Текст книги "Игры, в которые играют боги"
Автор книги: Оуэн Эбигейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Мои. Мои жемчужины, которые делают нечто, что раньше помогало Персефоне. Что там про нее рассказывают? Ну, начать с того, что они были гранатовыми зернами.
– Мне их есть?
Его брови медленно поднимаются с… Это что же, выражение «нехотя впечатлен» от бога смерти?
– Я не могу тебе сказать, – отвечает он.
Значит, да, мне их есть.
– Я думала, осталось только четыре.
Он качает головой:
– Смертные всегда неверно понимают детали.
Ну, неудивительно.
Я пытаюсь размышлять:
– Гранатовые зерна Персефоны держали ее в Нижнем мире. – Я сейчас говорю с собой, вертя тиару так и сяк. – Или… может быть, доставляли ее туда? А я под защитой в Нижнем мире.
Это же оно, да?
Я смотрю прямо в светло-серебряные глаза, изучающие меня так, что мне хочется отвернуться. Он слишком пронзительный. Слишком… он.
– Я близка? – спрашиваю я.
– Ты определенно быстра, но придется подождать и выяснить.
Я загоняю назад жар румянца.
– Зачем мне нужна защита?
Он пожимает плечами:
– Похоже, ты притягиваешь опасность.
Его пауза повисает в воздухе.
Козел.
Но хотя бы я знаю, что близка. Способ сбежать с Подвига? Или защититься, когда мы на Олимпе. А это важно? Все равно двенадцать Подвигов и всего шесть зерен. Лучше приберегу этих красоток для клинической смерти.
Аид заканчивает делать смузи и несет его в гостиную, где включает телевизор.
– Сюда, – зовет он. – Тебе стоит изучить своих соперников.
Я следую за ним и понимаю, что он включил канал с новостями и трансляцией с открывающих церемоний. Смертные новостники уже показывают клипы с праздников по всему миру, обсуждают богов и, разумеется, их поборников, параметры которых перечисляют в процессе выяснения того, кто мы и почему были избраны.
На экране мелькает мое лицо – картинка, когда я, упрямо нахмурившись, стою в храме рядом с Аидом.
– Они пока не нашли на тебя ничего, кроме твоего имени заложницы, – довольно говорит он.
И не найдут. Мое существование было стерто, когда Орден принял меня, а там очень хороши в своем деле.
– Лайра Керес – загадка, – говорит комментатор, – но, думаю, загадка еще большая – почему Аид присоединился к Тиглю.
Я таращусь в экран, и слова вырываются сами собой:
– Почему я?
Аид выключает звук.
– Я выбрал тебя, потому что, когда мы познакомились, ты не отступила и не затрепетала, даже перед богом. – Он откидывает голову на диванную подушку, как будто внезапно устал. – Особенно перед богом смерти.
Я видела, как другие трепещут перед ним и избегают его. Даже боги, чьи взгляды наполнены страхом и каким-то любопытным желанием. Меня никогда не боялись, но я знаю, что такое одиночество в толпе.
И все же: он серьезно выбрал меня, потому что решил, что у меня может быть какой-то шанс? Не чтобы наказать меня, но потому, что ему понравилась моя… что? Наглость?
Я издаю едкий смешок. Я уже на грани истерики, но мне как-то плевать.
– Феликс всегда говорил, что длинный язык доведет меня до беды.
– Феликс? – спрашивает Аид.
– Мой босс в Ордене.
– Ясно.
От его взгляда хочется переминаться с ноги на ногу.
Я не совсем уверена, что верю в причину, по которой он выбрал меня своей поборницей, но, наверное, это хоть что-то. А вот тот факт, что ему был нужен тот, кто не отступит перед богами, внушает опасения.
– Ты уверен, что сможешь снять мое проклятье, если я одержу победу? – спрашиваю я.
Он кивает.
Я думаю об этом. Я никогда не представляла себе будущего без проклятья. Если честно, я никогда не позволяла себе представлять будущее дальше следующего приема пищи. Не потому, что опасалась, что могу умереть в любой момент: наши жизни в Ордене были не настолько опасными. Просто не было причины размышлять о том, что может и не случиться.
Я устраиваюсь на другом конце дивана и подбираю под себя ноги.
– Что за игры?
– Что?
– Игры, в которые я «о, так горда» играть от твоего имени. О чем вообще идет речь? Я так понимаю, веселой партии в блошки вряд ли стоит ожидать.
