Текст книги "Личный ад мистера Уайта (ЛП)"

Автор книги: Освальд Хольмгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА 18. ВСЕ КОНЧЕНО.

Боль. Невыносимая боль сдавливала горло, пульсировала в голове и лишала конечности сил двигаться. Он не знал, что делать, и метался по всему дому как бешеный. Ему виделось лицо отца, обезображенное предсмертной мукой, его тело, лежащее в луже крови. Он поглядел на свои руки, пальцы которых тряслись и были напряжены, будто он отчаянно за что-то схватился, и ему казалось, что с этих пальцев капает кровь. Он нащупал в темноте ручку двери и оперся на нее, прижавшись щекой к дереву. Запах сосны вернул его в реальность, но это длилось недолго. Почувствовав новый прилив адской боли, он рывком открыл дверь и вывалился в коридор, упав на колени.

Недавно покалеченный коленный сустав снова был травмирован, Леонард взвыл от боли, но вскоре пересилил себя и, зажмурившись изо всех сил, поднялся на ноги. Не отрывая рук от стены, он шел, шатаясь, к лестнице. Шершавые перилла напоминали ему, что он находится в реальности, но галлюцинации не прекращались, а только сильней лезли в голову. Он только видел разрозненные картинки из детства на фоне радужного калейдоскопа, который по бешенному крутился и заставлял кружиться голову. На нем не было обуви, он чувствовал голыми ступнями шершавый и колкий ковер гостиной и готов был на него упасть и ползти, лишь бы не врезаться больно куда-нибудь еще. Лео нащупал в темноте край стеклянного столика, за которым обычно его мачеха читала журналы, и почувствовал, что что-то не так. Он провел ладонью по краю и сильно порезал ее. Столик был разбит. Лео двинулся в сторону и почувствовал дикую боль в ступне: он наступил на стекло.

Превозмогая боль, которая мучила его всеми способами, он поплелся к дивану, маша руками в воздухе, чтобы не наткнуться на что-либо, но его искания быстро закончились: послышался звук открывающейся двери, и в гостиной зажегся свет. Глаза стало резать, и Лео вновь зажмурился. От яркого света голова заболела сильней. Он еще долго стоял, постепенно разлепляя веки, пока не смог полностью открыть глаза. На пороге стоял его брат с каким-то диким выражением лица, казалось, он сейчас набросится на него и уволочет обратно в комнату, стены которой минутами раньше давили его голову, как давят мусор в утилизации.

– Почему ты весь в крови? – спросил он без капли сочувствия. – Я говорил матери, какой ты человек! Гляди, что ты наделал? Разбил тут все, да еще и сам себя покалечил. Что будет, если мать все это увидит? Ты подумал?

Брат быстрым шагом преодолел расстояние между ними и схватил его за запястье, задирая рукав его кофты.

– Так и знал! – воскликнул он. – Ты кололся!

– Я ничего не делал!

– Что случилось?

Оба брата обернулись на звук голоса и увидели в противоположных дверях свою сестру. На ней был халат, и она была точно так же, как Лео босиком.

– Твой брат наркоман, вот что случилось! – крикнул парень, отталкивая от себя Лео. – Слышишь, Клара?

Клара бросилась к Лео, который еле стоял на ногах. На светлом ковре были видны следы крови, стопу резало и кололо. То ли виной тому было стекло, застрявшее глубоко в плоти, то ли боль. Нет, это было и то, и другое. Клара схватила Лео за руку, с ладони которой капала густая темно-алая кровь, а в нескольких сантиметрах от запястья виднелась свежая дырочка с миллиметр, точь-в-точь, как след от укола.

– Я не наркоман, клянусь! – воскликнул Лео.

Он схватил Клару за предплечья, глядя безумным взглядом в ее цветные глаза, а потом резко оттолкнул ее и бросился в сторону брата, снявшего телефонную трубку и наверняка собравшегося звонить в полицию. Он оттолкнул брата от трубки, которая выпала у него из рук и с глухим стуком упала на ковер. Брат попытался ударить Лео, но тот, несмотря на невыносимую боль в голове и плавающие перед глазами остатки галлюцинаций, ловко увернулся и обхватил его обеими руками за шею, пытаясь его удушить.

