Текст книги "Ганзейцы. Савонарола"

Автор книги: Оскар Гекёр

Соавторы: Адольф Глазер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

XV
«Война! Война!»

Силы, находившиеся в распоряжении ганзейских городов, были далеко не достаточны для борьбы с такой грозной державой, какой была Дания в описываемое нами время. Не следует забывать, что и тактика морской войны в ту пору была совсем иная – нимало не похожая на тактику последующих столетий, в которую такие важные перемены были внесены введением огнестрельных орудий. В описываемое нами время нельзя было рассчитывать ни на быстрые повороты судов, ни на меткие действия артиллерии их – и вся борьба сводилась к единоборству одного судна с другим. Старались сцепиться корабль с кораблём, и экипажи сцепившихся судов дрались. Атака, производимая на неприятельский флот, только отчасти могла быть поддержана блидами, то есть тяжёлыми метательными машинами, и стрелками, которые размещались на двух возвышенных палубах, расположенных в носовой и кормовой частях корабля или же в просторных крытых салингах (нечто вроде корзинок) наверху мачт. Оттуда могли они, уже на близком расстоянии, осыпать неприятеля градом стрел.

При такой первобытной тактике морская война, как и сухопутная, главным образом сводилась к численному превосходству, и на чьей стороне это превосходство оказывалось, тот и брал верх в борьбе. Вот почему важнейшие приморские торговые города и старались собрать у себя как можно больше наёмных солдат и ландскнехтов, принадлежавших в большей части случаев к обедневшему дворянству. Это войско стоило городам очень недёшево. Но в описываемый нами поход, предпринятый ганзейцами против Дании, Иоганн Виттенборг вводил в первый раз в дело совершенно особый род войска, а именно команду огневых стрелков, вооружённых «диковинными огненными трубами», а также умевших метать в неприятеля каменные ядра из некоторого подобия морских орудий, вроде мортир и бомбард. На эту-то команду главным образом и возлагались ганзейцами все их надежды и расчёты на успех.

Май месяц ещё только подходил к концу, когда любекский военный флот поднял паруса и вышел из гавани на соединение с эскадрами других городов близ Норезунда.

Настроение как у отплывавших на войну, так и у покидаемых ими было самое твёрдое, близкое к уверенности в неизбежном успехе. Конечно, дело не обошлось без слёз, и, например, наш добрый приятель Ганнеке немало их пролил, прощаясь с своей Марикой и Яном; но всякие печали и страдания разлуки были разом забыты, когда толпа радостными и громкими криками приветствовала главного командира всей флотилии – Иоганна Виттенборга, отправлявшегося на свой корабль. Радостная надежда всех оживила, и все с гордостью взглянули на любекский флаг, развевавшийся на адмиральском корабле; с этим бодрым чувством и проводили любечане своих сограждан, смело выступавших на борьбу с грозным аттердагом.

Небольшой эскадры, отделённой от главного флота ганзейцев, было достаточно, чтобы отнять у аттердага Эланд и Готланд и захватить врасплох датского фогта в Визби. Слухи об этих успехах могли достигнуть Любека прежде, нежели даже ганзейцы соединёнными силами вошли в Норезунд.

Плавание флота было не вполне благоприятное для намеченных ганзейцами целей. Почти всё время плавания к Норезунду и даже после того, как они в него вступили, им мешали встречные ветры и сильное волнение, с которыми им приходилось бороться, что значительно замедляло их движение. Ни одно датское военное судно не смело показаться в море, и только издали видели ганзейцы те лёгкие суда, которые, укрываясь в бухтах и между островами, наблюдали за движением неприятеля и спешили улепетнуть от него на всех парусах для передачи вестей аттердагу.

Когда ганзейский флот поравнялся с южной оконечностью острова Амагера, небольшое лёгкое судно отделилось от берегов Шонена и быстро стало приближаться к адмиральскому кораблю, выкинув белый флаг в знак мирных намерений экипажа. Через полчаса к адмиральскому кораблю подошла шлюпка; в ней сидел мужчина средних лет в шведской военной одежде; он изъявил желание быть представленным Иоганну Виттенборгу.

