Текст книги "Ганзейцы. Савонарола"

Автор книги: Оскар Гекёр

Соавторы: Адольф Глазер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

ХХIII
Ещё одно испытание

Глубоко и тяжело вздыхая, направился бедный юноша к дому Детмара. «Что они обо мне подумают!» – вот что прежде всего вертелось у него в голове. Особенно мучило его то, что, пожалуй, фрейлейн Елисавета усомнится в его способности быть со временем толковым и дельным купцом и, пожалуй, подумает, что он какой-нибудь лентяй, которого прогнали со службы за ненадобностью!.. Несколько раз подходил он к дому Детмаров, но всё не решался в него войти. Наконец, он задумал сначала попытаться поискать себе место у других хозяев, а потому принялся бродить по городу.

А между тем в семье Детмаров уже давно знали о том, что от места ему отказано. Секретарь через одного из своих племянников, служившего в конторе Стеена, узнал о случившемся с Яном и уже успел довести это известие до сведения фрау Детмар и фрейлейн Елисаветы.

Елисавета тотчас же вышла из комнаты, чтобы скрыть свои слёзы. Ненавистный ей секретарь не должен был видеть, какое сердечное участие она принимала в несчастье, постигшем Яна.

– Как же это так скоро могло случиться? – спросила Беера хозяйка дома.

Тот только усмехался да плечами пожимал.

– Да что же это? – с досадою проговорила фрау Детмар. – Не мучьте, пожалуйста, а просто скажите: что вам об этом известно?

Секретарь многозначительно поднял брови и, наклонясь к уху почтенной женщины, произнёс с расстановкой:

– И знаю, а сказать не могу – это большая тайна!

– А почему же не сказать? – возразила фрау Детмар, подстрекаемая любопытством. – Право, странно: сами называете себя нашим другом, собираетесь даже войти с нами в родственные отношения, а между тем отказываете мне в доверии?

– Если бы я мог быть уверен в том, что вы никому не передадите... – с некоторой нерешительностью заявил секретарь, – тогда, конечно...

– Помилуйте, да я вам слово даю! – поспешила сказать фрау Детмар. – Ну, говорите же скорее, что там за тайна?

– А в том и тайна, – начал Беер, подвигаясь поближе к почтенной супруге мейстера Детмара, – что Госвин Стеен рассчитал молодого Ганнеке по особому соображению. Он положительно не желает иметь у себя на службе приказчиков, которые позволяют себе думать о женитьбе.

Фрау Детмар только отскочила от секретаря и посмотрела на него во все глаза. Наконец она проговорила:

– Так разве же Ян собирается на ком-нибудь жениться?

Секретарь только откашлялся вместо ответа.

– Да на ком же? На ком же?

– На фрейлейн Елисавете Детмар.

– Да кто же это осмелился сказать? – яростно вскрикнула фрау Детмар.

– Кто же, как не он сам? – отвечал ей Беер совершенно спокойно, поглаживая набалдашник своей палки.

– Как! Он позволил себе говорить такую бесстыжую ложь? – продолжала кричать почтенная дама. – Хорошо! Пусть придёт теперь домой, так он у меня не порадуется!

Секретарь вскочил с своего места.

– Помилуйте, разве вы позабыли данное слово? Ведь вы же обещались мне, что никому не выдадите эту тайну. Нет, уж извините, если вы не сдержите вашего слова, так я вам ни в жизнь не поверю больше!

– Помилуйте, так что же мне прикажете делать? – спросила фрау Детмар, растерявшись и вздыхая. – Ведь не могу же я этого допустить, чтобы какой-нибудь мальчишка, подобный Яну, осмелился распускать такие небылицы о нашей дочери Елисавете?

– Само собою разумеется, что этого допустить и нельзя.

– Это ведь бросает тень на всё наше семейство!

– Полагаю.

– Ну, что о нас могут подумать!

– Да, да, неладно!

– Так как же тут быть? – обратилась уже плаксивым голосом фрау Детмар к своему собеседнику.

