Текст книги "Дом в Вечерних песках"
Автор книги: Парэк О'Доннелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Возможно, вы все еще мне не верите, и это вполне понятно. Я попытаюсь представить вам доказательства, чтобы вы не сочли мое письмо бредом сумасшедшего. У вас случаются видения, мисс Хиллингдон? Думаю, случаются, и в последнее время они вас тревожат. Это типично для людей, наделенных таким даром, как вы, особенно когда кто-то, подобный вам, находится в опасности.
Если я просчитался, значит, вы выбросите мое письмо, и все будет потеряно. Если нет, тогда у меня есть надежда, что я завоевал ваше доверие.
Мисс Хиллингдон, они забрали последнюю из моих несчастных подопечных. Они забрали Анджелу Таттон, последнюю и самую светлую. Ее мне удавалось опекать дольше остальных. Она еще не исчезла, надеюсь, но она блекнет. Я хочу увидеть ее напоследок.
И напоследок, милостию Божию, она позаботится о том, чтобы свершилось правосудие. Я должен еще многое вам рассказать, но это подождет до нашей встречи. Во что бы ни заставил вас поверить Хартингтон, лорд Страйт не умер. Он уехал в Вечерние Пески, и туда же лежит наш с вами путь. Там это и закончится.
А теперь взгляните на них, мисс Хиллингдон. Взгляните, если можете, на эти пропавшие ясные души. Мы с вами, вы и я, постараемся почтить их память теми своими деяниями, что нам предстоит совершить.
Ваш покорный слуга и таковым остаюсь,
Г. Нейи
После Октавия быстро оделась – в тот же несвежий дорожный костюм, в котором была накануне. Она привезла с собой другие вещи, но подбирать новый наряд у нее не было ни желания, ни сил. Пошатываясь, она направилась к двери, думая спуститься вниз и вызвать кеб, но потом вспомнила про конверт. Она завернула его в сорочку и положила на дно чемодана. Чтобы уберечь от чужих рук. Но была и другая причина. Она хотела, чтобы они…
Лотти Хайнд (17 лет)
…не попадались ей на глаза. Эти фотографии. Она хотела их не видеть.
Не глядя на снимки, касаясь карточек только за края, она сложила их в стопку, убрала и заковыляла от стола. У кровати остановилась, в замешательстве вертя головой по сторонам. Стояла, крепко обхватив себя руками, словно в ней копилась боль. Словно внутри что-то разрывалось.
Табита Нортон (22 года) – Жизнь вечная.
Повернувшись, Октавия стала закрывать за собой дверь. У нее это получалось неуклюже, хотя она старалась не шуметь. В конце лестничной площадки, споткнувшись, она увидела, что на ней всего одна туфля, а вторую она сжимает в руке. Она остановилась, чтобы как следует обуться и заколоть волосы перед зеркалом. Но мгновением позже, на лестнице, она не могла вспомнить свое отражение в нем. Она снова встала, прикрывая лицо рукой. А зеркало ли это было или, может, картина?
Чувствуя, что ее шатает, она схватилась за перила. Перед глазами все поплыло, потом потемнело. Как всегда, она увидела комнату и девушку в белом, лежащую неподвижно на спине. Как и прежде, люди, что сгрудились вокруг нее, находились в тени. На этот раз Октавия попыталась рассмотреть их лица, но как ни напрягала зрение, ей это не удалось. Один из стоявших что-то держал в руке – бутылочку или флакон, и из этого сосуда поднимался призрачный пар. Тело девушки конвульсивно дернулось, пронзенное яростной судорогой. Она выгнула спину, вытянула в стороны руки. Глаза ее широко раскрылись, рот раззявился, словно она кричала. Воздух над ней заколыхался – в первое мгновение Октавия даже не сообразила, что это такое, – потом из нее повалил дым: сначала медленно отделился завиток тени, потом взмыл живой рой черных мотыльков, превративший все пространство в беспросветный мрак.
Видение исчезло. Октавия вцепилась в перила, ожидая, когда пройдет головокружение.
– Рано же ты поднялась, старушка.
Разумеется, это был он. У нее за спиной, на верхней площадке лестницы. Она услышала, как он спускается – спокойно, неторопливо. Она не станет оборачиваться. Не станет встречаться с ним взглядом.