Приезжий оказался посланцем короля Ганона и привёз от него любекскому бюргермейстеру известие о том, что король уже выступил в поход со своим войском и думает присоединиться к ганзейцам под стенами Гельсингборга.

Виттенборг принял это известие с великой радостью, приказал королю Ганону передать поклон и сказать, что от Копенгагена все ганзейские силы направятся к вышеупомянутой крепости. Тотчас после того швед раскланялся, сел в шлюпку и направился к своему лёгкому судну.

Ганзейский адмирал собрал всех командиров судов и сообщил им неожиданное приятное известие, которое всех обрадовало несказанно.

Только штральзундский ратсгер Эвергард фон Море покачал с некоторым сомнением головою и заявил:

– Не очень-то я доверяю Ганоновой исправности и аккуратности. Вся их семья – люди переменчивые, прихотливые, и положиться на них нельзя. Он датчан боится и потому не слишком будет спешить вступить с ними в борьбу. Так не лучше ли будет, если мы не станем рассчитывать на чужую помощь, а более на свои собственные силы?

– Я тоже держусь того же мнения, – воскликнул Готшальк фон Аттендорп, командовавший одним из самых больших и тяжёлых любекских кораблей. – Главное, г-н Виттенборг, не дайте себя отвлечь этим известием со шведской стороны от первоначального вашего военного плана, который всеми одобрен на общем собрании нашей думы.

– Время покажет, как надобно будет действовать, – горделиво отвечал Виттенборг. – Если мне понадобится спросить вас о вашем мнении, то я, конечно, вас попрошу его высказать. Но прежде всего мы должны произвести высадку близ Копенгагена и этот датский город захватить и ограбить, в отмщение за Визби!

– Да, да – месть за Визби! – воскликнуло большинство командиров судов, и на этот клич мести громко откликнулся весь экипаж адмиральского корабля, а затем и всех остальных судов.

Но фон Море и Аттендорн не разделяли общего порыва и, весьма недовольные, возвратились на свои суда.

Гордый военный флот ганзейцев поплыл далее. И нигде не видать было ни одного датского военного корабля, и весь берег неприятельской страны казался как бы вымершим: на нём не было заметно ни малейшего оживления.

А между тем король-аттердаг, несомненно, подготовился к войне и даже собрал все свои силы для неё; но все эти силы (в особенности морские) оказались слишком ничтожными по сравнению с могущественным флотом, который ганзейцы нашли возможность против него выставить. Только теперь пришлось ему на опыте убедиться в том, как могуществен оказывался союз нижненемецких купцов, к которому князья и бароны относились вначале с таким пренебрежением! Союз оказывался силою, с которою даже и король датский был не способен бороться. Аттердаг удалился в свой крепкий замок Эльсинор, который был отчасти защищён собранными под Гельсингборгом военными силами, так как эта крепость была отделена от королевского замка только проливом версты в четыре шириною.

«Месть за Визби!» С этим воинским кличем ганзейские суда причалили к датскому берегу и тотчас же повели атаку на Копенгаген. Датчане вдоль всего побережья копенгагенской гавани воздвигли много разных земляных окопов и укреплений и твёрдо выжидали за окопами нападения ганзейцев. Словно стена стоял строй закованных в железо ратников аттердага, готовясь до последней капли крови защищать лежавший у них в тылу замок и город. Однако же огонь, открытый ганзейцами из пищалей, каменные ядра, выбрасываемые их бомбардами, а главное, оглушительный, подобный грому гул выстрелов – всё это подействовало самым сокрушительным образом на датское войско. Порох с его «таинственной» силой был им неизвестен, и ганзейцы, вооружённые бомбардами и пищалями, представлялись им чародеями, которые заключили союз с нечистой силой. И вот заколебались ряды датчан и показали спины ганзейцам! Некоторое время их ещё сумел сдержать храбрый сын аттердага, принц Кристоф, принявший на себя начальствование одним из отрядов; но не надолго... Едва только подошли ганзейцы на расстояние выстрела, едва успели сделать залп по укреплениям, как всё наёмное датское войско было охвачено новой паникой и снова побежало врассыпную, покинув принца на произвол судьбы. Насилу успел несчастный принц Кристоф, тяжело раненный камнем из бомбарды, избежать плена и спрятаться в каком-то скрытом убежище, в котором он чуть не истёк кровью.

