Текст книги "Ганзейцы. Савонарола"

Автор книги: Оскар Гекёр

Соавторы: Адольф Глазер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

XXX
Суд совести

А монахи между тем перенесли Торсена, всё ещё не приходившего в чувство, в больницу, где тотчас же ему была оказана необходимая помощь. Но вскоре оказалось, что помощь добрых братьев в такой же степени необходима и Реймару, так как у него после страшного напряжения наступил период сильнейшего упадка, почти полного истощения сил.

Он лежал в келье своего дяди, который просил настоятеля, чтобы тот разрешил ему ухаживать за племянником. В продолжение всей ночи верный Ансельм не сомкнул над Реймаром глаз и был от души рад, когда под утро племянник очнулся, обвёл келью мутным взором и спросил, как он сюда попал.

Отец Ансельм поспешил удовлетворить его любопытство, и Реймар медленно опять сомкнул глаза, спросив:

– Ну, а мой враг Торсен? Каково ему?

– Он ещё жив! – отвечал дядя со вздохом.

– Моли Бога, чтобы он не сразу отправил его душу в преисподнюю, – добавил Реймар Стеен едва слышным голосом, – потому что я в таком случае могу быть навеки несчастным человеком!

И минуту спустя молодой человек опять задремал.

Много дней протекло прежде, нежели Реймар настолько окреп, что мог подолее сохранять полное сознание. Прекрасное монастырское вино в значительной степени способствовало подкреплению его сил, но здоровье его окончательно поправилось только тогда, когда Реймару донесли, что Кнут Торсен не умрёт от нанесённой ему раны.

Это известие удивительно благотворно на него подействовало. Тогда он подолгу стал беседовать с настоятелем, который принял живейшее участие в его судьбе и даже убедил его до тех пор оставаться в обители, пока можно будет вступить в объяснение с датчанином. Но выздоровление его врага шло очень медленно, и в Лондон уже дошли новые вести о том, что ганзейский военный флот направляется в Норезунд, когда, наконец, Реймару было дозволено посетить больного.

Кнут Торсен ужасно перепугался, увидав молодого любечанина. Боязливо ухватил он за руку того брата монаха, который за ним ухаживал, и шепнул ему:

– Ради всего святого, не покидайте меня!

– Вам нечего меня бояться, – сказал ему Реймар спокойно, – ваша кровь, пролитая мною, меня охладила. И я сегодня пришёл, чтобы предоставить вам полную возможность загладить ту тяжкую вину, которую вы совершили по отношению ко мне и к моему отцу!

Лицо датчанина выразило сильнейшее волнение.

– Чего же вам от меня нужно? – спросил он мрачно и резко.

– Прежде всего желаю, чтобы вы отказались от клеветы, позорящей мою честь! – отвечал Реймар. – Вы сообщили моему отцу в совершенно превратном виде о том несчастье, которое постигло наш Бойский флот в Каттегате. Благодаря этой вашей клевете я выставлен был в глазах моего отца подлым трусом, и родной отец от меня отказался!

– Я повторил только то, что мне передавали другие, – уклончиво отвечал Торсен.

– Этого я не могу допустить, тем более что вы отца моего уверили, будто бы вы были очевидцем моего бегства от нападавших морских разбойников. При этом вы даже стращали его тем, что можете представить и других свидетелей, которые готовы будто бы поддержать ваши показания. Зачем вы этой угрозы не выполнили?

Торсен помолчал и потом ответил:

– Я и сам потом не мог отыскать этих свидетелей.

– Но скажите по крайней мере: кто же это были?

– Они принадлежали к экипажу Бойского флота.

– А! – с усмешкою сказал Реймар. – Уж не те ли самые, которые лежат на дне морском, потопленные пиратами, нанятыми королём-аттердагом?!

Эти слова произвели сильное впечатление на Торсена. Он стал тревожно озираться и напрасно старался казаться спокойным.

