Текст книги " Глаз дракона"

Автор книги: Оукс Энди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Мужик, такой большой, когда стоит, и такой маленький в складках кровати. Кажется таким хрупким в тисках накрахмаленных простыней и медицинских ритуалов. Слёзы делят лицо на три части… кажется, будто они его смоют.

Яобань протягивает руку, к которой присосалась капельница. Они касаются пальцами… плоть к плоти.

– Босс, когда найдёте этих мудаков, оставьте их мне. Они убили моего брата. Пиздюки. Убили моего младшего брата.

Когда он выходит из больницы, его бьёт озноб. Горечь выстудила душу. Пиао тянется застегнуть воротник кителя. Пуговицы нет. Кто теперь пришьёт ему новую?

Глава 12

Будто выдернули раскрошившийся зуб – в Кун ань чупоявилась большой чёрный провал… почти на весь второй этаж. Компьютерный центр… а теперь выпотрошенная дыра. Разделанные магистрали, вскрытые короба, хвосты проводов, истекающие медью. И у каждой свирепо расковырянной стены стоят один к одному серые ящики… мятое, гнутое железо. Каждый ящик блюёт на пол жирным потёком проводов. Зияющие внутренности вакуумных трубок. На полу вокруг старенького мейнфрейма… крошево битого стекла. Ошмётки нитяных проволочек. А в единственное окно льётся свет, такой тусклый, что, не сверкая на осколках, умирает под ногами у старшего следователя.

В центре неузнаваемо изменившегося помещения в озере света стоит остров тёмно-серых компьютеров… местами даже не вынутых из пенопласта. Толстый пук проводов змеится из скопления мониторов и клавиатур. Один шнур уходит в дырку, продолбленную в бетонном полу. Другой – к двухметровому часовому из серой рельефной стали. На хромированной панели перемигиваются красные огоньки. Белыми линиями сверкает логотип… IBM.За компьютерами сидит один-единственный человек, на лице которого вольготно расселись очки. Чем ближе подходит Пиао, тем явственнее он чувствует запах. Запах толстого кошелька, забитого чёрным налом юаней. Запах горячего тела под чистым хлопком одежды… и сосредоточенного дыхания. Дыхания частого, несвежего… почти задушенного.

– Приветствую тебя в моём новом королевстве, Сунь Пиао.

Жэньтан, известный всему Кун ань чу как «Волшебник», медленно поворачивается в крутящемся кресле. Теперь его видно. Бледный. Некрасивый. На волшебника ни капельки не похож… обычный парень. Парень, очень, очень крепко разбирающийся в компьютерах. Пиао закуривает «Панда Бренд» и через клубы дыма смотрит вокруг.

– Старый мейнфрейм разобрали с месяц тому. Это был компьютер первого поколения… американский, «Сперри Рэнд». Он весил больше тридцати тонн, а по мощности едва дотягивал до современной персоналки ценой в пять сотен долларов…

Он смеётся. В смехе его слышится бодрость куриной тушки. И пальцы ни на минуту не прекращают танцевать по клавиатуре. Монитор кидает отблеск на очки.

– …и всё равно он не работал. Последние лет пятнадцать мы больше полагаемся на запросы в бумажные архивы. Город с современным преступным миром и подвалом, где стоят древние картотеки…

Он кивает на стража из серой стали.

– …а теперь у нас прописался американский красавец. IBM S/390, параллельный сервер предприятия третьего поколения. Весит 938 килограмм, занимает два квадратных метра. Может вывести на консоль за каждым столом, в каждом Пай чу сов городе карточку на любого преступника и диссидента в Республике, быстрее, чем ты успеешь сказать «картотека».

Он, не дыша, ласкает экран монитора. Радужные пиксели кровавым светом сверкают вокруг его обгрызенных ногтей.

– …прелестный, стройный американский красавец. Может сделать что угодно, всё, что мы попросим, и в штаны не навалит.

Пиао кидает бычок на холодный бетон, нога раскатывает его в блин. Предсмертный дымок поднимается из-под ботинка.

– Что угодно?

Жэньтан крутится в кресле, снимает очки, из-под которых появляются чёрные, ничего не выражающие глаза.

– Что-то ты от меня хочешь, Пиао. Похоже, у меня есть шанс закрыть должок перед тобой.

