Текст книги "Николайо Андретти (ЛП)"

Автор книги: Паркер С. Хантингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

35

Прощение не случайный акт,

это постоянное отношение.

Мартин Лютер Кинг

НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ

Улица зловеще тиха, когда я паркую машину перед домом Винсента. Потянувшись за спиной, я беру свою сумку и роюсь в ней в поисках искомой пластиковой канистры. Когда я нахожу ее, то засовываю между рукавом и внутренней стороной предплечья, скрывая лишний объем другим пальто, и благодарю, что оно соответствует погоде.

Это один из тех странных летних дней, когда жарко, но все равно кажется, что будет гроза. Я подозреваю, что это произойдет сегодня или завтра, и эта мысль меня возбуждает. Я всегда был драматичным трахарем, и лучшей погоды, чем та, что соответствует буре, бушующей внутри меня, не придумать.

Я стучу в дверь, и через мгновение она открывается.

– Серджио, – приветствую я, хлопая охранника по спине и подправляя черты лица, чтобы все выглядело нормально.

– Все в порядке, брат? – спрашивает он, жестом показывая, чтобы я раздвинул руки и ноги.

Я протягиваю ему оружие, прежде чем разложить руки и ноги, и благодарен, что заплатил немного больше за пластиковый баллончик с усыпляющим газом. Когда он проводит металлоискателем по моему телу, я говорю:

– Не совсем, мужик. Убежище только что взломали.

– Попросишь Винса о другом? – спрашивает он.

– Да. Он здесь?

Серж кивает и ведет меня в кабинет Винсента, где оставляет меня со словами:

– Он спустится через минуту.

Я киваю головой и, как только он уходит, беру канистру и откупориваю ее, помещая в вентиляционное отверстие наверху. Я впрыскиваю себе контрагент, пока усыпляющий газ пробирается по дому, и слышу, как тело Сержа падает с его поста за дверью.

Я жду еще минуту, прежде чем уйти. Я беру несколько застежек-молний из заднего кармана Серджио, где, как я знаю, каждый охранник Романо держит несколько штук, и связываю его и ближайших охранников на случай, если они придут в себя до того, как я закончу со всеми остальными.

То же самое я делаю с людьми вокруг дома, пока не добираюсь до Винсента. Я взваливаю его на плечо, как пожарный, и тащу в столовую, где собрал остальных его людей и выстроил двенадцать из них в ряд у стены.

Охранники Винсента просыпаются раньше него, и я чувствую предательский взгляд Сержа на своем лице. Я отгораживаюсь от него, позволяя своему гневу разгореться. Я едва знаю этого парня. Я разговаривал с ним только тогда, когда мне нужно было увидеть Винсента, и не более того.

Но все равно… предательство беспокоит меня, и я не могу не напомнить себе, что, по крайней мере, Минка мне доверяет, а ее мнение меня волнует гораздо больше, чем мнение Сержа.

И все же я говорю:

– Он выдал местоположение убежища.

Серж, не отводя взгляда, говорит:

– Ты же знаешь, что он этого не делал.

Но я не знаю.

Я этого не знаю.

Неужели я должен отказаться от своей интуиции и доверять всем? Все улики указывают на Винсента. Он единственный человек, который знает и местоположение моего дома, и конспиративную квартиру. Я считал совпадением то, что меня нашли и Джекс, и Нац, но после сегодняшнего нападения я уже не так великодушен.

И будь я проклят, если это случится снова.

Я жду десять минут, пока Винсент не просыпается с сильным, хриплым кашлем, от которого у меня поджимаются губы. Когда он открывает глаза, то медленно моргает ими, на его лице отражается растерянность, и я впервые задумываюсь, не был ли он всегда таким – медлительным, слабым, – а я, слишком отвлеченный ощущением отцовской фигуры, не замечал этого.

– Хорошо, – говорю я, выпрямляясь и еще раз проверяя взглядом веревки, привязывающие руки и ноги Винсента к стулу в столовой. – Ты проснулся.

– В чем дело? – спрашивает он, его голос спокоен и тверд, несмотря на ситуацию.

И это тот Винсент Романо, которого знаю я и весь мир.