Тогда уже неудержимо двинулись вперёд победители, и грозно раздались их крики: «Месть за Визби!» – и они бурными потоками ворвались в улицы Копенгагена.

Город был разграблен жестоко; все сокровища и всё самое ценное движимое имущество было из города вывезено, и даже колокола с колоколен были сняты и свезены на корабль, специально приготовленный для добычи и в тот же день отплывший обратно в Любек.

Тёплая июньская ночь спустилась над городом, и широко кругом запылали по всему берегу огни победоносного войска ганзейцев. Все они веселились вокруг этих огней, между тем как наёмные дружины ганзейцев угощались из награбленного в Копенгагене запаса вина и пива.

Костры ещё не совсем погасли, как уже отдан был приказ всем садиться на суда и готовиться к отплытию. Восходящее солнце застало уже ганзейский флот величаво направляющимся к Гельсингборгу.

ХVI
Аттердаг

Ветер был попутный, и потому немного времени спустя грозные башни датской крепости вскоре стали подниматься из воды, а затем и вся эта твердыня, унизанная по стенам и башням бойницами с большими стенными метательными орудиями, выступила во всей красе своих неприступных стен перед глазами ганзейцев.

Готшальк фон Аттендорп, стоявший у руля своего корабля, мрачно смотрел на Гельсингборг, скрестив руки на груди.

– Ну, покуда мы возьмём приступом эту твердыню, – сказал он нескольким стоявшим около него матросам, – наши волосы успеют поседеть. Кто знает, увидит ли хоть кто-нибудь из нас родину: наш адмирал решается на слишком смелое и рискованное дело.

Эти слова, конечно, не способствовали тому, чтобы особенно возвысить дух экипажа, и Ганнеке, услышав их, вернулся на свой пост очень опечаленным. Смутные предчувствия закрались в душу честного рыбака, и он с щемящей сердечной болью вспомнил о своих дорогих и милых...

В первое время осады датчане попытались сделать вылазку, которая, однако же, закончилась для них неблагоприятно, потому что и здесь датские войска дрогнули, перепугавшись необычайного действия пороха и огнестрельного оружия. В свою очередь и нападающие сделали несколько отчаянных, но тщетных попыток, так как стены Гельсингборга, чрезвычайно толстые и высокие, способны были выдержать какое угодно нападение. Однако же гарнизон Гельсингборга заметил, к крайнему своему изумлению, что снаряды, выпускаемые из ганзейских бомбард, ударялись в стены с такой силой, что даже дробили и разбивали камень и образовали трещины в каменной кладке.

Не без тревоги смотрел из своей твердыни датский король-аттердаг на работы осаждающих и с беспокойством ожидал вестей, которые могли проникать в Гельсингборг лишь с величайшими затруднениями. К тому же и съестные припасы в Гельсингборге шли уже к концу, а вскоре в двух местах крепостных стен оказались большие бреши, которыми неприятель мог смело воспользоваться, чтобы штурмовать Гельсингборг. С другой стороны, пришла весть о том, что шведы уже готовятся к выступлению в поход и собираются напасть на датскую крепость с тыла. Дошли до Вольдемара известия и ещё более тревожного свойства: многие из немецких князей, враждебных Дании, ободрённые успехом ганзейцев, собирались также вооружиться и соединить свои войска с войсками ганзейских городов против Вольдемара.