Пиао вытаскивает из внутреннего кармана конверт; пять чёрно-белых снимков разлетаются по столу. Разбитые, исковерканные лица. Кровь, кости. И на каждом лице дыры, на месте глаз лишь кровь и грязь.

– Ты у нас волшебник. Верни им лица.

Волшебник, источая запах блевоты, возвращается из туалета, пальцы трут пятна на галстуке. Слёзы выдавило в уголках глаз. Он тычет пальцами в фотографии.

– Предупреждай в следующий раз, ага? В отличие от тебя я как-то не привык пожинать урожаи убойного отдела.

Пожинать урожаи убойного отдела…странное описание для такого набора замученных, мёртвых тел. Пиао вдруг пришла мысль о перезрелых авокадо. Разрезанных и раздавленных дынях. Размазанных, истыканных личи.

– Предупреждать… За день, за год, лет за десять?

Жэньтан решает не растягивать пустой разговор. Он суёт в рот жвачку. Вкус желчи медленно отпускает язык. Так он и сидит за монитором, борясь с невыносимым желанием сорвать галстук, выкинуть к чертям и залезть под душ.

– Значит, ты хочешь, чтобы я вернул им лица. Больше тебе ничего не надо?

– И прогони их через свою технику. Мне надо знать, кто они.

– И кто же они, Сунь Пиао… Политики, нонконформисты, диссиденты? Тут безопасность случаем не поработала?

Глаза волшебника, тугой узел тревоги.

– Это просто очередной урожай убойного отдела. Ну что, берёшься?

Пальцы Жэньтана скользят по очертаниям чёрно-белых лиц.

– Видишь угол челюстей, нарушенную форму, асимметрию… всё указывает на серьёзное повреждение костной структуры. Нижняя челюсть, лицевые кости. Височная кость тоже повреждена, до самого лобного выроста скулы. При том носы кажутся подвешенными из-за раздробления или расщепления верхней челюсти и носовой кости. У некоторых они совсем провалились в носовое отверстие. Повреждение лицевых костей черепа заметно, оно явно тяжёлое, иногда разбито всё до малого крыла сфеноида, глазной впадины и канала зрительного нерва. Хорошо над ними поработали; черепа как битые стаканы. Чем действовали?

Через дым сигареты:

– Мы склоняемся к кувалде.

Пиао вспоминает цвета в грязи. Резкие, чёткие во вспышке камеры. Кости, такие белые. Разрезы и раны, такие чёрные. Старший следователь глубоко затягивается сигаретой, отгоняя воспоминания. Жэньтан поворачивается. Лицо свело улыбкой.

– Мне кажется, дорогой Сунь Пиао, ты потрясён моими познаниями в анатомии. Иногда приятно удивить старшего следователя. Я три года учился на доктора.

– Зачем ушёл, мне сдаётся, ты был на хорошем счету?

– Есть такое дело, старший следователь, я был на очень хорошем счету. Но доктор, спрошу я, чем бы я занимался, будь я доктором? Нет, нет… прежде это было «хлебное место», но не теперь. А вот компы…

Он гладит пальцами монитор. Бледные. Своей окоченелой костистостью они напоминают Пиао о речном крабе.

– …да, компы. Теперь хлебное место здесь. Самое что ни на есть.

Старший следователь наклоняется вперёд.

– Ты не забывай, я знаю, какое «хлебное» у тебя место, и как ты набиваешь здесь пузо…

Ближе, ближе, запах желчи в дыхании – сладкий, как ирисовые яблоки или духи Герлейн тёплым летним вечером.

– …так что не надо мне про битые стаканы. Лица ты им вернёшь или как?

– Лица. Да. Придётся стряхнуть пыль с анатомии, да, есть один профессор в Медицинском Институте, он известен реконструкцией фрагментов черепов, найденных на раскопках. Странный способ проводить вечера, но можно его напрячь, особенно в восстановлении костных повреждений…

Наверно, он замечает вопрос в глазах Пиао.

– …конечно, я буду держать язык за зубами. Он у меня в принципе из-за зубов не вылезает…

Жэньтан улыбается, обнадёживающий, как змея, обвивающая шею.

