Текст книги "Ганзейцы. Савонарола"

Автор книги: Оскар Гекёр

Соавторы: Адольф Глазер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

XX
Бедствия любечан

Суровый приговор, произнесённый любечанами над Иоганном Виттенборгом, как будто проклятием каким-нибудь тяготел над всем городом. Лето и осень были непогодливы и неурожайны; за неурожаями естественно наступила страшная дороговизна съестных припасов. Все дела были в застое после неудачного исхода войны с Вольдемаром, и масса рабочих, и в особенности рыбаков, была отпущена хозяевами. Страшный призрак голода явился на улицах города Любека, покрытых толстым слоем снега; следом за голодом пришли гибель и отчаяние. Сволочи всякого рода в большом городе всегда бывает довольно, а тут вдруг развелось её в Любеке столько, что от воров честным людям житья не стало. Никакая стража, никакой дозор не могли от них уберечь, так что число торговцев на городской площади стало постепенно уменьшаться – никто не хотел выезжать для торга даже и на обычные еженедельные базары.

Ко всему этому прибавилось ещё дурное положение политических дел.

Король Ганон Норвежский был обручён с принцессой Елисаветой, сестрой Генриха Железного, герцога Голштинского. Благодаря какой-то несчастной случайности невеста Ганона попала в плен к аттердагу, который так ловко сумел обойти Ганона, что тот решился избрать себе в супруги принцессу Маргариту, младшую дочь Вольдемара. Этим самым уже обеспечивался союз Дании с Норвегией. Ганзейцы оставались совершенно покинутыми, потому что и на шведов тоже нечего было рассчитывать, пока Швецией правил слабодушный Магнус. Правда, порвав связи со скандинавским государством, ганзейцы сблизились с их соперниками и противниками, Голштинским и Мекленбургским герцогами, и это сближение привело вскоре к прочному союзу; но тем не менее ганзейские города с великой тревогой ожидали конца перемирия с королём Вольдемаром и очень опасались того, что он, пожалуй, вздумает пойти против них войной в союзе с Норвегией и Швецией.

В довершение бедствия появилась в Любеке опустошительная чёрная смерть, завезённая из Азии в Европу в 1348 году. Для страшной заразной болезни в Любеке нашлась благодатная почва, подготовленная нуждою, голодом и всякими лишениями, среди которых влачили своё бедственное существование низшие классы населения. Дикие, раздирающие сцены стали ежедневным обычным явлением любекской городской жизни. Бескормица и безработица вынуждали несчастных мастеровых и незанятых рабочих к тому, что они и последнее пропивали, стараясь хоть на минуту себя отуманить. Смерть пожинала обильную жатву и уносила жертву за жертвой, обозначая путь свой гробами, за которыми следом, вопя и ломая руки, шли брошенные на произвол судьбы сироты и бездомные. Голод, страшный, едва прикрытый лохмотьями, отражался на лицах всех несчастных, словно тени бродивших по улицам города. И только дерзкое преступление, не останавливавшееся ни перед грабежом, ни перед убийством, смело поднимало голову и всем глядело грозно в очи... Вот что представлял в описываемое нами время несчастный город Любек, недавно ещё цветущий и богатый!

И в доме мейстера Детмара тоже было мало утешительного. Плохое положение дел вынудило хозяина распустить всех своих рабочих, и там, где ещё недавно жизнь текла так легко и весело, водворились мрак и тишина. Все со страхом и трепетом ежеминутно ожидали того, что вот-вот и к ним также заглянет страшная гостья, беспощадно вырвет одного из членов тесного семейного кружка.

Самого мейстера Детмара, прежде столь весёлого и бодрого, узнать было невозможно. Тревожный и праздный, он бродил из угла в угол по опустевшему дому, постоянно озираясь и пугаясь каждого шороха. Уже два дня его жена лежала в постели больная, а не далее как с нынешнего утра и дочь его Елисавета не могла встать с постели...

Истинным благополучием для Детмара было то, что Ян жил у него в доме. Если он и не мог его надлежащим образом утешить и успокоить, зато он готов был на всякую помощь по хозяйству и управлению домашним порядком, так как всё это обрушилось на Детмара. Последняя служанка сбежала из дома, когда увидела, что господа заболели. Весть, разнесённая ею в околотке о болезни фрау Детмар, побудила всех соседей даже не подходить к их дому: никто уже не сомневался в том, что они должны были ожидать посещения чёрной смерти.