Джоанна Стайлз (19 лет) – Вечный свет даруй им, Господи.
Однако он уже настиг ее. Спустился на ступеньку ниже и повернулся к ней, глядя на нее с наигранной веселостью в лице.
– Как твой номер, дорогая? Хорошо спалось?
Внизу в холле на ковер с узором из роз падал теплый свет. Как его зовут?
– Ау, красотка? Как самочувствие?
Он был бледен и небрит, в голосе слышалась сипотца. Он оперся на перила, как бы невзначай рукой преграждая ей путь. Как зовут портье? Он ведь представился ей вчера, когда принес в номер ее чемоданы. Как же его зовут?
– Альфред? – Горло сдавливало от паники. – Господин Альфред! Вы на месте?
Несколько секунд Эльф смотрел на нее с искренним изумлением, затем что-то в его лице изменилось. Она увидела в нем недовольство. Трепет презрения. Его взгляд был устремлен в холл, где на свет выдвинулся рослый парень.
– Господин Альфред? – снова окликнула Октавия. Да нет, униформа не гостиничная. Ночной портье не стал бы… Парень обнажил голову и тряхнул головой, убирая с лица налипшие кудри.
– Джорджи? – Их отделяла половина лестничного пролета, но она неосознанно вскинула руку, словно трогая его лицо. – Джорджи, неужели это… но как ты…
Он сделал еще один шаг вперед, полностью выходя из тени. Она увидела, что брат в сосредоточенности морщит лоб.
– Привет, сестренка. Долгая история, но если в двух словах, я не получил назначения на «Скопу». Жаль, конечно, хотя сейчас я не особо расстроился. В городе только и разговоров о… о том деле, которым мы занимаемся. Меня одолело беспокойство.
– Милый Джорджи, – произнесла Октавия. – Но как ты нашел меня?
– Старина Хили из «Газетт» подсказал. Я прибыл с почтовым поездом. Правда, проводникам не соизволил сообщить, что они везут пассажира. Сюда добрался в начале пятого, и господин Альфред проявил исключительную любезность. Угостил меня пуншем с сэндвичем и терпеливо слушал мою болтовню про службу, просто святой человек.
Лили Чорли (15 лет) – И ныне и присно. И во веки веков.
На мгновение сознание заволокло белым туманом. Она крепче вцепилась в перила, чтобы не упасть. Джорджи, озабоченно хмурясь, шагнул к лестнице. Заметив Эльфа, задержал на нем оценивающий взгляд.
– Октавия? Что-то случилось? – с тревогой в голосе спросил он. – Господин Альфред, если вас не затруднит, принесите бренди для моей сестры.
Альфред, долговязый нескладный парень, был приветлив и услужлив. Он мгновенно подскочил к Джорджи.
– Мисс? Вы заболели, мисс?
– Нет, я здорова, – отвечала Октавия. – Просто… вы позволите, лорд Хартингтон?
Эльф посмотрел на нее, затем убрал руку с перил и, холодно улыбаясь, отступил в сторону. Демонстративно зевнул, глядя на Джорджи.
– Просто я получила тревожные известия, Джорджи, и должна немедленно ехать. Господин Альфред, будьте добры, пошлите за кебом. Или еще слишком рано? Боюсь, я так переволновалась, что даже не посмотрела, который теперь час.
– Почти семь, мисс. Извозчики уже выехали на работу. Не хотите позавтракать, пока будете ждать?
– Вы очень добры, господин Альфред, но я не голодна.
– Октавия, тебе надо прилечь, – сказал Джорджи. – Кеб, возможно, придется ждать с полчаса, если за ним пошлет господин Альфред. Лучше я сам побегу к вокзалу, где они наверняка стоят. По дороге быстрее поймаю экипаж.
– Нет, Джорджи, – поспешно остановила его Октавия. – Прости, я только хотела…
У нее за спиной тихо застонали деревянные ступеньки. Она чуть повернула голову, но не обернулась. Джорджи с беспокойством посмотрел на сестру и устремил взгляд мимо нее на лестницу. Осторожно сделал глубокий вдох, и она обратила внимание, как это часто бывало, что он все еще никак не привыкнет к своему огромному телу. Физически Джорджи возмужал в двенадцать-тринадцать лет; когда вернулся домой из своего первого плавания – он полгода провел в море в качестве юнги, – Октавии показалось, что за это время брат сильно вырос и вдвое раздался в плечах. Но он не огрубел, как она опасалась, не зачванился. Его добрая благородная душа этого бы не допустила.