– Вы женщина умная и радетельная хозяйка, – вкрадчиво отвечал ей Беер, – и уж, конечно, сумеете так обставить дельце, что вам не придётся нарушить данное мне слово. Но только я должен вам сказать, что я теперь с вами распрощаюсь, и, вероятно, надолго, потому что я к вам больше не ходок.

– Как!! – воскликнула фрау Детмар в величайшем изумлении, грузно опускаясь на стул.

– ... А так, я ведь тоже обязан о своей репутации заботиться. Ну, а ведь вы знаете, сколько у нас в городе охотников до сплетен и пересудов? Так вот и мои частые посещения вашего дома, конечно, не остались незамеченными. Стали поговаривать и о том, что я посватался за вашу дочь, и о том, что даже я уже женихом её состою... Ну, а я не желаю вовсе сделаться предметом насмешек для моих сограждан, что неминуемо должно случиться, если ещё будут продолжаться все эти хвастливые россказни молодого Ганнеке. А потому, почтеннейшая фрау Детмар, пока этот молодец ещё будет оставаться в вашем доме, я к вам – ни ногой, что, конечно – хе! хе! хе! – для вас не существенно важно. Честь имею вам откланяться.

И он поспешно удалился, прежде нежели почтенная дама успела опомниться от изумления...

В тот же день, вскоре после ухода секретаря, между мейстером Детмаром и его женою ещё раз происходил длинный разговор наедине; судя по громким речам, долетавшим до слуха домашних, объяснение было очень бурное. Наконец, супруги, видимо, пришли к какому-то соглашению, которое в тот же вечер отразилось более чем осязательно на бедном Яне Ганнеке.

Бедняк возвратился домой усталый и ослабевший. Все усилия его по части отыскания места, конечно, ни к чему не привели. С одной стороны, время было действительно не такое, чтобы хозяева могли увеличивать у себя количество приказчиков; с другой – Яну вредила внезапная потеря места в торговом доме Госвина Стеена и сына, который был известен тем, что вообще без крайней нужды не отпускал своих служащих.

При том тяжёлом настроении, в каком Ян возвратился домой, он очень был доволен, когда застал мейстера Детмара одного. Со слезами рассказал он ему о своей неудаче.

Мейстер Детмар только затылок почесал. Он сначала посмотрел на Яна даже с некоторым участием; однако же было заметно, что в нём боролись какие-то совершенно противоположные чувства, с которыми он никак не мог совладать.

– Да, да, конечно... – начал он весьма нерешительно, – это всё весьма того... нехорошо... и уж не лучше ли будет тебе в таком случае... того... на Шонен отправиться... всё же с матерью посоветуешься и выждешь там ярмарки. Туда много наезжает хозяев, так... там тебе будет легче отыскать себе место.

– Это, конечно, верно, мейстер, – отвечал ему Ян, – но какой же купец примет меня без аттестата от прежнего хозяина?

– Да... оно, конечно... только я всё же думаю, что там, пожалуй, и подвернётся место...

– Ведь вот если бы я только мог узнать, за что меня так вдруг отпустил старый хозяин!..

– Верно, ты болтал пустяки какие-нибудь? – добродушно заметил Детмар.

– Я? Болтал пустяки? – с изумлением переспросил Ян. – Да я только и думал что о своей работе!

Детмар очень тяжело вздохнул, явно подыскивая слова для продолжения разговора:

– Гм! Да! Конечно... молодёжь, точно, бывает иногда... неосторожна в словах, и стоит вот кому-нибудь приласкать немного... вашего брата, вот как Елисавета к тебе всегда... ну, и возмечтал!.. А потому самое лучшее тебе – отправиться к твоей матушке, на Шонен... Туда же, кстати, сегодня вечером отходит судно нашего здешнего корабельщика Берндта. Вот тебе бы и чудесно с ним отправиться...

Ян пристально поглядел на Детмара, затем подошёл к нему и, совершенно искренно вперив взор ему в самые очи, сказал:

– Вы за что-то на меня сердиты, а то, вероятно, вы не старались бы так скоро от меня отделаться.