– Ну, и Бог с ними, – заявил Ян хозяину, – пусть обегают нас: я около вас останусь, и вы не будете нуждаться ни в чьей помощи.

– Спасибо тебе, – отвечал ему Детмар плаксивым тоном, тревожно прислушиваясь у дверей жениной спальни. – Что это? Как будто чихнул кто-то из них? – боязливо спросил он (первым признаком заболевания чёрной смертью было усиленное чиханье).

– Нет! Я ничего подобного не слышал, – сказал Ян. – Да и зачем вы это сейчас всё дурное предполагаете?

– Ах, да и то правда! Но ведь поневоле натерпишься страха! Ой, батюшки... Кажется, и у меня теперь начинается... Чхи!..

Ян невольно рассмеялся; но Детмар не обратил на это никакого внимания и ещё тревожнее прежнего спросил его:

– А что? Посмотри-ка! Лицо-то у меня ещё не почернело?

Ян уверил его, что ничего подобного нет.

Вскоре после того жена кликнула мейстера Детмара в спальню. Детмар ожидал всяких ужасов, не мог говорить от волнения – и как же был он удивлён, когда она ему заявила, что она чувствует себя гораздо лучше.

– А наша Лизочка? – шепнул он ей. Фрау Детмар взглянула на дочь.

– Она спит совершенно спокойно, – сказала она, – и я даже думаю, что мы все переболели только от страха.

– Дай-то Бог! – проговорил Детмар с глубоким вздохом.

– А где же Ян? – спросила супруга.

– А здесь же. Этот добрый малый – большая для меня подмога.

– Но только ты распорядись, чтобы он не выходил на улицу, чтобы как-нибудь не занести к нам в дом эту страшную болезнь. Если мы сумеем оберечь себя от всех сношений с заражёнными, то чёрная немочь, может быть, и не переступит нашего порога. По счастью, у нас в кладовой ещё довольно есть запасов.

Мейстер Детмар молчаливым кивком головы на всё изъявил полнейшее согласие и ещё раз порадовался тому, что жена у него такая умная да разумная.

Когда в течение дня оказалось, что и фрейлейн Елисавета тоже оправилась от своего внезапного нездоровья, то Детмар даже перестал хмуриться и как будто повеселел.

Мирно и тихо потекла после этого жизнь семьи, добровольно уединившейся от всяких сношений с внешним миром. И если на хозяев даже это уединение действовало иногда довольно неприятно, нагоняя на них тоску, то никак нельзя было сказать того же о Яне и Елисавете, которые умели разнообразить своё уединение нескончаемыми разговорами, шутками, рассказами и пересмешками. Их весёлое настроение, конечно, действовало и на родителей, и в пустых комнатах чаще и чаще стал раздаваться звонкий, заливчатый смех молодёжи, к которому часто примешивались густые басовые ноты смеха самого мейстера Детмара. Он теперь уж и сам начинал подтрунивать над своим страхом и опасениями, которые пережил в течение вышеописанного нами утра, и не знал, как возблагодарить Бога за то, что Он избавил его самого и семью его от страшной заразы.

Когда дом мейстера Детмара опять прозрел, т. е. вновь открылись его окна и двери и восстановились сношения с внешним миром, в окна уже светило первыми тёплыми лучами весеннее солнце, ещё раз одолевшее суровую зиму, а с нею вместе как бы разом изгнавшее из Любека все нахлынувшие на него беды. Зараза миновала. Городской совет позаботился об обильном подвозе зернового хлеба, причём и голоду в низших классах был положен предел; а там мало-помалу стала вновь оживляться и торговая, и промышленная деятельность города, и безработица тоже прекратилась.

Когда Ян снова, после долгого отсутствия, явился в контору Госвина Стеена, тот не выказал никакого особенного изумления, никакой особенной приязни к юноше. Тяжёлый период, в течение которого зараза свирепствовала в Любеке, удивительно притупил всякие чувства. Гораздо менее удивлялись тому, что сегодня видели в гробу человека, вчера ещё живого и здорового, нежели тому, что человек успел ускользнуть из когтей злой судьбины. Яну даже не пришлось извиняться перед хозяином в своём долгом отсутствии, тем более что во время эпидемии и дел было немного.