– Чем ты занимался, Винсент?

– Винс, – говорит он с улыбкой на лице, и я должен отдать ему должное.

У него яйца больше, чем я когда-либо видел.

Я выпрямляюсь, подхожу ближе и достаю из рукава нож, который я захватил с кухни. Прижавшись к стене, Серджио дергается вперед, из его пасти вырывается рык, более дикий, чем мог бы издать волк.

– Сейчас, сейчас, – говорит Винсент, не сводя глаз с Серджио. – Мы все здесь друзья. Верно, Николайо?

– Нет, вообще-то. Я так не думаю.

И с этими словами я разворачиваю кулак и бью Винсента прямо в лицо. Серджио реагирует, отталкивается от земли, но падает прямо на лицо, благодаря тому, что я его связал. Я никогда не был бойскаутом, но у меня есть безумные навыки работы с веревкой и, судя по всему, с застежками-молниями.

– Это жестоко, – говорит Винсент, но его голос уже не так силен.

Вместо этого он слегка хрипит, и я хмурюсь. Я думал, что он лучше переносит удары. Он не так уж стар. Если подумать, то нехорошее предчувствие, которое я испытал на свадьбе Ашера, все еще не прошло, и я снова изучаю его.

За последние несколько месяцев он сильно похудел. Его лицо, которое раньше притягивало женщин, как кошачья мята, теперь слегка осунулось. Его глаза налиты кровью, а волосы стали чуть менее пышными. Не намного меньше, но все же… Это заметно, когда ты действительно сосредотачиваешься на нем.

Я заметил эти вещи на свадьбе, но это было скорее мимолетное наблюдение. В конце концов, на Винсента Романо просто так не пялятся, если только не хотят его трахнуть или получить по зубам от нетерпеливого солдата Романо.

И не то чтобы Винсент был каким-то диктатором, обделенным вниманием. Просто все – я имею в виду всех, кого он когда-либо встречал, – испытывают к нему безмерное уважение. Не думаю, что он когда-либо встречал кого-то, кого не смог бы очаровать.

И вот мы здесь – мой кулак в его крови и обвинения на моем языке, от которых я не могу отказаться. Что подумает Ашер? После неудачного покушения на Винсента он отправился в самое сердце территории Андретти, что должно было стать самоубийственной миссией. В тот раз никто даже не прикоснулся к волосам на голове Винсента. Я же, напротив, взял кровь.

И я бы солгал, если бы сказал, что моя реакция не была более сильной, более жестокой, потому что в дело была вовлечена Минка. Потому что я подверг ее опасности, и я скорее выйду из себя, чем смирюсь с этим. Тем не менее Винсент слил мое местоположение, и за это придется заплатить.

– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я его.

– Что сделал? – смело спрашивает он, и в его глазах появляется жалость, которую я не понимаю.

С чего бы ему меня жалеть?

Возможно, именно так Винсент стал главой отдела исполнения наказаний. Играя в такие долбаные игры разума, как эта.

– Рассказал информацию о местонахождении убежища.

– Где на тебя напали? – спрашивает он с убедительной долей беспокойства в голосе. – Ты в порядке? Минка?

Кто-нибудь, дайте этому человеку гребаный "Оскар".

– Мы в порядке. – В моем голосе звучит яд. – Не благодаря тебе.

Винсент вздыхает, на его лице появляется покорное выражение.

– Знаешь, в чем твоя проблема, сынок?

– Я не знал, что у меня есть проблемы.

Он игнорирует мое отношение.

– Ты слишком осторожен.

– И у меня есть на это причины. – Я пристально смотрю на связанных мужчин, окружающих Винсента, – все они готовы и рады отдать за него свои жизни.

Лицемерие, на мой взгляд, очевидно.

Он снова игнорирует меня.

– И все же в самые странные моменты ты готов пожертвовать многим ради людей.

– Возможно, именно поэтому я осторожен. Я слишком многим пожертвовал ради других. Может, я устал от того, что меня сжигают? – говорю я, имея в виду жертвы, которые я принес ради брата и даже Наца.

– Возможно, – соглашается он. – Но это грустный способ прожить жизнь, не так ли?