– …я занимаюсь левачком для службы госбезопасности, по большей части готовлю дела против подозреваемых диссидентов. Бывают и политические случаи. Жирные номенклатурщики пробиваются ещё выше. Обычно ковыряю фотографии, одного человечка поставить рядом с другим, с которым ему ну никак нельзя общаться. Засунуть его в такое место, где ему нельзя появляться. Изобразить его, как бы это назвать… в опрометчивом положении? В наше время с фотографией можно делать что угодно. Считай, я на этом специализируюсь…

Снова улыбка.

– …а использую я макинтош со стандартным графическим пакетом. Мы используем наложенную маску для реконструкции анатомии, по инструкции профессора выправим повреждения лица и черепа… потом наложим мускулы и кожу, не разрушая оригинальной графической информации. Плюс там есть девяносто пять специальных фильтров и эффектов, которыми я могу повысить контрастность, подретушировать, убрать дефекты с фотки.

– И что?

Пиао почти выплёвывает эти слова… он тонет в потоке технического трёпа, ставшего, похоже, общим знаменателем всех компьютерных инспекторов, кого он знает.

– И то, что будут тебе лица, старший следователь.

Монитор сереет. Изображение схлопывается в серебристую точку по центру.

– И что, получится реалистичное, точное изображение?

– Да. Ну, конечно, точный цвет глаз мы никогда не узнаем…

Восемь лиц. Жэньтан указательным пальцем водит по чёрно-белым, пустым глазницам.

– Чего нет и не было, то ты никак не получишь. К вопросу, а что я буду с этого иметь?

Старший следователь уже идёт к выходу, отражение в слепых мониторах быстро сжимается.

– А получишь ты мою амнезию. Мне начисто отшибёт память.

Жэньтан восклицает:

– Это же пиздец просто! Ты же меня без ножа режешь!

Ответ доносится уже шёпотом, когда Пиао выходит в дверь. Но он уверен, что Волшебник его услышит. И тот слышит.

– Каждый калека ищет свой способ идти вперёд.

Машина выезжает на пустырь за улицей Нанцзин, куда раньше выходили чёрными ходами, рабочими подъездами рестораны, ателье, булочные; сейчас там обосновались магазины с западными названиями. Гуччи… Пуччи. Золотые буквы торчат из мрамора. Холодная синева неона разливается по тротуарам. Эти магазины и с тыла так же вычищены и стерильны, как их крошечные торговые залы. Мусорные баки с надписанными названиями. Грузовые пандусы выметены и вымыты с мылом.

Столб света пришпиливает машину к дальней стене. Острые ножи жёлто-белыми лезвиями режут грязную краску и лицо Барбары. Она причёсывает волосы, глаза прикрыты. Солнце истомно греет. Так можно сидеть в мёртвый сезон в Калифорнии, или какой-нибудь Тампе. Она открывает глаза, не прекращая работать расчёской, когда Пиао хлопает дверями. Вокруг, куда ни глянь, Шанхай.

– Ну что, твой компьютерщик поможет?

У неё золотые волосы. Взгляд Пиао возвращается к дороге; фотография родом из его детства. Единственная фотография отца, какую он видел. Такие же золотые волосы. Отец. Незнакомый дядька. Человек, оттрахавший его мать.

– Золотые волосы, – вздыхает он. Таксист жмёт на клаксон, давая ему возможность влиться в разбухшую реку движения, текущую на север в Сисянлу, мимо Площади Людей.

– Пардон?

Лицо Барбары осторожно склоняется к нему.

«Золотые волосы… кусочек рая, кусочек ада».

– Компьютерный эксперт Бюро, если уж он не сможет вернуть мёртвым лица, то никто не сможет, – говорит Пиао, а дорога снова вливается в ущелье офисных зданий. Лезвие солнца затупляется. Цвет её волос меняется от золотого в тусклую латунь.

Здания, составляющие университет Фудань, торчат грудой выброшенных коробок из-под обуви… проплешины стриженых газонов истерзаны паутиной узких бетонных тропинок. На перекрёстках рядом со зданиями стоят полицейские; оливковозелёная форма в тени сливается с травой. Издали их можно принять за кусты, растущие на холодном бетоне.

– Зачем тут столько полицейских?

Пиао небрежно отдаёт честь, когда они подходят к зданию № 4. Над двойными дверями висит растяжка, повторяющая слова Мао, сказанные в начале Культурной Революции, что…

Молодёжь надо подвергать проверке.