XXI
Под личиной честности

Первым посторонним посетителем дома Детмаров был думский писец Беер. Само собою разумеется, он весьма сожалел о том, что так долго лишён был возможности видеть почтенное семейство мейстера Детмара.

– Пытался, многократно пытался, – уверял Беер, – даже в двери стучался как-то однажды. Но всё совершенно напрасно... Мои опасения и беспокойство о вас доходили до предела. И как это вы, почтенная фрау Детмар, были в состоянии так надолго прервать всякие сношения с городом?

– О! – отозвалась Елисавета вместо своей матери. – Это время не показалось нам таким долгим: мы умели себя и позабавить. Не правда ли, Ян? – добавила она, плутовски подмигивая юноше.

– Ах, да, да! Я было и забыл, – поддакнул Елисавете писец с злобной улыбкой, – ведь молодой Ганнеке был тут же, в доме с вами. Ну, понятное дело, что для весёлой-то молодёжи время пролетело, конечно, незаметно; а вот каково-то почтенным родителям было? Ну, да о них в нынешнее время, пожалуй, что никто и не спрашивает.

– Ошибаетесь, г-н Беер, – резко отозвалась Елисавета. – И отец, и матушка принимали участие в нашем веселье и забавах.

– Ну, уж, конечно, – добавила фрау Детмар примирительным тоном, – стараешься поневоле как-нибудь украсить своё существование. Жаль, что вот мужа-то моего нет дома, а то он бы, вероятно, был очень рад г-ну Бееру. Да не угодно ли вам будет присесть?

И она при этом указала на один из стульев у стола.

– Вы очень добры, почтеннейшая фрау Детмар, – с нижайшим поклоном проговорил думский писец, – но я долго не могу у вас остаться...

– Разве у вас на руках такие спешные служебные занятия?

– Не то, чтобы... – пробормотал писец, – но напала на меня такая тревога, что вот на месте усидеть не могу...

– Так что же это с вами? Вроде нездоровья, что ли?

– Да, я не очень-то расположен к веселью, фрау Детмар! И правду сказать, даже принял некоторое решение...

– Уж вы не руки ли на себя наложить вздумали! – смеясь, подхватила Елисавета. – В таком случае вам мешать не следует. – И при этом шалунья ухватила Яна за руку и чуть не вприпрыжку пустилась с ним из комнаты.

– Уж вы не прогневайтесь на шалунью, – заметила супруга Детмара. – Она ведь часто такое сболтнёт, о чём и не думает...

– Будто бы? – с язвительной усмешкой спросил Беер.

– Само собой! Ведь она ещё почти ребёнок.

– Ну, для ребёнка-то она немножко уж перезрела. Но вы мне позволите опять вернуться к тому, что я уже говорил...

– Да, да, конечно. Вы сказали, что приняли какое-то решение...

– Да, точно так-с. Принял... – и, говоря это, он старательно рисовал палкой на полу какие-то иероглифы. – Я теперь, видите ли, мужчина в самых летах...

– Да, конечно.

– Место у меня доходное; вот я и задумал жениться.

– Что ж! Весьма благоразумно с вашей стороны.

– И я так же смотрю на это дело. Вопрос только в том, найду ли я жену по себе.

– О, помилуйте! – воскликнула фрау Детмар. – Да ведь вы такой жених, что в любые двери постучаться можете.

– Полно, так ли? – спросил с усмешкой Беер и начертил на полу тростью огромное Е, наклонил голову набок и продолжал вкрадчивым голосом: – А что, если бы я, примерно, за вашу дочку вздумал бы посвататься, хотя бы теперь-то я бы не решился...

– Отчего же нет? – с удивлением спросила фрау Детмар.

– А оттого, что она, по-видимому, собирается идти под венец с этим Яном.

– Что такое?! – воскликнула в изумлении фрау Детмар. – С Яном, с этим бедным юношей, у которого ни положения нет никакого, ни гроша за душою не имеется? Вы изволите, конечно, шутить, г-н Беер?

– Ничуть не бывало. Я на этот счёт очень приметлив, почтеннейшая фрау Детмар. Эти молодые люди, очевидно, нравятся друг другу.

– Ну, из этого ещё, конечно, не следует, что они уж так непременно и повенчаются.