Я хмыкаю в знак согласия, потому что как я могу с этим спорить?

– Послушай, Винсент. Прекрати нести чушь. Мы можем простоять весь день, а можем покончить с этим сейчас. Ты должен знать, что я не отстану. Почему ты выдал наше местоположение?

– Я этого не делал, сынок, – говорит он, и в его голосе столько чертовской искренности, что я на секунду ему верю.

Но кто еще мог? Кроме моих охранников, за которыми я слежу без их ведома, никто другой, ни один человек, не знает местоположение убежища. Никто. Только Винсент, мать его, Романо, и вот он говорит мне, что не делал этого?

Ебаный бык.

– Не надоело врать? – спрашиваю я.

– Я не знаю. А тебе?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты лжешь себе каждый день, Николайо Кристиано Андретти. Ты скучаешь по брату, но прячешься за своей злостью на него. – Я резко вдыхаю, но он не успокаивается. – Тебе одиноко, но ты отказываешься проводить время со мной или Ашером, когда мы предлагаем. А мы предлагаем. Часто. Ты смотришь на меня как на отца, но отталкиваешь каждый раз, когда мы разговариваем. Черт, держу пари, ты делаешь то же самое с этой своей девчонкой. Минка. Ты ведь любишь ее, не так ли? И что ты там делаешь? Плетешь грандиозную сказку о бедах и опасностях? Говоришь себе, что не можешь быть с ней, что один из вас не подходит другому?

Господи. Винсент Романо разрывает меня на части. Он берет мужчину, которым я себя считаю, и разрушает его. Я хочу, чтобы он остановился, но у меня нет слов, чтобы высказаться. Почему он это говорит? Почему ему вообще интересно это говорить? Это что, какая-то тактика обратного допроса, которую мне и в голову не приходило применять?

И эта история с Минкой. Господи. Я не люблю ее. Не могу. И я плохо к ней отношусь.

Когда я замолчал, он сделал паузу и посмотрел мне в глаза.

– Когда ты позволишь себе быть счастливым, сынок?

– Как я могу быть счастлив, когда у меня на голове чертов удар? Меня ударил мой собственный брат.

– Перестань жалеть себя, Николайо. Ты зол. Я это понимаю. Но в какой-то момент жизни ты должен научиться прощать. Иначе твой гнев будет разъедать тебя до тех пор, пока не останется только твоя гордость, которая все равно ничего хорошего тебе не принесла.

– Прекрати, – требую я. – Прекрати и просто ответь на мой гребаный вопрос. Почему ты сообщил адрес?

– Я этого не делал. И если бы ты остановился, то понял бы, что ты мне слишком дорог, чтобы так поступать. Просто посмотри на меня.

– Что?

– Действительно посмотри на меня, и что ты увидишь?

Я вижу… человека, который силен духом, но не телом. Как, черт возьми, это произошло?

– Что… что ты пытаешься мне сказать, Винс?

Винс.

Не Винсент.

Что со мной не так?

– Посмотри на меня, а потом посмотри на ту картину на стене, – говорит он, имея в виду большой холст, на котором он изображен в рамке вместе со своей семьей.

И я смотрю на нее, но на самом деле не смотрю. Вместо этого у меня в голове все перевернулось, потому что я идиот. Я вспыльчивый идиот, который разозлился и не подумал. Не остановился, чтобы понять, что есть и другие способы выследить меня, не следуя за мной. Камеры. Такие, как у Декса, Джона и меня.

И это точно не Декс.

Как я мог так ошибиться?

Сожаление яростно бурлит в моем животе, и я заставляю себя посмотреть на фотографию, потому что это меньшее, что я могу сделать. На ней Винс яркий. Он полон жизни. Здоров. Человек передо мной не хрупкий – не думаю, что Винс когда-либо мог быть хрупким, – но он определенно не похож на того, кто изображен на фотографии.

Не знаю, как я раньше этого не замечал. Изменения происходили так постепенно, такими маленькими, крошечными шажками, что после одного изменения я привыкал к нему, а затем к следующему, и следующему, и следующему, и так далее. И вот теперь я здесь. Чувствую себя самым большим идиотом в мире.

Самым большим засранцем.

