Текст книги "Вопрос и ответ"

Автор книги: Патрик Несс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

11
СПАС ТЕ ЖИЗНЬ

[Тодд]

– Надо их пронумеровать, – говорит Дейви, вытаскивая с монастырского склада тяжелый мешок и швыряя его на землю. – Это наша новая работа.

Вчера вечером я разговаривал с мэром: он запоздало поздравил меня с днем рождения, а ночью я поклялся во что бы то ни стало отыскать Виолу.

Но ничего не изменилось.

– Пронумеровать? Зачем? – спрашиваю я, глядя на спэклов, все еще бессмысленно глазеющих на нас. Почему же лекарство до сих пор действует?

– Ты вапще когда-нибудь слушаешь, что тебе говорят? – Дейви достает из мешка какие-то инструменты. – Каждый должен знать свое место. Ну и потом, надо же как-то следить за поголовьем.

– Это не скот, Дейви, – говорю я почти спокойно – мы уже не раз вздорили по этому поводу. – Это местные жители.

– Да мне плевать, ушлепок! – Он вытаскивает огромный болторез, кладет его на траву и снова запускает руку в мешок. – На, держи. – Он протягивает мне несколько связанных между собой железных лент.

Я беру. И только тут понимаю, что у меня в руках.

– Нет!.. – выдавливаю я.

– О да! – Он поднимает в воздух еще одно приспасабление – его-то я ни с чем не перепутаю.

Так мы помечали овец на прентисстаунской ферме. Берешь щипцы, которые сейчас держит в руках Дейви, и оборачиваешь железную ленту вокруг овечьей ноги. Щипцами затягиваешь концы – очень туго, так туго, что металл до крови врезается в кожу, а рана потом начинает гнить. Но железо обработано спецальным лекарством от воспаления, поэтому со временем железная лента просто врастает, полностью заменяя собой полоску кожи.

Я снова поднимаю глаза на спэклов, которые смотрят на нас.

Вся штука в том, что снять такую ленту нельзя: рана никогда не затянется, овца истечет кровью и умрет. От такого клейма невозможно избавиться.

– Тебе всего лишь надо представить, что это овцы, – говорит Дейви, вставая и оглядывая спэклов. – Стройся!

– Клеймить вас будем по участкам, – говорит он спэклам, помахивая пистолетом в одной руке и щипцами в другой. Со стен на спэклов смотрят десятки винтовок. – Как только вы получите свой номер, с участка выходить запрещено, ясно?

Им ясно.

В этом-то вся загвоздка.

Они понимают куда больше, чем овцы.

Я смотрю на железные ленты в своей руке.

– Дейви, это…

– Пошевеливайся, ушлепок! – нетерпеливо говорит он. – Нам севодня двести спэклов надо заклеймить.

Я сглатываю. Первый спэкл в очереди тоже неотрывно смотрит на железки. Похоже, это самка, иногда пол можно определить по цвету лишайника, который растет на них вместо одежды. И к тому же она ниже ростом, чем обычные спэклы. Примерно с меня.

И вот что я думаю: если этого не сделаю я, они наймут кого-нибудь другого, кому вапще плевать на спэклов. А я хотя бы сделаю все правильно – уж получше, чем Дейви сделал бы сам.

Так ведь?

(так?)

– А ну, доставай ленту! – рявкает Дейви. – Еще не хватало тут весь день проторчать!

Я жестом велю самке спэкла протянуть руку. Она протягивает и не мигая смотрит мне в глаза. Я снова сглатываю. Разбираю связку лент и достаю одну с номером 0001. Она продолжает смотреть не мигая.

Беру ее за руку.

Она неожиданно теплая – с виду-то спэклы бледные и холодные.

Оборачиваю ленту вокруг запястья.

Под моими пальцами бьется пульс.

Она все смотрит, смотрит мне в глаза.

– Прости, – шепчу я.

