Тодд? – спрашивает Дейви.

– Что? – Я не свожу глаз с раненого спэкла, мой Шум дрожит, точно лист на ветру.

Он оборачивается ко мне с пистолетом наготове:

– Хорошо быть главным!

Каждый божий день я готовлюсь к концу света.

И каждый божий день он не наступает.

И каждый божий день я ищу ее.

Я высматриваю Виолу с колокольни, но вижу внизу только марширующих солдат и работающих людей – ни одного знакомого лица, ни одной знакомой тишины. Высматриваю ее на улицах – по дороге в монастырь и обратно, – разглядываю окна домов в женском квартале, но ее нигде нет.

Честно говоря, я даже надеюсь увидеть ее в толпе спэклов: представляю, как она выскочит из-за чьей-нибудь спины, наорет на Дейви за то, что он их бьет, а мне скажет как ни в чем не бывало: «Привет, вот и я!»

Но ее нет.

Ее нет.

Я спрашиваю о ней мэра Прентисса всякий раз, когда мы видимся, но он твердит одно и то же: я должен ему доверять, мы не враги, если я ему доверюсь, все будет хорошо.

Но я продолжаю высматривать.

И ее нигде нет.

– Привет, девочка моя, – шепчу я на ухо Ангаррад, седлая ее в конце дня. Мы с ней здорово ладим: я уже гораздо лучше езжу, лучше разговариваю с ней, лучше угадываю ее настроения. Мне больше не страшно сидеть в седле, а ей не страшно меня возить. Утром я угостил ее яблоком, а она в ответ потрепала зубами мои волосы – как бутто я тоже лошадь.

Жеребенок, говорит она, когда я сажусь в седло. Мы с Дейви отправляемся в обратный путь.

– Ангаррад, – говорю я, подаваясь вперед в седле, потомушто лошадям, как я уже понял, это важно: постоянно чувствовать, что все на месте, что стадо рядом.

Больше всего на свете лошади не любят одиночество.

Жеребенок, повторяет она.

– Ангаррад, – повторяю я.

– Эй, ушлепок, хватит уже! Может, еще женишься на… – Он умолкает, а потом вдруг переходит на шепот: – Черт подери! Ты только глянь!

Я поднимаю голову.

Из магазина выходят женщины.

Их четверо, они идут тесной группой. Мы знаем, что им недавно разрешили выходить на улицу, но они выходят только днем, пока мы с Дейви работаем в монастыре, поэтому возвращаемся мы всегда в город мужчин, где от женщин остаются лишь воспоминания и сплетни.

Я давнымдавно не видел их вблизи – только в окнах или с колокольни.

Они в кофтах с длинными рукавами и длинных юбках – раньше вроде были покороче, – и волосы у всех убраны в одинаковые пучки. Они с тревогой поглядывают на солдат, выстроившихся вдоль улицы, и на нас с Дейви тоже, – мы все внимательно смотрим, как они спускаются по ступенькам магазина.

Они по-прежнему излучают тишину, от которой щемит в груди, и, пока Дейви не смотрит, я быстренько вытираю глаза.

Потомушто еесреди них нет.

– Опаздывают, – очень тихо говорит Дейви. Похоже, он тоже давнымдавно не видел женщин. – Им полагается быть дома до захода сонца.

Они проходят мимо, крепко прижимая к себе свертки, и уходят в сторону женского квартала. В груди у меня все сжимается, горло сдавливает.

Потомушто среди них нет ее.

И тут я снова понимаю…

С новой силой осознаю, насколько…

И мой Шум мигом превращается в кашу.

Мэр Прентисс использует ее, чтобы держать меня в узде. Ну конечно, это любому идиоту ясно! Если я не буду выполнять его приказы, он убьет ее. Если я попытаюсь сбежать, он убьет ее. Если я сделаю что-нибудь с Дейви, он убьет ее.

Если уже не убил.

Мой Шум чернеет.

Нет, она жива, надо верить.

Она могла быть здесь, идти по этой самой улице вместе с другими женщинами.

Только живи, думаю я. Пожалста, пожалста, пожалста, только живи.

Мы с мэром Леджером ужинаем. Я стою у узкого окошка в колокольне и высматриваю внизу Виолу, стараясь не обращать внимания на РЁВ.