– Это ты вколол мне эту дрянь! – закричал Лео над самым ухом брата. – Я никогда ничего не колол себе кроме антидепрессантов. Это все ты! Это из-за тебя я мучаюсь!

Клара видела обезумевшее лицо брата и ничего не могла поделать. Она стояла, не в силах сдвинуться с места, но что-то глубоко внутри нее заставило ноги нести ее к двум сцепившимся братьям. Лео очень крепко держал брата, и лицо того уже побагровело от прилившей крови, но он продолжал сопротивляться, дергаясь из стороны в сторону. Хоть он был здоров, но силы Леонарда перевешивали в несколько раз. Клара обхватила лицо Лео и проговорила:

– Остановись! Ты убьешь собственного брата, слышишь? Не делай глупостей, остановись.

Лео глядел на нее безумными глазами, а руки постепенно разжимались. Пораненная рука начинала покалывать, он уже потерял слишком много крови. Он чувствовал, как начинает терять сознание, как силы из него будто высасывают.

Лишь хватка Лео ослабла, как его брат воспользовался моментом и вырвался, хватая его за горло. Лео начал сопротивляться, бить его в ребра локтями, но удар уже не был сильным. Парень вывернул его руки за спину, заставляя сгибаться его самого пополам.

– Оставь его! – набросилась на брата Клара. – Ты не видишь, ему плохо. Иди, вызови скорую.

Брат повиновался и выпустил Лео, за что тут же получил удар под дых. Лишь предупреждающий взгляд Клары заставил его отказаться от ответного удара. Лео оттолкнул от себя сестру и бросился к дверям, ведшим в роскошный сад. Холодная каменная дорожка немного успокоила ноющую стопу, но Лео и так уже не чувствовал боли. Ему казалось, что еще пара шагов, и он упадет замертво. В воздухе стоял сладкий аромат гортензий вперемешку с не менее приторным запахом каштанов. Ночной воздух наполнял головокружительный коктейль из запахов цветов, и к горлу подкатил ком. Лео жутко тошнило, а голова стала кружиться круче, чем карусель. Лео упал лицом в траву, и в нос ему ударил запах сырой земли, перебив сладкий аромат ночи.

Клара нашла Леонарда через несколько мгновений и с громко стучащим сердцем бросилась к нему. Он был в сознании, даже глаза его были открыты. Клара с трудом подняла его тяжелое отекшее тело, и теперь он сидел перед ней на коленях, опустив руки как безвольная кукла. Она обхватила ладонями его блестящее от пота лицо и затрясла его, чтобы хоть немного привести в чувства.

– Сейчас приедут врачи, они помогут тебе, – прошептала она, вытирая рукавом халата пот с его лица.

Лео схватил Клару за предплечья и сильно сжал их, чем очень напугал сестру. Он силился что-то сказать, но только лишь беззвучно двигал губами и очень тяжело дышал.

– Прости меня, – наконец проговорил он.

Он с силой прижал к себе Клару и уткнулся носом в ее плечо. От сестры пахло чем-то очень приятным, совсем не навязчивым и не тошнотворным. Лео почувствовал на затылке совсем ледяные ладони Клары, и его окатила волна облегчения. Перед глазами еще плавали картинки, но они уже были полупрозрачными, а калейдоскоп и вовсе исчез, оставив лишь огромное темное пятно. Лео ничего не видел вокруг, только это темное пятно и призрачные плавающие образы. Подул свежий ночной ветерок, и где-то вдалеке послышался вой сирен.

ГЛАВА 19. КАК ЕМУ ПОМОЧЬ?

Сандерс угрюмо глядел в полированную поверхность столика и крутил в руках ключи от машины. Сегодня был первый день, когда он позволил сделать себе выходной и выйти из своего кабинета. Если бы не Грейс, он бы не сделал этого: слишком большой он был трудоголик. Он четко видел встревоженное лицо Грейс в отражении, но боялся поднять на нее глаза. Любой, кто хорошо знал Грейс, имел четкое представление о том, что такое «Грейс в печали» и «Грейс злится». Сегодняшний день был первым, когда не было понятно, что творится с Грейс: то ли она расстроена, то ли раздражена, то ли вообще все сразу.