– Ну, что ты там ещё выдумываешь! – проворчал Детмар. – Я лично ничего против тебя не имею, даже и люблю тебя, и если бы это от меня одного зависело, то...

Очень сильный и выразительный кашель раздался в соседней комнате. Должно быть, фрау Детмар недаром так раскашлялась... Мейстер Детмар, видимо, собрал весь запас своего мужества и поспешно проговорил:

– Так поезжай, поезжай поскорее на Шонен, милый дружок, а уж там мы... посмотрим... посмотрим!

И он старался отвернуться от Яна, делая ему и губами, и глазами какие-то многозначительные знаки, а затем вытащил из кошелька маленький свёрточек денег и сунул их в руку удивлённому и недоумевающему Яну.

– Ступай, ступай скорее, – говорил он ему, – а то ещё, пожалуй, не застанешь Берндта в гавани...

С тяжёлым впечатлением ушёл Ян в свою комнату и тотчас уложил свои жалкие пожитки. Когда же он снова вышел к мейстеру Детмару и заявил ему, что желал бы проститься с его женой и дочкой, тот окончательно растерялся:

– Ты уж, того... не беспокойся об этом, я передам им твои поклоны. Жены-то, видишь ли, теперь дома нет, да и Елисаветы... той... тоже теперь нет дома... Так с Богом, брат, и матушке своей от меня кланяйся... ну, и вот...

В заключение этой необыкновенно ясной прощальной речи мейстер Детмар чмокнул Яна в губы и полегонечку выпроводил его за двери.

Слёзы до такой степени душили бедного юношу, до того переполнили его глаза, что все дома слились перед ним в какую-то неясную сплошную массу.

Но он всё же распознал ту молодую девушку, которая к нему подошла, подала ему на прощанье руку и сказала ему шёпотом:

– Мужайся, я знаю, что ты ни в чём не виноват.

Ян хотел было что-то сказать – и не мог: до такой степени сердце у него было переполнено.

– Полагайся на Бога, – продолжал шептать ему на ухо тот же милый и знакомый голос, – Он лучше нас знает, что нам, людям, нужно. И если на то будет Его воля, так мы ещё свидимся... – И она не договорила и тоже зарыдала... а потом добавила чуть слышно: – А коли нам не суждено свидеться, так я в монастырь пойду.

Милый образ исчез, и Ян, сам себе не отдавая полного отчёта в том, что с ним происходило, направился к гавани.

XXIV
Коммерческие принципы

Госвин Стеен облёкся в своё ратсгерское платье, собираясь на чрезвычайное заседание совета для обсуждения важных сообщений из Данцига, пришедших от прусского гроссмейстера.

Но прежде чем зайти в большую залу заседаний совета, он зашёл в малую аудиенц-залу, в которой его уже ожидал Варендорп.

На зелёном столе перед бюргмейстером лежал толстый том решений совета, заключавший в себе все акты, совершенные во время управления Виттенборга.

Бюргермейстер встретил купца словами:

– Я перелистал вместе с моим секретарём весь отдел книги, на который вы мне указали, но упоминаемого вами документа я не нашёл.

Госвин Стеен побледнел.

– Не нашли?! – спросил он. – Да разве же из книги решений совета могут пропадать официальные акты?

– Я и сам тоже думаю, что не могут; вот почему и я удивлён этою пропажей не менее, чем вы.

– Иоганн Виттенборг изготовил это долговое обязательство собственноручно и на моих глазах, – сказал Стеен изменившимся голосом. – А он был честный человек!

– И в этом я с вами совершенно согласен, – отвечал бюргмейстер. – Но, несмотря на всё это, загадка остаётся загадкой.

– Да вы, вероятно, как-нибудь проглядели этот документ, г-н бюргермейстер, – продолжал утверждать купец, приближаясь к зелёному столу. – Мой глаз, может быть, будет более зорок; позвольте мне самому перелистать книгу.

– Это, собственно говоря, не допускается законом, – сказал Варендорп, – но я, впрочем, готов сделать для вас в данном случае исключение, хотя и уверен, что ваши поиски тоже будут напрасны.