– Бог мой, красотка, – сказал Эльф за ее спиной. – Что за известия ты получила? Надеюсь, ты не одна собралась ехать. Я мог бы тебе пригодиться.
При звуке его голоса Октавия, не отвечая, повела глазами в сторону. Она по-прежнему не оборачивалась. Джорджи снова пытливо посмотрел на нее.
– Октавия? – произнес он.
– Господин Альфред, я уверена, найдет для нас кеб. А ты, Джорджи, помоги мне с чемоданами. У меня… у меня с собой ценные вещи, которые я должна сберечь.
Джорджи опустил голову, чуть придвигая к ней лицо. Опять бросил взгляд на лестницу, затем вопросительно посмотрел на нее.
– Сберечь, сестренка?
Фелисити Хардвик (13 лет) – In Paradisum deducant te Angeli[41].
Октавия ощутила слабость. Джорджи бережно взял ее руку и положил на свою.
– Милый Джорджи, – сказала она. – Как же я рада тебя видеть.
– Пойдем наверх, сестренка, обопрись на меня. А то вдруг опять голова закружится.
Нагнувшись к ней, Джорджи повел ее в номер. Проходя мимо Эльфа, Октавия не подняла на него глаз. Что-то в ней дрогнуло. Она почувствовала это, когда немного оправилась от шока. Однажды в детстве она наблюдала, как из-под колес омнибуса вытащили старую собаку. Ее расплющенная голова – блестящая светлая мякоть с розовыми прожилками – была похожа на раздавленный фрукт. Тогда она тоже это ощутила, когда ее повели прочь. Жгучая жалость в сочетании с яростью.
– Лорд Хартингтон, позвольте побеспокоить вас, сэр. Дайте пройти. – Джорджи произнес это подчеркнуто, и Октавия почувствовала, как он приосанился рядом с ней. Эльф молча отступил назад.
– Бедняга Джорджи, – посетовала Октавия, когда они добрались до лестничной площадки. – Боюсь, порой я раздражаюсь на тебя, даже когда ты пытаешься мне угодить. В таких случаях, пожалуй, даже особенно. Ты, наверно, жутко на меня обижаешься: послал же бог сестрицу.
Джорджи на мгновение остановился и печально улыбнулся ей.
– Ну, насчет этого ничего не знаю, но даже если ты раздражаешься, кто стал бы тебя осуждать? Я ведь действительно не такой шустрый, как ты. Но, как говорится, каждому свое. Кому-то надо и багаж носить, а мне предстоит исполнить свой долг в качестве провожатого. Миссия вполне достойная. Давай-ка покажи, где твой номер, и будем собираться. Это, конечно, не самый захудалый отель, но мне бы не хотелось напороться на сердитые взгляды всех его постояльцев.
* * *
Не прошло и получаса, как они уже выехали из Дила. Господин Альфред заверил их, что нанял самого лучшего извозчика: пассажиры часто заказывают именно его экипаж, который тот приобрел у самого лорда Саквиля. Ход у него очень гладкий, добавил Альфред, они даже не почувствуют, что вообще катят по дороге.
Перед тем как посадить Октавию с братом в кеб, господин Альфред отвел их в сторону, чтобы переговорить с ними по секрету. При всей своей неуклюжести парень он был проницательный и сумел оценить сложившуюся обстановку. Тот джентльмен вернулся в свой номер, сообщил он, и пока не выходил. Когда объявится, может статься, что найти свободный кеб удастся не сразу, ведь скоро отходит лондонский поезд. Он, конечно, сделает для джентльмена все, что в его силах, но тому, возможно, придется ждать больше часа.
В пути Джорджи развлекал Октавию беззаботной болтовней, но старался умерять свой пыл и зорко следил за тем, чтобы не утомить сестру. Она время от времени улыбалась, но внимала брату вполуха. Присутствие Джорджи ее успокаивало, однако изображать беспечность ей не удавалось. Она пыталась не думать о письме, занимая свой ум несущественными и практическими вопросами. Пыталась решить, как ей быть дальше.