Беер пожал плечами весьма выразительно.

– Чего же вы тут сомневаетесь? – с нескрываемым волнением спросила фрау Детмар. – Ян – прекрасный юноша, но он нищий. Уже ради этого одного какое же может быть у него будущее? Как же это вы можете думать, чтобы я свою дочку решилась выдать за такого бедняка! Или вы думаете, что я её не люблю? Ну так уж вы очень в таком случае ошибаетесь!

– Посмотрим, посмотрим, – отвечал ей Беер, приподнимаясь, чтобы поклониться входившему мейстеру Детмару.

Затем он посидел очень недолго и не возвращался к затронутому им вопросу, хотя фрау Детмар несколько раз давала ему повод к этому. По удалении его супруги о чём-то очень долго и серьёзно судили и рядили, но содержание их беседы на первых порах осталось тайною для всех остальных членов семейства.

Однако же Ян уже вскоре после того заметил, что его хозяева стали к нему далеко не так ласковы, как прежде. Они стали относиться к нему с некоторой сдержанностью. Елисавета очень часто выходила к нему с заплаканными глазами, и, как ни старался Ян развлечь её, он ничего не мог добиться; он стал даже замечать, что она начала его избегать, и это его очень опечалило, потому что ему всегда было так приятно и весело с этой милой шалуньей.

Думский писец стал чаще и чаще являться в дом Детмара. Он постоянно бывал очень любезен по отношению к Яну, но тот всё же терпеть его не мог. Беер в своём чёрном служебном одеянии постоянно представлялся ему чёрным вороном, вещуном какого-то несчастья.

Странно, что иногда нам случается чаще всего встречаться именно с тем, кого мы стараемся избегать. Как ни старался Ян избежать встречи с противным для него Беером, тот всё же беспрестанно попадался ему навстречу. Так вот и в описываемый нами день, в то время как Ян направился из главной конторы Госвина Стеена в город для исполнения различных поручений, он носом к носу столкнулся с писцом у самого выхода из дома. Они повстречались в дверях, и Беер раскланялся с ним чрезвычайно любезно, а минуту спустя обратился к старому Даниэлю уже с покорнейшей просьбою доложить о себе г-ну Госвину Стеену.

XXII
Низкая клевета

Думский писец застал Госвина Стеена в очень тревожном настроении. Срок, в который Кнут Торсен должен был вернуть ему полученные в ссуду деньги, давно уже истёк, а между тем датчанин, видимо, и не думал о выполнении своего обязательства. Несколько раз письменно напоминал ему об этом Стеен; но никакого ответа на письма получено не было, так что оставалось только одно: начать против неисправного должника иск на основании долгового документа, записанного в книге ратуши. Стеен решался на это очень неохотно, зная заранее, что его жалоба опять поднимет старые дрязги. К тому же он с Варендорпом стоял не в слишком близких отношениях; а между тем именно бюргермейстеру и предстояло быть судьёю в этом деле. Судебное разбирательство могло легко дать повод к неприятным расследованиям, которых Стеен во всяком случае желал бы избежать. Несмотря на всё это, он должен был выступить с жалобою против Кнута Торсена, так как последние смутные времена и общий упадок дел отозвались на Госвине Стеене крупными убытками. К выплате крупной суммы в 150 000 марок, которую Госвин роздал сочленам своим по городскому совету, чтобы замять дело о гибели Бойского флота, прибавились убытки от потери той части товара, которая предназначалась на этом флоте торговому дому Стеена; а затем шли затраты на военные издержки, затраты очень значительные уже и потому, что фирма Госвина Стеена была одною из самых значительных в городе. И вот в первый раз в жизни богатому купцу пришлось испытать тягостные заботы о деньгах. Время было такое, что о доходах нечего было и думать, а расходов, да притом ещё непредвиденных, было более чем достаточно.

Оказывалось, что громадные сундуки, стоявшие в конторе, были совсем пусты, и для некоторого пополнения их требовалась именно та сумма, которою Госвин Стеен ссудил Кнуту Торсену.

Всё утро Стеен занят был обдумыванием вопроса, как следует ему поступить – ещё раз потребовать от датчанина немедленной уплаты или же прямо подать жалобу на неплатёж и начать формальный иск. Он не успел ещё прийти ни к какому решению, когда Даниэль возвестил о приходе думского писца. Это посещение несколько удивило Стеена; так как он знал это лицо только по его присутствию на заседаниях совета и вне их никогда ещё нигде с ним не встречался.