Но Стеен уже не слушал его, а поспешно перелистывал толстый фолиант. Так как акты были расположены в хронологическом порядке, то ему было не трудно тотчас же отыскать и соответствующий год, и число, и месяц, под которым он просил изготовить долговое обязательство. Но как тщательно он ни рылся – документа не нашёл!

– Да что же это? Околдован я, что ли? – воскликнул он, наконец, в совершенном отчаянии. – Книга решений совета принадлежит к числу городских сокровищ и бережётся как сокровище, хранится в архиве под десятью замками, никому не доступная, кроме высших чинов совета, – и всё же документа в ней нет!

– Признаюсь, – сказал Варендорп, – это случай из ряда вон выходящий.

– Но, к сожалению, не единственный, – заметил секретарь. – Я уже указывал вам на другое денежное обязательство в 172 гульдена золотом, которое во время бюргмейстерства Виттенборга моей рукою вписано было в книгу, – и тоже исчезло бесследно.

– Да, да! Припоминаю, – сказал Варендорп, – и этот документ тоже пропал. Оба эти случая бросают очень странный свет на покойного.

– Вы Человек разумный, г-н бюргмейстер, – сказал Госвин Стеен, – так посудите же сами, какую пользу могло привести Виттенборгу уничтожение этих двух документов?

– Последний не имел для него положительно никакого значения, – сказал Варендорп, – ну, а что касается другого... – Он пожал плечами и замолк.

– Извините, не могу вас понять! – отозвался Госвин Стеен.

– А я понимаю, в чём дело! – заметил секретарь, усиленно моргая глазами. – Ведь если Виттенборг и укрыл ваш документ, г-н Стеен, то это произошло во всяком случае только ради пользы вашего должника-датчанина, которому он этим оказывал большую услугу. Этот факт был бы только ещё одним доказательством в пользу его благорасположения к датчанам вообще и до некоторой степени разъяснил бы нам ту непонятную темноту, которая всё ещё покрывает его медленные и странные военные действия против датчан.

– Мёртвые не могут себя защищать, – строго заметил Стеен секретарю. – Но я убеждён, что вы, г-н секретарь, не дерзнули бы при жизни Иоганна Виттенборга выразить такое позорящее его честь сомнение. Многое в действиях Виттенборга может нам казаться непонятным, но будем надеяться, что Высший Судья ещё укажет нам виновного. Возвращаясь к своему делу, прошу вас сказать мне, г-н бюргмейстер, нужно ли мне непосредственно иметь в руках этот долговой документ, если бы я захотел теперь же подать жалобу на моего неисправного должника?

– О, нет! – отвечал Варендорп. – Достаточно будет и словесного заявления свидетелей, подписавшихся под документом вашего должника.

Госвин Стеен ударил себя по лбу.

– Свидетелей?! – повторил он с ужасом. – Боже ты мой! Да ведь это же были – Виттенборг и состоявший у меня на службе рыбак Ганнеке. Первый – умер; а второй – в плену.

– Ну, это дело дрянь! – заметил бюргмейстер. – Ведь если ваш должник вздумает утверждать, что он никогда не получал от вас никакой ссуды, то ведь я тогда не могу вынести никакого судебного решения.

Госвин Стеен опустился на стул в совершенном изнеможении.

Бюргмейстер не без участия посмотрел на него. Затем он кивнул головой секретарю, чтобы тот удалился, и сказал, обращаясь к Стеену:

– Я прихожу к тому убеждению, г-н Стеен, что вас совершенно несправедливо обвиняли в дружественном расположении к Дании. Я полагаю, что у аттердага и его народа едва ли найдётся враг злее вас. – Купец утвердительно кивнул головою. – Тем более странным, – продолжал Варендорп, – должно казаться то, что вы датчанину могли дать такую значительную ссуду. Мне было бы очень приятно способствовать возвращению вам этой суммы, а потому окажите мне некоторое доверие...

Стеен задыхался.

– Нет, не могу, не имею права! – простонал он.

– По крайней мере сознайтесь, что датчанин вынудил вас дать ему эту сумму, потому что ему, вероятно, была известна вина человека, очень близкого вашему сердцу. Не так ли?