Её делали совсем недавно, краска ещё не просохла, стекает каплями. Старший следователь улыбается, встаёт на цыпочки, чтобы потрогать растяжку за край… ткань под пальцами истекает красной краской. Он переводит граффити под растяжкой на кирпичах стены. Красное на коричневом. Тоже цитата Мао, афоризм…

Бунтовать естественно.

– Мао гибок, он использует тот же принцип, что и ваша Библия. Его словами можно доказывать любую точку зрения.

Старший следователь произносит ещё лишь одно слово до встречи с представителем университета, который ведёт их в кабинет и лабораторию, где прежде обитал профессор Лазарь Хейвуд.

– Тяньаньминь.

Барбара кивает. Да, это всё объясняет.

– Я предупреждал. Не жди ничего особенного.

Большой кабинет выпотрошен, вычищен и отремонтирован. Там темно, окон нет. Освещение – две качающиеся жёлтые лампочки, висящие на проводах, они придают комнате эффект движения, будто она плывёт по волнам океана. Барбара выходит в центр комнаты, её тени вытягиваются и сжимаются на противоположных стенах.

– Мы на месте? Вы говорили, это лаборатория и заодно кабинет Хейвуда.

– Так и было.

Пиао подходит к ней, не отводя от неё взгляда.

– По идее здесь и работал твой сын.

Она отворачивается, не в силах вымолвить ни слова, прячет глаза. Сотрудник университета шаркает в ботинках, которые блестели до того, как Пиао пару раз наступил ему на ногу.

– Надо думать, вы ничего не знаете о американце по имени Бобби Хейес?

– Я никогда не слышал о человеке, которого вы назвали.

Сотрудник, не самая большая шишка, контролирует себя, улыбка натянута на лицо.

Но под спокойной поверхностью океана кишат акулы, дерущиеся в глубине.

– Но вы хоть знаете профессора Лазаря Хейвуда, который тут работал?

Сотрудник издаёт вымученный смешок. Он потеет. Пиао чувствует, как из пор его тела доносится запах чеснока.

– Это не игрушки. Позвольте, я объясню, почему мы здесь оказались. Почему я с вами беседую. Я – старший следователь отдела по расследованию убийств Бюро Общественной Безопасности. Я расследую целую кипу убийств… и вы, господин представитель университета, мне мешаете. Мы можем пообщаться сейчас, в неформальной обстановке… или можем консервативнее подойти к кун ань чу. Но предупреждаю, если вы заставите меня тащить вас в отделение, мы вас не выпустим минимум до нового года, который ещё не завтра. Так что подумайте о своей семье и ответьте на мои вопросы. Вы понимаете, о чём я?

Тот взвешивает угрозу. Плюсы и минусы.

Что выбрать, от чего уберечься. Пиао знает этот взгляд, он встречается с ним каждый день, как с потными рукопожатиями, после которых не отмоешь руки.

– Профессор Лазарь Хейвуд, расскажите о нём.

– Он, он работал здесь, в университете. Профессор Хейвуд вёл лекции по китайской истории. И по археологии… Да, по археологии тоже.

– Где сейчас профессор Хейвуд?

Молчание вышло долгим, но насыщенным. Нет ничего ценнее, чем такое молчание. Опыт научил Пиао давать рыбе стравить леску.

– Нам неизвестно, где находится профессор. Университет сообщил об его отсутствии в Лусиншэ, поскольку он гражданин Америки. Он не появился для проведения назначенных лекций. Мы… мы были озабочены. Это очень необычная, очень сложная ситуация. Как я понимаю, это дело расследует Лусиншэ.

Глаза у мужика пусты. Такие глаза можно увидеть у рыбы, которая целый день пролежала на прилавке. Рыбы, которая уже никогда не уедет отсюда в сумке покупателя. Старший следователь придвигается ближе, тень его наплывает на сотрудника.

– Жизнь уже покинула профессора Лазаря Хейвуда. И по тому рвению, с которым вы «отремонтировали» кабинет, принадлежащий ему, я бы предположил, что вы в курсе этого события?

Смех того скрежещет, как ржавые шестерни.

– Повторяю ещё раз. Профессор Хейвуд погиб. Видите ли, я своими руками вытаскивал его труп из Хуанпу…

Сотрудник отшатывается назад, спиной прижимаясь к холодной стене.