Джинни Фостер (24 года) – Et perducant te in civitatem sanctam Ierusalem[42].
Джордж умолк на полуслове и резко выпрямился.
– В чем дело, сестренка?
Октавия только теперь сообразила, что она вскочила с сиденья и стоит, выставив перед собой ладони, словно заслоняется от чего-то. Опять то же видение. Девушка в сумеречной комнате. Дым и мотыльки. Это видение постоянно преследует ее. Кромешный мрак.
– Джорджи, – внезапно спросила она. – Посмотри на меня, ты видишь сияние?
Он заморгал, проведя ладонью по губам.
– Сияние, сестренка?
– Сияние, что-то необычное, что-нибудь… о боже, даже не знаю. Сама не понимаю, что я говорю.
– Октавия? – ласково произнес он, наклоняясь к сестре. – Может, объяснишь, в чем дело?
Она беспомощно смотрела на брата. Сможет ли она объяснить? Стоит ли? Должна ли она раскрыть пакет и показать ему одну из фотографий? Можно ли показать ему фотографию Джинни Фостер? Как и других девушек, ее положили на ступеньки алтаря. Как и остальные, она была облачена в красивое белое платье. Ее наряд был особенно изысканным: лиф из затейливого кружева переходил в искусно присборенный рюш вокруг шеи; широченные рукава, свисая с ее распростертых рук, накрывали целых три ступеньки. Тело девушки обрамляли цветы, уложенные в широкий идеальный круг. На фотографии их краски были утеряны, но Октавия различила фрезии, водосбор, огромное количество роз и лилий. Джинни похитили летом. В самые солнечные дни июня.
Можно ли рассказать все это Джорджи? Дать ему взглянуть на снимки? Сами по себе фотографии можно счесть просто эксцентричными. Многие заказывали фотопортреты умерших. Фотографии, на которых были запечатлены усаженные в подушки с оборками мертвенно-бледные малыши рядом с живыми братьями и сестрами. Или осунувшиеся жены, пристегнутые к стульям за обеденными столами, в окружении своих детей; они даже после кончины исполняли свой материнский долг. Октавия этот обычай считала омерзительным. Если она хочет, чтобы Джорджи понял, ей придется показать ему и все остальное: письмо таинственного осведомителя, предоставленные им вещественные доказательства, телеграммы и записки, страницы, вырванные из какого-то ужасного журнала. Она покажет ему все, но поймет ли он, бедный Джорджи, даже после того, как увидит эту жуть своими глазами?
– Ты расстроена из-за лорда Хартингтона, да? – Тон его был по-прежнему мягкий, но он не скрывал своего негодования. – Из-за твоего Эльфа? Он в чем-то замешан?
– Джорджи, Джорджи, – простонала Октавия, – я даже не знаю, с чего начать.
– Для начала объясни, куда мы едем. Мы, моряки, не любим отправляться в плавание, не зная, куда лежит наш путь. Где эти Вечерние Пески и что мы там должны найти?
– Это местечко чуть дальше на побережье, насколько я понимаю. У лорда Страйта там дом. Ты слышал о нем, Джорджи?
– О лорде Страйте? – Он посмотрел на нее внимательно, ладонями обхватив колени. – Если прежде и не слышал, то теперь знаю, что был такой. В Лондоне, когда я уезжал за тобой, мальчишки-газетчики на каждом углу выкрикивали его имя. Трагедия на Хаф-Мун-стрит, голосили они. Он покончил с собой. Спрыгнул с крыши собственного дома.
– Значит, остальные газеты подхватили эту историю? – заметила Октавия. – Расторопнее они оказались, чем я думала. И наверняка нашпиговали ее разного рода спекуляциями.
– Так ты знала об этом? До того, как написали газеты?
– Эту новость первой сообщила наша газета, Джорджи. Статью написала я.
– Ты? – изумился Джорджи. – Мистер Хили сказал, что ты уехала по заданию «Газетт», и я подумал, ты собираешься освещать какой-нибудь охотничий бал[43] или что-то в этом роде. Ты ведь обычно о светском обществе пишешь, а не…
– А не о чем-то важном. Так и есть, Джорджи. Значит, газеты и имя его назвали? Боже, ну и дура я, полная идиотка. Убедила себя, что я осторожна в выборе слов, хотя знала ведь, как это будет. Знала – и все равно пошла на поводу. Естественно, люди решили, что это Страйт. А что еще они могли подумать? Этого он и добивался.
