Текст книги " Глаз дракона"

Автор книги: Оукс Энди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

В доме темно. Его зрачки расширяются, чтобы улавливать детали. Обитые деревом стены. Картины маслом; щедрая палитра красок, втиснутая в рамку. Полированные полы из коричневого дуба. Озёра розового, как лосось, и синего, как порох; китайские и персидские ковры. И в витражные окна светит солнце.

Старая а-и отстаёт. Теперь его ведут охранники… до конца коридора, останавливаясь у тяжёлых двойных дверей. Ждут десять, пятнадцать секунд, прежде чем осторожно постучаться. Приглаживают волосы. Подтягивают галстуки. Голос… они приободряются, прежде чем распахнуть двери. Пот остаётся на полированных латунных ручках дверей. Пиао входит, двери закрываются у него за спиной. В большой комнате темно. Тяжёлые шторы висят на окнах. Стоят ряды книг и дубовой мебели. Запах пыли, старости, денег и трусов в пятнах мочи. Длинный и изукрашенный стол, обитый кожей с золотым тиснением. И за ним, глубокой тенью, прорезанной в тенях… мужчина осторожно, задумчиво чистит апельсин. Запах пыли и мочи сменяется за аромат цитруса.

– Садись, Сунь Пиао, ты, должно быть, ещё весьма слаб. Садись. Хотя мы никогда не встречались, мне кажется, я хорошо тебя знаю.

Пиао остаётся стоять, не знает, куда девать руки.

– Вы не знаете меня. Это мою жену вы знаете, министр Кан Чжу.

Глаза привыкают к мраку, он уже видит блеск очков в золотой оправе. «Вдовий пик» волос зачёсан назад под облегающую чёрную шапочку. Кривые пальцы снимают с апельсина кожуру; неразрывная полоска становится всё длиннее. Пуповина, соединяющая фрукт со столом.

– Тогда я должен рассказать тебе о твоей жене кое-что, что знаю я, но чего не знаешь ты, Сунь Пиао…

В руках министра апельсин приобретает таинственную чувственность; Пиао знает, что в его собственных руках он был бы просто едой. Мысль заставляет его чувствовать себя неуклюжим, наполовину человеком и целиком неудачником.

– …тебе стоит нас поздравить. На прошлой неделе Линлин впервые сделала УЗИ. Ребёнок здоров. Мальчик. Десять тысяч унций золота.

Пиао чувствует, как обрывается сердце. Хорошо, что в комнате так темно, потому что краска тут же бросается ему в лицо.

Это должен был быть мой сын. Нэмма бай – нэмма пан. Слишком мучительно помнить… слишком мучительно забывать.

Шкурка апельсина падает с фрукта на стол. Чжу разламывает его плоть, ровно делит на дольки. Сок течёт по пальцам.

– Молчание стоит тысячи слов…

Сок течёт по губам.

– …угощайся, Сунь Пиао. Подойди, возьми апельсин, тебе будет полезно. Ты должен вернуть себе силу.

Он протягивает ладонь, дольки разложены на этой бугристой тарелке. Пиао смотрит мимо неё на слабые отражения в линзах очков министра, ему в глаза.

– Сорок секунд, и вы уже доказали, что я заслуженно ненавидел вас всё это время. Всего сорок секунд. Даже для вас это, наверное, рекорд, а, министр?

– Нет, нет, это не рекорд…

Он смеётся, коротко и без юмора, звук похож на молоток, бьющий в приборную доску машины.

– …но давай не переходить на личности, Сунь Пиао, сейчас не время для таких выпадов.

– А для чего тогда сейчас время?

Чжу откидывается в кресле. Пальцы у него липкие от апельсинового сока. Он по очереди обсасывает их начисто.

– Сегодня седьмой день месяца. Скоро будет десятый, день твоего суда и последующей казни…

Он вынимает изо рта последний палец. Тот блестит от слюны. Министр изучает его, пока говорит.

– …сейчас пришло время заключать сделки…

Папка уже лежит у него на столе, министерская печать сковывает её кровавым пятном. Он подталкивает её к Пиао.

