Текст книги "Личный ад мистера Уайта (ЛП)"

Автор книги: Освальд Хольмгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА 22. ПРОКЛЯТИЕ, КОТОРОЕ НЕ ОСТАВИТ ЕГО НИКОГДА.

– Ваше имя.

– Изабелла Фрайз.

– Год рождения?

– Две тысячи восемнадцатый.

– Род занятий?

– Домохозяйка. В прошлом – бухгалтер.

Следователь со скоростью пули набирал текст на ноутбуке, даже не глядя на клавиатуру. Идея, подкинутая Брассом, оказалась очень удачной: Рид сделал запрос в миграционную службу, и правительство Протокола А через два дня задержало и передало беглянку на родину. Изабелла Фрайз три дня давала показания разным офицерам, а теперь переносила величайшую пытку в своей жизни: участвовала в очной ставке, где ей составил компанию Уайт. Одетый в свой привычный костюм, он крутил в руке рукоять трости, с которой ему еще долго предстояло не расставаться, и глядел прямо перед собой. Изабелла Фрайз смотрела на Уайта диким взглядом, будто он представлял угрозу для ее жизни.

– Мистер Уайт, вы знакомы с миссис Фрайз? – спросил следователь.

– Первый раз вижу, – бесстрастно отозвался тот.

– Вы, миссис Фрайз, тоже не знакомы с мистером Уайтом?

– Естественно.

– Итак, мистер Уайт, еще раз озвучьте вкратце то, что вам сообщил МакИччин перед смертью.

Уайт тяжело вздохнул.

– Он сказал, что Фрайза заказал его собственный сын, который через него нашел исполнителя – Леонарда Рейслера, который якобы очень хорошо владел холодным оружием, и даже работал метателем ножей в цирке, а моя характеристика была схожа с некоторыми биографическими моментами моего брата, потому МакИччин и решил подставить меня.

– Миссис Фрайз? Прокомментируйте.

– Подставить Уайта предложила я, – ответила она, не глядя на соседа. – Специально искала по записям мужа клиента, которого удобней было бы подставить. На глаза попалось досье Уайта, и я решила – это то, что надо. Рейслера привел МакИччин, он же должен был доказать, что виновен именно Уайт.

– А убили вы его за то, что он проболтался?

– И за это тоже. Он решил выкрутиться и подставить нашего сына, который вообще ни о чем не должен был знать. Мне ничего не оставалось, как только его устранить.

Уайт еле сдержал саркастический смешок. Какое, однако, стечение обстоятельств! МакИччин ведь не был дураком и быстро понял, что ему эта игра боком, но, тем не менее, решил рискнуть. Возможно, риск был и оправданным, но если уж Вуд МакИччин так тесно был связан с Изабеллой, то должен был знать, какого сорта этот человек и что она может сделать. Уже то, что она без сожаления нажала на курок, убирав с дороги своего собственного мужа, которого, быть может, когда-то и любила, говорило о ее предельной жестокости и расчетливости. Примером женщины-убийцы с холодным сердцем никого теперь уже не удивишь, современный мир воспроизвел таких тысячи, а МакИччин, будто с луны свалился, прохлопав все важные аспекты дела. Или же он сделал это намеренно, затеяв собственную не менее жестокую кампанию, но немного запоздал с ее реализацией? Теперь уже никто этого не узнает.

– Как вы узнали, что МакИччин оказался в офисе и не один?

– Если вы хорошо обыскали кабинет, – к Изабелле на некоторое время вернулось ее самолюбие, и на лице мелькнуло надменное выражение, – то наверняка знаете, что там находился подслушивающий жучок, такой же, как на машине. Я четко следила за всеми передвижениями МакИччина, а как узнала, что он начал плести, позвонила Рейслеру. Он должен был устранить свидетелей, а я – МакИччина. У меня получилось, у него – нет.

– Но за что вы заказали мужа? – Уайт повернулся к ней всем корпусом, пристально глядя в глаза.

– Мы с ним поругались, и он решил отобрать пакет акций, который был у меня, и передать этому болвану МакИччину… если бы он получил контрольный пакет, то стал бы владельцем компании.

«Да, ради такой наживы можно было и рискнуть» – промелькнуло в голове Уайта.

– Но и так им стал, – заметил следователь.