Тут подходит Дейви, он зажимает свободные концы ленты в щипцы, резко выкручивает – такшто спэкл от боли шипит – и одним движением превращает ее в 0001-ю на всю оставшуюся жизнь.

Из-под ленты течет кровь. Кровь у 0001-й красная.

(это я уже знал)

Придерживая запястье второй рукой, она отходит – все еще глядя на меня, не мигая, все еще не издавая ни звука, – безмолвная, точно проклятье.

Никто из спэклов не сопротивляется. Они молча ждут своей очереди и смотрят, смотрят, смотрят. Время от времени перецокиваются друг с другом, но никакого Шума, никаких волнений, никакого сопротивления.

Дейви от этого ярится все сильней и сильней.

– Клятые твари, – говорит он, долго-долго не отпуская щипцы – как бутто хочет узнать, долго ли спэкл может шипеть от боли. А когда шипение замолкает, держит еще пару секунд.

– Ну что, нравится, а? – орет он в спину уходящему спэклу. Тот держится за запястье и безмолвно смотрит на нас.

Следующий в очереди – 0038-й. Он высокий, наверняка мужского пола, худой и отощавший от голода, потомушто даже дураку ясно, что такого количества корма недостаточно для полутора тысяч спэклов.

– Нацепи ленту ему на шею, – говорит Дейви.

– Что? – Я выпучиваю глаза. – Нет!

– Сказал, на шею!

– Не бу…

Дейви внезапно бросается вперед, бьет меня по голове щипцами и отбирает у меня связку с лентами. Я падаю на колено, хватаясь за голову… и от боли несколько секунд не могу даже поднять глаза.

А когда всетаки поднимаю, уже слишком поздно.

Дейви заставил спэкла встать на колени, обернул ленту вокруг его шеи и теперь туго закручивает щипцами. Солдаты на стене гогочут, а спэкл хватает губами воздух и держится за ленту, из-под которой уже выступила кровь.

– Хватит! – ору я, пытаясь встать на ноги.

Но Дейви щелкает щипцами, и спэкл валится в траву, громко задыхаясь. Его лицо начинает зловеще наливаться краской. Дейви стоит над ним и просто смотрит.

Тут я замечаю в траве болторез: кидаюсь к нему, хватаю и лечу обратно к 0038-му. Дейви пытается помешать, но я замахиваюсь болторезом, и он отпрыгивает, а я встаю на колени рядом с 0038-м и пытаюсь поддеть ленту болторезом. Дейви затянул ее слишком туго, а спэкл так мечется по земле, что я в конце концов вырубаю его кулаком.

Я разрезаю ленту. Она отлетает, во все стороны брыжжет кровь и летят ошметки кожи. Спэкл вдыхает с таким громким хрипом, что ушам больно, и я отшатываюсь, все еще держа в руках болторез.

Глядя, как 0038-й пытается дышать – возможно, понапрасну – и как Дейви грозно нависает надо мной с щипцами в руках, я внезапно замечаю громкое цоканье вокруг нас, в толпе спэклов. Именно в этот миг, именно теперь, неизвестно почему…

Они бросаются в атаку.

Я чувствую легкий удар по макушке – спэклы ведь тонкие, легкие и слабые.

Но здесь их полторы тысячи.

И они налетают волной – такой плотной, что меня бутто захлестывает настоящий вал.

Снова кулаки, удары и царапины по лицу и шее. Меня окончательно валят на землю хватают за руки-ноги за одежду и за волосы а я кричу и воплю и тут один спэкл выдергивает болторез и бьет меня с размаху по локтю адская боль и я вжимаюсь в траву со всех сил…

А в голове только одна мысль, одна идиотская мысль…

Почему они напали на меня?Я ведь хотел спасти0038-го!

(но они знают, знают…)

(они знают, что я убийца…)

Раздается вопль Дейви, а следом – выстрелы со стен. Опять удары, царапины и выстрелы. Спэклы начинают разбегаться в стороны, но я это скорее слышу, чем вижу – от боли, пульсирующей в локте, у меня потемнело в глазах.