Мэр Леджер был прав. В городе столько мужчин, что, как только лекарство прекратило действовать, различить Шум отдельных людей в общем грохоте стало нельзя. Это все равно что попытаться услышать каплю воды в бурной реке. Шум мужчин превратился в единую стену звука, где все так смешалось, что ничего нельзя не разобрать. Это сплошной

Но вапщето терпеть можно, если привыкнуть. Слова, мысли и чувства мэра Леджера в его собственном сером Шуме почему-то даже больше отвлекают.

– Совершенно верно, – говорит он, поглаживая живот. – Человек способен мыслить. Толпа – нет.

– Армия тоже способна.

– Только если у нее есть голова.

С этими словами мэр Леджер выглядывает в соседнее окно. По площади едет на коне мэр Прентисс, а за ним, внимательно слушая приказы, – мистер Хаммар, мистер Тейт, мистер Морган и мистер О’Хара.

– Пособнички, – говорит мэр Леджер.

В его Шуме даже как бутто проскальзывает нотка зависти.

Мэр Прентисс спешивается, отдает поводья мистеру Тейту и скрывается в соборе.

Не проходит и двух минут, как нашу дверь отпирают.

– Тебя ждет президент, – говорит мистер Коллинз.

– Одну минуту, Тодд. – Мэр открывает ящик и заглядывает внутрь.

Мы в подвале собора, куда мистер Коллинз тычками спустил меня по лестнице за главным залом. Я молча стою, гадая, какую часть моего ужина успеет съесть мэр Леджер, пока мы тут разговариваем.

Мэр Прентисс вскрывает новый ящик.

–  ПрезидентПрентисс, – поправляет он меня, не поднимая глаз. – Постарайся уже запомнить. – Он выпрямляется. – Раньше здесь хранили вино. Куда больше, чем необходимо для причастия.

Я все молчу. Он с удивлением смотрит на меня:

– Что же ты не спрашиваешь?

– О чем? – не понимаю я.

– Как же, о лекарстве, Тодд! – восклицает он, ударив по одному из ящиков кулаком. – Мои люди изъяли у горожан все запасы – до последней пилюли. И все это теперь здесь. – Он вынимает из ящика пузырек, открывает крышку и достает маленькую белую пилюлю. – Разве тебе никогда не хотелось узнать, почему я не даю лекарство ни тебе, ни Дэвиду?

Я переступаю с ноги на ногу:

– Это наказание?

Мэр качает головой.

– Мистер Леджер все еще нервничает?

Я пожимаю плечами:

– Немного. Иногда.

– Они изобрели лекарство, – говорит мэр, – а потом стали от него зависеть. – Он указывает на бесконечные ряды ящиков. – И если я отберу у них все, в чем они так нуждаются…

Он кладет пилюлю в карман и поворачивается ко мне почти полностью, широко улыбаясь.

– Вы что-то хотели? – бормочу я.

– Ты что же, в самом деле, забыл?

– О чем?

Помолчав, мэр говорит:

– С днем рождения, Тодд!

От удивления я разеваю рот. Все шире и шире.

– Ты родился четыре дня назад, – продолжает мэр. – И ни словом об этом не обмолвился. Я, признаться, удивлен.

Поверить не могу. Я начисто забыл о собственном дне рождении!

– Праздновать незачем, – говорит мэр, – ведь мы оба знаем, что ты уже стал мужчиной, не так ли?

Я снова вызываю в памяти убийство Аарона.

– За последнее время ты прекрасно себя показал, – продолжает мэр, не обращая на мои картинки никакого внимания. – Я знаю, тебе было очень тяжело: ты не знал, что с Виолой и как себя следует вести, чтобы не причинить ей вред. – Его голос гудит у меня в голове, что-то выискивая. – Однако ты много работал. И даже успел благотворно повлиять на Дэвида.

Я ничего не могу с собой поделать: в голове невольно рисуется, как я превращаю Дейви Прентисса в кровавую кашу.

Мэр Прентисс невозмутимо говорит:

– В благодарность я решил сделать тебе два запоздалых подарка ко дню рождения.

Мой Шум радостно взметается.

– Встреча с Виолой?