– Нет, он был руководителем, входил в члены правления, но не имел права распоряжаться самой компанией. Будь у него такое право, давно бы вся компания полетела в тартарары. Мой отец не затем строил эту империю, чтобы какой-то идиот ее развалил!

Уайт усмехнулся. Причиной всего дела стала какая-то банальщина, а развели столько грязи, сколько не разводят в политике. Оставалась только гадать, какими правдами и неправдами Фрайз получил равный с Изабеллой пакет акций, и чем бы, в конце концов, закончилась его очередная махинация. Возможно, ему бы пришлось снова бежать, ведь неосторожных шагов он сделал в десятки раз больше: одно дело – финансовые махинации, другое – убийства шантажистов, которых сподручней было бы отправить гулять более мягким способом.

Изабелла вцепилась костлявыми пальцами в колени и стала мять брюки на них. Следователь ожидал чего-то большего, как и Рид, стоявший за спинами Уайта и миссис Фрайз, но скоро понял, что ничего от нее не добьется. Это было неудивительно: три дня повторять одно и то же – как приговор. Все равно, если бы она каждый день говорила: «я умру». От такого давления было впору свихнуться даже ей, но вот будь Уайт на ее месте, он бы наверняка выдержал, не зависимо от того, убивал он кого-либо, или нет.

Следователь захлопнул массивную папку с делом, и отодвинул ее от себя, как будто не хотел ее видеть. Один из офицеров полиции еле надел на Изабеллу Фрайз наручники, но не смог заставить ее подняться с места, женщина сидела, как Авраам Линкольн в Вашингтоне², которого не отдерешь от своего места. Она поднялась только в тот момент, когда Уайт, опершись о трость, встал и двинулся в проход между ними. В ее руке блеснул осколок стекла, один в один как тот, что отдал Уайту Рейслер, и Уайт понял, что ее держали там же, где его и его покойного брата.

Она нанесла такой внезапный удар, какого не ожидал от нее Уайт, но он все же успел перехватить ее руку. Сделал Уайт это не вовремя, и лезвие вонзилось ему между ребер на какие-то миллиметры, однако, достаточные, чтобы Уайт почувствовал резкую боль. Приложив немало усилий, он отвел ее руку, крайне удивившись, с какой свирепостью и силой, вызванной потоком адреналина в крови, она сопротивлялась. Он будто был для нее опаснейшим из зол, от которого нужно избавиться во что бы то ни стало. Уайт попытался схватить женщину, но та увернулась, оттолкнула от себя офицера полиции, кинувшегося на помощь, и прижалась спиной к двери, угрожая всякому, кто намеревался подойти, окровавленным осколком. Уайт прижал ладонь к ране, из которой сочилась кровь, и сжал зубы не то от ярости, которая, казалось, передалась ему от Изабеллы, не то от боли.

– Ты еще пожалеешь, что полез не в свои дела! – прошипела Изабелла в адрес Уайта.

Ситуация казалась нелепой: только безумец мог осмелиться на такой безнадежный шаг. В полицейской конторе, против не одного десятка сильных мужчин, она была загнанным зверем, но очень хитрым зверем. Сыграв на внезапности, она нащупала свободной рукой ручку двери, что упиралась ей в спину, и с силой рванула дверь, тут же бросившись прочь.

Рид, Уайт и офицер кинулись за ней, но в этом не было нужды: в коридоре было слишком много полицейских, чтобы бороться с ними в одиночку. Вот только они недооценили человека, который с легкостью убил другого и был готов убить Уайта. Когда один из офицеров попытался схватить ее, Изабелла увернулась от него так же, как от Уайта минутами раньше, полоснула его по бедру и бросилась по коридору, ища выхода. На себя Уайт уже не надеялся, потому что хорошо себе представлял, чем могут закончиться гонки с колотой раной в боку, а вот полиция, о которой он и так не был высокого мнения, и вовсе его разочаровала: дать преступнице, столь легко вооруженной, сбежать было бы просто нелепостью. Но хитрость, как правило, бывает эффективней силы.

Изабелла очень умело сыграла на заторможенной реакции: не успели дежурные и прочие полицейские понять, в чем дело, как она уже проскочила мимо целой толпы офицеров и бросилась на совершенно пустую и свободную от людей лестницу. Рид со своим напарником не сразу растолкали толпу, которая уже инстинктивно начинала двигаться в сторону движущегося объекта, и уже не увидели беглянку на лестнице.