А на мне остался один спэкл, он царапает меня что есть сил, пока я лежу лицом в траве. Наконец мне удается развернуться, и хотя вокруг все еще гремят выстрелы и пахнет порохом и спэклы бегут и бегут, этот спэкл остается сидеть на мне, все царапается и молотит меня кулаками.

В ту самую секунду, когда я понимаю, что это 0001-я, самая первая в очереди, первая, к которой я прикоснулся, раздается выстрел, и она падает в траву рядом со мной. Замертво.

Дейви стоит над нами с пистолетом в руке, из дула все еще идет дымок. Нос и губа у него разбиты в кровь, царапин ему досталось не меньше, чем мне, и он тяжело припадает на одну ногу.

Но улыбается:

– Спас те жизнь, а?

Выстрелы не смолкают. Спэклы все бегут, но спрятаться им негде. Они падают, падают и падают как подкошенные.

Я смотрю на свой локоть:

– Кажется, мне руку сломали.

– А мне ногу, – говорит Дейви. – Езжай к па. Скажи ему, что случилось. Скажи, что я спас те жизнь.

Дейви не смотрит на меня, он продолжает стрелять, чудом удерживаясь на ногах.

– Дейви…

– Пошел! – кричит он. От него исходит какая-то зловещая черная радость. – У меня тут работка осталась. – Дейви снова выстреливает. Еще один спэкл валится в траву. Всюду уже лежат трупы.

Я делаю шаг к воротам. И еще один.

А потом – бегу.

С каждым шагом в руке отдается боль, но Ангаррад встречает меня знакомым жеребеноки ласково обнюхивает влажным носом. Она сгибает передние ноги в коленях, чтобы я мог залезть в седло, ждет, пока я усядусь как следует, и пускается стремительным галопом – не помню, чтобы она когда-нибудь так неслась. Здоровой рукой я держусь за ее гриву, а больную прячу у живота и изо всех сил пытаюсь сдержать рвоту.

Поднимаю глаза: женщины в окнах домов провожают меня долгими взглядами. Мужчины тоже смотрят на мою лошадь, на мое окровавленное лицо.

Интересно, кого они во мне видят?

Одного из чужих, врага?

Кто я для них?

Я зажмуриваюсь, но тут же теряю равновесие и едва не вываливаюсь из седла. Открываю глаза.

Ангаррад мчит меня по дороге вдоль боковой стены собора: копыта выбивают искры из булыжников мостовой, когда она резко сворачивает на главную площадь. На площади маршируют солдаты. Шума у них нет, но грохот сапог сотрясает воздух.

От всего этого я морщусь и перевожу взгляд на место своего назначения – ворота собора…

И тут мой Шум так резко вскидывается, что Ангаррад встает как вкопанная. Бока у нее все в мыле от быстрой скачки.

Я этого не замечаю…

Мое сердце остановилось…

Дыхание тоже…

Потомушто вот она…

Прямо у меня перед глазами – поднимается по ступеням собора…

Вот она.

Сердце снова начинает биться, в Шуме только ее имя, боль исчезает как по волшебству…

Потомушто она жива…

Жива…

Но тут я вижу, как…

она поднимается по ступеням собора…

к мэру Прентиссу…

В его раскрытые объятия…

И он обнимаетее…

А она ему позволяет…

И все, что я способен подумать…

И выговорить…

Это…

– Виола?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВОЙНЕ КОНЕЦ

12
ПРЕДАТЕЛЬСТВО

[Виола]

Мэр Прентисс стоит на ступенях.

Властелин этого города, этого мира.

Стоит с широко раскинутыми руками.

Как будто это – плата.

Но смогу ли я ее заплатить?

Обниму всего раз, думаю я.

(да что ты?)