Бюргмейстер ожидал ответа, но так и не дождался. Стеен только ещё раз простонал.

– Я говорю с вами не как должностное лицо, – сказал Варендорп после некоторого молчания, – но как ваш собрат-ганзеец, помнящий обязанности, налагаемые на нас клятвою нашего союза: мы должны быть друг другу верными и надёжными помощниками во всех затруднениях и опасностях. А потому откройтесь мне, доверьтесь.

И снова пришлось бюргмейстеру ожидать ответа. Но только спустя несколько минут Госвин Стеен поднял голову и отвечал:

– Благодарю за братское слово. Оно оказало своё действие и убедило меня в том, что вы относитесь ко мне лучше, нежели я ожидал. Легко может быть, что я ещё вернусь к этому нашему разговору и попрошу вас дать мне братский совет. Но теперь я этого сделать не в состоянии. Пойдёмте в зал заседаний; назначенный срок уже наступил.

Он произнёс всё это с большим волнением, но уже твёрдым голосом. И в то же время он поднялся с места и, выпрямившись во весь рост, направился в зал.

Не без удивления посмотрел Варендорп на этого странного человека и почти в одно время с ним вошёл в залу заседания, где уже успели собраться все члены.

Твёрдыми шагами направился Госвин Стеен на своё место, и никому даже и в голову не приходило, какая буря бушевала в его душе. По-видимому, он с напряжённым вниманием следил за начинавшимися прениями, а между тем на самом деле мысли его были заняты совсем иными предметами.

Во всякое другое время Стеен, всей душою привязанный к Ганзейскому союзу, действительно должен был бы с величайшим интересом выслушать те сообщения и заключения описываемого нами заседания, так как они должны были иметь решающее историческое значение по отношению к будущему Ганзейского союза. Дело заключалось в том, что прусский рыцарский орден после долгих колебаний примкнул-таки к Ганзе со всеми своими городами и вошёл в состав оборонительного и наступательного союза против Дании. Аттердаг вскоре должен был убедиться в том, что ему придётся иметь дело не с одними вендскими приморскими городами. В нынешнем заседании городского совета посланцы гроссмейстера должны были заявить, что все прусские города согласились между собою оказать поддержку ганзейцам в их правах на свободное плавание через Норезунд, прервать всякие сношения с датским королём и его вассальными землями и не ранее с ним примириться, как добившись от него справедливого отношения к Ганзе и уважения к её правам.

– Гроссмейстер, – заключил свою речь посланец, – объявляет врагом общественного спокойствия каждого, кто станет держать сторону короля Вольдемара или доставлять ему оружие и доспехи; ибо настало уже время всем добрым людям, желающим мира и спокойствия и ненавидящим хищение, соединиться и восстать против притеснений со стороны корыстных владетельных князей.

– Да будет благословен гроссмейстер прусского ордена за это смелое и мужественное слово! – раздался вдруг чей-то голос, который даже и Госвина Стеена, погруженного в глубокое раздумье, заставил очнуться и поднять голову. Он не ошибся – то был Тидеман фон Лимберг! Это он произнёс! Это он – его старый друг и спутник многих его путешествий на далёкую чужбину. Лицо Стеена вдруг необычайно просветлело, и выражение радостной надежды засветилось в его очах.

Тидеман между тем продолжал:

– Вижу, что взоры всего собрания с удивлением обращены на меня, не принадлежащего к членам любекского городского совета. Но, дорогие друзья мои, одна общая связь опутывает нас всех и крепкими узами связывает наши общие интересы. Несмотря на это, я, однако же, не решился бы проникнуть в ваше собрание и ещё менее позволил бы себе на собрании повести речь, если бы и я тоже не явился сюда в качестве посла, уполномоченного вестерлингами заявить, что и они также желают присоединиться к остерлингам для борьбы против всех врагов Ганзейского союза.

Эта неожиданная новость вызвала чрезвычайное изумление, тем более что отношения вестерлингов (жителей прирейнских и вестфальских городов) к остерлингам (ганзейцам Балтийского побережья) были довольно далёкие и неопределённые.