– …полное помилование по всем обвинениям, выдвинутым против тебя, и всем обвинениям, что могут появиться в будущем в связи с твоим расследованием. Там же есть разрешение от товарища секретаря твоего Даньвэй, которое позволит тебе временно перейти в отдел уголовного розыска. Вы заметите, что ваш класс вырос на несколько уровней, и оплата соответственно увеличилась. Там же есть купоны на покупку квартиры, мебели, одежды и новой машины. Весьма обильный комплект.

За стеклом блестят ртутью глаза министра. Перспектива стать отцом может зажечь даже самые усталые глаза, когда ты ни-ай…«тонешь в любви».

– У сделки есть два языка, и оба остры. Что вы хотите от меня, министр Чжу?

– Ты очень сообразительный, Сунь Пиао. От тебя, да, кое-что мы от тебя хотим. Ты должен убить для нас англичанина по имени Чарльз Хейвен.

– Не для нас, а для меня, хотели вы сказать, министр.

Медленно выплывает улыбка. Рассчитанным движением рот Чжу превращается в суровый серп.

– Да, старший следователь, ты верно меня поправил. Ты должен убить его для меня, но и для себя тоже. Англичанин убил твоего брата, твоего помощника и друга, сотрудника Яобаня. Англичанин бросил тебя умирать на барже посреди реки. И твоя подруга, сотрудница американского правительства, будет ли она в безопасности рядом с таким монстром…

Чжу складывает ладони. Пальцы являют собой резкий узор еле прикрытых костей. Пиао представляет эти сухие ветки на её грудях. Представляет, как старик выкрикивает её имя в момент оргазма. Линлин. Треснувший колокольчик музыкальных слогов смешивается с толстой слюной и запахом аммиака.

– …эта американка, я слышал, она очень красивая, в том случае, конечно, если тебе нравятся американские женщины. Лично мне их внешность напоминает небо летом. Яркое, но пустое. Лишённые черт. Но мне говорили, что ноги её похожи на шеи лебедей, а груди её не могут надоесть. Скажи мне, Сунь Пиао, сколько раз ты с ней ебался, один раз, два, десять? Сколько бы ни было, тебе явно не хватило, правда? Ты до сих пор думаешь о ней каждый раз, когда чувствуешь запах свежих простыней. И всякий раз, как у тебя встаёт, правда?

Пиао подходит к столу, наконец-то он понял, куда девать руки… он кладёт их на кожу, испещрённую золотым тиснением.

– Убить Хейвена для вас, министр, это больше, чем просто замести следы, избавиться от балласта, так?

Вот она в глазах Чжу. Правда. Бледная, смутная, как катаракта. Но всё равно правда. И в ней слова Линлин, когда она говорила про министра в ту ночь дома у Пиао. Папка, плёнки, стиснутые в её руках.

Он уже заработал себе смертный приговор.

Её дыхание на окне, тает со смертью каждого слова.

– Это бьётся у вас в крови, так? Месть. Что может сделать такой человек, как Хейвен, чтобы заслужить такую ненависть, министр?

Боль изломанным полётом мелькает в радужках Чжу. Впервые в позе министра появляется дискомфорт. Целую минуту длится молчание, прежде чем он начинает говорить.

– В сотрудничестве с несколькими товарищами из Политбюро я занимался разработкой службы трансплантации органов у нас в стране…

Он ёрзает в кресле, скрипит кожа.

– …Чарльза Хейвена привлекли в качестве главы команды, которая и будет этим заниматься. Разработает службу. Подготовит наш собственный медицинский персонал и хирургов для проведения операций по пересадке органов. Создаст сеть, которая будет обеспечивать наши внутренние потребности и продавать услуги иностранцам, приехавшим к нам для подобных операций. Нас вдохновляла идея использования органов заключённых. Хейвен – блестящий человек. Он достиг всего, к чему мы стремились, и больше. Он стал одним из самых уважаемых иностранцев…

Стакан воды стоит у его локтя, и министр берёт его, кашляет, выпивает до дна.

– …мы обменялись с ним знаками расположения. Мы заключили много сделок…

Чжу ставит стакан на стол, палец его рассеянно водит по ободку.