– Ты болен? – спрашиваю я Винса, наклоняясь вперед, чтобы разрезать его путы.

Я вручаю ему запасной нож, и мы вместе пробираемся к охранникам, но как только я разрезаю путы Серджио, он пытается удержать меня. Поскольку я заслуживаю этого и даже хуже, я даже не сопротивляюсь, хотя мы оба знаем, что я легко могу его одолеть.

– Отпусти его, – приказывает Винс, и после минутного колебания Серджио соглашается.

– Ты болен? – снова спрашиваю я. – Что с тобой? Почему ты никому не сказал?

Он вздыхает.

– У меня рак. Это поздняя стадия, и она не проходит. У меня осталось время, но его не так много. Я не хочу подвергать себя химиотерапии, и я хотел дать Ашеру и Люси время насладиться медовым месяцем, прежде чем я кому-то скажу. – Он выжидающе смотрит на меня.

– Я не скажу Ашеру, пока ты не будешь готов, – обещаю я, хотя обещание заставляет меня волноваться.

Ашер захочет знать. Сразу же.

– И ты никому не расскажешь о том, что ты сделал сегодня вечером, – приказывает он.

– Но…

– Ты будешь нужен Ашеру, когда он узнает. Он ничего тебе не скажет, но ты будешь ему нужен. Если нужно, ты можешь рассказать ему позже. Намного позже.

– Мне так… – Я начинаю извиняться, но слова застревают в горле, захлебываясь от нахлынувших эмоций.

– Все нормально, – настаивает Винс. – Ты не знал.

Но это не нормально.

Потому что Винсент Романо всегда был добр ко мне. Он всегда относился ко мне как к сыну, и с тех пор, как я его встретил, он заботился о моих интересах.

И вот как я ему за это отплатил.

Черт, я чудовище.

36

Обижаться и негодовать, это все равно,

что выпить яд в надежде,

что он убьет твоих врагов.

Нельсон Мандела,

МИНКА РЕЙНОЛЬДС

Николайо не приходит домой к тому времени, когда я уже засыпаю. Но где-то ночью я просыпаюсь от звука ударов. По крыше склада льет дождь, но помимо этого звука, мне кажется, я слышу еще один.

Я вскакиваю с постели, опасаясь идти куда-либо. Выйдя из спальни, я следую за звуком к открытой двери в конце коридора. Там повсюду расставлены тренажеры, но когда мой взгляд падает на центр комнаты, я останавливаюсь, пораженная царящим здесь беспорядком.

Из изуродованной черной кожаной штуковины в центре комнаты сыплется какой-то песок. Рядом с ним стоит без рубашки Николайо, в одной руке нож, в другой – сжатый кулак.

Я настороженно смотрю на него.

– Что это?

– Боксерская груша.

– Не похоже.

– Я был в бешенстве.

Я колеблюсь.

– На кого?

– На себя.

И снова я колеблюсь. Я не привыкла утешать никого, кроме Мины, но в последнее время она не особо нуждалась в утешении. На самом деле, мне кажется, она уже давно счастлива. Поэтому я настороженно делаю несколько шагов вперед, к Николайо, шагая вперед только потому, что мне неприятно видеть его таким. Таким злым. Сырым. Поверженным.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Он перестает резать грушу и роняет нож на пол, но его спина по-прежнему обращена ко мне, загорелые мышцы напряжены.

– У Винсента Романо рак, – говорит он, его голос побежден.

– Что?

– У Винсента Романо рак, а я только что пытал его. Я бил его. Я обвинил его в утечке информации из нашего убежища, но это был не Винсент. Это был Джон. ЧЕРТ! – кричит он, прежде чем его голос переходит в прерывистый шепот. – Я чудовище, Минка. Тебе лучше без меня.

– Я… Джо… – Я не знаю, что сказать, перегруженная информацией, которую он мне сказал.

С нашими жизнями мы оба всегда предполагаем худшее. Это запрограммировано в нас. Это отстой, но такова жизнь. Я отказываюсь верить, что Николайо – плохой человек. Не учитывая того, что я видела.

Некоторое время слова не даются мне, но, в конце концов, я останавливаюсь на том, что для меня важнее всего.