Я делаю шаг вперед…

(всего разочек)

И он обхватывает меня руками.

Я пытаюсь не окаменеть от его прикосновений.

– Я не успел тебе сказать, – шепчет он мне на ухо, – мы нашли на болоте твой разбившийся корабль. И твоих родителей.

С моих губ срывается всего один всхлип, но я тут же проглатываю слезы.

– Мы похоронили их как полагается. Бедная Виола! Я знаю, как тебе одиноко, и я буду очень рад, если в один прекрасный день смогу заменить тебе…

И тут над РЁВОМгорода…

Одна особенно громкая мысль взмывает над всеми остальными, подобно стреле…

Стреле, запущенной в меня…

Виола! – кричит она, лишая мэра дара речи…

Я оборачиваюсь…

И там, в каких-то десяти метрах от меня, верхом на лошади…

Он.

Это он.

Это он.

–  ТОДД! – Я с криком бросаюсь к нему.

Он стоит рядом с лошадью, как-то странно держа руку, и я слышу грохочущее в его Шуме Виола! и немножко боли, и пронизывающее все его мысли смятение, но в моей собственной голове такая каша, а сердце колотится так громко, что я не могу толком ничего разобрать.

–  ТОДД!!! – Я подбегаю, а его Шум открывается еще шире и словно окутывает меня одеялом, и я хватаю его и прижимаю к себе, прижимаю так крепко, словно никогда больше не отпущу.

Он вскрикивает от боли, но второй рукой все равно обнимает, обнимает, обнимает…

– Я думал, ты умерла, – говорит он, дыша мне в шею, – ох, господи, Виола, я так боялся, что ты умерла…

– Тодд, – твержу я, не в силах вымолвить ничего, кроме его имени. – Тодд, Тодд!

Он охает, и его Шум так громко взрывается болью, что я чуть не слепну.

– Твоя рука… – Я отстраняюсь.

– Сломана, – выдыхает он, – там…

– Тодд? – Мэр стоит прямо за нами и строго смотрит на Тодда. – Ты сегодня рано.

– Рука! Это спэклы…

–  Спэклы?! – вскрикиваю я.

– Перелом, похоже, серьезный, – встревает мэр. – Надо немедленно показать тебя врачу.

– Пусть его вылечит госпожа Койл!

– Виола, – говорит мэр, и я слышу удивление в мыслях Тодда: почему наш заклятый враг так спокойно со мной разговаривает? – Твой лечебный дом слишком далеко. Тодду будет тяжело туда добраться.

– Я пойду с тобой! Я же теперь ученица!

– Кто? – Шум Тодда воет от боли, как сирена, но он по-прежнему переводит взгляд с мэра на меня и обратно. – Что происходит? Откуда вы знаете…

– Я все объясню позже, – отвечает мэр, беря Тодда под здоровую руку, – когда мы тебя вылечим. – Он оборачивается ко мне: – Приглашение на завтра в силе. А сейчас тебе нужно торопиться на похороны.

– Похороны? – не понимает Тодд. – Какие еще похороны?

– Завтра, – строго повторяет мне мэр, уводя Тодда.

– Погодите…

– Виола! – кричит Тодд, вырываясь из хватки мэра, но тут же падает на одно колено от резкой боли – боль эта так отчетливо гремит в его Шуме, что даже солдаты на площади останавливаются, услышав ее.

Я бросаюсь на помощь, но мэр преграждает мне путь.

– Ступай, – говорит он, и по его тону ясно: спорить с ним нельзя. – Я помогу Тодду, не переживай. Иди на похороны и попрощайся с подругой. Завтра Тодд будет как новенький, вот увидишь.

Виола? – снова звучит в Шуме Тодда. Он с таким трудом сдерживает слезы боли, что и говорить уже не может.

– Завтра, Тодд, – громко говорю я, пытаясь разобраться в его Шуме. – Увидимся завтра.

Виола! – опять вопит его Шум, но мэр уже тащит его прочь.