– …я был одним из первых, кого он оперировал, вместе с несколькими другими влиятельными членами Политбюро. Мне пересадили живую почку от заключённого, которого должны были казнить на следующий день. Операция по трансплантации прошла крайне успешно. Послеоперационное восстановление было быстрым и лёгким. Исключительным для человека моего возраста, как мне сказали. Но я не понимал, что наш отсев доноров и их органов был таким плохим…

Он снимает очки. Уголки его глаз блестят, как бриллианты.

– …я не понимал, что ВИЧ так широко распространился по Народной Республике, и что можно заразиться от пересаженной почки…

Он не даёт Пиао удовольствия увидеть, как вытирает глаза. Возвращает очки на место, смаргивает слёзы.

– …только когда Линлин узнала, что носит во чреве моего ребёнка, многочисленные пробы крови показали, что она была в контакте с вирусом ВИЧ…

Сердце Пиао превращается в сосульку. Внутренности заливает свинцом.

– …я не знал, но должно быть я носил в себе вирус все эти годы. Я заразил Линлин, твою жену. Линлин, мать моего будущего ребёнка…

В голове у Пиао поднимается жужжание. Жаркое, глубокое, опасное. Злость бьётся в стены внутри его черепа.

– …ВИЧ не знает классов. Он не стоит в коридорах, не ждёт, когда ему назначено. Что касается меня, врачи уже поставили мне диагноз СПИД. Моя иммунная система полностью поражена. Месяц назад мне сделали операцию по удалению раковой опухоли из внутренностей. Нашли кучу метастазов. Мне осталось очень, очень мало времени…

Он наливает ещё воды, отхлёбывает.

– …да, ты очень сообразительный, как я уже говорил. Это личное дело. Это месть…

Он толкает папку дальше по столу, её край касается пальцев Пиао.

– …англичанин. Убей его ради меня. Ради своей жены и её ребёнка. И ради себя, Сунь Пиао. И ради всех, чьи лица ты видишь каждый раз, когда закрываешь глаза.

– Но я не убийца. Я не ассасин. И мне наплевать на вас, министр.

Чжу включает настольную лампу; разливается яркий свет, жёлтый, как янтарь. Впервые Пиао видит пустыню лица министра. Глаза утонули глубоко во впадинах.

– А ты сам, Сунь Пиао, тебя скоро будут судить и казнят. Ты способен думать о себе? Это чуть сложнее, чем ненавидеть других людей.

– Функционер, член Политбюро, подрабатывает философом. История много раз видела такое опасное сочетание. Миллионы могил могут стать свидетелями.

Чжу тянет папку назад, в центр стола; пальцы его покрыты сморщенной кожей. Министерская печать горит под ними алым угольком.

– Злость доведёт тебя прямиком до казни, старший следователь. Но убей англичанина, Чарльза Хейвена, и я верну тебе жизнь. Ты будешь нужен Линлин. Слушай… ты будешь ей нужен. Разве не эти слова ты хотел услышать всё время с тех пор, как она ушла от тебя? Разве это не правда?

Он наклоняется над столом, и дыхание у него кислое, как неферментированное вино.

– Твоя жизнь угасает с каждой минутой, Сунь Пиао. Убей англичанина. Ты сможешь. Ты его знаешь. У тебя есть злость. Убей его и оставайся жить. Убей его, и закон защитит тебя от всех обвинений, предъявленных тебе.

– Закон? Что может такой человек, как вы, министр, знать о законе, кроме того, что остальные люди ему подчиняются, а вы меняете его как хотите?

Кашель скручивает министра. Глубокий. Тёмный. Буря души, вырывающейся в распахнутый рот. Губы истончились, как резиновый жгут, натянутый до предела.

– Убей его. Посмотри, посмотри что он сделал со мной. Убей… убей его.

Пиао заглядывает в глубину глаз Чжу. Слёзы тонкими следами бегут по его щекам. С губ на стол падает слюна, тонкими нитями с каплями серебристо-белого и пятнисто-красного цвета.

– Нет, министр. Я не буду убивать ради вас. И ради себя.