– На Бремен и Гамбург, – продолжал Тидеман, – в борьбе против аттердага нельзя рассчитывать. Они только что оправляются от внутренних неурядиц... Остаётся, следовательно, надежда только на вестерлингов. Они имеют полное основание выступать против Вольдемара Датского, потому что он наносит страшный ущерб их торговле с Бергеном и Шоненом и не уважает их торговых привилегий. И стоит только остерлингам протянуть руку – и тогда образуется могущественный союз для защиты и поддержки справедливых требований ганзейского купца против союза трёх хищных северных королей.

Эти слова были встречены громкими криками одобрения, и во всём собрании заметно было какое-то чрезвычайное оживление.

– Мы, ганзейцы, должны сами себе помочь, – опять начал тот же оратор после краткого молчания, – потому что всюду в империи Германской видим одни раздоры. Богемский король, правящий нами под именем императора Карла IV, заботится очень мало о наших интересах, так как он считает близкими себе только богемские владения. Во всех областях империи заметно брожение, и мы живём накануне страшных междоусобиц, которые должны разразиться между рыцарством и бюргерством, между князьями и народом. Не один аттердаг пренебрегает писаными правами граждан; он нашёл себе верного товарища и подражателя в лице графа Эбергарда Вюртембергского, который, не стесняясь, хозяйничает в вольных городах Швабии. Померанские князья наносят нашей торговле ущерб своими нескончаемыми раздорами с Мекленбургом. Вся Вестфалия представляет не более как поприще действий для бедного, разбойничьего рыцарства, не прекращающего борьбы с местными епископами. Верьте, что всем этим мелким раздорам и неурядицам может быть положен конец только учреждением обширного и прочного союза всех ганзейских городов; а потому сделайте первый шаг, протяните честно и прямо руку вестерлингам, соберитесь с ними на совещание в одном из рейнских городов и действуйте во славу Божию против произвола и насилия. Вспомните, что только соединённые и согласно действующие силы бывают несокрушимы. Соединимтесь же, братья, и, забыв обо всех наших частных и личных выгодах и расчётах, принесём всё в жертву великому помыслу – показать свету, чего может достигнуть презираемый господами баронами купец, ничтожный лавочник! Пусть и внуки, и правнуки наши прославят нас, ганзейцев, за то, что мы сумели защитить мирные интересы торговли и общего благоденствия и отстояли их от сильных мира сего!

Этими глубоко прочувствованными словами Тидеман фон Лимберг заключил свою прекрасную речь. Вся ратуша в ответ ему загремела радостными криками, и все старались протиснуться к почтенному старцу, чтобы крепко пожать его руку и выразить ему своё сочувствие.

– Заодно будем действовать! – кричали все в один голос. – Отправим своих посланцев в Кёльн!

И этот единодушный отзыв составлял лучшую награду для Тидемана, и, после того как его мысль поддержали своими речами и многие из членов городского совета, и посланные гроссмейстера прусского ордена, Варендорп перешёл к общему голосованию. Собрание окончилось решением: в ноябре отправить послов в Кёльн.

Все наперебой спешили пригласить к себе Тидемана, так что у него недостало бы ни сил, ни времени, если бы ему вздумалось удовлетворять общему порыву гостеприимства и любезности любечан.

– Благодарю, благодарю всех, – отвечал он, – но прошу не сетовать, если я приму только одно приглашение – г-на Госвина Стеена, старейшего из моих здешних друзей. Мы с ним сошлись ещё в ранней молодости и вместе, рука об руку, совершили часть жизненного пути. Дальние странствования, предпринимаемые нами, скрепили наш союз, и с самым тёплым одушевлением трудились мы над выработкою и созданием того великого целого, которое, в виде Ганзейского союза, теперь всех нас соединяет общими, неразрывными узами. Вы понимаете теперь, почему я именно Госвина Стеена предпочитаю всем остальным моим друзьям-ганзейцам?