– Кто мог вам это сообщить? – спросил он едва слышно.

– Да ваш же друг и приятель!

– Нильс! – вскричал Кнут Торсен, позабывшись.

– Нет – другой, Петер Скитте – главный начальник этих разбойников. Я встретился с ним в нашей ганзейской конторе в Новгороде и вынудил его дать мне правдивый отчёт обо всех ваших тёмных делах.

Эти слова привели датчанина в ещё большее смущение.

– Замысел, который вы придумали при помощи ваших сообщников и пособников, был поистине мастерски затеян и ловко приведён в исполнение. Я попался в вашу западню, потому что увлёкся преследованием быстроходного судна, на котором находился Скитте. Но вам недостаточно было этого, чтобы отомстить мне за урок, который я вам дал мечом моим во время вашего нападения на «Стальной двор»! И вот вы постарались перед отцом моим выставить меня трусом, будто бы обратившимся в бегство при приближении разбойничьего корабля! Вы уверили его, что я предоставил весь наш Бойский флот на произвол судьбы... И эта ложь, эта клевета была тем более отвратительна, что соединялась с насилием и вымогательством у него денег на восстановление ваших расстроенных дел. Не говорю уже о том, сколько горя вы принесли, разорвав тесную связь между отцом и нежно любившим его сыном... Вам этого не понять!

Торсен пристыжённо опустил глаза.

– Я требую от вас, прежде всего, восстановления чести и доброго имени моего, требую письменного заявления при свидетелях о том, что вы преднамеренно меня оклеветали, исказив истинное происшествие вашим вымыслом.

– Этого я ни за что не сделаю! – воскликнул Торсен, приподнимаясь на постели.

– Прекрасно! – отвечал ему с величайшим спокойствием Реймар. – В таком случае я передам вас в руки правосудия как клеветника, обманщика, как должника и нарушителя общественного спокойствия, руководившего несколько лет тому назад открытым нападением на «Стальной двор». Вы, кажется, слишком опытны в разных тёмных делах, чтобы не знать, какому наказанию вы должны подвергнуться по обвинению в таких тяжких преступлениях?

Кнут Торсен тяжело вздохнул и опустил голову.

Настоятель обители, вошедший в комнату больного вместе с отцом Ансельмом вслед за Реймаром, подтвердил слова молодого человека, заявив датчанину, что если он не согласится на все справедливые требования Реймара, то будет неминуемо передан в руки надлежащей власти.

Итак, Кнуту Торсену осталось только одно – подписаться под свидетельством, которое возлагало на него весь позор, запятнавший имя Реймара.

Реймар прижал к сердцу этот листок, на котором подпись Торсена была скреплена подписями настоятеля и отца Ансельма. Глаза юноши наполнились слезами, и он воскликнул:

– Теперь я вновь могу переступить порог родного дома и взглянуть прямо в глаза моему отцу и обнять мою мать и сестру!

Датчанин мрачно и упорно смотрел в сторону.

– Теперь ещё есть у меня до вас другое дело, – начал опять Реймар после некоторого молчания. – Мой отец дал вам известную сумму денег в долг, на срок, который вы давно уже пропустили, так как, видимо, желаете уклониться от исполнения ваших обязательств. Вы для этой цели переселились в Данию, сообразив, что вас невозможно будет преследовать там за долги при нынешних беспрестанных войнах немецких торговых городов с аттердагом. Так вот и это дело тоже должно быть теперь же улажено.

Кнут Торсен, однако же, стал оспаривать размеры выданной ему суммы и, наконец, уличаемый Реймаром, насмешливо воскликнул:

– Что же вы со мной спорите? Не хотите ли заглянуть в моё долговое обязательство в городской книге, что в Любеке?

– Кнут Торсен! – сказал Реймар совершенно изменившимся голосом. – До сих пор я считал вас только злым и мстительным человеком, который не разбирает средств для удовлетворения своей страсти. Но ваше теперешнее насмешливое замечание выдаёт в вас просто негодяя!