Понятно, что купец принял нежданного посетителя весьма сдержанно. Тот, конечно, начал с тысячи всяких извинений и при этом выказал себя в такой степени способным унижаться, что Госвин Стеен сразу потерял к нему всякое уважение.

– Пожалуйста, извиняйтесь покороче, – сухо заметил Стеен писцу, – ведь у нас, купцов, время подороже, нежели у вас, чиновников. Чего вы, собственно, от меня желаете?

– Ничего решительно, – утверждал думский писец с противной своей улыбочкой. – Я, напротив того, имею в виду вам оказать некоторую услугу.

Купец посмотрел на него и удивлённо, и гневно.

– Я, конечно, червяк в сравнении с вами, г-н Стеен, – продолжал писец, – я, так сказать, былинка незаметная, а всё же и «моё убожество» может быть вам до некоторой степени полезно.

– Человек человеку помогать обязан, – проговорил Госвин Стеен. – Но, пожалуйста, к делу скорее...

– Как прикажете, – униженно пояснил Беер. – Изволите, я полагаю, знать, как все в ганзейских городах дурно настроены по отношению к датчанам? Всюду ведь опять уж и о войне поговаривать начинают. К тому же и жалобы против аттердага и его насилий каждый день возрастают...

– Позвольте, вы все мне рассказываете вещи давно уже мне известные, – с досадою перебил писца Госвин. – Не забывайте, пожалуйста, что я ведь тоже член городского совета и в последнее время всего этого наслушался на заседаниях.

– Я позволил себе это маленькое предисловье только для того, чтобы на нём основать дальнейшую мою речь. Я вёл к тому выводу, что нынешнее время менее, чем всякое другое, может благоприятствовать дружественным отношениям к датчанам.

– Опять-таки вы все рассказываете мне такое, что само собою разумеется. Ни ганзейцу, ни кому бы то ни было из честных немецких граждан не подобает теперь заигрывать и дружить с общим врагом.

– Весьма естественно, – подтвердил Беер с видимым удовольствием, – и уж, конечно, менее всего можно было бы ожидать чего-нибудь подобного от вас... Хе, хе, хе!.. Не так ли, г-н Стеен?

Купец бросил на говорившего очень проницательный взгляд, который говорил ясно: «Я, право, не понимаю, как это вы решаетесь говорить со мною о подобных вещах?»

– Кто вас ближе знает, – продолжал, нимало не смущаясь, Беер, – тот, конечно, не поверит и, если даже ему это скажут, станет положительно отрицать. Но ведь здесь, в нашем добром городе Любеке, жителей много, и раны, нанесённые последней войною, не зажили и вскрываются легко при одном имени аттердага. Если поэтому пройдёт по городу тот слух, что вы изволите дружить с датчанами, то ведь, согласитесь, это может сильно подорвать добрую славу вашей старой фирмы?

Госвин Стеен поднялся со своего места. Он опёрся рукою на стол и, мрачно взглянув на писца, сказал:

– Господин секретарь, или ваша речь есть не более как пустая болтовня, которую я вас прошу прекратить, или вы подтвердите ваши слова существенными доказательствами.

– Я бы, конечно, не осмелился беспокоить столь именитого и столь уважаемого всеми купца, если бы не имел в виду оказать ему действительную услугу. А потому-то я и позволю себе сообщить вам следующее.

И секретарь думы, говоря это, также поднялся со своего места. Он оправился, откашлялся и, ударяя себя по ладони правой руки набалдашником трости, начал так:

– Во всех здешних тавернах только и речи теперь, что об одном датчанине – чуть ли его не Кнутом Торсеном зовут, которого будто бы вы изволили снабдить весьма значительной суммой денег; и, видите ли, говорят, что этот датчанин состоит в непосредственных связях с известным шпионом аттердага, ювелиром Нильсом. Головы-то, знаете ли, в низшем слое населения у всех очень разгорячены, а потому и неудивительно, что мне уже не раз приходилось слышать возгласы вроде того; «Госвин Стеен – предатель по отношению к своему родному городу и ко всему Ганзейскому союзу, а потому его бы следовало отдать под суд...» Подобные толки очень легко находят себе отголосок и могут быть весьма опасны для вас, г-н Стеен; а потому я и счёл своим долгом обратить на эти толки ваше внимание.