– Вы обещали! – кричу я вдогонку. – Помните, вы обещали!

– Ты тоже, – с улыбкой отвечает мэр.

«Разве?» – думаю я.

А потом они скрываются из виду, как будто ничего и не было.

Но Тодд…

Тодд жив.

Я на минуту пригибаюсь почти к самой земле, пытаясь свыкнуться с этой мыслью.

– С тяжелым сердцем, полным скорби, предаем мы тебя земле…

– Вот. – После слов священнослужительницы госпожа Койл берет мою руку и насыпает в нее немного земли. – Брось это на крышку гроба.

Я недоуменно смотрю на землю:

– Зачем?

– Чтобы каждый принял участие в погребении. – Она показывает мне место среди других целительниц и учениц, собравшихся у могилы.

Мы по очереди проходим мимо, бросая по горсти сухой земли на деревянный ящик, в котором теперь спит Мэдди. Все меня сторонятся.

Кроме госпожи Койл, никто со мной не заговаривает.

Они винят в ее смерти меня.

Я тоже.

На похороны собралось больше пятидесяти женщин: целительницы, ученицы, пациентки. Со всех сторон нас оцепляют солдаты – их куда больше, чем нужно. Мужчины, включая отца Мэдди, стоят по другую сторону могилы. Ничего грустнее, чем скорбящий Шум отца, я в жизни не слышала.

Мое чувство вины усиливается еще и оттого, что в основном я думаю о Тодде.

Вспоминая его Шум теперь, я гораздо яснее чувствую в нем смятение. Представляю, каково ему было увидеть меня в объятиях мэра, услышать его дружеский тон…

Хотя все это объяснимо, я опять чувствую себя виноватой.

Бросаю горсть земли на гроб Мэдди, и госпожа Койл берет меня за руку:

– Пойдем поговорим.

– Он хочет сотрудничать? – спрашивает госпожа Койл, держа в руках чашку чая.

Мы сидим в моей спальне.

– Да, он восхищается вами.

Она приподнимает брови:

– Вот как он теперь заговорил?

– Знаю, знаю. Звучит странно, но вы бы его слышали…

– О нет, речей нашего президента я наслушалась вдоволь.

Я откидываюсь на спинку кровати:

– Ведь он мог заставитьменя выдать ему все сведения о кораблях. Но пока он вообще ни к чему меня не принуждает. – Я отвожу глаза. – Даже разрешил завтра увидеться с другом.

– С Тоддом?

Я киваю. Ее невозмутимое лицо ни капельки не меняется.

– Выходит, теперь ты ему благодарна?

– Нет. – Я растираю лицо ладонями. – Я видела, на что способна его армия. Видела собственными глазами.

Наступает долгая тишина.

– Но? – спрашивает госпожа Койл.

Я не смотрю на нее:

– Но он приказал повесить убийцу Мэдди. Казнь завтра в полдень.

Она презрительно фыркает:

– Конечно, ему ведь ничего не стоит убить еще одного человека, отнять еще одну жизнь! Так, по его мнению, можно решить любую проблему.

– Он вроде бы искренне говорил.

Госпожа Койл косится на меня:

– Еще бы! Надо же впечатление произвести. – Она понижает голос: – Он не президент Нового света, а король вранья, дитя мое. Он будет врать до тех пор, пока все вокруг ему не поверят. Дьявол горазд на выдумки, тебя разве мама не учила?

– Он не считает себя дьяволом. Он считает себя солдатом, выигравшим войну.

Она внимательно смотрит на меня:

– Политика умиротворения – вот как это называется. Скользкая дорожка, имей в виду.

– Что это значит?

– Это значит, что ты готова потакать врагу и сотрудничать с ним. Ты лучше присоединишься к нему, чем дашь отпор. И это верный способ вечно оставаться в проигравших.