– Каждое состязание спланировано заранее, утверждено у даймонов и не может быть изменено после того, как начались Подвиги. И природа каждого не раскрывается, пока не наступает очередь соответствующего бога или богини.
Почему у меня ощущение, что это крайне уклончивый ответ?
– А в прошлом? Какими были те Подвиги?
Он отвечает не сразу, как будто раздумывает, сколько можно мне рассказать.
– Очень разными.
Туманно.
– Ну хоть широкими мазками опиши.
– Признаю, в прошлом я уделял этому недостаточно внимания.
Что?
– Тогда почему… – Забыли. На это он уже отвечал так же туманно. – Я планировщица. Я справлюсь лучше, если буду знать, чего ожидать.
– Скорее всего, Подвиг будет строиться вокруг добродетели того или иного бога или богини и их личных сил.
И тут я вспоминаю…
– С какой добродетелью буду ассоциироваться я?
Аид выгибает одну бровь:
– Так ты находишь меня добродетельным?
Ладно, полагаю, это отвечает на вопрос.
– Что еще? – спрашиваю я.
Он думает с минуту.
– В некоторых будет нечто вроде решения головоломок.
Хм-м-м… Головоломки… Смотря какие, но ладно.
– Я видел некоторые: как решение загадки или спасение невинного из беды.
Круто. Круто. Круто. Пока что неплохо.
– Несколько полос препятствий.
На тренировках я была не лучшей, но и не худшей.
– А некоторые будут как настоящие подвиги, – добавляет он.
Так я была права насчет этого?
– Типа сражения с гидрами и выдерживания тяжести мира за Атланта. Ловли гигантского кабана. Такие подвиги? – Мой голос становится громче с каждым словом. Я сегодня часто так делаю.
Аид пожимает плечами.
– Боги не умирают, – указываю я, в моем голосе добавляется злости, – а полубогов сложно убить.
– К чему это ты?
Злость кипит жарче, раскаляя мою кровь.
– Смертные не могут переродиться или использовать еще одну жизнь, чтобы перезапустить проклятую игру. – Я хватаю подушку с дивана и швыряю ее в Аида.
Она бьет его прямо по лицу, а потом падает на пол. Аид пялится на нее так, как будто никогда раньше не видел подушек, потом медленно поднимает взгляд на меня. Я ожидаю пылающей ярости, но он просто кажется потрясенным.
Наверное, никто никогда не кидал в Аида подушками.
– Ты ублюдок. Такой же, как и они.
Он поднимает брови, а затем выражение его лица и голос совсем немного смягчаются:
– Все будет хорошо, Лайра. Я буду рядом с тобой до самого конца.
Вмешиваться ему нельзя, значит, мне гарантирована аудиенция после смерти. Блестяще.
– Ты невероятен, – злобно рычу я.
Его улыбка становится дразнящей:
– Ты наконец заметила?
О. Мои. Боги. Я убью его, если сейчас не уйду.
Забрав тиару, я иду через гостиную в спальню, бормоча под нос все цветистые выражения, которые успела выучить в Ордене.
Я уже на полпути, когда слышу греховно веселый смешок. Ну конечно, Аид может смеяться в лицо неминуемой смерти. Очень жаль, что это мою маячащую впереди кончину он находит настолько забавной.
20
Что ты здесь делаешь?
Заложников учат спать вполглаза.
Не в буквальном смысле. Но мы спим чутко – и это один из самых первых и долгих уроков, когда тебе годами мешают и устраивают сюрпризы круглосуточно, пока ты не развиваешь рефлексы, которые предупреждают тебя о любой возможной угрозе. Что до меня, то я еще и слежу за всей поступающей добычей, поскольку у меня нет соседа и есть лишнее место, так что у меня не было выбора, кроме как сохранять эту привычку.
Не то чтобы я могу по-настоящему отдохнуть, учитывая, что будет завтра, но, когда я внезапно просыпаюсь среди ночи, сомнений у меня нет.
Что-то не так.
Я не открываю глаза. Не хочу, чтобы тот, кто находится в комнате, знал, что я все поняла. Притворившись, что переворачиваюсь во сне спиной к двери, я жду, и все мои чувства улавливают малейшие изменения.
Как же жаль, что при мне нет оружия.