Члены совета отвечали на это глубокими поклонами, хотя и было заметно, что многие из них завидовали предпочтению, которое было оказано дорогим гостем Госвину Стеену.

Зато старого купца невозможно было узнать – так он переменился при встрече со своим старым другом. К нему вернулся даже его старый юмор; он шутил и смеялся, к великому изумлению более молодых ратсгеров, не видавших улыбки на его лице, давно уже не слыхавших от него ни единого лишнего слова.

Когда Госвин Стеен привёл своего гостя к себе домой, то и все домашние, и в особенности фрау Мехтильда, изумились, услышав внизу давно позабытый ими ясный и звонкий смех сумрачного хозяина дома. Этот смех мужа показался жене отголоском минувших лет и минувшего счастья, и она вместе с дочерью своей Гильдегардой поспешила с лестницы ему навстречу и тотчас узнала г-на Тидемана, который очень мало изменился в течение долгих лет их разлуки.

– Да будет благословен ваш приход в наш дом! – воскликнула она радостно. – Вы вносите к нам луч солнца вашим присутствием и прогоняете мрачные тени. Скажите, каким волшебством сумели вы разгладить морщины на лбу моего сурового супруга? Право, право! – добавила она улыбаясь. – Посмотрите, как он смеётся, как весело смотрит, а я уж давно не видала ясного выражения на его лице.

– Дорогая моя супруга, – отвечал ей Госвин Стеен, между тем как фрау Мехтильда обменивалась с гостем дружеским рукопожатием, – ты совершенно права: старый друг вносит радость в наш дом; а потому изволь как можно тщательнее заняться обязанностью хозяйки дома и ознакомь его со всеми тонкостями нашей местной кухни.

– Что с тобой! – с шутливой угрозой обратилась к Госвину жена. – С чего ты взял, что я могу сделать невозможное? Ты ставишь меня в крайнее затруднение! Не забудь же, что я даже и не думала, не гадала о возможности посещения такого дорогого гостя. Так уж извините, г-н Тидеман, вам придётся за нашим столом удовольствоваться тем, что окажется возможным приготовить на скорую руку.

– Не тревожьтесь напрасно, дорогая хозяюшка! – отвечал Тидеман. – Я надеюсь другой раз доставить вам случай выказать мне ваше знаменитое кулинарное искусство во всём его блеске.

Друзья вместе с хозяйкой дома и с дочерью поднялись на лестницу, в жилые комнаты. Там гость взял Гильдегарду за руку и сказал:

– Неужели это та самая маленькая девочка, которую я когда-то нянчил у себя на коленях?

Гильдегарда раскраснелась, как маков цвет.

– Но если я не ошибаюсь, – сказал Тидеман, оглядываясь кругом, – в то время как я держал на коленях эту маленькую девочку, около меня стоял ещё и прелестный мальчик. Где же он теперь?

Мать и дочь смущённо опустили глаза, а с лица хозяина дома разом слетело его радостное выражение.

– Как должен я истолковать ваше молчание? – продолжал расспрашивать Тидеман. – Я впоследствии встретился с этим мальчиком, встретил его уже прекрасным юношей, на лондонском «Стальном дворе». Ведь он, надеюсь, не умер же?

– Лучше бы умер... – отвечал мрачно Стеен.

– Что вы хотите этим сказать? – удивился гость.

– Я потерял моего сына, – отвечал Госвин Стеен после некоторого молчания, – потому что трус не может быть моим сыном!

– Реймар – трус?! – повторил Тидеман с особенным ударением. – Я могу засвидетельствовать совсем противоположное, потому что именно его мужеству и его мощной руке обязан я тем, что вы ещё видите меня в живых!

Мать и дочь с удивлением посмотрели на говорившего, который, обратившись к ним, продолжал:

– Да разве же он этого вам никогда не рассказывал?

Те отрицательно покачали головами.

– Ну, так я же вам расскажу, как это было.

– Пожалуйста, приберегите этот рассказ до окончания обеда, – стал убедительно просить гостя Госвин Стеен, – ведь вы знаете, что в желчном настроении не следует садиться за стол.