Что произошло дальше, никто не мог понять. Рид взял на себя обязательство догнать беглянку, но когда он оказался у диспетчерской, Изабелла оказалась зажатой со всех сторон, кое-кто из офицеров даже нацелил на нее дуло пистолета, но вот стрелять никто не решался. Она крутилась вокруг своей оси как бешеный волчок, и размахивала лезвием, будто оно могло ей помочь. Уайт, не без труда, но все же догнавший Рида, стоял, зажав кровоточащую рану, и глядел ей прямо в глаза. Они бешено сверкали и бегали по лицам окруживших ее офицером. Всем своим видом Изабелла напоминала разъяренного тигра, в окружении ярких вспышек света и острых копий. Это было безумие чистого вида, Уайт не сомневался в этом.

Прорваться на свободу ей уже не удалось: здесь ее хитрость, казалось, утратила силу, но Уайт не спешил сбрасывать ее со счетов, подозревая, что Изабелла вот-вот устроит им всем шоу. Долгое бездействие стало порядком раздражать, и один из самых инициативных бросился на женщину, каким-то странным чудом смогшую покалечить двух человек осколком, находясь при этом в наручниках, но получил сильный отпор, успев увернуться от острого окровавленного осколка. Уайт видел, как Изабелла сильно сжала этот осколок, на нем была уже не только его кровь, но и ее. Она капала на пол, образовав уже приличную лужицу, на которой женщина уже поскальзывалась.

В какой-то момент беглянка дернулась как от удара током, и встретилась взглядом с Уайтом. Она одними губами проговорила: «ты пожалеешь», но только адресат понял каждое слово. Она поднесла лезвие к лицу в тот самый момент, когда напавший на нее мгновением раньше офицер снова бросился к ней. Женщина ударила его локтем в нос и, воспользовавшись представившимся случаем, сунула осколок в горло.

Уайт не видел, что произошло дальше. Шум голосов почти заглушил ее крик, а когда Уайт подбежал к толпе, еле протиснувшись сквозь нее, увидел омерзительную картину. На обеих ладонях Изабеллы были глубокие порезы, а изо рта капала густая темно-алая кровь, растекаясь по паркету огромным озером, в котором отражались пораженные лица. Кто-то из самых слабонервных тут же отвернулся, прикрывая рукой рот, кто-то просто не мог шевельнуться, завороженно глядя на труп. Темно-рыжие волосы женщины слиплись от крови, а безумные глаза были так широко распахнуты, что выглядели ужасающе неестественными.

Уайт медленно попятился назад, пропуская вперед тех, кто еще не был в курсе свершившегося, и чуть было не упал, споткнувшись о собственную ногу. Он не был впечатлительным, но столь ужасных смертей, еще и принятых осознанно, он еще не наблюдал. Ему страшно было представить, как Изабелла собственными руками сунула огромный осколок себе в горло, как он проскользил вниз, разрезая мышцы, непроизвольно сжавшимися, почувствовав инородный предмет, как кровь мгновенно хлынула, наполняя желудок и рвясь наружу. Уайт мотнул головой, чтобы прогнать видение, и увидел, как бездыханное тело женщины поднимают на руки офицеры. Ее лицо залито кровью, струйками текущей по подбородку и ниже, капающей со слипшихся волос.

– Уайт, вас как будто прокляли! – воскликнул Рид, отрывая Уайта от созерцания самоубийцы.

– Что, простите? – переспросил Уайт, переводя напряженный взгляд на морщинистое лицо комиссара.

– Все преступники вокруг вас норовят покончить жизнь самоубийством! Надеюсь, вы мне ничего не выкинете?

Уайт не слушал комиссара. Он лишь молча наблюдал, как выносят бездыханное окровавленное тело женщины, и чувствовал, как сквозь его пальцы сочится кровь. На маленький промежуток времени он и думать забыл о том, что он был в отличие от Изабеллы еще жив и нуждался в помощи. Рана кровоточила не хуже той, что нанесла себе самой женщина, и у Уайта в глазах уже начинало плыть. Он оперся о косяк двойных дверей, что вели на лестницу и начал судорожно глотать воздух.

– Это вы выкинете меня в катафалк, комиссар, – произнес он, – если не поможете.

Уайт поднял голову, но Рида уже не было рядом. Он появился спустя мгновение и схватил Уайта за предплечье:

– Сейчас вас обработаем и вызовем скорую. Держитесь.