Напряжение доходит до самого пика, и тогда мой рот зажимает чья-то ладонь. Я тут же начинаю брыкаться, но меня обхватывают рукой и разворачивают к себе лицом.
Вот тогда я и узнаю тонкий белый шрам в уголке рта. Я рывком поднимаю взгляд и вижу, как Бун Рунар смотрит на меня темными глазами.
– Чтоб тебя, Лайра, – шепчет он. – Успокойся, а то разбудишь его.
– Это тебя «чтоб», Бун, – шепчу я в ответ и рывком сажусь. – Ты меня напугал. Что ты тут делаешь?
Он смотрит на меня, сидя на корточках у моей кровати.
– Я? – Он качает головой. – А ты сама-то? Аид, Лайра? Серьезно? У этого бога трехголовый демонический пес в качестве питомца.
– Серьезно? А я-то думала, это бог милоты и света, – ворчу я.
Бун сердито смотрит на меня:
– Во что именно ты ввязалась?
– В туеву хучу неприятностей. Как ты узнал, что я здесь?
– В единственном доме Аида, который находится в Верхнем мире, горит свет, – сухо говорит Бун. – Весь мир знает.
А Бун не зря у нас мастер-вор: пробрался даже в то здание, куда закрыт вход. Как оказалось, очень не зря.
– Ладно. – Спорить с ним, пока я сижу на кровати в шелковой пижамке, просто нелепо. – Не важно. Тебя тут быть не должно. Почему ты вообще здесь?
На этом вопросе он серьезнеет.
– Чтобы помочь, если смогу.
Я подаюсь назад; меня рикошетом прошивает недоверие. Двенадцать лет мы знаем друг друга – с тех пор, как он пришел в наше логово, когда мне было одиннадцать. И, учитывая сегодняшний вечер, это второй раз, как он хочет мне помочь. В жизни.
Он понятия не имеет, что я буду делать. Как он мне поможет?
Бун плюхается на другой край кровати и шепотом стонет:
– Ух ты! Просто потрясно.
Матрасы в логове не слишком удобные. «Функциональные» – это еще по-доброму сказано.
Бун со стуком бросает на кровать спортивную сумку – не между нами, но перед собой. Потом открывает и начинает доставать разные вещи. И первые несколько – это одежда.
– Ты трогал мои шмотки? – У меня покалывает волоски на загривке. – Как ты попал в мою комнату?
– Феликс, – отвечает Бун.
Проглотив все вопросы, я смотрю, как он вытаскивает мои вещи из сумки. Наверное, вытряхнул все мои ящики. Не могу решить: то ли я смущаюсь, что он копался в моих шмотках, то ли сейчас уплыву на облачке счастья. Потому что он здесь. Ради меня.
Мой разум берет верх над чувствами, утихомиривая легкомыслие. По крайней мере, мне не придется полагаться на сомнительное чувство подобающего стиля у богов.
А дальше Бун достает…
– Разгрузка?
– Я не знал, что тебе придется делать. И принес все, что смог придумать. – Он пожимает плечами. – Я так подумал, что, если понадобится, ты хотя бы сможешь надеть это под одежду и припрятать кое-что из оружия ради самообороны.
Мне жжет глаза, и я быстро моргаю, аккуратно забирая жилет из его рук.
– Ну… ладно.
– Я уже туда упихал кое-чего.
Я поднимаю брови и начинаю рыться в карманах на молнии и сумочках, где обнаруживаю тщательно упакованные инструменты нашего ремесла: моток проволоки, кусачки, болторез, маленькую отвертку с несколькими сменными битами и даже маленький газовый резак.
Дело в том, что я тоже не знаю, что мне предстоит, но, учитывая то немногое, что описал Аид, воровские инструменты могут пригодиться. Уж точно не повредят.
Я дохожу до последнего кармана на спине, глубокого, с подкладкой из искусственной кожи, но в этот раз роняю то, что вынула, на постель и ахаю. Уставившись на блестящее серебристо-золотое оружие, лежащее там.
Моя реликвия.
21
Это реальность
Каждый заложник, сдавший экзамены на мастера-вора, магическим образом получает реликвию. Мы верим, что это дары от Гермеса для использования в нашем ремесле. Это единственная ценная вещь, которую нам не приходится красть или сдавать, чтобы наполнить казну Ордена.
Однако, будучи клерком, фактически я не сдавала экзамены. Не было церемонии. Ко мне не должно было попасть ни одной реликвии.