Он улыбается, словно ожидал такой реакции:

– Нет, но вот что я тебе обещаю: в день, когда ты сможешь искренне мне поверить, Тодд, когда ты в самом деле поймешь, что я хочу только блага этому городу и блага тебе, в этот самый день ты убедишься, что мне в самом деле можно доверять.

Я слышу собственное частое дыхание. Что ж, он почти признался, что с Виолой все в порядке.

– Первый подарок ты заслужил сам, – говорит мэр Прентисс. – Начиная с завтрашнего дня у тебя будет новая работа. По-прежнему с нашими друзьями спэклами, но ответственности у тебя станет намного больше. – Он снова пристально смотрит мне в глаза. – Это очень перспективная работа, Тодд.

– Чтобы в будущем я мог вести за собой людей? – спрашиваю я чуть язвительней, чем ему бы хотелось.

– Вот именно.

– Ну, а второй подарок? – Я все еще надеюсь, что мне позволят увидеться с Виолой.

– Второй мой подарок, Тодд, заключается вот в чем: лекарство у тебя под носом, только руку протяни, – он показывает на ящики, – но ты не получишь ни одной пилюли.

Я кривлю губы:

– Чего?

Мэр Прентисс уже идет к двери, словно наш разговор окончен.

И в тот самый миг, когда он проходит мимо…

Я – круг, круг – это я.

Фраза звенит у меня в голове, доносится прямо из сердцевины моей души.

Я подпрыгиваю от неожиданности.

– Почему я вас слышу, вы ведь приняли лекарство? – вопрошаю я.

Он только хитро улыбается и исчезает за дверью, оставляя меня в одиночестве.

Вот вам и запоздалое поздравление.

Я – Тодд Хьюитт,думаю я, лежа ночью в кровати и глазея в темноту. Я – Тодд Хьюитт, четыре дня назад я стал мужчиной.

Но ничего не изменилось.

Столько шел к этой дате, столько мечтал, придавал ей столько значения, но вот этот день наступил – а я остался прежним клятым Тоддом Хьюиттом, беспомощным и никчемным. Даже себе помочь не могу, а Виоле и подавно.

Тодд Хьюитт, черт возьми.

Пока я так лежу, а рядом храпит мэр Леджер, где-то далеко в ночи раздается едва слышный хлопок: какой-нибудь солдат, наверно, сдуру выстрелил неизвестно во что (или в кого). И тут до меня доходит.

Тут-то я понимаю, что просто терпеть и выживать – недостаточно.

Мало существовать, надо жить.

Мною будут управлять до тех пор, пока я сам им разрешаю.

А она может быть где-то там…

Она там сейчас.

И я ее найду…

Как только мне представится такой шанс, я его не упущу…

И когда я найду Виолу…

Вдруг я замечаю, что мэр Леджер больше не храпит.

– Хотели что-то сказать? – громко спрашиваю я темноту.

Но храп раздается снова, и Шум у мэра по-прежнему серый и расплывчатый. Неужто мне почудилось?

10
В ДОМЕ БОЖЬЕМ

[Виола]

– Это ужасно. Мою скорбь не передать словами.

Я отказываюсь принимать чашку корнеплодного кофе из его рук.

– Прошу тебя, Виола. – Он все равно протягивает ее мне.

Я беру. Руки у меня трясутся.

Трясутся со вчерашней ночи.

С той страшной секунды, когда она упала.

Сначала на колени, потом на бок – прямо на гравий, а глаза у нее были открыты.

Открыты, но уже ничего не видели.

Она умерла прямо у меня на глазах.

– Сержанта Хаммара ждет наказание. – Мэр садится напротив меня. – Поверь мне, я ни при каких обстоятельствах не мог отдать ему такой приказ, он действовал из личных побуждений.

– Он ее убил, – выдавливаю я едва слышно.

Сержант Хаммар притащил меня в лечебный дом, забарабанил в дверь прикладом винтовки, перебудил всех и велел забрать труп Мэдди.

Я не могла ни говорить, ни плакать.

Остальные ученицы и целительницы от меня отвернулись. Даже госпожа Койл не смотрела мне в глаза.

Что ты натворила и зачем? Куда ты ее потащила?

Сегодня утром мэр Прентисс пригласил меня в собор, в свой дом – и дом Божий.

Вот теперь меня точно будут сторониться.