– …мне надо осмотреть личные вещи Хейвуда.

– Я, мы, у нас их нет. Помещение взяла под контроль Лусиншэ. Его закрыли для персонала университета, пока обыскивали и вычищали…

Он останавливается прочистить горло, кадык его дёргается. Ложная искренность подсказывает ему говорить тише. Настоящий страх заставляет смотреть в пол.

– …это вопрос политической активности профессора Хейвуда, его контакта с группами студентов-диссидентов. Это нэйбу,секретная информация, но Лусиншэ были так любезны, что объяснили нам.

Пиао выходит в центр комнаты, свет от лампочки прямо у него над головой вытягивает черты лица. Из глаз пропадает цвет, тени стекают по щекам.

– Я связывался с Лусиншэ, прежде чем поехать к вам в университет. В Лусиншэ нет записей о том, что здесь проводилась подобная операция. Они сообщили, что никаких действий, связанных с пропажей профессора Хейвуда, не предпринималось.

– Но-но я сам, собственными глазами видел сотрудников Лусиншэ. Я… я смотрел их документы. У них были полномочия. Все документы в порядке. У-у них были все полномочия.

– У них могли быть какие угодно полномочия, только это были не Лусиншэ.

Слюна на губах университетского сотрудника напоминает Пиао белую пену, остающуюся на берегу Сучжоу, когда волна схлынет.

– Но ни-никто не будет выдавать себя за Лусиншэ, ни-никто не посмеет. И кто мо-может подделать документы, ра-распоряжения?

Он воняет дешёвым лосьоном, писсуарной водой из Гонконга, расфасованной в яркие поддельные коробки.

– Безопасность? Или те, кто отнял у профессора Хейвуда жизнь?

Снова шёпот в благоухающее ухо…

– А может, это одна организация? Безопасность и убийцы профессора?

Молчание, в этот раз долгое, пустое, нет ничего бестолковее такого вот молчания. Этот человек восстанавливает оборону, Пиао больше ничего от него не узнает. Барбара уже идёт к двери, глаза в тени, и прочитать по ним ничего нельзя.

– Мистер сотрудник университета, хотите ли вы сообщить мне ещё что-нибудь? Вы по-прежнему ничего не знаете об американце по имени Бобби Хейес? Возможно, студенты что-нибудь знают об американце, Бобби Хейесе?

– Я ни-ничего не знаю ни о Бобби Хейесе, ни о профессоре Лазаре Хейвуде. Студенты нашего университета так же ничего не знают.

Осознавая жажду, иногда осознаёшь заодно, что колодец пуст.

Старший следователь натягивает китель и застёгивает, верхней пуговицы как не было, так и нет.

– Ну что ж, возвращайтесь к себе в кабинет, мистер сотрудник университета. Сообщите мне, если снова объявятся люди из Лусиншэ. Или если вы вспомните что-нибудь про американца по имени Бобби Хейес.

Фудань большой. У Пиао уходит битых два часа, чтобы показать Барбаре все его бежевые коридоры, каждый лекционный зал, где склонились над тетрадями чёрные головы. Барбаре не быть благодарной туристкой, ноги у неё устают уже через двадцать минут. Полы твёрдые, неумолимые. Голова звенит от вихря вопросов без ответа, нераспутываемого клубка мыслей. Пиао, старший следователь отдела по расследованию убийств – увлечённый гид. Это её удивляет, она не видела в нём такого качества. Лишь его настойчивость тянет её вперёд, а хочется ей сесть и выпить пива. Потом забраться под одеяло, где темно, как в пещере, и позволить себе снова быть восьмилетней девочкой.

На центральной площади университета Фудань пусто. Они идут по её периметру. Небо шерстяного серого цвета, воздух рвёт горький холодный ветер. Их шаги прерывает сирена, а потом из каждой двери, из каждого уголка площади накатывает волна студентов. Топот их ног по бетону, болото электронного визга. Типичные студенты, может, чуть опрятнее, чем обычно. Прилив джинсовой синевы. Бейсболок. Балахонов с капюшонами. У девочек волосы соблазнительно прикрывают один глаз. Это удивляет Барбару. Она подсознательно ждала френчей и красных книжек, стиснутых на уровне лба?