– Кто?
– Эльф, Джорджи. Лорд Хартингтон. Он не такой, каким представляется. Совсем не такой.
Рассвирепев, насколько это было в его натуре, Джорджи отвел глаза.
– Не стесняйся, Джорджи, никто тебя не осудит. Скажи, что ты меня предупреждал, что таким, как он, доверять нельзя. Но ведь я считала себя умнее всех. Думала, что сумею завоевать положение в их мире, хотя я к нему, в сущности, не принадлежу. Думала, для этого достаточно иметь на плечах светлую голову и держать в секрете все, что мне поистине дорого. Думала, этого достаточно.
Видя, как сильно Октавия расстроена, Джорджи протянул к ней руку, но ее не коснулся.
– Успокойся, сестренка. Не кори себя. Если ты обманулась, то только потому, что у тебя доброе сердце. Леди ты изображала лучше всякой урожденной герцогини, но при этом никогда не забывала про тех, кто живет в нужде. Никогда не забывала, что мы тоже могли бы оказаться на самом дне, если б нам чуточку не повезло. Поэтому ты приняла так близко к сердцу беды тех несчастных девушек из Уайтчепела. Я сразу это понял, когда ты вышла из того пансиона. Ты говорила, что собираешь фактический материал для статьи, а на самом деле думала только о том, как бы спасти ту девушку.
Октавия зажала руку брата в своих ладонях. Ее внимание привлекла картина за окном поезда. Они доехали до поворота, откуда открывался вид на море. Оно находилось от них в полумиле, может, ближе – монотонная серая ширь, которую то и дело лохматил неугомонный ветер. По стеклу окна текли струи дождя, время от времени в него бил град.
– Теперь молчи и слушай, Джорджи, – произнесла Октавия. – Времени у нас осталось мало, а я должна многое тебе рассказать.
XXV
Кто-то будил Гидеона, тряс за плечо. Было еще темно. Он в испуге смотрел на силуэт, возвышающийся во мгле над его кроватью.
– Меня прислал ваш начальник. – Это был Нед Корниш, сын экономки. Он поставил на тумбочку кружку и застыл в неловком молчании. Потом добавил: – Вы должны спуститься вниз.
Гидеон нерешительно спустил ноги на пол и сел на краю кровати, кутаясь в одеяло, чтобы не показывать своего тощего тела. Нед в свои пятнадцать лет был здоровенный детина и очень угрюмый – даже для своего возраста. Минувшей ночью, когда его самого подняли с постели, он впрягся в телегу, которую должен бы тащить осел, и за час с небольшим, почти без слов, перевез останки лорда Страйта в дом. Когда тело наконец-то было уложено – в неиспользуемой кладовой, что находилась отдельно от особняка, – он постоял с минуту в молчании, остывая после тяжелой работы, и затем поплелся обратно закрывать на цепь ворота.
– Скажите, который час? – выдавил из себя Гидеон. – Если вас не затруднит.
– Половина седьмого или около того. – Нед покачивал руками, зажав в кулаки большие пальцы. – Ваш начальник велит, чтобы вы сошли вниз. Леди Аде сообщили про брата, и она собирается сходить к нему после того, как поиграет в теннис. Вы умеете играть в теннис?
Гидеон покачал головой.
– Вот и я не умею. А она все равно тащит меня на корт каждый божий день. И все швыряет в меня эти чертовы мячи.
Гидеон кашлянул.
– Вам не позавидуешь.
– Он говорит, вы должны вести протокол. И за девушкой присматривать. Начальник сказал, что это обязательно.
При этих словах Гидеон мгновенно вскочил, сбросил с себя одеяло.
– Что-то случилось? – спросил он, позабыв про нервозность. – С мисс Таттон? Что с ней?
– Да нет, ничего. Бродит где-то. – Нед рассматривал его с апатичной жалостью. – Никак не сидится ей на одном месте. Ночью ее застали в музыкальной комнате, где она перебирала книги и бумаги. Мама говорит, леди Ада к ней прониклась, но, если она так и будет всюду лазать, госпожа перестанет ее жаловать. Леди Ада не терпит, чтобы рылись в ее бумагах.