С лихорадочным беспокойством бродил аттердаг по саду своего замка, и невесёлые мысли, одна другой чернее, носились в его голове. Он правил своей страной твёрдо и умно; он сумел подавить бессмысленную сумятицу, которую вызывала в Дании борьба враждебных партий; он отвоевал и вернул родному краю отторгнутые от него богатые области; он достиг славы и могущества, которые доставили ему громкую известность во всей Европе. И теперь все эти труды и усилия должны были разом потерять всякое значение. Он собрал все свои силы для борьбы с ганзейцами, но все его планы рушились в тот день, когда пал Копенгаген. Его единственная надежда в данную минуту – небольшая датская флотилия, которая могла врасплох напасть на корабли ганзейцев, и на то, что Гельсингборг выдержит осаду. Но и этим надеждам – увы! – грозила страшная опасность...

– Так, значит, мне остаётся ещё одно средство, – решил аттердаг мрачно и с выражением дикого отчаяния, – мне остаётся прибегнуть к помощи людей, которых я презираю до глубины души. Знаю, что собираюсь вызвать демонов, которые, подобно фуриям, будут меня преследовать по пятам и не перестанут меня мучить всю жизнь! Но не могу избежать этого. О! – воскликнул он с горечью. – Если бы только знали народы, к каким жертвам бывает иногда вынужден владыка страны из любви к своим подданным и в тяжкой тревоге о своей стране!

Медленно, но твёрдо вернулся он в замок. Там позвал он к себе слугу и отдал ему какое-то приказание, а затем вошёл в комнату, увешанную коврами, где на мягком пуховике лежал его раненый сын, незадолго перед тем перенесённый сострадательными людьми на носилках в Эльсинор.

– Ты теперь скоро оправишься, – тихо сказал аттердаг принцу. – Этот противный гул, который доносится к нам из Зунда, вскоре должен будет смолкнуть.

Бледный принц поднял голову с изголовья и вопросительно посмотрел на отца.

– Удовольствуйся покамест тем, что я тебе говорю, – сказал отец и затем ушёл в один из многочисленных и отдалённых покоев замка.

Слуга между тем исполнил приказание короля, и тот уже нашёл в этом отдалённом покое человека, с которым он желал переговорить.

Вольдемар прошёл мимо него, как бы его не заметив и в раздумье перебирая пальцами правой руки свою густую и длинную бороду. После некоторого молчания он сказал:

– Твои ищейки, как я слышал, выследили, что уже в следующую ночь ганзейцы думают штурмовать Гельсингборг?

Шпион Нильс наклоном головы выразил утверждение.

– Что ж? Они надеются на успех? – продолжал расспрашивать монарх.

– Их новый «огневой наряд» облегчает им многое, – отвечал Нильс.

Аттердаг тяжело вздохнул. Он перешёл к другому вопросу, но не решился высказать его вполне, а удовольствовался только намёком.

– Ну, а те? Всё ещё выжидают со своими кораблями в Скельдервике?

– Да, укрытые за лесистыми берегами, – отвечал Нильс, – на высшей точке этого берега они устроили сторожевой пост для наблюдения за ганзейцами. Как только они увидят оттуда условный знак на зубцах Эльсинорской башни, они снимутся с якоря.

Последовало долгое молчание. Аттердаг переживал последнюю нравственную борьбу.

– И они всё же настаивают на своём прежнем требовании? – мрачно спросил он Нильса.

Нильс отвечал утвердительно.

Аттердаг сделал знак шпиону, чтобы тот удалился; затем он погрузился в глубокое и мрачное раздумье.

Наступила знойная июльская ночь, и вместе с ночными облаками небо заволоклось тучами, в которых сверкали изредка отдалённые молнии. Ветер засвистал в снастях кораблей, и волны Зунда стали шумно плескаться...

Густая тьма покрыла и море, и берега. Только на Эльсинорской башне мерцал красноватые огоньки смоляных факелов. Этот знак был замечен с борта небольшой датской флотилии, которая собралась у острова Амагера.