– Господи, вылитый пригород Нью-Йорка…

Она взмахивает одной рукой, вторая покоится в ладони Пиао. Его мягкость, его прохлада… в этот миг во всей вселенной ничего больше не существует.

– …майки с кока-колой, микки-маусы на куртках. Смотри, бейсболка Лейкерс. Невероятно. Один в один как в США.

– Да, ваша страна подарила нам лучшее, что породила ваша культура. Мы с благодарностью перенимаем ваш опыт.

Он уже уходит от неё, руки больше не касаются. Любой сотрудник БОБ тоже почувствовал бы. Нарастающую опасность и возбуждение, суть которого – смазка в её шестернях. У неё есть запах, запах пепла роз. Есть ощущение – пальцы в перчатке, стиснутые сзади на шее. Толпа студентов скапливается в центре площади, не разбредается по тропинкам. Такие собрания запрещены… считаются контр-революционным саботажем. С 4 июня 1989 года… Тяньаньминь… такие действия запрещены. У студентов осталось единственное право – быть поколением, питающим Дэна Сяопина и его прихлебателей.

Время ожидания – это не смерть, и это не жизнь.

Знамя развевается. Жёлтое на красном.

Возродите Богиню Демократию.

Яростный красный цвет на лопухах бейсболок, куртках с микки-маусами и молотящих оливково-зелёных руках БОБ. Всё больше полицейских бегут к знамени, но другая группа студентов собралась в дальнем углу площади… и ещё одна группа. Капюшоны надвинуты на глаза. Бейсболки натянуты как можно ниже. Знамёна реют на ветру алыми ранами. Старший следователь держит Барбару под локоть, уверенно ведёт её к выходу, прочь с площади, к машине.

– Плохо дело. Нам нельзя оказаться замешанными. Надо уходить.

Холодает, становится всё холоднее, но Барбара чувствует, как пот заливает лоб. Едва захлопнуты двери машины, как она срывается к главным воротам. Студенты потоком текут на дорогу. Пиао борется с рулём. Тысячи глоток ревут в протесте. Сотрудник БОБ стоит в отдалении, с поднятой рукой. За ним опускается шлагбаум. Шанхай содрогается от удара. Старший следователь достаёт значок из внутреннего кармана и прижимает к лобовому стеклу; высунув голову в окно, орёт…

– Отдел убийств. Отдел убийств. Отдел убийств.

Сотрудник БОБ пытается понять, что за машина несётся на него. Глаза – чёрная прорезь на лице. Рука тянется к бедру, к пистолету, закрытому в маленькой аккуратной кобуре. Вдруг до него доходит. Узнавание. Всплеск адреналина. Обеими руками он поднимает шлагбаум, едва увернувшись от облезающей хромировки бампера. Красно-белая палочка шлагбаума падает за их спинами. Пиао вливается в поток машин на Хункоу, в сторону стадиона. Городские высотные ландшафты улетают за спину. В руке старшего следователя, зажат в кулаке… значок. Пятилучевая звезда врезается в ладонь. Он убирает его в карман. Красно-золотой проблеск канул во тьму.

На Площади Людей вихрятся краски. Крестьяне, одетые в национальные костюмы, съехались на автобусах из дальних деревень. Длинные венгерские костюмы. Изукрашенные шёлковые кимоно. Мантии ладакхов, шёлк на чёрном сукне, отороченный мехом. Валенки. Халаты до земли из Туркестана, оранжевый перетекает в жёлтый, потом в белый. Длинные куртки с вертикальными и горизонтальными полосками… чёрными, красными, синими, жёлтыми. В новый год будут много танцевать, их увлечёт музыка всех провинций. Новый год станет парадом цвета земли и огня; фейерверки разорвут небо. Но превыше всего… хорошая организация.

– Помедленнее, притормози, я хочу рассмотреть.

Барбара кладёт ладонь на плечо старшему следователю; Пиао нежно вжимает ногу в тормоз. Она опускает стекло. Ветер доносит перестук барабанов и свист дудок. Волосы её разлетаются.

– Море цвета, а посмотрите на костюмы, сколько разных. Когда я вижу это зрелище, я понимаю, до чего же бледна Пятая Авеню. Америка бедна на краски.