– Прости, Виола, – говорит он. – У некоторых мужчин Прентисстауна – старого Прентисстауна – остались затаенные обиды на женщин. – Он замечает ужас в моих глазах. – То, что ты якобы знаешь об истории моего города, – неправда.

Я все еще глазею на него.

Он вздыхает:

– Война со спэклами коснулась и Прентисстауна, дитя. Это было страшное время, и люди – мужчины и женщины – вместе боролись за свои жизни. – Он сцепляет две ладони в треугольник. Голос у него по-прежнему спокойный и мягкий. – Но на нашем маленьком форпосте, хоть мы и одерживали победу, начались… разногласия. Между мужчинами и женщинами.

– Ну-ну.

– Они создали собственную армию, Виола. Они не доверяли мужчинам, чьи мысли могли читать, и потому откололись. Мы хотели их вразумить, но они требовали войны – и в конечном итоге ее получили. – Он выпрямляется и с грустью смотрит на меня. – Женская армия – это все-таки армия. Они были вооружены и хотели нас убить.

Я слышу собственное дыхание.

– Вы убили всех до единой.

– Я – нет. В сражениях погибло немало женщин, а остальные, увидев, что победы им не видать, распространили по Новому свету страшный слух о мужчинах Прентисстауна и покончили с собой. Выжившие мужчины были обречены.

– Я вам не верю. Бен рассказывал нам совсем другую версию событий. Все было не так.

– Виола, я видел это собственными глазами и помню все куда яснее, чем хотел бы. – Он ловит мой взгляд. – Я сделаю все возможное, чтобы история не повторилась. Ты меня понимаешь?

Мое сердце уходит в пятки, и я, не в состоянии взять себя в руки, начинаю плакать. Я вспоминаю, как принесли труп Мэдди и госпожа Койл настояла, чтобы я помогала готовить его к похоронам – так я должна была лучше усвоить, какую цену заплатил лечебный дом за мою попытку разыскать башню.

– Госпожа Койл… – выдавливаю я, пытаясь собраться, – госпожа Койл хотела знать, можно ли нам похоронить ее сегодня днем…

– Мой человек уже сообщил ей, что можно, – отвечает мэр. – Все пожелания и просьбы госпожи Койл выполняются без промедлений, даже пока мы с тобой разговариваем.

Я отставляю чашку на столик рядом с креслом. Мы сидим в огромном зале – таких больших помещений я еще не видела, если не считать ангара, в котором стоял мой корабль. Зал слишком велик для двух уютных кресел и деревянного столика. Единственный источник света здесь – круглое витражное окно с изображением планеты и двух ее спутников.

Все остальное тонет во мраке.

– Как она тебе? – спрашивает мэр Прентисс. – Госпожа Койл.

На меня вдруг наваливается страшная тяжесть – смерть Мэдди, разлука с Тоддом, все это так давит на меня, что я на какое-то время вообще забываю о существовании мэра.

– В каком смысле?

Он пожимает плечами:

– Как тебе с ней работается? Хороший ли она учитель?

Я проглатываю застрявший в горле ком:

– Она лучшая целительница в Хейвене.

– А теперь – в Нью-Прентисстауне, – поправляет он меня. – Говорят, раньше она имела весьма немалое влияние среди местных жителей. С ней считались.

Я прикусываю губу и опускаю глаза:

– Мэдди она спасти не смогла.

– Ну, это мы ей простим, правда? – Он говорит тихим, мягким, почти добрым голосом. – Никто не безупречен. – Он тоже отставляет чашку. – Мне очень больно за твою подругу, – повторяет он. – И прости, что я так долго не мог найти времени для разговора с тобой. Было много дел. Я прикладываю все усилия, чтобы прекратитьлюдские страдания на этой планете, поэтому меня так печалит смерть твоей подруги. Это моя главная цель. Война окончена, Виола, это истинная правда. Пришло время залечивать раны.

Мне нечего ответить на это.

– Но у твоей госпожи другое мнение на этот счет, верно? – спрашивает мэр. – Она видит во мне врага.

Ранним утром, когда мы закутывали Мэдди в белый саван, госпожа Койл сказала мне: «Если он хочет войны, он ее получит. Мы еще даже не начиналибороться». Но когда меня позвали в собор, она велела помалкивать об этом и только спросить мэра насчет похорон.

Ну и, конечно, выведать как можно больше о его планах.