– Ты не чудовище, Николайо. Ты хороший человек. Ты защищал меня. Ты прыгнул под пули ради меня. Дважды…

– Если ты считаешь меня хорошим человеком, когда я защищаю тебя, значит, я делаю это неправильно.

– Знаешь что? Именно так. Защищая меня сегодня… Ты все делаешь правильно. То, что произошло сегодня… Ты просто отреагировал на то, что я в опасности. Ты не можешь ненавидеть себя за это. Ты не чудовище, Николайо.

Я подхожу к нему и нерешительно кладу руку на его голую спину, дрожа от прикосновения, пока он не отстраняет меня. Инстинктивно я делаю несколько шагов назад, как будто расстояние защитит мое сердце от внезапной боли, вызванной его отказом.

Наконец-то… наконец-то он смотрит мне в глаза… и говорит:

– Тебе лучше без меня.

А потом он уходит, ни разу не оглянувшись. Он даже не замедлил шаг. Я протягиваю руку, чтобы коснуться его, но он проскальзывает мимо меня, наклоняя свое тело так, что оно не задевает мое, когда он проходит мимо.

И я не знаю, почему он борется со мной. Борется с этим. С нами. Но это больно.

Чертовски больно.

Я благодарна, когда мне звонит Мина, и рада, что хоть как-то отвлеклась от Николайо. После нашего разговора он зашел в одну из спален на складе и с тех пор не выходит. Я так и не смогла заснуть, и весь день прошел с мучительной медлительностью. Сейчас уже ночь, а я до сих пор не видела, чтобы он выходил из комнаты.

А я, может быть, притаилась в коридоре каждые несколько минут, а может, и нет.

Мина случайно застает меня в один из таких моментов. Я нажимаю кнопку ответа на видеозвонок и направляюсь по коридору в сторону офиса, где самое сильное соединение WiFi. Однако я остаюсь в коридоре, мне не по себе от мысли, что я вхожу в кабинет Николайо без приглашения.

– Привет, Минка!

– Как дела, малышка?

– Мне двенадцать, – напоминает она мне.

– Все еще ребенок, даже когда тебе в тринадцать раз больше, – напоминаю я ей, хотя и полусерьезно.

Меня отвлекают мысли о Николайо.

– Что случилось? – спрашивает Мина, как всегда проницательная, и я вспоминаю, что ей скоро исполнится тринадцать и она в мгновение ока окажется в средней школе.

Я открываю рот, чтобы сказать ей, но слова замирают у меня в горле. Иногда мне хочется рассказать ей о таких вещах, как если бы у нас были нормальные отношения между братом и сестрой, но это не так. Я одновременно и ее сестра, и ее мать, а это значит, что между нами есть границы приличий. И это включает в себя отказ от разговоров с ней о моих дурацких мальчишеских проблемах.

И, видимо, Мина это уловила, потому что теперь настала ее очередь хмуриться.

– Почему ты всегда так делаешь?

– Что делаю?

– Скрываешь от меня вещи. То, что, как я знаю, ты хочешь сказать.

– Я… я не делаю этого специально.

Ее лицо опускается.

– Нет, делаешь.

– Я просто… Ты моя сестра, Мина, и я люблю тебя. Я не хочу обременять тебя своими проблемами.

На ее лице появляется шокирующая вспышка гнева.

– Как я поступаю с тобой?

– Что?! С чего ты взяла? Ты не обуза, Мина. Никогда, – решительно говорю я, подразумевая это.

Но Мина уже повернула голову, ее внимание приковано к кому-то другому. Мое лицо краснеет, когда я слышу голос Эрики на заднем плане. Еще больше оно портится, когда я вижу, как лицо Мины загорается в ответ на слова Эрики.

Мне больно. Больше, чем мне хотелось бы признать. В глубине души я понимаю, что обижаться на то, что Эрика может сделать Мину счастливой, – это мелочно. Я должна быть счастлива, что Мина счастлива, но ничего не могу с собой поделать. Как социальный работник Мины, Эрика сыграла огромную роль в том, что забрала у меня Мину, и я никогда не смогу этого простить.

Я не хочу никогда этого прощать.