Но Уайт уже не мог держаться. Он навалился на Рида всем корпусом, и комиссару пришлось уже волоком тащить его в один из кабинетов, где на Уайта нашлось маленькое местечко на полу. Его положили на довольно грязный паркет, и помощник Рида, что несколько минут назад пытался вывести Изабеллу Фрайз из кабинета следователя, начал деятельность полевого врача. Он попытался добиться ответа от Уайта, но тот уже не открывал глаз и не шевелился: только его грудь вздымалась в такт дыханию, свидетельствуя, что раненый не отошел в мир иной. Рид подумал, что если бы так случилось, то он бы точно схлопотал инфаркт: две нелепые смерти в собственном участке – это слишком.

ГЛАВА 23. ВАМ ЕЩЕ БУДЕТ О ЧЕМ ЖАЛЕТЬ.

Зеленый ковер шел волнами от легкого теплого ветерка, несшего с собой известие о конце весны. Здесь пели птицы, бегали ящерицы, а по ночам ухали совы. Но нога человека нечасто ступала здесь, ибо это было слишком безрадостное и угнетающее место. Нарванных цветов здесь было больше, чем тех, что росли свободно и черпали силы из земли. Их приносили старики, молодые и совсем еще маленькие дети, не понимавшие еще значения этого места, но душой чувствовавшие, что живые приходят сюда за безмолвным диалогом с мертвыми.

Бесконечные ряды белокаменных невысоких памятников, где золотыми буквами без всяких украшательств писали имя и дату жизни, наводили ужасную тоску и как будто хранили здесь покой и вечное молчание. Кладбище было ограждено невысоким забором, недостаточным для того, чтобы преградить путь хулиганам, но никто даже и не думал проникать сюда, чтобы нанести вред. Место это отталкивало, но вместе с тем и притягивало. Отталкивало тех, кто боялся смерти, притягивало тех, кто был достаточно смел, чтобы вступить на эту землю.

Грейс долго бродила между могильными плитами, она была здесь частым гостем и с каждым приездом замечала, какого большого количества своих детей лишается земля. Насчитав одиннадцать новых памятников, Грейс все тем же неторопливым шагом возвратилась к тому месту, от которого начала свое путешествие, и с удивлением обнаружила три белых гвоздики у могилы своего отца. Кто-то решил, что Вуд Китон достоин вечной памяти, а Грейс всегда приносила белые лилии – символ благодарности усопшему. Грейс опустилась на колени перед памятником и провела пальцами по золотой надписи: ей порой казалось, что все это сон, и ее любимый папочка на самом деле жив. Он подойдет к ней, обнимет за плечи и заставит встать с колен, прогнав невыносимую тоску. Но этого не произойдет, это останется лишь в ее воображении, и она еще много раз будет пытаться вернуть это мимолетное видение.

– Я предполагал в вас человека глубоко нерелигиозного, но не исключал глубоко духовного.

Грейс оторвала руку от холодного камня, который не в состоянии было согреть солнце, как не в состоянии была она вернуть своего отца, и повернулась на звук голоса. Совсем близко к ней стоял, опираясь на трость, Освальд Уайт, и лицо его теперь было очень серьезным и задумчивым, казалось, он решил снять с себя, наконец, маску безразличия. Хотя бы в таком месте и в такой момент. Солнце светило ему в спину, но Грейс не видела вокруг него светлого ореола, она видела его темную фигуру и круглые иссиня-черные очки, закрывавшие глаза, словно он был слеп. Уайт сунул трость по мышку и опустился рядом с Грейс на колени. Грейс надеялась увидеть его глаза, но очки закрывались сбоку шорами. Очевидно, он догадался о ее желании и поспешил снять очки. Он положил их во внутренний карман пиджака, глядя на золотые буквы памятника, и сложил руки на коленях.

– Спасибо за цветы, – еле слышно произнесла Грейс, твердо уверенная, что гвоздики – именно его преподношение.

– Ваши лилии умерли на палящем солнце, – откликнулся Уайт. – Я решил, что ваш отец достоин того, чтобы на его могиле всегда лежали живые цветы.

– Давно вы здесь побывали?

– Позавчера, заехал по дороге из больницы.

– Откуда вы узнали, что мой отец похоронен здесь?

– Эрл, – просто ответил Уайт, проводя пальцами по белоснежным лепесткам. – Вы очень любили своего отца?