– Да, конечно. – Гидеон двинулся к стулу, где лежала его одежда. – Леди Ада простит мисс Таттон, я надеюсь. Она ведь это делает не из злого умысла. Просто она… то есть она не совсем…
Нед смотрел на него, не меняя выражения лица, его крупные черты словно застыли.
– Поторопитесь, – напомнил он. – Как я сказал, вас ждут внизу.
* * *
Каттера он нашел в гостиной. Инспектор был хмур, но не злился, как опасался Гидеон, не отчитал его за медлительность, хотя он явился лишь через полчаса после того, как за ним послали.
– Я покажу леди Аде труп. – Он не оставил своего места у окна, когда вошел Гидеон, и вел с ним разговор, глядя на море. – Никогда не любил это дело, не важно, чей это труп.
– Неприятная обязанность, – согласился Гидеон. – Леди Аде, наверно, тоже тяжело это будет вынести.
– Леди Аде? – сухо рассмеялся Каттер. – Леди Ада резвится, как молодой барашек. Сейчас вон под дождем забрасывает мячами юного Неда. И слава богу, что она не обезумела от горя. У нас к ней много вопросов, которые я предпочел бы задать ее брату.
– Да, сэр. – Гидеон помедлил в нерешительности. – Сэр, с вашего позволения, стоит ли это понимать так, что у вас больше нет сомнений? Что вы считаете лорда Страйта причастным к тому, что случилось с мисс Таттон?
– Считаю, Блисс, и уже давно. Подозреваю, что он причастен и к этому преступлению, и к другим. Многим другим.
– Но, сэр… – Гидеон подошел ближе к инспектору. Он хотел, чтобы тот отвернулся от окна, тогда он видел бы его лицо. – Сэр, но вы не… когда я поделился своими подозрениями, вы как будто не…
– Не принял их всерьез. – Каттер наблюдал за одиноким рыбацким судном. – Смотри, Блисс. Мало того что отважился выйти в море в ненастный день, так еще и думает, что ему удастся вернуться до шторма.
– Сэр.
Наконец-то Каттер повернулся к нему.
– У меня были на то свои причины, Блисс. Я очень осторожно отношусь к таким разговорам. Предпочитаю ничего не говорить, пока не располагаю неопровержимыми фактами, которые могу изложить перед «париками». А в данном случае я осторожен вдвойне. Ты спрашивал, занимаюсь ли я особыми делами. Я тогда ничего не ответил, отделался общими фразами, потому что в своей работе, тем более при расследовании таких вот неординарных преступлений, я не склонен никому доверять. Да, Блисс, особенные дела есть, но, расследуя их, я вынужден действовать очень и очень осмотрительно. И прежде всего я должен придать им более традиционную окраску, если намерен представить их вниманию своего начальства, не говоря уже о судьях. Иначе меня бы давно уволили. Но есть и другие важные обстоятельства. При расследовании некоторых таких дел я затрагиваю интересы тех или иных влиятельных лиц. И этим лицам мое любопытство как кость в горле. Кто это конкретно, я не выяснил, но для меня они недоступны. Зато мы находимся в пределах их досягаемости. У них всюду свои люди. Главным образом в отделениях полиции, но и в Скотленд-Ярде тоже есть. Как среди высших чинов, так и среди низших. Один из них – Уорнок.
– Инспектор Уорнок? Которого мы встретили в церкви Святой Анны?
– Да. Умом он не блещет и сильно меня не беспокоит, но, увидев его там, я понял, что они к тому делу имеют интерес и что нужно держать ухо востро. Только сам Уорнок не сообразил, с чем он столкнулся. Напротив, он им потому и полезен, что никогда ни о чем не догадывается. Это и натолкнуло меня на мысль о бутылках. – Каттер снова взглянул на море: рыболовное судно изменило курс. – Смотри, возвращается. Правильно делает, конечно, но мне импонировала его смелость.
– О бутылках, сэр?