– Ваше отеческое сердце не может расстроить добрая весть о сыне, – возразил Тидеман.

– У меня нет более сына, – продолжал настойчиво утверждать Стеен. – Я поступил с ним по глаголу Священного Писания: «Если рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, то отсеки её и брось от себя».

– Вы тверды в Библии, – сухо заметил ему Тидеман. – Если бы все мы вздумали поступать согласно приведённому вами тексту, то немногие бы из нас уцелели.

Госвин Стеен строго посмотрел на говорившего, а тот на строгий взгляд отвечал улыбкой.

Мать и дочь собирались было удалиться, но гость удержал Гильдегарду словами:

– Побудьте ещё немного с нами, Гильдегарда. Мне приятно видеть, что вы напоминаете вашего брата выражением глаз, тех прекрасных, честных глаз, в которые я так любил смотреть. Скажите мне, как переносит ваше сердце разлуку с Реймаром?

Гильдегарда отвечала только слезами.

– Вот, взгляните-ка, старый Друг, эта бедняжка никак не может забыть той «руки», которую вы решились отсечь в гневе!

– Перейдём к другому разговору; я не люблю вспоминать прошлое, – отвечал уклончиво Стеен.

– И я понимаю почему: потому что ваше внутреннее сознание не могло бы оправдать вашей суровости.

– Вот ведь я так радовался нашему свиданию, – сказал хозяин дома нерешительно, – а вы... вы непременно хотите возбудить во мне желчь даже и в этот хороший миг!

Тидеман медленно покачал головою, а затем, положив руку на плечо Стеена, сказал:

– Вы странный человек! Какой же отец не слышит с радостью добрые вести о сыне! Тучки набегают иногда во всякой семейной жизни. Так оно и должно быть; а то мы бы избаловались солнцем вечного, немеркнущего счастья. Но буря должна миновать, и небо должно опять проясниться. А вы всё ещё держите грозу в сердце, и даже голос ваш напоминает раскаты отдалённого грома.

Госвин Стеен хотел что-то возразить, но гость продолжал:

– Нет, нет, старый друг, вы должны подчиниться великой заповеди всепрощающей любви; вспомните: «Остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим!» Смотрите, я ещё раз сегодня же возвращусь к этому предмету разговора, а теперь готов поступить по вашему желанию и перейти к другому.

И почтенный Тидеман стал весело разговаривать с Гильдегардой, заставил её забыть о слезах, заставил смеяться своим шуткам. И сам хозяин дома, невольно поддаваясь чужой весёлости, несколько повеселел, а фрау Мехтильда, по временам заглядывавшая в комнату, принимая участие в общем разговоре, так и сияла счастьем, потому что не могла не заметить поразительную перемену, произведённую гостем в её муже.

Наконец, все её занятия на кухне были окончены, и она весьма грациозно подала руку гостю, чтобы провести его в столовую, лучшую комнату дома, отличавшуюся от всех других своим пышным убранством. Это убранство могло, действительно, дать некоторое понятие о богатстве старинного торгового дома. Стены столовой были покрыты богатой резьбою, полы устланы пёстрыми коврами, а высокие поставцы по углам гнулись под тяжестью прекрасных серебряных и золотых сосудов. Окна, с тонкими и узорчатыми свинцовыми оконницами, пропускали свет сквозь причудливо расписанные стёкла, в то время составлявшие очень дорогую и редкую роскошь даже и в богатых бюргерских домах.

Обширный дубовый стол был покрыт скатертью, спускавшейся почти до пола; на самой середине стола солонка, около которой положены были хлебы самых разнообразных форм. Столовый прибор состоял из глиняной расписной посуды, покрытой глазурью, из оловянных сосудов и серебряных ложек и ножей. Вилок за столом не полагалось: они вошли в употребление не ранее конца XVI века.

Прежде чем вся семья села за стол, старик Даниэль принёс обычные сосуды с водой для мытья рук и полотенца.

А затем началось угощение гостя теми лакомыми блюдами, которые фрау Мехтильда успела изготовить, воспользовавшись коротким промежутком времени до обеда.