– Мой папа – лучшее, что могло со мной случиться, – безрадостно отозвалась Грейс. Но от Уайта не смогли ускользнуть огоньки в ее глазах. – Он был для меня всем, и вряд ли кто-то уже сможет мне его заменить.

Уайт кивнул и погрузился в молчание, прислушиваясь к ветру, треплющему зеленую траву вокруг них.

– Ваши родители давно умерли, Освальд? – вдруг спросила Грейс.

– Почти десять лет назад. Странно, но я почти не помню их. Ни лица, ни людей. Вы своего отца помните?

– Его уже нет двадцать лет, а я отчетливо помню каждую морщинку на его лице, помню его какую-то особенную улыбку…

– Вам очень везет, Грейс, – Уайт неторопливо поднялся на ноги, предлагая руку Грейс. Она встала, опершись о его руку, и Уайт пошел вдоль могил, спугнув стаю певчих птиц. – У вас есть память, – он через спину указал на надгробие ее отца, – и она вас никогда не покинет. А мне есть, о ком скорбеть, но некуда прийти со своей скорбью. Моя память стерта, ее удушили, подло удушили, очень постаравшись, чтобы она больше не воскресла.

– Вы жалеете об этом?

– О, я о многом жалею, Грейс. Знаете, ведь есть вещи, которые другие люди могут тебе простить, если ты убедишь их, что иначе поступить было нельзя. Но проблема состоит в том, что сам себя простить ты не сможешь, и будешь нести это бремя до самой гробовой доски. Мне простили мое забвение, а меня самого словно жаба душит. Я никогда не приду на могилу своего брата, другие скажут – меня можно понять. А я не уверен, что сам себя понимаю. А вот что касается вас, то я уверен, что вам жалеть еще не о чем, у вас еще появится причина, но не сейчас.

– И о чем я могу пожалеть?

– Об упущенном времени, – Уайт слегка улыбнулся и сбавил шаг, чтобы идти рядом с Грейс. – Но есть способ этого избежать.

– И как же? – приподнятое настроение Уайта, казалось, перешло и к Грейс. Она уже не была столь мрачна, да и огоньки в ее глазах поменяли свою природу.

– Не отказываться от того, что, как вам кажется, от вас не убежит. Ведь оно вполне себе может убежать, показав вам язык.

Грейс улыбнулась такому маленькому сравнению Уайта и оторвала взгляд от травы под ногами. Вдалеке уже стоял автомобиль, водитель которого терпеливо ждал ее возвращения, и Грейс потянула за рукав Уайта, который уже хотел свернуть в другую сторону.

– Когда ваш самолет? – спросила она.

– Через час. Нам пора расходиться.

– Возвращаетесь в Нью-Йорк с сенсацией, но без модуля, – заметила Грейс, укоризненно глядя на Уайта, ложь во спасение которого недавно ей открылась.

– Ваш друг комиссар Рид уже отдал мне модуль, – ответил Уайт и закивал, заметив удивленное выражения лица собеседницы. – Жаль только, что вы не узнаете о моей сенсации. Лелею надежду, что когда-нибудь вас занесет в наш пропитанный бензином город.

– Когда-нибудь, – согласилась Грейс.

Всего в трех шагах от машины Уайт остановился, сделав глоток свежего воздуха, наполненного ароматом травы и цветов, и оперся на свою трость, став чуть ниже своего роста.

– Кстати, на вашем месте, Грейс, я бы не стал делать поспешных выводов о том, что никто не сможет заменить вам отца, – произнес он с каким-то чересчур довольным выражением лица.

– Что, претендуете на его место? – поинтересовалась Грейс без тени сарказма.

– Ни в коем случае! – поднял Уайт ладонь. – Я полагаю, мистер Гранди находится к пьедесталу ближе моего.

– Почему вы так считаете? – уже серьезно спросила Грейс, все еще не понимая его довольной физиономии.

– Потому что, любовь, Грейс, способна закрыть любую зияющую в вашей душе дыру. Любую.

Уайт широко улыбнулся, не показывая при этом зубов, и наклонил голову в знак прощания. Он развернулся на каблуках и пошел прочь от кладбища, нарушая тишину стуком своей трости. Грейс еще долго стояла, провожая взглядом уайтову спину, а затем залезла в машину, чему-то улыбаясь.

ЭПИЛОГ.