Но однажды на моей кровати появился этот топор.
Серебряный, с золотыми знаками, золотой же ручкой, конец которой обмотан бирюзовой кожей. Круглая печать с головой Зевса отделяет большое лезвие от малого, расположенного с тыльной стороны, больше похожего на наконечник копья.
Я предположила, что один из заложников сыграл злую шутку, чтобы меня застукали с чужой реликвией, но каждый раз, когда я сдавала его в казну, он волшебным образом возвращался ко мне. Никто – то есть абсолютно никто – не знает, что он у меня есть.
– Что это? – Я пытаюсь играть в наивность. Реликвия выглядит как обычная рукоять от оружия или инструмента, как если бы исчезло лезвие, и я вращаю ее так и сяк, как бы пытаясь понять, что это такое.
Бун закатывает глаза.
– Я знаю об этом последнюю пару лет, – говорит он.
И так и не сдал меня Феликсу? Я искоса смотрю на него:
– Откуда?
– Увидел, как ты тренировалась на полигоне как-то ночью, когда я поздно возвращался с неудачного дела, – отвечает он.
«О.
Что ж…
Взрывы и сера».
Я сглатываю.
Но Бун не закончил.
Следующим он вытаскивает набор отмычек. Но не эту дешевую здоровенную дуру, которую предоставляет нам Орден. Это личный набор Буна, за который он заплатил сам, и ради этой покупки ему пришлось дольше отрабатывать долг своей семьи. Набор маленький. Я смогу засунуть его в самый большой карман на спине жилета-разгрузки.
Но… я качаю головой. Он дорого ему стоил.
– Я не могу.
– Можешь, – настаивает Бун. – Я попользуюсь орденским, пока ты не вернешься.
Я смотрю на него в упор:
– Я могу не вернуться.
Он кривит губы, но ничего не говорит, пока не залезает обратно в спортивную сумку.
– И вот еще.
Он вынимает кожаный кисет на завязках: он слегка шуршит, а внутри что-то пощелкивает. Любопытство всегда меня подводило. Когда я немедленно не тянусь за кисетом, Бун подбрасывает его на ладони.
– Давай, Лайра-Лу-Ху. Ты же знаешь, что хочешь посмотреть.
Я вытаскиваю кисет у него из горсти, затем высыпаю содержимое на ладонь, и мои глаза округляются.
Зубы?
– Э-э… – Я смотрю на Буна. – Гадость?
– Моя реликвия, – говорит он так, будто это какая-то мелочь.
Я чуть не роняю их, и они постукивают у меня в ладони.
– Преисподние, Бун. Ты не можешь отдать их мне.
– Это моя реликвия. Я могу делать с ними что захочу. – Он пожимает плечами. – Они все равно не были полезны мне как вору, так что…
Я все еще не хочу их брать.
– Что это такое?
– Зубы дракона.
Зубы чисто-белые, коричневые у корней, и они все разной формы, но все напоминают мне древнее оружие. Одноручные длинные изогнутые мечи. Маленькие прямые кинжалы. Кальтропы с тремя шипами. И молотоподобные моляры, созданные крушить, а не рвать.
– Они такие…
– Впечатляющие?
– Маленькие.
Я поднимаю взгляд и вижу, как плечи Буна тихо трясутся.
– Их зачаровали, чтобы было проще носить, но работают они как надо. Ты сажаешь их в землю – любую землю, – и спустя пару минут из них вырастают костяные солдаты, которых не убить и которые подчиняются твоим приказам. Используй их с умом.
– Чем именно, по-твоему, я буду заниматься? – настороженно спрашиваю я. Он как будто представляет испытания, но я уверена, что это невозможно.
– Кто знает? – отвечает он. – Если используешь их – отлично. Если нет – заберу, когда вернешься.
Он понятия не имеет, что, если я выйду против чудовищ в какой-то момент, из всего, что он принес сегодня ночью, эти зубы могут оказаться самыми полезными. И даже так я не могу взять его реликвию.
– Они… должны стоить небольшое состояние. Даже если ты их не используешь, ты можешь продать их и выплатить свой долг десятикратно, не меньше.
Бун пожимает плечами:
– Я получил свой Договор об исполнении два года назад.
Я застываю, глядя на него круглыми глазами. Два года?
– Так ты хочешь остаться в Ордене? – медленно спрашиваю я. – Стать боссом?