Торсен закричал от злобы и сжал кулаки.

Молодой любечанин бесстрашно подошёл к нему и сказал:

– Я знаю, что это вы приказали выкрасть ваше обязательство из городской книги.

Торсен содрогнулся, и его взор ясно изобразил полное признание виновности.

– Я, право, ничего об этом не знаю, – поспешил он пробормотать. – Если этот документ и пропал, то я в этом нисколько не виноват. Могу присягнуть в том, что с того дня, как я в последний раз посетил вашего отца в его конторе, я ни разу не бывал в Любеке!

– Вы приводите детские доводы, – сказал Реймар с величайшим пренебрежением. – Само собою разумеется, что не вы сами, а только по вашему поручению другое лицо похитило этот документ, точно так же, как по вашему наущению произведено было нападение и на Бойскую флотилию, хотя вы сами при этом и не были. Нет, нет, Торсен, поступайте, как подобает зрелому и разумному мужчине. Нам же с вами ни о чём более и говорить не придётся, и я оставлю вас в покое, как только вы исполните ваши обязательства по отношению к моему отцу.

– Да как же я их исполню! – насмешливо отозвался датчанин. – У меня ничего нет! Вон пойдите, обыщите меня!

– Вы можете написать вашему торговому дому в Копенгаген, чтобы вам сюда была выслана соответствующая вашему обязательству сумма. Знайте, что до её получения вы не выйдете отсюда.

Торсен был вне себя от ярости.

– Опомнитесь, – сказал ему под конец объяснения Реймар, – и подумайте о том, что вы неисполнением вашего обязательства можете довести старую, почтенную фирму до полной гибели. Не берите ещё и этого греха на душу – сжальтесь над самим собою! Ведь было же время, когда и вы, Кнут Торсен, пользовались общим уважением. Постарайтесь возвратить себе это уважение – и прощайте!..

И Реймар удалился, оставив датчанина в сильном волнении и в тяжкой борьбе с самим собою.

XXXI
Настойчивый друг

В определённое договором время приморские города выпустили из своих гаваней суда, снаряженные к плаванию и к военным потребностям, и флоты их покрыли собою всё море на север и юг от Норезунда, сбираясь на великую борьбу с соединёнными силами Дании и Норвегии.

Войну начали вестерлинги, набросившись со страшной яростью на южные берега Норвегии, где они стали огнём и мечом опустошать города Г анона, сожгли дотла около двухсот деревень и увели в плен все неприятельские корабли.

Перепуганный король стал молить о перемирии, которое ему тотчас и было дано, так как он добровольно отказался от всяких притязаний на шведскую корону и признал шведским королём Альберта Мекленбургского.

Такими же успехами и победами могли похвалиться и остерлинги, которые начали войну с нападения на Данию. Их военный флот не только опустошил часть датского побережья, но и захватил врасплох копенгагенский замок и самую столицу ограбил дочиста. На юге Дании ганзейцы овладели Никьобингом, крепким городом на острове Фальстер, а на севере – Эльсинором, ключом Норезунда. В то же время и новый шведский король, ревностный союзник ганзейцев, помог им в окончательном завоевании Шонена, где победители были с распростёртыми объятиями приняты немецкими общинами. Не дремала и ютландская знать: соединившись с голштинцами, они захватили весь запад Дании. Из всех датских твердынь держалась только крепость Гельсингборг, как последний оплот некогда славного могущества аттердага.

Немногих недель было достаточно для ганзейцев, чтобы одержать такую полную победу, которая превосходила все самые смелые их надежды, так как они оказались теперь полными хозяевами Норезунда и важнейших пунктов на полуострове Шонен, то есть таких владений, которые были всего важнее для их промыслов и торговли на севере.

Все известия об этих блестящих успехах любечане принимали радостно, но избегали всякого торжества и всякой похвальбы. Проученные тяжёлыми ударами судьбы, они научились быть скромными и были особенно довольны тем, что, несмотря на войну, торговля их не только не ослабевала, но вследствие известий о победах всё более и более расширялась и возрастала.