– Обещай, что возьмешь отпуск после Уайта, – произнес Сандерс, по-прежнему не глядя на нее.

Грейс перевела взгляд на Сандерса и смотрела на него теперь то ли с горечью, то ли с сожалением. Сандерс не впервые видел подобный взгляд, и каждый раз чувствовал какую-то необъяснимую щемящую боль где-то в области сердца.

– Что мне теперь делать? – спросила она, беря его за руку. – Он не должен был туда возвращаться, тем более вместе с Рейслером.

– До суда дело не дойдет, я тебе даю слово, – заверил он, сжимая ее дрожащие пальцы. – Но я все никак не возьму в толк: почему полиция настояла на его повторном аресте? Наверняка свою руку приложил и Ротт.

Дело, казалось бы, подошедшее к своему логическому завершению, приняло совершенно новый оборот. Подозреваемый допрашивался несколько суток, в результате чего вышли совершенно новые показания, из-за которых Уайта отправили обратно в изолятор, и соседом его стал именно Леонард Рейслер – человек, чуть не убивший его той злополучной ночью. Теперь Уайта объявили подельником, за что ему грозило не менее суровое наказание, чем за убийство. Он оставался спокойным, таким же спокойным, как в день его знакомства с Грейс, но Рейслер, принесший столько бед ему в юности, теперь грозил еще большими проблемами. Грейс было страшно представить, что будет, если за Рейслером перестанут следить. Кто может гарантировать, что этот человек не попытается убить его теперь, когда представился столь удобный случай? Грейс все это казалось какой-то до крайности злой шуткой на грани издевательства. А Уайт стал каким-то ненужным, давно наскучившим предметом, который выбрасывать не стали из-за шибкой ценности, но то и дело перекладывали из шкафа на стол и обратно.

– На сейфе Фрайза, где он держал все бумаги, стояла биометрическая защита, – произнес Сандерс, поглаживая большим пальцем костяшки пальцев Грейс. – В базе были занесены его отпечатки и отпечатки его жены. Дактилоскопию прошли все: от секретарши до менеджеров, но ничьи отпечатки не совпали с отпечатками из машины Рейслера. Тогда решили взять отпечатки у жены Фрайза, но оказалось, что уже две недели ее нет дома, куда она пропала – неизвестно. Сверили отпечатки в базе защиты, все совпало. Ясно, что она заказала Фрайза, а не его сын. Что они не поделили, черт их знает. Уверен, что сын прекрасно осведомлен в том, куда его мать делась. Только как из него выбьешь показания? Словом, семейка что надо. Брасс много чего наковырял в компьютере МакИччина, а если бы он еще почистил ноутбуки у домашних Фрайза, цены бы ему не было.

– Я обещала Освальду, что Брасс не вернется за решетку! – воскликнула Грейс, не в состоянии успокоиться. – Подумай: мы представим доказательства, а получили мы-то их незаконным путем, и Брасс может быть наказан.

– В том-то вся и фишка, – щелкнул пальцами Сандерс, – Брасс единственный путь на свободу Уайта. Пусть Рид добьется проверки всех данных на компьютерах офиса и дома Фрайза, Брасс сделает всю работу, а представлять доказательства будут эксперты.

– Почему бы им самим не заняться добычей данных?

– Потому что они тупые, Грейс. Брасс сказал, что МакИччин нанимал программиста, чтобы он собрал все ему нужные данные, зашифровал их и скрыл. И никто бы до них не докопался. А Брасс как раз из таких продвинутых, он знает весь алгоритм, потому-то он так быстро и докопался до всего, понимаешь? Ротт думает, что он один умеет фабриковать дела. Так вот он ошибается и очень здорово.