– У меня есть причины оставаться там.
Я не спрашиваю. Он не говорит.
– И все же… Они могли бы помочь тебе, когда ты начнешь жить по закону. – Я протягиваю зубы ему. – Не стоит отдавать их мне. Всего остального более чем достаточно.
Он позволяет мне высыпать их ему в ладонь, затем берет кожаный кисет и бросает их туда с легкими щелчками кости о кость… а потом передает кисет мне.
Я понятия не имею, что делать с таким Буном. Да, он всегда был мил со мной, но в необязательном стиле «мы работаем вместе» с налетом флирта, как он общался со всеми. Может, даже в более жалостливом смысле. Но самоотверженная дружба? Нет.
Во второй раз за две ночи на глаза наворачиваются слезы, и я смаргиваю их, чувствуя их как жжение.
– Если не возьмешь их, я их просто выкину, – говорит Бун.
Зная его, уверена: он серьезен. Я фыркаю:
– Упрямый до победного конца.
Бун подмигивает:
– Чья бы корова мычала.
Я еще немного ворчу, но потом забираю мешочек из его ладони.
– Сколько они действуют?
– Пока не закончится то, зачем они тебе нужны. Одноразовые.
– Поняла. – Я кладу кисет на столик у кровати и выжидающе смотрю на Буна.
Только вместо того, чтобы уйти (или что он там собирался делать), он не двигается, и комнату заполняет неловкое молчание.
– Ты всегда восхищался драконами, – говорю я, чтобы нарушить тишину. – Вечно читал про них. Кажется, теперь я понимаю почему.
Он отводит взгляд, и я понимаю, что мы недостаточно близки, чтобы я знала о таком. Я слегка выдаю себя, вот только он наверняка уже знает о моих чувствах от Шанса.
Бун встает с кровати, и я точно не знаю почему, но я тоже встаю и провожаю его до двери спальни.
– Я проверю, все ли чисто, – говорю я ему.
Такое чувство, будто мир перевернулся вверх ногами и начал вращаться в обратную сторону: Бун в моей комнате, тот риск, на который он пошел, чтобы помочь мне сегодня…
Я тянусь к дверной ручке, но он успевает первым, останавливая меня.
– Что-то еще? – спрашиваю я.
Он ищет мой взгляд, но теперь иначе, как будто пытается найти тайну в моих глазах. У него чуть дрожит подбородок, как будто он тихо смеется про себя. А может, над собой, потому что выражение лица у него мрачно-торжественное.
– Ты всегда думала, что я ненавижу тебя. Что мы все ненавидим, – говорит Бун.
– Я… – Кто-нибудь, избавьте меня от мучений. – Не то чтобы… ненавидите.
– Я знаю, что прав. Не пытайся это отрицать.
Я медленно закрываю рот, и Бун кивает – снова самому себе. Он поворачивает ручку, высовывается в коридор, хорошенько осматривается, потом возвращается.
– Так вот, чтобы ты знала: никакой ненависти не было.
Я кривлю губы, сдерживая забивающие глотку слезы и слова, которые сказали бы ему, что я уже знаю об этом. Штука, которую я выяснила давным-давно о своем проклятье: оно не заставляет людей ненавидеть меня, просто заставляет их… не выбирать меня.
Но только не после Тигля. Если я выиграю.
И в первый раз я осознаю, что, может быть, со снятым проклятьем у меня есть шанс с Буном. Странно, что я не думала об этом раньше. Но опять же, мне было с каким дерьмом разбираться.
– Увидимся через месяц, – говорит он и сверкает своей фирменной пиратской усмешкой, прежде чем выскользнуть из комнаты.
Я закрываю за ним дверь, прислоняюсь к ней спиной и мягко бьюсь затылком, откидывая голову.
– Сука, – бормочу я.
Пришедший сюда Бун развеял туман отрицания, в котором я жила с момента, когда Аид назвал мое имя. А может, мои мысли прояснил тот факт, что он потрудился приволочь мне все эти вещи.
В любом случае правда, которой я избегала до этой самой секунды, становится кристально ясной, светящей неоновыми огнями прямо мне в физиономию. Неотвратимой.
Мне ни за что не уйти от участия в Тигле.
Мне всерьез придется это делать.
И теперь в моей игре есть ставка.