Вдоль гельсингборгского берега собирались в это время штурмовые колонны, которые были предназначены Иоганном Виттенборгом для ночного нападения на Гельсингборг. На самих кораблях оставлены были только матросы, в том числе и Ганнеке. Он не ведал никакого страха и охотно бы пошёл вместе с другими против ненавистных датчан, но мысль о Марике и Яне вынудила его остаться на корабле. А когда он о них в последнее время начинал думать, то забывал всё, что его окружало. Так и теперь он не слыхал ни плеска волн, ни свиста ветра; не обратил даже внимания на те громкие голоса людей, очевидно о чём-то споривших, которые доносились с адмиральского корабля. Наконец, уж товарищ вывел его из задумчивости, рванул за рукав и сказал с досадой:

– Да что же ты, оглох, что ли? Или тебе дела нет до того, что наши начальники между собою грызутся?

И действительно, спор, происходивший в это время между Аттендорпом и Виттенборгом, грозил привести к очень дурным последствиям.

– Вы должны исполнить то, что я вам прикажу! – гневно кричал Иоганн Виттенборг. – Не забывайте что я ваш командир!

– Не могу подчиниться и не подчинюсь приказанию бессмысленному, – резко отвечал Аттендорп. – А я не могу иначе, как бессмысленным, назвать ваше приказание идти на штурм Гельсингборга в такую ночь, когда мы можем ожидать, что на море разразится буря и разбросает наши корабли, как щепки.

– Вы, вероятно, забыли, – горячо возразил главнокомандующий, – что шведы именно в нынешнюю ночь намеревались напасть с тыла на датский гарнизон. – Аттендорп ничего не мог возразить против этого, и Виттенборг продолжал: – Мы и без того уже достаточно долго простояли в бездействии под стенами этой крепости, и хотя можно действительно опасаться шторма, но мы всё же можем до некоторой степени положиться на умение и расторопность наших корабельных экипажей. Когда возьмём Гельсингборг, тогда дадим нашему войску возможность отдохнуть. А мы должны воспользоваться благоприятной минутой, так как одновременное со шведами нападение одно только и может облегчить нам взятие Гельсингборга...

– Ну, хорошо! – отвечал Аттендорп несколько более спокойным тоном. – В таком случае я готов не противоречить вам; однако же я считаю неизбежным условием наступления то, чтобы известная часть наших сил непременно осталась на судах. Счастье, а в особенности счастье военное, переменчиво, а потому каждый хороший полководец должен непременно озаботиться обеспечением на всякий случай своего тыла.

– Да разве же флот наш не представляет сам по себе лучшее обеспечение нашего тыла? Корабли так плотно причалены к берегу, что мы во всякое время можем на них убраться. Зачем же мы будем излишней осторожностью уменьшать число наших военных сил?

– Да вы разве не слышите, как начинает завывать ветер? – сказал внушительно Аттендорп. – Разве не слышите, какая бьёт волна? Кто может знать, кто поручится, что в такую ночь наши корабли не отгонит далеко от берега? Да и помимо всего этого необходимо оставить охрану на судах уже потому, что этот сигнальный огонь недаром зажжён там, на Эльсинорской башне.

– Смелым Бог владеет! – возразил Виттенборг. – Воину нельзя руководствоваться такою мелочной предусмотрительностью, какую вы теперь выказываете. Я от души желал бы, чтобы вы могли продолжать в настоящее время занятия в вашей конторе... И вам было бы лучше, и у меня руки не были бы связаны.

Аттендорп с величайшим трудом воздержался от резкого возражения.

– В таком случае, – сказал он после некоторого молчания, – поступайте по вашим соображениям; но зато уж извольте принять на себя и всю ответственность за дурные последствия.

– Не беспокойтесь! – смеясь, сказал Виттенборг. – Любекский городской совет будет поставлен в известность о том, что вы совершенно непричастны к той победе, которую мы одержим нынешней ночью. И я надеюсь доставить вам возможность вскоре опять приняться за ваши книги и вычисления.

Затем он обратился к начальникам отдельных судов и отдал им приказание предоставить охрану кораблей исключительно одним матросам, спустив все остальные команды с судов на берег.

Вскоре после того все военные силы были высажены на берег, все блиды и «огневой наряд» направлены на стены Гельсингборга – и Виттенборг дал знак к атаке.