Этот благоприятный оборот дел отозвался и на почтенном, старинном торговом доме «Госвин Стеен и сын», который не только не оказался несостоятельным (как говорили о нём какие-то неблагонамеренные люди), но продолжал процветать и пользоваться прежним почётом.

Распространитель ложной вести о банкротстве этой почтенной фирмы приобрёл себе непримиримых врагов в тех именно людях, которые слишком поспешили ему поверить. Беера все стали считать лжецом, и был даже такой слух, что бюргмейстер Варендорп по возвращении из похода думает поднять в совете вопрос об отстранении Беера от его служебных обязанностей.

Но слухи о банкротстве фирмы, однако ж, нимало не повредили Госвину Стеену. Владельцы богатейших торговых домов, в былое время относившиеся к нему весьма холодно, теперь изо всех сил, наперебой, старались выказать ему своё почтение. Его чуть было не забытое имя разом приобрело очень большое значение, и как совет, так и всё бюргерство обратились к нему с неотступными просьбами, чтобы он в отсутствие Варендорпа принял на себя председательство на общих заседаниях совета.

Теперь, когда Госвин Стеен выходил из своего дома, то он часто искоса поглядывал на полустёртую надпись у входной двери, гласившую: «Жив ещё старый Бог!» И он, читая её, уже не усмехался желчно и злобно, напротив, его губы тихо и спокойно шептали это древнее изречение, как бы стараясь закрепить его в памяти.

И действительно, он имел полное основание за многое и многое благодарить Бога, и мрачное настроение его, видимо, стало несколько смягчаться и рассеиваться, к великой радости его жены и дочери. Его взор опять несколько просветлел, изредка на его устах стала даже появляться улыбка. Но и взор, и улыбка его выражали ту же неопределённую тоску. Фрау Мехтильда отлично понимала, что его сердце ещё не вполне исцелилось, что в нём ещё есть незажившая, наболевшая рана.

И вот опять как-то раз солнце весело светило в конторе Госвина Стеена, но на этот раз оно не стесняло его, не докучало ему, он охотно видел около себя лучи света, после того как он так долго бродил среди неприветной ночи своего глубокого душевного недуга.

И вот вошёл в контору старик Даниэль, чтобы возвестить о приходе человека, имя которого вдруг заставило старого купца нахмуриться.

Молча дал он знак слуге, чтобы тот попросил к нему гостя, и вскоре после того Тидеман фон Лимберг вошёл в контору.

Он по-приятельски кивнул головою хозяину дома и сказал громко:

– Прихожу поздравить вас, старый друг.

– С чем же это? – спросил Госвин Стеен, довольно холодно отвечая на его поклон.

– Как с чем? Когда я здесь был последний раз, дела вашей фирмы были не блестящи; вы были этим крайне озабочены и даже близки к отчаянию. А ведь теперь, как кажется, вы благополучно избежали той пропасти, которая вас так пугала.

– Да, благодарение Богу! – отвечал Стеен. – Он послал мне в помощь добрых, сострадательных людей, которые спасли меня от гибели.

– Вот видите, – продолжал Тидеман, не обращая внимания на лёгкий укор, заключавшийся в словах Стеена, – это ясно доказывает, что не надо спешить отчаиваться. Кто же это вам помог?

– Я не спрашивал об именах... – резко отвечал Стеен.

– Это, пожалуй, даже и очень умно с вашей стороны, потому что иначе вы, может быть, даже и не приняли бы помощи.

– Что вы этим хотите сказать?

– Да так, ведь у каждого свои взгляды.

– В данном случае ваши – ошибочны! – с досадою воскликнул Стеен.

Тидеман пожал плечами и усмехнулся; помолчав немного, он продолжал:

– Я узнал, что вы теперь – председатель совета, и это тоже очень меня радует; это должно придавать вам много энергии. Ну, что же? Как? Теперь вы чувствуете себя вполне счастливым?