– О бутылках, что были обнаружены возле убитого сторожа. На первый взгляд кажется, все очень просто. Пьянчужка подвел своих хозяев, и его отравили его же собственным зельем. Убийцы склонны к театрализации, если их злодеяния долго сходят им с рук. Но меня насторожило, что бутылки аккуратно расставлены. Почему именно двенадцать бутылок? И почему именно три разбиты? Эту скромную декорацию создали не без умысла. Она предназначалась для меня. Девять и три. Я пока не уверен, но если когда-либо удастся подсчитать души, украденные этими демонами, возможно, мы получим ответ. Будем знать, сколько погибло и сколько спасено. В любом случае это заставило меня вспомнить про твой хрустальный осколок и задуматься о том, ради чего погибла Эстер Тулл. – Каттер посмотрел на Гидеона, и на его лице мелькнуло нечто похожее на усмешку. – Нелегко мне это далось, Блисс, но все же я вынужден признать, что, возможно, ты прав.
Гидеон покраснел и опустил голову.
– Спасибо, сэр. Для меня это огромное облегчение.
– Ну-ну. – Каттер с размаху сжал вместе ладони, словно кладя конец мечтательному настроению. – Но в эйфорию впадать рано. Еще не время почивать на лаврах. Прав ты или нет, до победы далеко. За этими негодяями, Похитителями душ – да, Блисс, это именно они, – я охочусь давно, и, по-видимому, одного из них мы выследили. Я говорю «мы», но вообще-то это больше заслуга твоей юной мисс. Конечно, лучше бы она чуть позже свела с ним счеты, но теперь ее ничто уже не остановит. Однако, кроме него, есть другие. Он действовал не в одиночку. Об этом я всегда догадывался, но теперь мы знаем наверняка. Если б это был он один, мисс Таттон завершила бы здесь свои дела. И мы бы поняли, Блисс, что она выполнила свою миссию.
Гидеон вцепился пальцами в свои обшлага.
– Как бы мы это поняли, сэр? Что бы произошло?
Каттер подошел к Гидеону, положил руку ему на плечо.
– Блисс, – сказал он, – как я уже говорил, у тебя доброе сердце.
Гидеон проглотил комок в горле и отвел глаза.
– Я не хочу судить тебя строго, – продолжал инспектор, прочистив горло. – Ты остался сиротой, и твоя жизнь могла бы сложиться гораздо печальнее.
Не доверяя своему голосу, Гидеон рукавом потер глаза.
– Не думай, Блисс, я не чудовище, как тебе кажется. – Гидеон поднял на Каттера глаза. Голос у того теперь был мягкий, такой мягкий, будто это говорил кто-то другой. – Я тоже в каком-то смысле остался один.
– Да, сэр, – промолвил Гидеон. – Я слышал про вашу утрату и очень вам сочувствую.
– Сочувствуешь? – Каттер пристально на него посмотрел.
– Сэр, когда вы потеряли… – Гидеон снова отвел взгляд. – Когда вы сказали, что давно охотитесь за ними… это с тех пор вы их выслеживаете?
Каттер не отвечал.
– Только мне кажется – вы уж простите меня, сэр, если я позволяю себе лишнего, – мне кажется, если это так – если вы понесли тяжелую утрату по вине этих злодеев, – значит, вы не только из чувства служебного долга стремитесь привлечь этих людей к ответу. Это должно доставить вам не только профессиональное удовлетворение. Это дарует вам покой.
Инспектор по-прежнему молчал. Очевидно, считает, что сержант допустил непростительную вольность, испугался Гидеон. Он и сам не понимал, что на него нашло.
– Простите, сэр, – извинился он, собираясь уходить. – Я наговорил лишнего. Насколько я понял, мисс Таттон где-то бродит. Я сейчас же отправлюсь на ее поиски…
– Приорат, – произнес Каттер.
Гидеон остановился, поворачиваясь к инспектору.
– Простите, сэр?