Пиао поворачивается, чтобы разглядеть в боковом окне медленно движущуюся толпу. Вереницы крестьян, наряженных в костюмы, выстроены в порядок; их удерживают в правильном месте и ведут правильным путём товарищи со строгими лицами и суровыми голосами… Улыбайся, улыбайся. Ты же не у себя в свинарнике!

Всё это он уже видел, каждый год. Старший следователь уверенно вжимает ногу в педаль газа.

– Надо же. Америка бледна. Бедна на краски. Несмотря на кока-колу, балахоны и куртки с микки-маусами?

Барбара поднимает стекло, музыка глохнет. Тишина вдруг кажется ему угрожающей, Пиао жалеет, что поднял эту тему.

– Какую крамолу я сказала, да? Представительница Америки нелестно отозвалась о своей стране. У нас в США это считается изменой, как вы говорите, контрреволюционным саботажем. Если узнают, мне впаяют от двадцати пяти до тридцати лет заключения в Диснейленде.

Старший следователь испуганно смотрит на неё.

– Правда? Даже в Америке бывают такие суровые приговоры?

– Нет, нет, я шутила. Юмор такой.

Барбара откидывает голову и смеётся. Звук, на вкус Пиао, похож на воду, льющуюся на булыжники.

– В первый раз я слышу, как вы смеётесь.

– А я смеюсь впервые за долгое время. Обычно я смешливая женщина. Просто в последнее время поводов смеяться как-то не выдавалось.

Какие знакомые слова… и знакомые ощущения.

– Смеяться труднее, чем плакать. Смеяться – значит приближаться к пониманию того, что же имел в виду Бог, создавая мир.

Рука Барбары снова ложится к нему на плечо; и как он хочет, чтобы она никогда её не убирала.

– Красиво сказано. Прелестно. Где вы это услышали? У Конфуция?

– Нет, это не Конфуций. Я вычитал эту фразу в одной старой американской книге. Кажется, она называлась «Ридерз Дайджест».

Она снова смеётся. Пиао втискивает машину на дорогу Цзиньлин, он впитывает её смех, хотя и не понимает, чем тот вызван. Вот уж истина – американцы очень сложные люди.

В отеле Шанхай Цзин Цзян суетится народ. Машины впритык стоят на Маоминьаньлу. Пиао паркуется вторым рядом, водитель запертой машины шлёт его на хуй, но тут ему в глаза бросаются красно-золотые эполеты старшего следователя. Он возвращается к выпуску «Пиплс Дейли» трёхдневной давности, прячет глаза за обличительной колонкой по поводу данных статистики по выпуску в Liberation Trucks.

– Если вы не сочтёте это обидой или серьёзным неудобством, я буду благодарен, если вы сделаете мне большое одолжение.

Барбара наклоняется, берётся руками за открытое окно, взгляд упирается в Пиао, сидящего внутри. Последний человек, попросивший «сделать ему большое одолжение», тучный конгрессмен из Айовы, обратившийся к ней в тесноте кабины лифта в Вашингтон Хилтон, до сих пор разминает отбитое колено.

– Дети моего двоюродного брата, Чэна, которого убили, любят шоколад. Я бы угостил их, но купить его нелегко. У меня нет карточки торгового центра «Дружба», а в отеле что-то купить может только турист. Можете ли вы купить для меня шоколада?

В ней вскипает облегчение. Мировой мужик всё-таки этот следователь. Только что летел на машине под дулом пистолета под опускающийся шлагбаум, а через час просит купить шоколада для заплаканных детишек брата.

– Конечно, конечно. Буду рада помочь. Это вы хорошо придумали. Тут, в отеле, отличный магазин. Что лучше купить, TwinKies, M&Ms, батончик Hershey?

– А швейцарский шоколад есть, или английский… Cadbury?

– Cadbury? Да, вроде был. Думаю, решаемый вопрос.

Старший следователь суёт ей в ладонь аккуратно сложенный пресс купюр. Ей стыдно их брать.

Она в час зарабатывает больше, чем расследующий убийства детектив за месяц. Барбара идёт по ступеням отеля, в толпе итальянских туристов, они машут руками, как нелетающие птицы, и тут Пиао её догоняет.