Кашель Чжу вонзается глубже, внезапно прерываясь на резкий вдох. Зазубренный крючок, что закатывает его глаза. От этого кривые пальцы начинают царапать по столу, нащупывая какой-то неизвестный предмет. На губах, жирной каплей, щедро окрашенной в цвет вишнёвого варенья… кровь. Инстинктивно Пиао бежит к двойным дверям, стучит в них обоими кулаками. Слышит собственный голос, гортанно зовущий на помощь. В тот же миг оба охранника влетают в кабинет, подхватывают старика на руки. Его очки медленно падают на пол. Кровь и тонкие полосы блевотины испещряют их рубашки злыми ранами. Тут же по всей комнате разливается вонь рвоты, уксусная и подгнившая. Губы Чжу бессмысленно лепечут, уперевшись в грудь охранника, когда они быстро утаскивают его из комнаты по коридору. В дальнем конце открывается и закрывается дверь. А потом тишина. Полная. Ничем не нарушаемая. Так тихо, будто мир задержал дыхание.

Пиао спал пять часов, показавшихся пятью минутами. Он всё время осознаёт непрерывную деятельность в конце коридора. Люди входят в комнату Кан Чжу, выходят, что-то там делают.

Он просыпается, испуганный темнотой. Никогда она не была такой чёрной. На краю постели сидит… Линлин.

Утро. Небо желтеет лимоном, когда она встаёт поцеловать его… он чувствует вкус соли и земляники. Она говорит мало слов. Последние слова. Почти брошены, будто не имеют особого значения. Будто она никогда не сомневалась, что он согласится с её просьбой. Англичанин, Хейвен, то, что он сделал с восемью людьми из реки. С министром. С ней самой… ВИЧ, медленная лодка смерти. То, что он сделал с Пиао… суд и казнь через пару дней. Сколько почтенных репутаций будет разрушено его преступлениями; репутаций, втоптанных в грязь. Сколькие потеряют лицо. Такая потеря лица. Да, его надо убить. Другого пути нет. Старший следователь, конечно, выполнит просьбу министра… спасёт себе жизнь и убьёт англичанина. Она снова целует его, в этот раз дольше. Слаще.

– Хейвен. Убей его, Сунь. Если не ради министра, то ради меня.

Она улыбается, и он тут же начинает сомневаться в словах, которые хочет сказать. Каждое из них рыбной костью стрянет в горле.

– Я не убийца.

Линлин закрывает глаза, тихо идёт в комнату в конце коридора. Улыбка соскальзывает у неё с лица.

День наполнен неуютной тишиной. Он чувствует себя сонным. Нервная дрёма кошки, развалившейся на краю окна высоко над землёй. Во сне он видит тяжёлые вещи. Режущиеся вещи. Пищу через равные промежутки приносит старая беззубая а-и. Снаружи комнаты слышны размеренные шаги охранников. А в его комнате… постоянное напряжённое внимание к коридору и спальне министра Кан Чжу в дальнем, тёмном конце.

За весь этот день он лишь раз видит Линлин. Она мелькает, быстро и одиноко, пробегая по коридору. Её голые ноги не издают ни звука. Обе руки прижаты к лицу. Слёзы текут между пальцами.

Пыльные ангелы движутся в иглах утреннего света.

А-и ушла… глаза Пиао медленно привыкают к темноте кабинета. Настроение, характер наполняют комнату до краёв. Всё здесь цвета красного дерева и горького шоколада, кроме Линлин. Её спина прижалась к вытянувшейся до потолка полке с книгами… она в белом. Вся в белом. Цвет смерти. Из центра кабинета убрали резной стол. На его месте поставили тяжёлую подставку их хромированных пластин, а на неё подняли тёмный деревянный гроб. Приведённый в порядок Кан Чжу лишь частично наполняет его широкие зияющие внутренности. Волосы приглажены. Щёки набиты. Губы накрашены. Больше похож на семидесятилетнего клоуна, чем на министра безопасности.

Она идёт от книжной полки к гробу. Её духи, Шанель… давят. Острым стилетом пронзают все прочие запахи. Запахи, которые Пиао всегда ассоциировал со смертью. Сырая земля. Застоявшиеся лужи. Ржавые рельсы. Палые фрукты. Она стоит у гроба, пальцы с красными ногтями вцепились в резное дерево, тихо выстукивают незнакомый ритм. Она говорит через этот провал. Говорит через тело Чжу. Снова, тот же вопрос… в этот раз более откровенный. Пиао беспокоит то, что она не считает нужным вложить в слова рычаг.

–  Ты убьёшь англичанина ради меня?

Ради меня. Министр мёртв, но Линлин принимает наследие мести.