XVII
Гибельный приступ

Грозно загремели бомбарды и затрещал частый пищальный огонь, освещая мрак ночи и вторя плеску волн и рёву поднимавшейся бури. Ветер, правда, разогнал тучи, но зато молнии так и опоясывали весь горизонт. Волны стали усиленно биться и плескаться в суда ганзейцев, и матросам, оставшимся на судах, было весьма нелегко бороться с волнением, так как приходилось оберегать суда от прибоя, выкачивать заливавшуюся в них воду и охранять их от взаимных столкновений и ударов о берег.

Мужественно бились ганзейцы под стенами крепости; но не меньше мужества выказывал и неприятель, защищавшийся отчаянно. Виттенборг вынужден был вводить в дело всё новые и новые подкрепления, которые бились с датчанами в широких брешах, бились и умирали спокойно, но не могли сломить упорного врага.

Главнокомандующий ежеминутно ожидал, что вот-вот в отдалении раздастся трубный звук подходящего свежего шведского войска. Но среди ночной темноты раздавались только возгласы сражающихся, треск и гул выстрелов, плеск разыгравшихся волн и рёв всё крепчавшей и возраставшей бури.

Но вдруг ко всем этим звукам прибавился со стороны моря ещё какой-то новый, странный шум. Шум одновременно послышался с северной и с южной стороны, а затем на волнах Норезунда замелькало и заколыхалось множество каких-то блуждающих огоньков. Напрасно старались матросы сообразить, какого рода опасность им угрожает, и только тогда, когда чуть-чуть стало брезжиться утро, на всех кораблях раздался один общий вопль ужаса: «Неприятель! Все к бою готовься!» Но сражавшиеся на суше не могли услышать этого крика, и только уже люди, бежавшие с кораблей, успели известить их о грозившей им опасности. Виттенборг тотчас же должен был прекратить наступление на Гельсингборг. Все команды в величайшем беспорядке бросились бежать к берегу и там, при первом свете зари, увидели горестную картину. Военный флот ганзейцев был с севера атакован значительной флотилией пиратских судов. Пираты успели уже овладеть семью самыми большими ганзейскими шнеками и поспешно уходили вместе с ними на всех парусах. В числе этих кораблей находился и тот, которым командовал Аттендорн, и громко раздавались на море вопли и стоны уводимых в плен матросов.

– Горе тому, кто понесёт ответственность за это страшное бедствие! – гневно закричал Аттендорн, быстро устремляясь со своей командой на палубу адмиральского корабля, которым тоже пытались овладеть шайки морских разбойников. Там уже работал мечем Виттенборг, окружённый отборным отрядом ганзейцев. Пираты были прогнаны с корабля, и большая часть их успела бежать на свои лёгкие суда.

Невыразимая сумятица ещё более увеличилась, когда гарнизон Гельсингборга сделал вылазку, овладел оставленными на берегу метательными снарядами ганзейцев и обратил их против ганзейского флота.

Оставалось только одно: поскорее поднять паруса и удалиться от берега в южном направлении. Но тут ещё раз ужас овладел ганзейцами, так как они увидали, что датские корабли, собравшиеся ночью близ острова Амагера, теперь заграждали им путь. Король Вольдемар самолично руководил нападением. В блистающем вооружении, на палубе самого большого из датских судов, с торжеством крикнул он Виттенборгу: «Кланяйтесь вашему городу и всему Ганзейскому союзу и скажите им, что король-аттердаг приказывает их благодарить за доставленную ему богатую добычу!»

При той путанице и суматохе, которая господствовала на ганзейских кораблях, при том беспорядке, в котором они совершали своё отступление от берега, не трудно понять, что датчанам было очень легко окружить и отрезать от ганзейского флота пять больших судов и много мелких... Остальные с величайшим трудом избежали позора и плена.

Тогда горе и отчаяние овладели сердцами ганзейцев, не ожидавших такого печального исхода своих подвигов, и Виттенборгу пришлось выслушать много тяжких упрёков, а в лице Аттендорна ему явился теперь мощный соперник, который относился к нему без малейшей пощады.