22
В этом нет ничего нормального
Я скорее чувствую, чем вижу, как наутро Аид заходит на кухню: судя по тому, как мне закололо тыльную сторону шеи, он на меня смотрит. Долго и мучительно изучает. И когда у меня начинает сводить желудок, он говорит:
– Что именно на тебе надето?
Оказывается, по утрам голос Аида рокочущий и немного ворчливый. И то, что внушающий ужас бог не из жаворонков… это даже мило. Шепоток дрожи никак не может угомониться на моей коже. Я списываю это на то, что почти не спала прошлой ночью и теперь утомление воздействует на меня, как дополнительная гравитация.
Я перевожу взгляд на себя, а потом на яйца, которые я взбиваю.
– Форма, которой меня снабдили.
Спортивный костюм-двойка из тянущегося, дышащего материала появился в моей комнате с первым лучом зари. Простые штаны и водолазка с длинными рукавами и низким воротом – спортивная одежда. Я очень, очень сильно пытаюсь притвориться, что это все ради удобства, а не для того, чтобы бежать, спасая себе жизнь.
Спереди желтыми буквами проштамповано имя Аида; выглядит это дешево и похоже на тюремную робу. В остальном костюм серый, того уродского оттенка, который делает мою кожу землистой. Серый не относится ни к одному из четырех цветов добродетелей, на которые нас, по идее, должны делить.
– Это мой цвет, поскольку у тебя нет добродетели? – Вопрос соскакивает с языка прежде, чем я успеваю его отфильтровать. Вчера ночью я поняла, что Аид так и не ответил на мой вопрос ранее.
– Это должно быть смешно?
Немного. Я пожимаю плечами.
Я слышу его уверенные шаги, а потом Аид появляется в моем поле зрения, становится рядом со мной у кухонной стойки. На нем джинсы с низкой посадкой и голубая футболка.
– Я ценю нечто иное, нежели остальные.
Иногда любопытная натура – это серьезный отстой.
– Что?
– Выживание.
О.
Вот еще одна наша общая черта, только мои брови изгибаются от удивления по другому поводу.
– Ты же бог. Бессмертный. Выживание в тебя встроено.
– Выжить не означает просто не умереть. – Его голос грубеет.
Если кто и в состоянии это понять, так это я.
– Ты прав. Не означает.
– В любом случае… – продолжает он и машет на мою одежду. – Только не это. – В его голосе слышны более плавные нотки, в которых я начинаю распознавать раздражение.
Не уверена, почему его бесит то, что я ношу. Это ведь я ношу. Да, это не писк спортивной моды, ну и что?
– Мне нужно хорошо выглядеть или постараться не умереть?
– Вчера ты только и твердила о том, чтобы вписаться. Обещаю, это тебя никуда не впишет. – Он скрещивает руки на груди. – А еще это намеренное оскорбление моего достоинства. Чтобы моя поборница выглядела не особо, в отличие от.
– «Не особо»? – фыркаю я. – Вот опять… Меня ждет состязание, где придется бегать и, надеюсь, не кричать. – Серьезно, кому не плевать? – Это сойдет. И вообще, хорошо, что стиль не в рамках оскорбительного, абсурдного образа, который нравится воображать почти всем, когда речь идет о спортсменках или воительницах.
– Я пожалею о том, что спросил. – Аид умащивает бедро на кухонной стойке. – Что за оскорбительный и абсурдный образ?
О. Я насмешливо хмыкаю:
– Не знаю, смотрят ли боги кино… Но у тебя есть телик, и ты смотришь новости, так что логично…
– А суть?
– Ну да. Короче, любой топик, представляющий собой просто хлипкий лифчик, из которого легко вывалить все, – за гранью непрактичности, если только не сверкать грудью, отвлекая кого-то. – Рядом со мной раздается звук, как будто кто-то подавился, пока я опытной рукой переворачиваю яичницу. – И, боги милостивые, корсеты – это прекрасно для фигуры и осанки, но бегать в этом – дерьмовая идея, не говоря о сражениях. Стесняет движения. – Я закатываю глаза и выключаю горелку щелчком пальцев. По-моему, большинство фантазий о женщинах охренительно тупые. – Забудь о коже: она удерживает весь пот. А сапоги до колен – секси и все такое, но попробуй спрыгнуть с крыши на восьмисантиметровых каблуках и посмотри, что будет.