– Барбара Хейес, это дело, ваш погибший сын, остальные. Никакого движения. Иногда, в таких ситуациях, надо «перевернуть труп кошки». Изменить ситуацию. Подход. Может, подвергнуть себя риску…

Она осознаёт, что он положил ей руку на плечо. Непонятно, почему, но это нервирует её так же, как лилии. Как разбитое зеркало. Но в то же время ей невыносимо думать, что он её уберёт.

– …за нами следят. За вами или за мной. Не уверен точно, кто из нас их интересует. Но мне упорно кажется, что сотрудница американского правительства – улов пожирнее, чем старший следователь. Особенно такая сотрудница, которая до сих пор оплакивает сына, найденного мёртвым в Хуанпу.

Она молчит, но в изгибах её бровей – вопросы… и ответы.

– Может быть, сотрудница американского правительства хочет сказать старшему следователю что-нибудь, что поможет расследовать убийство её сына?

Она молчит. Её губы, нежные, но закрытые ворота для тайн.

– Тогда предупреждаю вас, будьте бдительны, готовы ко всему. Не верьте никому на слово. Только тем, кого вы знаете по имени.

Барбара восходит на следующую ступеньку, в её глазах – лёд и огонь. Его прикосновение потеряно.

– Вы уже это сделали, подвергли себя риску. Господи, что же вы сделали-то?

Но слова Пиао уже не долетают до неё. Когда он смотрит назад, в зеркало, она идёт одна по лестнице отеля, последняя в длинной очереди туристов, всасывающейся в крутящиеся двери отеля.

Труп кошки перевёрнут.

Он уезжает в сторону рёва парка Фусин… Цао-му цзе-бин…

Барбара спала три часа. Без сновидений. Коридорный тихо зашёл и тихо ушёл, оставив термос на прикроватном столике. Она, проснувшись, налила себе чаю. Улунча.Глотки, налитые горечью, до и после душа. Она берёт телефонную трубку ещё до третьего звонка, откидывает штору, комнату заливает свет цвета недозрелого лимона. На том конце провода тишина. Звонящий молчит, прячась за анонимностью расстояния. А потом мужской голос… шепчет.

– Мадам Хейес. Это мадам Хейес у телефона?

– Да. Кто вы?

Снова тишина. Долгая, насыщенная, сочащаяся ожиданием.

– Ваш сын, Бобби Хейес. Я знал его, мы были друзьями. – Имя, звучащее из уст того, кто тоже его знал; будто Бобби снова дышит. Слова бросают Барбару на постель. Она задаёт вопросы, но голос будто принадлежит другому человеку.

– Кто вы? Откуда вы знали Бобби?

– Телефоны, их могут прослушивать. Лучше я не буду называть своего имени.

– Конечно, конечно, понимаю. Но откуда вы его знали?

Его голос становится ещё тише. Барбара вжимает трубку в ухо, вслушиваясь до звона.

– Университет, Фудань. Я студент. Бобби, ваш сын… мы были друзьями. Он угощал меня сигаретами, Мальборо. Подарил мне бейсболку Лос-Анджелес Рейдерс.

Она зажмуривается, так сильно, что болят глаза. Вспоминает бейсболки Рейдерс. Серебро на чёрном. Бобби вечно носил эти бейсболки. Конечно, только тот, кто знал Бобби, может знать, что тот курил; знать про эти бейсболки.

– Откуда вы узнали, что я в Шанхае… и где меня искать?

– Вы же сегодня были в университете? Я видел, как вы проходили мимо аудитории, где я слушал лекцию. Вы так похожи на Бобби…

Труп кошки перевёрнут.

Ах ты сукин сын. Так я была приманкой. Он не просто так водил меня по Фудань. Это был его план. Показать меня всему миру.

– …я знал, что вы остановитесь в отеле, где жил Бобби. Цзин Цзян. Мы в шутку называли его боббиным отелем. Комната 201, его комната, так? Сколько он там прожил. Вполне мог на эти деньги купить себе квартиру. Вы знали?

– Да. Да, я знала.

Она чувствует, как кровь толчками несётся через сердце. Столько вопросов толпится в голове, хочется получить так много ответов. Честных.

– Вы знаете, что мой сын мёртв?

В трубке нет слов, пауза наполняется лишь сдавленным дыханием и отдалёнными голосами чужих разговоров.

– Мёртв?

Он всхлипывает. Такая откровенность, такая прямота потрясает.