– Я не убийца.

На секунду её пальцы замирают, потом она идёт к окну и отдёргивает занавески. Пиао закрывает глаза, когда комнату наполняет ледяной белый свет. Детали… он замечает детали. Следы лака для ногтей на дереве гроба. Золотые названия на корешках книг в кожаных переплётах. «Предел воды». «Жулинь Вайши». «Семья». «Дэвид Копперфильд». И глаза Чжу выглядят как чёрные царапины под стеклом. Намазанные тушью, подведённые угольным карандашом. Взгляд старшего следователя притянут садом поместья, зелёным кулаком… и в его центре стоит человек. Бледный, как бумага. На лбу звезда шрама. Яобань. Рядом с ним стоят тени двух охранников.

– Как видите, совсем не мёртвый…

Согнув пальцы, она изучает ногти, потом машет в сторону окна; в сторону Яобаня. Будто комментируя подружке сумочку в витрине магазина, говорит.

– …его казнят, возможно, заберут для трансплантации органы, если ты не убьёшь англичанина…

Лобовое столкновение эмоций. Очень сильных, совсем противоположных. Жив, Яобань жив. Удар радости раздаётся в груди старшего следователя. И в другом углу – сожаление, потеря… уже начинают пожирать его. Жизнь Шишки у него в руках, и вот-вот вытечет между пальцев.

– Нет, я не буду его убивать.

Линлин подходит к подножью гроба.

– Сунь, ты заставляешь меня делать то, что я делать не хочу. Превращаешь в то, чем я не хочу быть…

Снаружи начинается дождь. По окну стучит барабанная дробь капель. Охранники продолжают стоять рядом с Яобанем. Его волосы мокнут. Их края начинают зубриться, превращаются в пилку, как у хлебного ножа.

– …мужчины всегда так поступают с женщинами. Вы превращаете нас в других. Те куски, от которых вы отказались, достаются нам. Те вещи, которые не хотите делать вы, делаем мы за вас…

Дождь становится сильнее. На деревьях. На листьях. На траве. Через её плечо Пиао наблюдает за полосами этого серого водопада.

Смой всё прочь, пожалуйста, смой всё прочь.

Она лезет в карман, у неё в руках появляется лист бумаги. Она медленно его разворачивает. Компьютерная распечатка. Слова на нём поднимают в нём волну личного ужаса. Пиао заранее начинает дрожать.

– …это от твоего врача из Народного Военного Госпиталя. Результаты твоих последних проверок крови…

Он забирает распечатку из её пальцев. Всё обостряется. Цвета. Запахи. Текстуры. Он чувствует толщину бумаги между пальцами. Текст еле заметно поднимается над её поверхностью. Но он его не читает. Ему это не нужно. Он и так знает, что она ему скажет. Знает… наверняка.

– …трансплантированный орган, почка, которую тебе пересадил Чарльз Хейвен. Её забрали у живого донора. У заключённого, который был болен. Англичанин наверняка об этом знал…

Снаружи по-прежнему идёт дождь. Вода ручейками сбегает по носу и подбородку Яобаня. Он видит, как вода омывает буквально каждую лопасть травы. А наверху в небе сдвинулись ставни… цвета амальгамы, вылитой в канаву.

– …у заключённого был ВИЧ. Теперь у тебя есть ВИЧ…

Она улыбается. Окрашенный помадой провал. Небо падает. Пиао нащупывает стул, ноги его превращаются в воду. Размытый рывок взгляда из окна в сад. Дождь всё ещё идёт, но Шишку увели из-под его потоков, и его больше не видать. Увели в безопасное и сухое место. Безопасное.

Глава 38

Видишь… воды Призрачного Месяца падают на сухую землю.

Видишь… мы жжём ладан. Мы делаем подношения.

Мы успокаиваем, умиротворяем духов предков.

Видишь… всё равно рис не растёт.

Дождь… она снова приходит. Каждый день. Будто земля превращается в океан. Уже несколько недель. Или месяцев?

Пиао сидит на бревне, дождь постоянным потоком омывает его лицо. Каждая капля барабанным ударом вбивает в него силу, туда, где прежде ничего не было. В уголках рта ощущается их вкус… горький вкус. Всегда горький.