– Ты по-прежнему считаешь меня врагом, – говорит он, – и меня это очень огорчает. Вчерашнее происшествие еще больше подорвало мою репутацию.

В груди снова всколыхивается память о Мэдди. И о Тодде тоже. Несколько секунд я дышу одним ртом.

– Я понимаю, как заманчива сейчас мысль о вражде, как тебе хочется занять ее сторону, – говорит он. – Правда, понимаю. Я даже не спрашиваю о кораблях, потому что сегодня ты мне солжешь. Тебя попросила об этом госпожа Койл. На ее месте я бы сделал ровно то же самое: вынудил бы помогать мне, использовал как козырь.

– Она меня не использует, – тихо отвечаю я.

Ты можешь принести нам немало пользы, вспоминаю я ее слова. Если решишься.

Мэр подается вперед, ближе ко мне:

– Можно кое-что тебе рассказать, Виола?

– Что?

Он склоняет голову набок:

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты называла меня Дэвидом.

Я опять опускаю глаза:

– Ну так что, Дэвид?

– Спасибо, Виола. Для меня это очень важно. – Он ждет, пока я снова на него посмотрю. – Я встретился со всеми членами Городского совета бывшего Хейвена. Я поговорил с бывшим мэром, бывшим шерифом, главным врачом и главой комитета по образованию. Словом, я познакомился со всеми важными людьми этого города. Некоторые из них теперь работают на меня, другие не вписались в новую администрацию, но это ничего, в нашем городе очень много работы, Виола, ведь мы хотим сделать его раем для твоихлюдей – раем, о котором они так мечтали. – Он по-прежнему смотрит мне прямо в глаза. У него самого глаза темно-синие, точно вода, бегущая по черным камням. – Из всех моих новых знакомых в Нью-Прентисстауне госпожа Койл – единственный прирожденный лидер. Власть ведь не выращивают, Виола, ее забирают, и, вполне возможно, на всем Новом свете мы с госпожой Койл единственные, кому достанет волиэто сделать.

Я все смотрю ему в глаза, и мне приходит в голову одна мысль.

Шума у него по-прежнему нет – там такая же пустая чернота, как и вокруг нас, ни звука, ни единой мысли не просачивается наружу. По лицу и глазам тоже ничего не понять.

Но я начинаю подумывать…

Уж не боитсяли он ее?

– Как ты думаешь, почему я отдал тебя, смертельно раненную, госпоже Койл? – спрашивает мэр.

– Потому что она лучшая целительница в городе. Вы сами так говорили.

– Да, но все-таки не единственная. Основную работу делают повязки и лекарства, госпожа Койл лишь мастерски их применяет.

Я невольно тянусь к шраму:

– Дело не только в этом.

– Да, ты права. – Он пододвигается еще ближе. – Я хочу переманить ее на свою сторону, Виола. Она оченьнужна мне, чтобы создать новое общество. Если мы с госпожой Койл будем работать вместе… – он откидывается обратно на спинку кресла, – о, какой прекрасный мир мы построим!

– Вы держали ее взаперти.

– Да, но недолго. Границы между мужчинами и женщинами слишком размыты, а восстановление этих границ – медленный и болезненный процесс. Формирование взаимного доверия требует времени, но тут главное помнить, Виола, что война окончена. Это правда. Мне не нужны новые сражения и кровопролития.

Чтобы чем-то себя занять, я беру в руки остывающую чашку. Подношу ее к губам, но не пью.

– С Тоддом все хорошо? – спрашиваю я, не глядя на мэра.

– Жив-здоров и работает на солнышке, – отвечает тот.

– Мы можем увидеться?

Мэр замолкает, словно обдумывая мою просьбу.

– У меня к тебе одна просьба, – наконец говорит он.

– Какая?

Снова молчание. В моей голове начинает брезжить новая мысль.

– Вы хотите, чтобы я за ней шпионила. Для вас.

– Нет, – отвечает мэр, – не шпионила,что за глупости! Просто попробуй убедить госпожу Койл, что я не тиран, что у Прентисстауна была совсем другая история и что вместе мы сможем построить мир, о котором мечтали, много лет назад покидая Старый свет. Я не враг ей. И не враг тебе.

Мэр говорит так искренне. Честное слово, ему хочется верить.