– Приорат. – Каттер снова смотрел в окно и говорил с отсутствующим видом – Гидеон такое наблюдал впервые. – Так назывался один дом, стоявший примерно в миле от того места, где я родился. Некогда это был богатый особняк, но на моей памяти он всегда пустовал. Не знаю, почему он оказался заброшенным – возможно, наследники оспаривали завещание, – но к тому времени, когда мне исполнилось шесть или семь лет, он уже зарос со всех сторон, а его окна и двери заложили кирпичами. Мне это почему-то не давало покоя, я с дрожью представлял его темные пустые комнаты, и когда мы проходили мимо, все допытывался у отца, почему дом замуровали. «Чтобы не залезли воры, – неизменно объяснял он. – Если б проемы не заделали, через неделю дом превратился бы в цыганский притон». Но меня как раз беспокоило не то, что туда кто-то мог залезть. «Что, если в доме все еще кто-то есть? – спрашивал я отца. – Что, если там все еще кто-то живет – невидимый и всеми позабытый?» Отец, конечно, отмахивался от моих фантазий, но однажды ночью его вызвали – он был констеблем – на пожар. Я поехал вместе с ним. Мы сели в двуколку, и когда добрались до того особняка, огонь уже уничтожил четверть крыши. Мы увидели комнату, где занялся пожар – она находилась в углу дома на верхнем этаже, – и окно, из которого выбили с полдюжины кирпичей, чтобы можно было выпрыгнуть. Я до сих пор, словно наяву, вижу, как бушевало в той комнате яростное бледное пламя. Наверняка это бродяги, проникнув в тот дом, какое-то время тайком жили там, но мне тогда казалось, что я был изначально прав – что особняк не был заброшенным, что невидимые жильцы топили там камины. Ты меня понимаешь?
– Думаю, да, сэр, – осторожно ответил Гидеон, сомневаясь, что он уловил смысл притчи.
– Значит, разговор окончен. И хватит об этом. Ну а ты сам, Блисс? Ты ведь не закладывал кирпичами свой дом, да? Ты распахнул все окна и двери, чтобы любой мог к тебе войти.
– Наверно, вы правы, сэр. Боюсь, я слишком доверчив.
– Я не хотел тебя обидеть. Поверь, нелюдимость тоже не приносит удовлетворения. И однажды, очень скоро, я уверен, в твой дом забредет какая-нибудь девушка и поселится там навсегда. И почему бы ей не поселиться? Ты, при всем своем кембриджском образовании, не слишком обременен здравомыслием, конституция у тебя как у чахоточного поэта. Но в целом ты славный парень и вполне порядочный. Ты еще встретишь хорошую девушку, Блисс. Попытайся не льнуть к теням.
Гидеон повесил голову.
– Знаю, я зря расточаю свое красноречие. С тобой бесполезно о чем-либо говорить, когда дело касается той девушки. Тогда ступай и найди ее. Миссис Корниш обещала накормить нас завтраком после того, как я закончу изображать гробовщика. Потом мы еще поговорим. Ступай найди ее, Блисс. Вероятно, у нас будет еще один гость. А может, и не один. Теперь нужно быть настороже. Ступай найди ее. Оставайся рядом с ней, пока есть возможность. Так или иначе скоро все закончится.
* * *
Дом оказался больше, чем представлялся на первый взгляд. Гидеон часто плутал в лабиринтах полутемных коридоров с запертыми комнатами или обнаруживал, что уже во второй раз заглядывает в то или иное помещение. Нежилая гостиная с позабытым бюро, заваленным отсыревшими мехами. Бильярдная, где он споткнулся и, чтобы не упасть, схватился за зачехленный клавесин, смахнув ноты и опрокинув покрытый коростой кувшин с павлиньими перьями.
К девяти утра, о чем его оповестил бой часов, он не обошел даже нижний этаж. Пожалуй, ему понадобится полдня, чтобы обыскать весь дом, не говоря уже про территорию поместья. Гидеон пытался думать как Энджи или хотя бы представить, что она стала бы делать. Конечно, мыслей ее он знать не мог, но кое-какие ее привычки ему были известны. Он переходил из одной мрачной комнаты в другую, пока его не осенило, что такие места мисс Таттон не привлекают. Темнота Энджи, вне сомнения, не пугала, но и не таила для нее очарования. В состоянии безмятежности она все больше стояла у окна, наблюдая за переменами погоды и игрой света на воде. Ее манили воздух, стихии, яркость и блеск.
Спустившись по небольшой лестнице, он оказался в очередном сумрачном коридоре. Но из двери в его дальнем конце сочился слабый сероватый свет. Принюхиваясь к затхлому воздуху, он уловил едва ощутимое дыхание холода.