Он идёт следом за ней из основного здания, она скользит в чёрном, не оставляя свидетельств того, что шла по сырому газону. Большой, чёрный зонт раскрыт над головой, как нависающее облако. А потом она стоит с ним, стоит над ним.

– Время пришло, – всё, что говорит Линлин.

Пока они едут в аэропорт, он изучает тонкую папку. Договорённости. Комната в отеле. Машина. Билеты на самолёт. Он ждёт, что его отправят в Соединённые Штаты Америки. Блестящие люди в блестящих городах. Толчок удивления вжимает его спину в велюровую обивку чёрной иностранной машины. Билет, в один конец… в Центральный аэропорт Пекина.

В самолёте, когда они пролетают над городом-садом Сучжоу, над шёлковым городом Уси, Цзэнцзяном в дельте Длинной реки, за которым идёт прямой разрез Великого Канала, и пересекают древние болота Хэбэй… он берёт из папки два последних листа. Большую и подробную статью из провинциальной газеты «Дэйли Уикэнд» и компьютерную распечатку с данными визы и разрешениями на перемещение по стране. Субъект… Хейвен.

Пока Пиао пьёт чай, обжигающий и горький, а самолёт ГААК ^[6]разворачивается над потрёпанным берегом моря Бохай… его палец бежит по бледно-серым линиям. Англичанин вернулся в Народную Республику всего чуть больше месяца назад. Одобрено и отмечено дальнейшее путешествие в Куньмин, где он с тех пор и находится. Куньмин, город с репутацией перевалочного центра наркотраффика и крупными больницами, и там расположен Суд Куньмин, известная постройка непревзойдённого мастерства. Разрешение на перемещение по стране показывает, что Хейвен всего пару дней назад въехал в Пекин. Обратный билет, СХ 251, до Соединённых Штатов Америки… тоже пару дней назад. Так легко он въезжает и выезжает из Народной Республики. Так легко ему выдают разрешение на перемещение по стране, из провинции в провинцию, не задавая вопросов. Ясно, что он так и остаётся «уважаемым иностранцем». Человеком, у которого есть очень высокопоставленные друзья.

Статья из «Дэйли Уикэнд» – копия с копии с копии… серая на сером и едва читабельная. В ней обсуждаются новые расширяющие изменения в законе, который одобрил Национальный Народный Конгресс, и который вступает в силу в январе. Среди прочих пунктов он позволяет властям изыскивать альтернативы использованию расстрельных команд для выполнения одобренных государством казней. Там упоминается доктор, Ван Цзюнь, директор больницы на юго-западе Народной Республики, который в последние несколько месяцев экспериментировал с самыми надёжными методами умерщвления людей. Работа получилась исчерпывающая. Всесторонняя. Его команды врачей испытывали на приговорённых бесконечную волну лекарственных коктейлей. Медленно, медленно… приблизились к эффективному убийству. Ключевым моментом было то, что смертельная инъекция не должна повреждать внутренние органы жертвы, пригодные к трансплантации. Последняя группа преступников поблагодарила директора и его команду, когда они добровольно подставили руки… с закатанными рукавами. Все выглядели спокойными. Никого не пришлось привязывать к носилкам. Двадцать два человека получили уколы. Двадцать два человека умерли. За каждой смертью отдельно наблюдали коллеги с секундомерами и блокнотами. Уровень боли, сопровождающий смерть, был надлежащим образом оценен и зафиксирован. Промежуток, потребовавшийся на умирание, был привередливо отмечен. Смерть наступает в период между пятьюдесятью семью секундами и тремя минутами сорока пятью секундами. По оценкам это зависит от того, сидят преступники или стоят. Но больше от того, какой именно коктейль был введён. Смесь № 1 или Смесь № 2. В дни финальных испытаний Ху Цзянькан, директор Третейского суда, одобрил использование Смеси № 2 как «предпочтительного средства» для государства, для того, что он обозначил как «разновидность эвтаназии».

Изыскательскую работу на этом поле директора Вана Цзюня сильно хвалили, и теперь собрались изучать на национальном уровне, чтобы убедиться, что его средство способно заменить ритуальную казнь выстрелом в основание черепа или в спину.