Когда, наконец, под вечер ганзейские корабли собрались в открытом море, то им стал ясен страшный урон, который был понесён ганзейским военным флотом. Из большой и прекрасной эскадры возвращалась теперь на отчизну лишь небольшая и незначительная часть её – и как возвращалась? Лишённой всех сил и средств, утратившей красу и силу своих защитников; да и в тех, которые не были пощажены смертью и избегли плена, не было ни мужества, ни бодрости духа...

Иоганн Виттенборг неподвижно сидел на своём адмиральском корабле около руля. Взор его был недвижимо устремлён в одну точку, и лишь изредка тяжёлый вздох вырывался из его глубоко взволнованной груди. Он даже не обратил внимания на то, что Аттендорп приказал одному из мелких судов, сопровождавших флот, идти вперёд и заранее известить любечан о страшном поражении, постигнувшем их флот.

Виттенборг делал всё от него зависевшее, и если бы король Ганон сдержал своё слово, то, конечно, победа увенчала бы усилия ганзейцев. Но судьба решила иначе: вместо чести и славы она посылала ему позор и посрамление.

– Ну, что ж! – бормотал про себя Виттенборг. – Я исполнил свои обязанности и надеюсь на то, что Бог в другой раз счастливее направит мою руку.

При этих мыслях в нём вновь появилась бодрость духа; он поднялся с того места, на котором сидел, и обошёл все свои команды. В самых тёплых выражениях он старался их утешить, ободрить их, но все его старания были тщетны. Резкие порицания Аттендорпа всё ещё звучали у них в ушах, и все весьма подозрительно поглядывали на своего главнокомандующего.

Общее настроение становилось всё более и более тяжёлым по мере приближения к Любеку, и, когда вдали показались стройные шпили башен Мариинской церкви, словно чугунная плита опустилась и придавила сердце всех возвращавшихся на родину участников жестокого поражения.

И Иоганн Виттенборг опять смутился духом. Его воображению возвращение в Любек рисовалось иначе: не так, как оно теперь происходило в действительности. Он думал некогда, что войдёт в гавань Любека при громе залпов из всех бывших на флоте бомбард, что этот гром будет возвещать всем согражданам одержанную им победу, а теперь у него в распоряжении оказывалась только одна бомбарда! Все остальные попали в руки датчан. Плавание продолжалось ещё несколько времени, и вот, наконец, суда подплыли к городу. На набережной, около гавани, теснилась громадная толпа народа, и мрачно, грозно глядела она на корабли, бросавшие якорь. В особенности против того места, где должен был причалить адмиральский корабль, толпа народа сбилась в такую кучу, что городским стражникам пришлось усиленно разгонять зевак своими белыми тростями, чтобы очистить в толпе место для высаживавшихся на берег солдат и матросов.

Виттенборг почувствовал лёгкий трепет, когда приготовился вступить на берег. Но он тотчас же оправился, так как сознание исполненного долга его поддерживало и ободряло. Эта бодрость духа не оставила его и тогда, когда тысячная толпа полезла к нему с кулаками и в один голос заревела ему навстречу:

– Где наши мужья, наши сыновья, наши братья?

Виттенборг не мог принимать на себя ответственность за вероломство шведов, а потому его не тревожили укоры и грозные речи толпы, призывавшей его к ответу. Спокойно шёл он вперёд. Но он вдруг побледнел, увидав, что к нему навстречу вышел его сотоварищ по городской думе Варендорп, коснулся его белым жезлом своим и произнёс роковые слова:

– От имени городского совета и всего города Любека я вас арестую и одновременно объявляю вас лишённым достоинства бюргермейстера!

Тогда силы оставили мужественного Виттенборга, и двое стражников подхватили его под руки. Толпа заревела одобрительно; шапки полетели в воздух, и громко раздался один общий крик:

– Так следует поступать со всеми изменниками! На плаху Иоганна Виттенборга, на плаху!