Город встретил вновь прибывших промозглой пасмурной погодой. На вокзале не было привычной толкучки, встречающие рассредоточились по перрону, образовав жиденькую цепочку. Кто-то стоял, сунув руки в карманы, и уныло глядел в ту сторону, откуда вот-вот должен был появиться экспресс. Кто-то ходил взад-вперед, поглядывая то на часы, то на пути. Кто-то уселся на скамьи у здания вокзала и пытался скрыть дрожь. Поднялся холодный ветер, заставив летать по всему перрону бумажки и листки брошенных газет.

Новенький белый в синюю полосу поезд подъехал очень тихо, принеся с собой поток холодного воздуха. Пассажиры, кое-то сонный, кто-то бодрый, лениво вылезли из экспресса, волоча за собой скудный багаж. Молодой человек с растрепанной челкой и вихрами на затылке запахнул посильней пальто и, подхватив совсем маленький чемоданчик, быстро вырвался из собравшейся кучи встречающих, которые начали собираться у дверей словно муравьи у входа в муравейник. Он шел по направлению к главным дверям вокзала, где стояли угрюмые полицейские, всем своим видом выражавшие крайнюю степень недовольства и неприязни, и ежеминутно оглядывался, будто за ним следом кто-то шел. Миновав «караульных», парень оказался в просторном зале ожидания, в котором стояла такая тишина, что стук каблуков его туфель звучал как-то слишком громко и отдавался эхом по всему помещению. Провожаемый подозрительными взглядами исподлобья, он поспешил выбраться наружу, чтобы уже не волноваться о том, как на него все смотрят.

От входа на вокзал тянулась длинная аллея, вымощенная узорной плиткой, а по бокам от дорожки росли деревья в кадках, укрывавшие в жаркие солнечные дни скамьи, точь-в-точь как те, что были на перроне. Молодой человек небрежным движением головы убрал челку, упрямо лезшую в глаза, со лба и прищурился, стараясь рассмотреть единственного сидящего, что примостился в самом конце аллеи. Мужчина, несмотря на то, что солнца не было и в помине, да и навряд ли оно появилось бы даже к обеду, сидел в круглых солнцезащитных очках, обеими руками опираясь на трость. Убедившись, что это тот, кто ему нужен, парень ускорил шаг и очень скоро оказался у скамьи.

– Было бы намного проще добраться самолетом, – заметил Уайт, поднимаясь навстречу. Он оперся на трость так, что одно плечо стало заметно ниже другого.

– Но не для меня, – ответил Лекс, ставя свой чемодан к себе под ноги. – Не темно ли на улице для очков?

– Темно только ночью, – Уайт поднял брови и поглядел поверх стекол на Лекса. Тот выглядел каким-то измученным, будто все три ночи, что был в поезде, не сомкнул глаз.

– Пожалуй, теперь, когда все в сборе, можно и отправиться к адресату сего художества, – Уайт достал из внутреннего кармана пальто листок, что выдрал из тюремной книги, и поднял его на уровень глаз Брасса. Тот внимательно поглядел сначала на название и автора книги и только потом заметил символ, нарисованный маркером. – Узнаешь ли ты этот значок?

– Я его каждый день где-нибудь да вижу, – совсем невесело отозвался Брасс, отвернувшись, и принялся оглядывать совсем пустынные улицы. – Я думал, приключения закончились. Хотя бы временно.

– Нет, Лекс, они только начинаются.

Уайт сложил бумагу конвертом и отправил обратно в свое безрадостное обиталище. Подняв на уровень глаз коммуникатор, Уайт еще долго смотрел на экран, при этом не воспроизводя никаких движений, а затем сунул его в компанию к выдранному листу и повторил:

– Только начинаются.

Схватив засмотревшегося на местность Брасса за лацкан, Уайт повел его прочь от вокзала туда, где только появлялись первые горожане, которым, по-видимому, не спалось. Утро только началось, и город стал понемногу отходить ото сна. Это был последний день, когда город мог спокойно спать и так же спокойно просыпаться.

1 Шифратор, придуманный 3-им президентом США Томасом Джефферсоном. Состоит из 36 подвижных вращающихся дисков, на каждый из которых нанесен 26-тибуквенный алфавит в случайном порядке.

2 Мемориальный комплекс, расположенный на Национальной аллее в центре Вашингтона – здание с 36 колоннами (в соответствии с количеством объединившихся к смерти Линкольна штатов) и статуя сидящего Авраама Линкольна.

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/