– Думаю, я обойдусь, – говорит Аид. И добавляет после долгой паузы: – Но я был бы не против посмотреть на тебя в сапогах.
Я вздыхаю. Как же разочаровывает то, что он такой же, как все.
– Даже не смей.
– Я обязательно учту твои требования. – Он щелкает пальцами, и, как и вчера, я моментально оказываюсь в новой одежде.
Я смотрю вниз, а потом снимаю сковороду с горелки, чтобы приглядеться.
Костюм по-прежнему спортивный, только самого высокого качества. Теперь черный – видимо, это публичный цвет бога смерти, – а на материале виднеется узор черным по черному, похожий на… пламя, что ли? Узор покрывает всю водолазку под разгрузкой, а на штанах есть только простая полоска спереди.
– Теперь моя одежда более модная, чем у остальных поборников?
– Надеюсь.
Я чуть не улыбаюсь. Ему явно нравится тыкать палочкой в других богов, и, несмотря на то что этим я явно заработаю больше черных меток рядом с моим именем, я его полностью поддерживаю.
– Опять играть на публику?
– Именно.
Я делаю паузу, выворачивая шею, чтобы присмотреться к жилету. Это та самая разгрузка, которую Бун принес мне ночью. Аид оставил ее в качестве детали костюма, я в этом уверена, и теперь на груди розово-золотой нитью вышита бабочка.
Но не только.
Мои руки облегают перчатки без пальцев с розово-золотыми бабочками поменьше на тыльной стороне. Перчатки заткнуты за наручи, укрывающие предплечья, из гибкой, упругой кожи, но все же это защита. На ногах сапоги, защищающие голени, но я понимаю, что легко смогу в них бегать и даже лазать.
Ух ты. Он и правда слушал.
– Почему бабочки?
Я не смотрю прямо на Аида, но все равно замечаю, как он пожимает плечами.
– Они мне нравятся.
Мне тоже. Но вслух я этого не говорю. Не нужно объединяться на почве насекомых.
Я демонстративно выпрямляю спину. Не собираюсь его благодарить. Я ношу все это, потому что я – его поборница. Не буду благодарить его ни за что.
Я соскребаю половину яичницы на тарелку и отношу ее и чашку чая на кухонный островок, чтобы сесть там на табурет.
– Я тебе оставила, – сообщаю я Аиду, а потом хмурюсь. – А бессмертным вообще нужно есть?
– Да, но только для…
Он делает достаточно долгую паузу, чтобы я подняла глаза и впервые за все утро напрямую встретила его мерцающий взгляд. До сей поры я этого избегала.
– Для?..
– …удовольствия.
Божечки, как это слово скатилось у него с языка. Коварный, дразнящий свет в его глазах – это слишком для меня в такую рань. Не говоря о том, чтобы я делала все, чтобы не думать о его даре сразу после вручения.
Но сейчас я могу думать только об этом поцелуе. О том, как его язык скользил по моему. И если вихрь в глазах Аида хоть что-то значит, то он думает ровно о том же.
23
Завтрак чемпионов
– Классно, наверное, – говорю я, снова опускаю голову и продолжаю завтракать.
Через минуту Аид садится рядом со мной у островка с горой еды на тарелке.
– Как ты научилась готовить? – спрашивает он.
– В логове мы по очереди занимали кухню и готовили что-то типа шведского стола. Первый пришел – первый поел. – Только в конкретные часы, а потом всю еду запирали. Проспал – голодай.
– Даже начальство готовит?
– Что-то ты болтлив с утра, – ворчу я.
– Мне стоит узнать навыки, сильные и слабые стороны моей поборницы, ты так не считаешь?
Вот честно, мне бы хотелось, чтобы он не узнавал.
– Начальство – это заложники, которые выплатили долг и заслужили право не делать ничего, что им не хочется.
– Понятно. И ты планируешь заработать эту привилегию?
У меня крутит живот, а ладони мгновенно потеют. Я очень не хочу объяснять, что выплатила свой долг: мне просто больше некуда идти. Я сижу, уставившись на кусок яичницы на вилке, и надеюсь, что Аид не заметит легкую дрожь в моем голосе.
– Я люблю готовить.
Между нами опускается неловкая тишина, пока я изо всех сил пытаюсь не обращать на Аида внимания. Пока он не подцепляет ножку моего табурета и не разворачивает меня к себе лицом, и его ноги прихватывают мои колени с боков, и он так близко, что вместо завтрака я чую… его. Горький темный шоколад.