И он как-то особенно проницательно посмотрел ему в глаза.

– Вы показали себя по отношению ко мне не настолько хорошим приятелем, чтобы у меня была охота отвечать вам на этот вопрос! – возразил Тидеману Госвин Стеен.

– Да мне ваш ответ и не нужен! – мягко заметил Тидеман. – Выражение вашего лица и ваших глаз объясняет мне всё лучше всяких слов.

Хозяин дома нахмурился.

– Да, да, – продолжал настаивать Тидеман, – вы только тогда могли бы быть теперь счастливы, если бы к вам вернулся ваш Реймар!

Госвин Стеен топнул ногою.

– Не гневайтесь, старый друг, – продолжал Тидеман, касаясь рукою руки Стеена, – ведь этим вы мне ничего не докажете, потому что всё, происходящее там (и он при этом указал на сердце), отражается и на лице, а я на вашем лице читаю ясно вопль вашего сердца, которое говорит вам: «О, если бы я мог ещё раз прижать Реймара к моему сердцу! Какой бы я был счастливый человек!»

Госвин Стеен отвернулся в сторону.

– Зачем отвращаете вы от меня ваши взоры, старый друг? – допрашивал Тидеман Стеена (и у него самого голос дрожал!). – Да, я уверен, что у вас до тех пор камень будет лежать на сердце, пока он опять к вам не вернётся.

Госвин Стеен поднялся с своего места.

– Скажите, пожалуйста, – воскликнул он гневно, – вы, должно быть, пришли ко мне, чтобы надо мною издеваться?!

– Видит Бог, что мне это и в голову не приходило! Это могло бы случиться лишь тогда, если бы я вас не любил и не считал бы себя вашим другом...

– Вы все толкуете мне о своей дружбе, – перебил гостя хозяин, – но вы мне не доказали её на деле.

Гость отвечал только грустной улыбкою. Затем, немного помолчав, спросил:

– А вы ничего не знаете о Реймаре?

– Нет, – отвечал он, тревожно поглядывая на гостя, и тотчас добавил: – Вы ко мне приходите точно филин – предвестник бед и несчастий! Говорите, если вам что-нибудь о нём известно!

– Даю вам слово, что ничего не знаю о нём, не знаю даже, где он в настоящее время находится. Я, напротив, думал от вас что-нибудь узнать и должен сознаться, что я несколько тревожусь насчёт Реймара.

Сильное беспокойство отразилось на лице Стеена...

– Прошло уж довольно много времени, – продолжал Тидеман, – с тех пор, как я получил от него последнее известие из Копенгагена. О мужественном подвиге освобождения пленных узнал я позже, и не от него. Надеюсь, что он сам не попался в руки врагов, но решительно не могу себе уяснить его слишком продолжительного молчания.

– Нет, он избегнул плена, – отвечал Стеен, – и остался на свободе.

– Откуда вы это знаете? – поспешно спросил Тидеман.

– От одного из возвратившихся сюда пленников. Я, впрочем, знаю это через Даниэля, так как я не допустил этого человека до свидания со мною.

– Как! Он принёс вам известие о том, что сын ваш жив, – воскликнул Тидеман, – а вы даже и принять его не захотели?

– Дело требует некоторого пояснения, – сказал Стеен. – Возвратившийся из плена принадлежал прежде к числу моих служащих. Я оказывал ему большое доверие, и он это доверие нарушил самым недостойным образом.

– Если вы хотите оказать мне действительную услугу, – сказал Тидеман, – то прикажите позвать этого человека, я хотел бы из его собственных уст услышать то, что ему известно о Реймаре.

Стеен выразил неудовольствие, однако же призвал Даниэля и приказал ему немедленно отыскать и позвать к нему Ганнеке.

XXXII
Правда и кривда

Прошло немало времени, пока Даниэлю удалось отыскать Ганнеке.