(но правда ли это? или его искренность напускная?)

– Я прошу тебя о помощи, – говорит он.

– Вся власть в ваших руках, – отвечаю я. – Моя помощь вам не нужна.

– Неправда, – упорствует он. – Мы с госпожой Койл никогда не будем так близки, как вы.

«А мы разве близки?» – думаю я. И вспоминаю: « Это та самая девочка».

– И кстати, я знаю, что она нарочно усыпила тебя в тот вечер, когда я пришел с тобой поговорить.

Я отхлебываю холодный кофе:

– Разве вы не поступили бы точно так же?

Он улыбается:

– То есть ты согласна, что мы очень похожи?

– Как я могу вам доверять?

– А как ты можешь доверять человеку, который накачал тебя снотворным?

– Она спасла мне жизнь.

– После того, как я привез тебя в лечебный дом.

– Она не сажала меня под замок.

– Ты ведь пришла сюда одна, без сопровождения, не так ли? Я уже снимаю запреты.

– Она учит меня лечить людей.

– А зачем она встречалась с целительницами? – Он снова сцепляет пальцы в треугольник. – Что они задумали, как тебе кажется?

Я смотрю в чашку и делаю глоток, гадая, откуда он знает про целительниц.

– И какие планы у них на тебя? – спрашивает он.

Я все еще отказываюсь на него смотреть.

Мэр встает:

– Пойдем со мной, пожалуйста.

Мы покидаем огромный зал и проходим через что-то наподобие прихожей у входа в собор. Ворота широко открыты на городскую площадь. Там маршируют солдаты: на нас обрушивается бум-бум-бумих сапог и РЁВлюдей, лишенных лекарства.

Я немножко морщусь.

– Посмотри туда, – говорит мэр. За марширующими солдатами, ровно посреди площади, рабочие сооружают деревянный помост, из которого торчит высокий столб.

– Что это?

– Здесь завтра в полдень повесят сержанта Хаммара. Это наказание за его страшное, страшное преступление.

Перед моими глазами вновь возникает Мэдди, ее безжизненные глаза. Мне приходится зажать рот рукой, чтобы опять не разреветься.

– Я пощадил прежнего мэра этого города, – говорит он, – но мой самый верный солдат пощады не получит. Ты в самом деле думаешь, что я пошел бы на это ради маленькой девочки, которая якобы владеет нужными мне сведениями? Ты действительно считаешь, что я зашел бы столь далеко, когда вся власть, по твоему же выражению, и так в моих руках?

– И зачем же вы это делаете? – спрашиваю я.

– Потому что он нарушил закон. Потому что у нас цивилизованный мир, в котором нет места жестокостям и зверству. Потому что война окончена. – Мэр поворачивается ко мне. – Я бы очень хотел, чтобы ты убедила в этом госпожу Койл. – Он подходит ближе. – Ты это сделаешь? Хотя бы расскажешь ей, как я пытаюсь загладить свою вину?

Я опускаю глаза и разглядываю свои ноги. Мысли вертятся в голове как сумасшедшие.

Быть может, он говорит правду.

Но Мэдди умерла.

И в этом виновата я.

С Тоддом мы так и не увиделись.

Что же мне делать?

(что делать?)

– Договорились, Виола?

По крайней мере, будет что рассказать госпоже Койл.

Сглатываю слюну:

– Я попробую.

Мэр опять улыбается:

– Чудесно! – Он мягко трогает меня за руку: – Ну, беги домой. На похоронах понадобится твоя помощь.

Кивнув, я выхожу на паперть и бегу прочь, но на площади меня окатывает такой волной РЁВА, что я невольно замираю и пытаюсь восстановить дыхание, которое вдруг куда-то запропастилось.

– Виола. – Мэр все еще наблюдает за мной со ступеней своего дома – собора. – Почему бы нам завтра не поужинать? – Он улыбается, видя, как я изо всех сил пытаюсь скрыть свое нежелание это делать. – Тодда, разумеется, тоже пригласим.

Я распахиваю глаза. В моей груди вздымается огромная волна радости, так что из глаз тотчас брызгают слезы.

– П-правда? – заикаясь от удивления, спрашиваю я.

– Правда.

– Вы это серьезно?

– Серьезно, – отвечает он.

И простирает ко мне руки.