Всегда была без ума от шоколада.
Аид молчит, просто смотрит.
Я смотрю в ответ, и моя вилка, с которой чудом не свалился кусок яичницы, застывает в воздухе. Я сердито запихиваю кусок в рот и по-бунтарски жую, потом глотаю.
– Есть какая-то причина тому, что ты заставляешь меня с обожанием взирать на твое великолепие, пока я ем?
Ужасный подбор слов. Я жду какого-то комментария, типа обожать его мне придется рано или поздно или как же славно, что я наконец-то признала его величие.
Но хорошо, что я уже все прожевала, иначе бы точно подавилась при его словах:
– Я могу поймать тебя на завуалированном слове и заставить сделать именно это.
А он может? В смысле, своими силами, а не этим диким магнетизмом?
– Ты меня не обманешь, – храбрюсь я. – Ты не Афродита.
Еще одна пульсирующая напряжением пауза, и его губы кривятся:
– Хвала титанам хотя бы за это.
Я тихо выдыхаю и немедленно снова втягиваю воздух в легкие, ведь Аид продолжает удерживать меня, только его взгляд меняется, становится более глубоким, и глаза сияют чистым серебром в солнечном свете.
– А что до твоего первого вопроса… может, мне нравится смотреть на тебя, звезда моя.
Святые адские гончие. Это больше, чем должно выпадать на долю бедной смертной. Я постоянно забываю, кто и что он такое, – а рядом с этим богом надо бы просто держать рот на замке и не поднимать голову.
Но если я сейчас опущу взгляд, он победит. Так что вместо этого я изгибаю бровь.
– Ну, я, конечно, знаю, что я миленькая, но западать на меня – наверное, плохая идея.
Не то чтобы он мог. Кажется, я впервые об этом забываю. Хотя бы на секунду.
– Нам не нужны неловкости, – беззаботным тоном добавляю я.
Аид улыбается – по-настоящему, – и это похоже на удар в грудь. На его щеках появляются скрытые доселе ямочки, а наружу вырывается смешок.
Я сглатываю – на сей раз по другой причине.
Покачав головой, он поворачивает меня к островку.
– Ну, сейчас ты хотя бы смотришь на меня, а не избегаешь зрительного контакта.
«Забей. Пусть последнее слово останется за ним».
– Кстати, ты ужасно выглядишь, – замечает он.
Вот вам и взгляды на меня забавы ради.
– Знаю. Я плохо спала. – Учитывая Буна, Аида и первый Подвиг, зависший над моей головой, как лезвие гильотины, спать можно было и не пытаться. Я устало провожу ладонью по лицу. – Ты бы видел синяки у меня под одеждой.
То, как Аид немедленно хмурится, напоминает мне грозовые тучи Зевса.
– Покажи. – Это приказ.
Может, если он увидит, ему будет стыдно, и он пожалеет меня. Я отклоняюсь назад, расстегиваю разгрузку и задираю обтягивающую водолазку. Даже я морщусь при виде черно-синей полосы по низу моих ребер.
– С-сука, – рычит Аид, и я моргаю.
Потом он достает мобильник из кармана джинсов – у богов есть мобильники? – и быстро что-то набирает. Почти сразу же, как только он откладывает телефон, на кухне рядом с нами появляется мужчина.
Это пожилой господин с морщинками вокруг карих глаз и седыми волосками на висках и в бороде.
Аид переходит в режим тирана и разбрасывается приказами:
– Асклепий, ее нужно починить.
Как будто я сломанный компьютер какой-то. Но я хотя бы теперь знаю, кто это.
Асклепий. Тогда понятно, почему он старый. Боги не стареют, но, согласно некоторым версиям, Асклепий начинал как смертный, наказанный Зевсом за преступление – оживление мертвых. После этого его приняли на Олимп как бога исцеления.
Асклепий бросает один взгляд на мои синяки и простирает надо мной руку. Его бежевая кожа светится черновато-синим, под цвет моих синяков, и в моей груди разливается приятное тепло. Я ахаю, когда ноющая боль от каждого ушиба исчезает и на моих глазах пропадает фиолетовое пятно на животе. Свечение от руки Асклепия меняет цвет в тон, пока не остается только здоровая ткань. Я тыкаю в это место пальцем и улыбаюсь. Ни одного укола боли.