Рыбак был крайне удивлён, узнав, что его так спешно зовёт к себе его старый хозяин, к которому он несколько раз приходил и каждый раз не бывал допущен. Но он по-прежнему был к нему привязан, а потому и весьма охотно последовал за стариком Даниэлем и, наконец, явился в контору.

Госвин Стеен встретил его довольно сурово.

– Я призвал вас только затем, – сказал он, – чтобы вы могли этому господину передать, что поручал вам мой сын в ту ночь, когда освободил вас из плена.

Ганнеке удовлетворил его желание, но при этом очень печально посмотрел на своего хозяина.

– Не знали ли вы, – спросил Тидеман, – об этом Торсене? Был ли он в ту пору в Копенгагене?

– Да, он был там, – подтвердил Ганнеке, – я это узнал от моего шурина Шредера, который был с нами на одном корабле. Он же сказал мне, что господин Реймар не застал датчанина дома, так как тот был предупреждён о его приходе шпионом Нильсом. Господин Реймар даже опасался, что Торсен опять от него улизнёт, а потому и сторожил его в ту ночь в гавани.

– Легко может быть, – сказал Тидеман Госвину Стеену, – что Реймар погнался за этим негодяем по горячему следу, а потому и не имеет возможности дать о себе знать. Во всяком случае, спасибо вам за ваше сообщение, – добавил Тидеман, обращаясь к Ганнеке и суя ему в руку золотой.

– Сударь, я бы от вас этого не принял, – сказал чистосердечно рыбак, – если бы уж дома-то у меня не было большой нужды. Ведь вот: и сын, и я – мы оба бьёмся, ищем работу и никак сыскать не можем. Перебиваемся кое-как, а постоянного дела всё нет как нет. Очень это чудно, а кажется, как будто все любекские хозяева к нам относятся с недоверием.

– Верно, у них на это есть свои причины, – отозвался Госвин Стеен, равнодушно слушавший разговор.

– Изволите говорить: «есть причины»? Да разве же я или мой Ян не всегда служили вам верой и правдой? Знаю, вы Яна потому от себя так вдруг отпустили, что вам на него секретарь Беер что-то наговорил!

– Ну, а разве же то, что сообщил мне Беер, было несправедливо? – горячо обратился к нему Госвин.

– То есть как вам сказать, и справедливо, и нет, смотря потому, как на это взглянете.

– Вполне справедливо, потому что вы не сумели удержать языка за зубами!

– Я?! – с изумлением спросил Ганнеке. – Помилуйте, г-н Стеен, да я об этой самой истории-то только тогда и узнал, когда из плена вернулся!

– Как! – гневно вскричал Стеен. – Так вы хотите отрицать, что вы об этом знали от меня самого, потому что я вам доверился? И знали прежде, нежели отправились в поход против аттердага?

– Ей-же-ей, г-н Стеен, – отвечал Ганнеке, совершенно сбитый с толку, – я как есть об этом ничего не знал! Так неужели же это у них ещё с тех пор повелось? Да ведь тогда Ян ещё почти не знал фрейлейн Елисаветы?

– Чего вы там путаете имена, которые вовсе не относятся к делу! – крикнул Госвин Стеен.

– Как не относятся к делу! Ведь вы же потому рассчитали Яна, что он хвастал, будто женится на Елисавете; но это всё секретарь, поверьте, выдумал, и ничего подобного нет. Хоть Яну девушка и точно нравится, но до свадьбы – помилуйте! – далеко, а он бы даже очень спокойно мог у вас оставаться на службе.

Стеен решительно ничего не мог понять в том, что говорил ему Ганнеке. Тогда он решил разом разрубить гордиев узел и сказал:

– Я отпустил вашего сына потому, что он разболтал всем ту тайну, которую я вам когда-то доверил, призвав вас в свидетели при подписании одного долгового обязательства!