– Да я вовсе не этого хочу! – взрываюсь я. – Я просто хочу, чтобы все закончилось! Чтобы эта планета наконец стала домом для людей, которые сюда летят. Мы так мечтали о доме! Я просто хочу мира и спокойствия! – В моем голосе уже звучат слезы. – Я не хочу, чтобы кто-то еще умирал…

Она отставляет чашку, кладет руки на колени и пытливо смотрит мне в глаза:

– Ты действительно хочешь именно этого? Или ты просто готова на что угодно ради своего мальчика?

Мне начинает казаться, что она читает мои мысли.

(потому что я и вправду хочу увидеть Тодда…)

(хочу объяснитьему…)

– О твоей преданности намречи уже не идет, – продолжает госпожа Койл. – После этой выходки с Мэдди многие убеждены, что от тебя больше вреда, чем пользы.

«Опять она про пользу», – думаю я.

Она тяжело вздыхает:

– Если уж на то пошло, я не виню тебя в смерти Мэдди. Она была уже взрослая и сама принимала решения. Раз она сочла нужным тебе помочь, это ее выбор. – Госпожа Койл привычным жестом отирает лоб. – Виола, я так часто вижу в тебе себя. Даже когда мне это не нравится. – Она встает и собирается уходить. – Знай, пожалуйста, что я тебя не виню. Что бы ни случилось.

– В каком смысле?

Но она уходит, не сказав больше ни слова.

Вечером устраивают так называемые поминки: все обитатели дома пьют некрепкое пиво, поют песни, которые любила Мэдди, и рассказывают о ней всякие истории. Конечно, многие плачут, включая меня, – горше слез просто не бывает.

Но завтра я увижу Тодда.

И это единственное, что сейчас меня радует.

Я слоняюсь по лечебному дому, перехожу от одной компании целительниц или учениц к другой, слушаю их разговоры. Со мной никто не разговаривает. Коринн сидит одна у окошка, и вид у нее особенно грозный. С тех пор как Мэдди убили, она не проронила ни слова, даже не стала произносить прощальную речь на похоронах. По ее лицу то и дело бегут слезы.

В конце концов пиво берет свое: я набираюсь храбрости и подхожу к ней:

– Ты не представляешь, как мне…

Даже не дослушав. Коринн встает и уходит.

Ко мне подходит госпожа Койл с двумя стаканами пива в руках. Один дает мне. Мы провожаем Коринн долгим взглядом.

– Не переживай из-за нее, – говорит госпожа Койл.

– Она всегда терпеть меня не могла.

– Неправда. Просто ей очень тяжело пришлось.

– Как это?

– Пусть она сама тебе как-нибудь расскажет. Пей.

Я делаю глоток. Пиво сладкое и пшеничное на вкус, пузыри приятно щекочут нёбо. Минуту или две мы сидим и молча пьем.

– Ты когда-нибудь видела океан, Виола? – спрашивает госпожа Койл.

От удивления я давлюсь пивом.

– Океан?

– Да, на нашей планете всюду океаны, – отвечает она. – Огромные.

– Я родилась на корабле, – говорю я. – А эти океаны видела только из космоса, когда мы приземлялись.

– Значит, ты никогда не стояла на берегу? Волны с грохотом разбиваются о берег, вода тянется до самого горизонта – она синяя, живая и постоянно двигается. Кажется, что океан даже больше, чем чернота наверху, потому что он не пустой. В его глубинах кроются тайны. – Она радостно встряхивает головой. – Если хочешь понять, как ты мала в Царстве Божьем, просто постой на берегу океана.

– Я бывала только на берегу речки.

Она задумчиво выпячивает нижнюю губу:

– Эта река впадает в океан. Он, кстати, не так уж и далеко. Два дня езды на лошади, не больше, а на ядерном автомобиле и за утро можно добраться. Дорога, правда, плохая.

– Значит, есть дорога?

– От нее мало что осталось.

– И куда она ведет?