Как бы ни старался утешить ее Сандерс, Грейс не переставала нервничать. Но за помощь она была ему благодарна, хоть и не надеялась, что он возьмется содействовать Уайту: с самого их короткого знакомства Сандерс невзлюбил подопечного Грейс. Она не знала, что было тому причиной, но не теперь было об этом заботиться. Она переложила всю работу с новым клиентом на Эрла, а сама с головой ушла в дело Уайта.

Грейс, столько уже отработавшая в адвокатском деле, казалось, разбиралась в людях не хуже психолога. Но что вышло на деле? Если действия, чувства, поведение преступников она могла объяснить, то невиновный Уайт стал для нее каким-то цилиндром Джефферсона¹, расшифровать который не представлялось возможным, ведь ключом мог быть случайный набор букв, казалось бы, не обремененный смысловой нагрузкой. Тем не менее, в Уайте было столько загадок-головоломок, каждая из которых тяжело весила из-за смысловой перегрузки, что Грейс просто беспомощно опустила руки, признав свое поражение в этом поединке.

Дела были паршивы, как никогда. Уайт все эти дни здорово нервничал. Он безвылазно сидел в комнате, периодически выгоняя оттуда Брасса, и очень редко что-либо говорил. Рид, который окончательно перестал симпатизировать ему, вовсе бросил сообщать все новости, но зато Эрл считал себя обязанным это делать. И именно он сообщил Уайту, что ему придется вернуться в изолятор, соседом в котором станет его брат Леонард Рейслер. Нервозность Уайта куда-то мигом улетучилась, будто он только ждал этого момента, а дождавшись, потерял к произошедшему интерес.

В полном расстройстве чувств Грейс поднялась из-за столика и отошла к кадке с рододендроном. Сандерс остался сидеть, боясь сейчас ее тревожить. Для него Грейс была не меньшей загадкой, чем Уайт был для Грейс. Наверное, Уайт бы сейчас посмеивался над ними обоими. Верней над их беспомощностью, ведь сам он не страдал тем же недугом. Для него люди через некоторое время после знакомства становились открытой книгой, по которой он читал свои загадочные заклинания. Грейс вдруг пришло в голову, что Уайт был загадкой для всех лишь по одной причине: он умело сплел в себе все самые странные качества и пороки других, самостоятельно сформировав свою личность. Грейс казалась дикой мысль, что Уайт подпадал под общее правило, и его личность ковалась общественным молотом. Он был слишком умен и проницателен, чтобы позволить кому-то себя менять.

Грейс уныло глядела на недавно распустившиеся цветки, пребывая в каком-то оцепенении. Гул голосов в кафе превратился в какой-то совсем тихий монотонный шум, служивший фоновой музыкой совсем не веселой пьесы. Внезапный звонок заставил Грейс очнуться, и прекрасная мелодия растворилась как дым.

– Мне необходимо, чтобы вы приехали, Грейс, – услышала она в трубке знакомый голос, на удивление спокойный и ровный. – Я должен кое-что вам рассказать.

– Меня не пустят к вам сегодня, – возразила она, обеспокоенно глядя на затылок Сандерса.

– Пусть не сегодня, но чем скорей вы приедете, тем лучше. Что сказал ваш друг? Он что-то предпримет?

– Да, он уже наметил план. Должна сказать, он имеет смысл, может, хоть у Сандерса что-то получится.

– Ну разумеется. Передайте ему огромную благодарность от меня.

Грейс медленно опустила в карман телефон и вернулась за столик, еще больше обеспокоенная и встревоженная. Что еще случилось такое, чего она еще не знает, но о чем непременно, по мнению Уайта, она должна узнать? Она надеялась, что ничего, что бы могло ухудшить его положения, уже не всплывет. Но кто мог знать? Уайт – первый (и последний, как она надеялась) человек, который за столь короткий промежуток времени буквально завалил ее сюрпризами, в основном составе своем не очень приятными. Грейс начинала думать, что либо Уайт намеренно рыл самому себе могилу, либо он очень многого не договорил, либо сам устроил этот цирк, намеренно втянув Грейс и прочих в представление. Любой из трех вариантов в конечном итоге мог сыграть против инициатора представления.