Пиао отхлёбывает чай, уже остывший, безвкусный… когда самолёт разворачивается, проваливается, подвывает на первом заходе на Центральный аэропорт, в пятнадцати тысячах футов внизу. За окном стоит сильная облачность. Чёрное на сером. Серое на чёрном. Ничего в мире не видать. И он знает, ещё до того, как прочитал рукописную приписку Линлин внизу страницы…

«Доктор Ван Цзюнь – директор Судебной больницы Куньмина».

Куньмин.

Хейвен.

Друзья в нужных местах.

Глава 39 ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУБМИЯ, СОЕДИНЁННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ

Переводчица работает над последней страницей компьютерной распечатки. Водопад китайских иероглифов тянется сверху вниз, переливается со страницы на страницу. Её палец, твёрдый, наманикюренный, с розовым ногтем, ведёт по чёрной лазерной распечатке, отслеживая связанную информацию.

– Вы нашли, откуда отправлено электронное письмо?

Медленно двигаясь в разломах гранёного стекла, Кармайкл оборачивается взглянуть на Хейес. Снимает очки. Протирает галстуком линзы. Глаза у него такие маленькие, невозможно маленькие. Он похож на Винни-Пуха, одетого в Гуччи.

– Адрес на хот-мейле, незаполненные регистрационные данные, и канал шёл минимум через четыре прокси-сервера. Оно могло придти откуда угодно…

Он улыбается. Глаза у него оживают лишь тогда, когда он водружает на нос очки.

– …но я бы сказал, что его прислали из Народной Республики.

Барбара смотрит из окна кабинета через «Город впечатляющих просторов» на Потомак. Он похож на любую другую реку под натиском ночи. Темза. Сена. Но больше всего на Хуанпу; они ей кажутся совсем на одно лицо. Она поднимает стакан к губам и отпивает вина. Австралийское… цветы и мёд, но странно бездушное, пустое. Смотрит из окна на потоки машин, на летящие габариты… стремящиеся домой, в белый и богатый северо-западный квартал города. Изящные сайдинги, шикарная отделка; они переживают об оплате колледжа детей и жёстком порно, найденном под кроватью маленького Билли. А в юго-западном и юго-восточном районах чёрные мечтают найти работу. Из какой жопы взять следующие десять долларов, и какая такая хуйня приключилась с Американской Мечтой.

– Мадам Хейес, я закончила.

Барбара поворачивается, сосредоточившись на переводчице; китае-американка, во внешности которой смешались два разных мира… сплавились в мягкую смуглость, шелковистую черноту и черты лица, вылепленные самым тонким мастихином.

– И что это?

– Больничные записи. Конфиденциальные больничные записи…

Ногти переводчицы проводят по цепочке иероглифов, одинаковых на нескольких листах.

– …в заголовке указана Шанхайская больница № 1, Хуандун.

Барбара окунает кончик пальца в вино, проводит им по губе.

– И что это за больничные записи?

– Списки доноров для трансплантации. Списки реципиентов пересаженных органов.

Спроси её. Спроси её.

Барбара смотрит на дальнее окно. В сторону голоса. Бобби, обнажённый и мокрый. Его палец протягивается тёмным пятном из мути конденсата. Круги. Один, второй, третий, четвёртый… пересекаются.

Спроси её.

Его голос такой отчётливый, но губы не движутся. За ним, за стеклом окна, вид на решётки разноцветного электрического света. Каждый день Рождество. Его лицо впитывает их… незряче.

Видение… просто видение?

Барбара указывает на иероглифы, подчёркнутые маркером. Флуоресцентно розовым, ярким, как дешёвая конфета. Она уже знает ответ, который последует.

– А это что?

– Имена, мадам Хейес, настолько близко, насколько они могут воспроизвести американские имена. Вот это должно означать профессора Хейвуда. А это – Роберт Хейес.

– Бобби.

Переводчица кивает.

Спроси её.

Барбара отпивает ещё вина.

– И что говорится в этих записях про Бобби Хейеса?

Ноготь переводчицы движется от иероглифа к иероглифу.

– Он был донором. Сердце, живые почки, роговицы…

Она поворачивает страницу, находит связи; выделенное конфетно-розовым с выделенным конфетно-розовым маркером.