– Раньше вела к моему дому, – отвечает госпожа Койл, устраиваясь поудобней. – Мы приземлились двадцать три года назад. Построили рыбацкую деревушку, с лодками и всем прочим. Лет через сто там, возможно, появился бы порт.

– Что случилось?

– То же самое, что случилось и со всеми остальными великими планами – они рухнули в первые же годы, не выдержав испытаний. Построить новую цивилизацию оказалось гораздо труднее, чем мы думали. Пока не научишься ходить, приходится ползать. – Она делает глоток пива. – Может, оно и к лучшему. Океаны Нового света, как выяснилось, не очень-то пригодны для рыбной ловли.

– Почему?

– Ну, например, мимо плавают рыбы размером с лодку и рассказывают, как хотят тебя съесть. А потом съедают.

Я тихо смеюсь. Но сразу вспоминаю, что случилось.

Госпожа Койл заглядывает мне в глаза:

– И все-таки он очень красивый, океан. На свете нет ничего прекрасней.

– Скучаете по нему? – Я допиваю пиво.

– Океан стоит увидеть однажды, чтобы потом скучать по нему всю жизнь, – говорит госпожа Койл, забирая у меня пустой стакан. – Давай еще принесу.

Ночью мне снятся сны.

Об океане и рыбах, которые хотят меня съесть. Об армиях, проплывающих мимо – под командованием госпожи Койл. О Мэдди, которая берет меня за руку и выводит из воды.

Мне снится гром – единственный оглушительный раскат, от которого небо едва не раскалывается надвое.

Я подскакиваю от страха, а Мэдди только улыбается.

– Скоро я его увижу, – говорю я.

Она смотрит мне через плечо и кивает:

– Да вот же он!

Я оборачиваюсь.

Я просыпаюсь, но с солнцем что-то не так. Голова тяжелая, как камень, и мне приходится закрыть глаза, чтобы мир вокруг перестал вертеться.

– Так вот что такое похмелье, – говорю я вслух.

– Пиво было безалкогольное, – отвечает Коринн.

Я распахиваю глаза – и зря, потому что на меня отовсюду наползают черные пятна.

– Ты что тут делаешь?

– Жду, пока ты проснешься, чтобы отдать тебя президентским прихвостням.

– Что?!

Коринн встает.

– В чем дело?

– Она тебя усыпила. Подлила настой Джефферса в пиво, а чтобы скрыть запах, добавила немного лакрицы. Вот, она просила передать. – Коринн протягивает мне листок бумаги. – После прочтения сразу уничтожь.

Я беру у нее листок. Это записка от госпожи Койл.

«Прости меня, дитя, но президент – злодей, в этом не может быть сомнений. Война не закончилась. Оставайся на стороне добра, продолжай собирать информацию, продолжай вводить его в заблуждение. С тобой свяжутся».

– Они взорвали витрину магазина и скрылись, – говорит Коринн.

–  Чтоони сделали?! – чуть не кричу я. – Коринн, да что тут творится?

Но она на меня даже не смотрит:

– Я пыталась объяснить им, что они забывают о своем священном долге, что на свете нетничего важнее, чем жизнь человека – любого человека.

– Здесь есть еще кто-нибудь?

– Только мы, – отвечает Коринн. – И солдаты, но они ждут тебя на улице, чтобы отвести к президенту. – Она опускает глаза, и я впервые замечаю, что изнутри ее сжигает гнев, лютая ярость. – Уж меня-то допрашивать будет не красавичик президент.

– Коринн…

– С сегодняшнего дня называй меня госпожа Уайетт, – обрывает она меня. – Если, конечно, мы вернемся сюда живыми, что маловероятно.

– Неужели все ушли? – Я до сих пор не могу в это поверить.

Коринн только бросает на меня злобный нетерпеливый взгляд.

Все ушли.

Она бросила меня одну с Коринн.

Она бросиламеня.

И мне теперь самой начинать войну.