Но Уайт думал по-другому. Общее положение, по его мнению, не могло ухудшиться, но он был уверен, что теперь Грейс станет относиться к нему совершенно иначе. А уже поймет ли она его мотивы, или же нет – была тайна, покрытая мраком. Почти такая же необъяснимая, как сам Уайт в глазах общественности.

Уайт сложил руки на груди и неотрывно глядел в глаза своего брата, который в свою очередь испепелял его полным ненависти взглядом. Любому другому стало бы страшно, но только не Уайту. Уайт и сам умел пугать других, да что там, применял свое мастерство на практике. Кто-то считал его безразличие напускным, кто-то пугающим отклонением, а кто-то мастерски обыгранной игрой. Никто и не догадывался, что и то, и другое, и третье – части одного целого, умело пускавшиеся в ход в разных обстоятельствах.

За камерой посадили наблюдать двоих полицейских, в обоих Уайт узнал бывшего и действующего дежурных. Но они не смотрели на их камеру так же пристально, как смотрели Уайт и Рейслер друг на друга. Казалось, им было плевать. Что ж, в таком случае и Уайту было плевать. Он поставил ноги прямо, и положил руки на колени, по-прежнему неотрывно глядя на брата. Первым молчание, длившееся несколько дней, прервал Рейслер.

– Что ты на меня упялился?

– Могу задать тот же вопрос, – деликатно отозвался Уайт.

Он машинально потер голень, которая до сих пор еще болела, но явно шла к выздоровлению. Приходившие к нему на беседы Эрл, Рид и однажды даже Ротт, ожидали его в отдельной комнате, в которую Уайт добирался только с помощью своих надзирателей, ибо не мог свободно передвигаться. Без трости он не мог обходиться, но пришлось оставить ее в доме Грейс, ибо полицейские конфисковали бы все. Единственное, что осталось при нем – конверт из протокольной зоны. Уайт долго убеждал Даррелла оставить его, и шериф в силу своей симпатии к несчастному невиновному пареньку, в конце концов, дал слабинку и уступил.

– Я долго думал, что бы тебе сказать, – продолжил Уайт, – и много чего надумал. Мне только непонятно, как тебя еще земля на себе носит. Ты осознаешь, сколько жизней уничтожил?

– Мне все равно, они меня не интересуют.

– Ты крайне эгоистичен, совсем как я. Проблема лишь в том, что свой эгоизм ты не пытаешься перебороть. Тебя никто и никогда не интересовал, кроме Клары. Но я-то знаю, как она от тебя шарахалась. И правильно делала, иначе бы ты и ее стал колоть своими смесями.

– Ты говоришь о Кларе, как о вещи какой-то! – вспылил Рейслер, и Уайт понял, что наступил на больное место. – Она не твоя сестра, ты не имеешь права о ней вообще заикаться.

– И не твоя тоже. Не забывай, мы оба чужие не только друг другу, но и ей. Как бы то ни было, в отличие от тебя я о ней заботился, пока тебя не было. Ты чуть не убил меня, искалечил душу ей и предал родителей. Ты обчистил дом. И это только то малое, что ты сделал нашей семье. Не берусь говорить о том, что ты сделал другим.

Рейслер не отвечал, а лишь неотрывно, не мигая глядел в глаза брата. Глаза, полные… пустоты. Пустоты и безразличности. Это было похоже на поединок, в котором одна сила воли схлестнулась с другой. И неясно было, кто в этой дуэли победит, и насколько разгромной окажется победа. Леонард смотрел в глаза брата, и из глубины души поднималась тревога, душевная боль, которая начинала сдавливать горло. Он понял, чего добивался Уайт, и решил, что ему подыграет. Он хотел заставить Леонарда страдать, но не смог бы не страдать вместе с ним.

– Если на то пошло, то мы с тобой оба были обузой в семье, – сказал Рейслер. – И чувство вины, уверен, гложет и тебя.

– В кои-то веки ты прав.