– …его почки были отправлены в Народную больницу № 7 в Чжэнчжоу для немедленной трансплантации. Обе роговицы остались в Шанхайской больнице № 1 и были использованы для пересадки одному реципиенту через два дня. О его сердце дальнейших упоминаний нет.

Спроси её.

Реципиенты, мы знаем, кто это были?

Снова переворачиваются страницы.

– Почки пересажены двоим реципиентам. Должно быть, это важные чиновники. Имена не указаны.

– А роговицы?

Вуаль иссиня-чёрных волос закрывает лицо, переводчица откидывает её. Её глаза, резиновые шарики, танцуют по иероглифам и страницам.

– Их пересаживали американцу…

Связывает номер пациента со счётом-фактурой. Стучит по нему костяшками пальцев, гладкими, как ракушки каури.

– …счёт, его оплатили наличными, сорок пять тысяч долларов. Роговицы пересажены десятилетнему ребёнку. Адаму Майклу Ирвингу. Есть его адрес в Филадельфии. И телефонный номер.

Барбара забирает страницу к себе на стол, пальцем проводит по каждой цифре в телефонном номере. Там где-то живёт мальчик, который теперь смотрит на мир глазами Бобби. Она берёт трубку. Звонит. А потом тишина. Тишину размечают и отмеряют удары у неё в груди. Она слушает, допивает вино, тёплое и слабое, но тут же хочет чего-нибудь покрепче. Обрывает связь прежде, чем их успевают соединить, потому что знает, если трубку снимут, то ей ответит он. Он. Десятилетний мальчик. Блондин… как и должно быть. И с небесно-голубыми глазами.

С глазами Бобби. Она кладёт трубку, подходит к бару, наливает в тяжёлый хрусталь щедрую порцию «Тичерз». Золото на серебре. Лёд трещит, обрушиваясь в алкоголь. Она поднимает стакан к губам и выпивает залпом. Удовольствие и боль, виски. Огонь и лёд.

Спроси её.

– Бобби Хейес, сердце, почки и роговицы, кто их удалял?

Переводчица листает страницы, глаза следят за извилистым следом своего же ногтя; уверенно, убеждённо, как глубокий разрез скальпелем.

– Хирург-консультант. Доктор Чарльз Хейвен.

Глаза жжёт, Барбара оборачивается к окну, но Бобби уже исчез. Остались только круги; слёзы конденсата катятся по ним.

Видение… просто видение?

– Что-нибудь ещё нужно, мадам Хейес?

Барбара кладёт руку на тонкий след на стекле, который оставил Бобби. Она может чувствовать его.

– Нет, мне больше ничего не надо. Благодарю за помощь.

Дверь закрывается. Комната пустеет. Мир пустеет. Его наполняют одни слёзы. Перед уходом она берёт листы данных со стола; короткая записка на обложке со слабым запахом сигарет «Чайна Бренд». Она может представить, как он её писал. Улыбается, убирает конверт в дипломат. Выключает в кабинете свет.

– Спасибо, Сунь Пиао, – шепчет она по дороге к двери лифта.

Идёт по улице… отличная погода разлетается вдребезги. Небо в клочьях облаков. Солнце, но у него на хвосте уже висит дождь. Можно чувствовать его запах, его вкус. Она хочет, чтобы он пошёл и кончился, но тот решительно упирается.

Барбара ускоряет шаг. Идёт нигде, но в то же время всюду. Мимо знакомых кафе. Которые кажутся незнакомыми. Всё не так. Походка её успокаивается только когда она разворачивается назад к офису, и тут до неё долетает хвост мелодии, идущей из открытых дверей бара.

The moment I wake up,

Before I put on my make-up…

I say a little prayer for you.

Иногда всё, что угодно, наполнено своим смыслом.

Она нажимает кнопку интеркома.

– Мне надо кое-кого проверить, Кармайкл. По полной программе. И отследить. Мне нужны ежедневные отчёты о том, где он и чем занимается. Любой ценой. С кем бы ни пришлось договариваться. Сейчас он в Китае. Где точно – не знаю. Если в Шанхае, то остановился в отеле Цзин Цзян. Если в Пекине, то в государственном пансионате Дяоюйтай.

За окном небо стремительно темнеет. Кажется почти жидким. Жёлтый цвет становится малиновым. Красный – пурпурным.