Я закрываю глаза, не желая видеть, как Эрика делает Мину счастливой, в то время как я практически бесполезна – не могу навестить Мину и ничего не могу сделать, чтобы развеселить Николайо. Я погружаюсь в жалость к себе, ненавидя себя за то, что я такой человек, но не желая меняться. Не тогда, когда это означает альтернативу – взять на себя ответственность за то, что моя жизнь так испорчена.

– Ты ненавидишь Эрику. Не так ли? – говорит Мина, и ее слова поражают меня.

Хорошо, что мои глаза были закрыты.

Оправившись от шока, я открываю глаза, вздыхаю и говорю:

– Я… да.

Я больше не хочу лгать Мине.

Она заслуживает правды.

– Она неплохой человек. Она мне нравится.

– Ты говорила мне, что ненавидишь ее.

– Мне было восемь, и меня тогда только забрали у тебя.

– А сейчас? – Я смягчаю голос. – Ты не обуза для меня. Никогда.

– Я знаю, что ты делаешь.

– Ч-что?

– Ты водишься с мерзкими мужиками, потому что думаешь, что тебе нужны деньги, чтобы вытащить меня отсюда, но тебе не нужно вытаскивать меня отсюда.

У меня отпадает челюсть, и я ошеломлена.

– Ч-что? Как? Кто тебе это сказал? Я не…

– Минка, – говорит она, останавливая меня своим тоном. На ее лице – мрачное выражение, какое не должно быть у двенадцатилетней девочки. – Ты не должна этого делать.

– Что? Конечно, я должна.

– Нет, не должна, – настаивает она, ее тон непреклонен.

– О чем ты говоришь?

– Я…, – колеблется она. – Я счастлива здесь, Минка. Я люблю тебя так сильно, так сильно, но я не хочу уезжать. Я не чувствую себя так, как раньше. Потребовалось время, но теперь мне здесь нравится. Школа, в которую я хожу, намного лучше прежней; люди дружат со мной; учителя хорошо относятся ко мне; мне не нужно смотреть, как ты съедаешь по полпачки лапши, пока тратишь все свои деньги на мою еду; и, честно говоря, я знаю, что для нас обоих будет лучше, если я останусь здесь.

Кажется, я хнычу, но точно не знаю. Я слишком ошеломлена ее словами, чтобы обращать внимание на что-либо, кроме нее.

– Но…

– Мне здесь нравится, Минка. Но это не значит, что я тебя не люблю, – говорит она, всегда звучащая гораздо мудрее своих лет.

Наверное, так бывает, когда жизнь заставляет тебя взрослеть слишком быстро. Была ли я такой же мудрой, как она, когда была в ее возрасте? Потому что сейчас я точно не чувствую себя мудрой.

Она продолжает:

– Это просто означает, что остаться здесь – то, что мне нужно.

И впервые с тех пор, как я приступила к этому высасывающему душу плану по добыче золота, я сомневаюсь во всем. Что, если Мина права? Что, если ей будет лучше там, а не со мной?

О, Боже.

Неужели я только что потратила все эти годы и свой рассудок впустую, пытаясь копать золото? По щеке течет слеза, и я поспешно прощаюсь с Миной, прежде чем завершить разговор, потому что не хочу, чтобы она видела меня такой.

Слабой.

Сломанной.

Жалкой.

Сзади меня обхватывают сильные руки, и я обмякаю в них. Опустошенная, но благодарная за прикосновение.

– Мне жаль, – говорит Николайо.

– За что? Ты не заставлял Мину говорить эти слова.

– За то, что вел себя как осел, когда ты просто пыталась помочь. Мне просто… мне нужно было время, чтобы все обдумать, а я не привык позволять другим помогать мне. – Он колеблется. – И Минка… Твоя сестра права.

Я напрягаюсь, и это предупреждение, чтобы он остановился.

Сейчас.

Даже у хороших людей есть свои границы, и никто никогда не обвинял меня в том, что я хорошая.

Но Николайо не прислушивается к предупреждению моего тела. Вместо этого он продолжает:

– Золотоискательство – это не решение твоих проблем. На самом деле это и есть твоя проблема. Ты умная, красивая, веселая, вздорная и просто охренительная. Черт возьми, Минка, ты идеальна. Я действительно так считаю.