Уайт не выказал ни единой эмоции, но Леонард нутром чувствовал, какая буря поднялась сейчас в глубине этого человека. Рейслер зловеще улыбнулся и потянулся к ботинку. Он неторопливо развязал шнурок, не переставая глядеть в глаза Уайту, и извлек оттуда небольшой осколок грязного стекла, в котором Уайт узнал бывший кусок слухового окошка напротив их камеры. Когда их обоих привели в изолятор, это окно почему-то оказалось разбитым, и никто не спешил убираться. Уайт не заметил и того, как его брат успел припрятать один осколок, да еще и в такое место. Он только удивлялся, как Леонард не поранил себе ногу.

– Покончим со всем этим раз и навсегда, – прошипел Рейслер, кидая осколок на койку Уайту. Стекло с тихим звоном упало справа от Уайта, но тот даже не взглянул на него. – Уверен, ты пустишь его в ход.

Рейслер оглянулся на надзирателей, но те только сидели и мух ловили. Едва ли у них на затылках были глаза, Рейслер видел только их спины и сделал вывод, что им неинтересно за ним наблюдать. Он поднялся с койки и снял с себя кофту с длинными рукавами, справа на груди которой был пробит номер, и остался в одной майке. Одарив какой-то свирепой улыбкой Уайта, Рейслер с силой рванул кофту, порвав ее напополам. Ни один из полицейских даже головы не повернул. Рейслер связал за рукава обе половины кофты и встал на койку прямо в ботинках. Дотянувшись до крючка, на котором висела выключенная лампочка, он подергал его и, убедившись в его прочности, привязал один конец порванной кофты к этому крючку.

Уайт глядел на него снизу вверх и начинал догадываться, к чему Рейслер все это устроил. Леонард связал очень крепкий узел, будто всю жизнь только и занимался, что вязал морские узлы, и надел полученную петлю на шею. Глаза Уайта помрачнели, и Рейслер глубоко внутри начал торжествовать. Его брат выдавил из себя скупую эмоцию, и именно ту, которой он ждал.

– Я буду первый, – торжественно произнес Рейслер и оттолкнулся с койки.

Уайт четко услышал хруст ломающихся позвонков, и его передернуло. Рейслер оставался недвижим, его тело покачивалось из стороны в сторону. Уайт не сомневался, что в камере теперь один покойник. Он поднял голову вверх и поглядел на синеющее лицо Рейслера, на котором застыла жуткая улыбка. Гримасой отвращения сменилось бесстрастное выражение лица Уайта, и он перевел взгляд на осколок, лежавший в соблазнительной близости от него. Но он даже и не помышлял о том, чтобы перерезать самому себе горло. Он вновь перенесся в свое прошлое, вспоминая все подробности его знакомства с ныне уже покойным братом, но киноленту воспоминаний прервали дежурные, только теперь заметившие произошедшее. Уайт отворотил нос, ибо ноги покойного висели прямо у него перед лицом. Полицейские с грохотом отворили решетку и бросились снимать бездыханное тело Рейслера, надеясь, что он все еще жив. Разбираться в этом Уайт предпочел оставить надзирателям, хоть и прекрасно знал, что с поломанной шеей еще никто не жил.

Около камеры собралась огромная толпа, но Уайт не обращал на них ни малейшего внимания, отвернувшись к стенке. Он настолько глубоко ушел в себя, что не сразу заметил, что его трясут за плечо.

– Вам нужен врач? – спросил его один из дежурных.

Причин беспокоиться у него было много: у Уайта на глазах повесился человек, да и потом сам Уайт выглядел как какой-то труп, совершенно недвижимый, с землистого оттенка лицом.

– Убирайтесь, – пробормотал Уайт. – Мне от вас ничего не надо.

Обиженный полицейский поспешил покинуть камеру вслед за остальными, выносившими Рейслера. Уайт остался совершенно один в пустой камере. Он снова взглянул на грязный осколок, взял его в руки и долго вертел. Когда полицейские удалились, и около Уайта не осталось ни души, он поднялся и швырнул за прутья осколок, тут же со звоном разбившийся на десятки маленьких кусочков.