Ганнеке не мог в себя прийти от изумления.

– Ян мог это разболтать?! – воскликнул он. – Господи, да откуда же он это узнал?

– Откуда, как не от вас? – строго заметил хозяин.

– Добрый господин Стеен! – взмолился Ганнеке со слезами на глазах. – Разрази меня Бог на этом месте, если я хоть когда-нибудь кому бы то ни было сказал об этом хоть слово! Ваше доверие было для меня таким сокровищем, которое я хранил глубоко в сердце своём, и даже Марике об этом ни полслова не сказал... А уж это не шутка!

Слова честного рыбака носили на себе такой отпечаток истины, что Стеен не мог в них усомниться.

– Ну, так, значит, секретарь мне вас оклеветал! – прямо сказал он рыбаку и тотчас подробно сообщил ему обо всех плутнях секретаря. Ганнеке от изумления всплеснул руками.

– Ведь вот надо же! Ведь этакий негодяй! – воскликнул Ганнеке. – Право, такого человека стоит живого за ноги повесить! Так вот из-за чего был вами прогнан мой бедный Ян, вот из-за чего вы и меня к себе на глаза не пускали! А этот негодяй ещё везде болтал, будто бы мой сын хвастал, что на Елисавете женится! Нет уж... нет уж!.. – И он искал подходящего слова, и не мог его найти, и продолжал всё понижать голос, почти до рыданий: – Я человек бедный, г-н Стеен, но я горжусь своей честностью и своей прямотой, и Ян у меня, ни дать ни взять, такой же, как я и как жена моя, и хоть у нас ничего за душой нет, однако же мы бьёмся и пробиваемся в жизни честным путём, а вот этакий негодяй секретарь осмеливается нас чернить!.. И хоть я не буян какой-нибудь, но я готов отодрать его, и драть его до тех пор, пока... Нет! Подумайте, каков негодяй!

И Стеену, и Тидеману было очень нелегко успокоить бедного Ганнеке, который несколько раз принимался причитать и плакать, наконец, не слушая никаких уговоров, стремглав выбежал из конторы и пустился бежать к ратуше, чтобы тотчас же привлечь Беера к ответственности.

Но Беер был в это время у Детмаров и должен был выдерживать в тот вечер не совсем приятный разговор, так как супруг не сходился во мнении с супругою, которая всё старалась оправдать секретаря в тех небылицах, которые он возвёл на Яна.

Елисавета, как оказывается, воспользовалась первым удобным случаем, чтобы очень горячо высказать в глаза клеветнику горькую правду.

Он состроил очень кислую рожу, но стал говорить себе в оправдание какие-то весьма сладкие и жалкие слова.

– Э-э, помилуйте, да если бы мы все из-за каждого слова, сказанного невпопад или даже на ветер, на основании слухов, должны были нести на себе ответственность, так ведь это, пожалуй, и жизнь не мила бы нам стала.

– Это всё так, г-н секретарь, – стал выговаривать мейстер Детмар, несмотря на красноречивые взгляды своей супруги, – но дело в том, что уж вы слишком много лишнего говорите о добрых людях...

– Друг мой! – вступилась фрау Детмар в виде напоминания мужу.

– И лучшим доказательством моих слов, – продолжал мейстер Детмар, ничем не смущаясь, – должно служить то, что и сам г-н бюргмейстер порядочно наказал вас за вашу излишнюю болтливость...

– Детмар! – попыталась было ещё раз вступиться супруга.

– Ну, что там стесняться! Правда всегда правда, а клевета – позорное дело, и я признаюсь господину секретарю, что я потерял к нему всякое уважение с тех пор, как он решился набросить такую неблаговидную тень на старую и почтенную фирму «Госвин Стеен и сын»...

– Да полно же, в самом деле, – перебила Детмара его супруга, – ты забываешь о том уважении, которое следует питать к гостю...

– Ну да! Ещё вопрос в том, каков этот гость, – проворчал про себя мейстер.