– Ты можешь быть счастлива. Ты могла бы быть свободной. Но вместо этого ты злишься, разочаровываешься и ненавидишь то, что делаешь со своей жизнью. Я не говорю, что Мина была обузой, но я говорю, что, возможно, тебе стоит прислушаться к ней, когда она говорит, что должна остаться, и принять положительные изменения в жизни, которые придут с этим. – Он делает глубокий вдох. – Может быть, вам двоим лучше жить отдельно друг от друга.

– Как ты можешь так говорить? – Я вскидываю руки вверх в разочаровании. – Ты говоришь о моей сестре!

– А у меня есть брат, от которого я отдалился на долгие годы.

– Но это совсем другое. Не заблуждайся, Николайо. Он навел на тебя обиду.

– Так было не всегда.

Я фыркнула, не веря. Я достаточно долго общалась с Николайо, чтобы понять, что большую часть времени он невыносим… как сейчас.

– Послушай, Минка. Дело не во мне. Дело в тебе. Не во мне. Не в Мине. В тебе. Ты должна перестать фокусироваться на других людях и начать фокусироваться на себе. Ты думаешь, что ты ужасный человек, но это не так. На самом деле все наоборот. Ты бескорыстна. Слишком бескорыстна. И ты отдала свою жизнь ради человека, который теперь говорит тебе, что ты больше не должна этого делать. Может, тебе стоит ее послушать? – Его голос понижается. – Ты заслуживаешь большего. Большего, чем все эти деньги.

Я игнорирую все остальное, что он сказал, и сосредотачиваюсь на последней части, потому что часть меня боится, что он прав во всем.

– Это мое тело. Я могу делать с ним все, что захочу.

– Ты права, и в этом вся проблема. Это действительно то, чего ты хочешь?

У меня на языке вертится мысль сказать "нет". Перестать лгать себе и всем вокруг. Но вместо этого я говорю:

– Да, это так. И что?

– Есть и другие варианты, – говорит он мне, как будто я об этом еще не думала. Однако его голос повышается, и я понимаю, как сильно этот разговор влияет на него.

В один момент это он борется с тем, что между нами, а в другой – я. Может, нам стоит просто сдаться? Может, нам стоит покончить с этим, пока кто-нибудь не пострадал. Но даже когда я думаю об этом, я знаю, что не сделаю этого.

Я не могу.

Я слишком сильно хочу его. И я слишком далеко зашла. Если все закончится, я буду опустошена. И каким бы ужасным человеком я ни была, надеюсь, он чувствует то же самое, потому что, черт возьми, я не знаю, почему мы постоянно ссоримся друг с другом, когда все, чего мы хотим, – это поглотить друг друга.

– Посмотри на себя, Минка, – говорит он, и я знаю, что любые его следующие слова приведут меня в бешенство. – Злость, горечь и обида. Эти вещи причиняют тебе только боль, Минка.

Я смотрю в потолок, надеясь, что это избавит меня от тех чувств, к которым он взывает. Но это не помогает. Поэтому я зацикливаюсь на дырке в потолке, через которую в переделанный склад проникает темнота и море звезд.

Как звезды могут светить так ярко, когда между нами столько тьмы? Мой взгляд устремлен на звезды, как будто звезды ответят на все мои вопросы. Придурки, конечно, не отвечают.

Поэтому я зацикливаюсь на темноте ночного неба. И на нашей темноте. Темнота привязана к ДНК Николайо, и я не уверена, что является темнотой ночи, а что – им. Меня удивляет, что я не могу отличить, но еще больше – что мне все равно.

Я вздыхаю, но мои слова все равно выходят злыми, яростными и громкими:

– Как ты можешь так говорить, когда ты точно такой же?! – Я делаю шаг к нему, мои пальцы сжимаются в привычный крепкий кулак. – Я вижу тебя, Николайо. Ты сломлен больше, чем хочешь признать.

И это так.

Я не добавляю, что считаю трещины в его душе прекрасными. Что я приму любое его несовершенство, прежде чем приму чьи-либо совершенства.