– Я бы легко мог доказать вам, дорогой мой друг, – с улыбочкой отвечал секретарь, хотя лицо его во время всей речи Детмара становилось всё бледнее и бледнее, – ясно мог бы доказать вам, что вы ко мне очень несправедливы, что я заявил вам о фирме «Госвин Стеен и сын» сущую правду. И если я действительно получил выговор от моего начальника, то исключительно за то, что нарушил служебную тайну. Это, конечно, было с моей стороны неразумно; но ведь я же, доверяя эту тайну вам, предполагал, что вы никому её не выдадите, а потому только вам одному решился сообщить её.

Этот неожиданный поворот вынудил мейстера Детмара замолчать.

– Вот это тебе поделом, – заметила супруга. – Что правда, то правда.

– Ну, да мы всё это оставим, – вкрадчиво сказал секретарь, – ведь все мы люди, «человеки, а не ангелы», а потому и должны обоюдно прощать друг другу.

– Истинно так, г-н Беер! – подтвердила фрау Детмар, тронутая христианской моралью лицемера.

– А потому не лучше ли будет нам обратиться к более приятным предметам? – продолжал Беер с сладенькой улыбочкой. – Военные корабли ганзейских городов скоро вернутся из своего победоносного похода, и улицы Любека облекутся в свою праздничную одежду. Недурно было бы, знаете ли, если бы колокола нашей Мариинской церкви в ту пору стали звонить не только по поводу торжества заключения мира, но и по поводу некоего другого празднества?..

Он приумолк в ожидании ответа.

Мейстер Детмар, однако же, весьма равнодушно посматривал в потолок, а Елисавета быстро вскочила со своего места и выбежала из комнаты.

– По-моему, это было бы прекрасно – заметила фрау Детмар. – А ты как об этом думаешь, мой друг?

Мейстер Детмар обратился к гостю и спросил:

– А вас, должно быть, уволят тотчас после заключения мира?

Вопрос, очевидно, очень смутил секретаря.

– Так вот, видите ли, – преспокойно продолжал Детмар, – нам обо всём об этом следует потолковать заранее. С тем ничтожным содержанием, какое получает отчисленный со службы секретарь, далеко не уедешь. Да и на те две тысячи марок, которые при жизни нашей будет получать Елисавета, тоже настоящего гнезда не совьёшь. Так вот, господин секретарь, как вы предполагаете насчёт презренного металла?

– Ах, как ты это неделикатно всё повернул, друг мой! – заметила ему супруга.

– Я, матушка, так говорю, как должен говорить честный отец семейства, не желающий ставить дочь свою в стеснённое положение. А потому я и полагал, что если у господина секретаря нет собственного хорошего состояния, то и женитьба его состояться не может.

Из всей этой речи одно было ясно секретарю, что мейстер Детмар, очевидно, весьма желал его брак расстроить... Он был твёрдо уверен в том, что этим требованием отдалит от дочери неприятного ей жениха. Тем неприятнее было отцу услышать, когда секретарь ответил ему:

– По счастью, я имею возможность удовлетворить ваше желание; я обладаю достаточным состоянием, которое даёт мне возможность завести домик не хуже других и прожить безбедно даже и в том случае, если бы у меня было отнято моё секретарское жалованье.

Мейстер Детмар едва мог подавить в себе досаду, однако же добавил:

– Нынче, знаете ли, такие времена, что приходится быть со всеми осторожным; а потому я желал бы сначала собственными глазами видеть, что у вас есть, и тогда уже окончательно дать своё согласие на брак дочери.

– Извольте, – сказал секретарь, – я и на это согласен. Сегодня же отпрошусь в отпуск у г-на Стеена, как исправляющего должность бюргмейстера, так как всё, что я имею, хранится у меня не здесь.

– Хорошо, так и поступайте, – отвечал мейстер Детмар, которому слова секретаря не внушали особого доверия. На том он и распрощался с будущим зятем.