Стеен, видимо, не знал, что следует ему отвечать. Он не мог никак решить даже и такого вопроса: благодарить ли ему г-на секретаря за его сообщения или просто, без церемонии, немедленно выгнать из конторы? Только после довольно продолжительного молчания он сказал:

– Если бы даже я и ссудил кого-нибудь деньгами, то это решительно никого не касается, хотя бы даже должник мой был и датчанин. Да притом же мне кажется очень странным, почему именно это дело проникает в публику. Это дело могло получить известность только благодаря кому-нибудь из лиц, близко стоящих к городскому совету. – И при этом купец пристально взглянул на своего гостя. Тот на мгновенье принял равнодушный вид, взглянул в потолок, покачал головой и наконец сказал:

– То есть как же это, г-н Стеен? Я вас не совсем понимаю...

– Не понимаете? – нетерпеливо перебил его купец. – Да как же могли узнать в городе, в народе о таком документе, который занесён в книгу городского совета?

– А! Так, значит, такой документ точно имеется в книге городского совета?

– Это вам лучше должно быть известно.

– Не имею об этом никаких сведений, хотя господин бюргмейстер Варендорп изготовляет все подобные документы не иначе как при моём посредстве.

– Тот документ, о котором идёт речь, был написан ещё при бюргмейстере Виттенборге, – мрачно произнёс Стеен.

– А! Если так, то я вовсе и не удивлюсь тому, что подобного документа не знаю. Когда поименованное вами лицо управляло городскими делами, нашего брата частенько обходили при подобных делах.

– Я сам ходатайствовал о том, чтобы Виттенборг лично изготовил этот документ, – заявил Стеен, – а потому именно я ещё вдвойне удивляюсь слухам, которые вы мне сообщаете.

– Вы, может быть, ещё более удивитесь, когда узнаете, кто именно является главным виновником распространения этих слухов, – сказал Беер с плутоватой улыбочкой.

– Так он вам известен? – с изумлением вскричал Стеен. – Кто же это?

Секретарь хихикнул...

– Не велика птица! – сказал он, многозначительно помолчав и поигрывая с набалдашником своей трости.

– Так назовите же мне его! – нетерпеливо крикнул купец.

– Это один из ваших приказчиков, по имени Ян Ганнеке, кажется. Он утверждает, будто бы слышал это от своего отца, что уж, конечно, не более как наглая ложь... Потому как же мог бы простой рыбак узнать о таком важном и притом тайном деле?..

Госвин Стеен так и замер, услыхав это; последний остаток веры в человека в это мгновение разлетелся в нём прахом. Как?! Ганнеке, которому он вполне доверился и благодаря этому доверию приблизил его к себе, – Ганнеке изменил своему слову! Все его клятвы оказывались детской ложью, потому что он способен был разболтать о деле и нарушить его тайну!..

– Весьма сожалею, что привёл вас в такое дурное настроение, – извинялся между тем секретарь, – но я, право, только из желания добра...

– Примите мою благодарность, – сказал Госвин Стеен. – Я постараюсь воспользоваться вашим предостережением. Очень мало тревожусь о том, что станет говорить обо мне простонародье; но я обязан во всяком случае охранять честь моей старинной фирмы. А если вас станут спрашивать, г-н секретарь, о моих политических убеждениях, то скажите всем только одно: Госвин Стеен – самый верный и самый преданный защитник Ганзы и ганзейских интересов, и если бы от него зависело дело, то он бы уж давно заставил аттердага поплатиться за тот вред, который он Ганзе нанёс.

– Будьте уверены, что всему городу это передам! – отвечал секретарь, низёхонько раскланиваясь, и, не переставая кланяться, исчез за дверью конторы.

Часа два спустя, когда Ян вернулся из города в контору, исполнив данные ему поручения и собирался занять своё обычное место, он увидел, что его товарищи посматривают на него как-то странно... Немного спустя к нему подошёл старший приказчик, заведовавший конторой, и сказал:

– Вы можете не начинать вашей работы, так как фирма не нуждается более в ваших услугах. – Ян не вполне расслышал то, что ему было сказано, но говоривший продолжал: – Мне поручено передать вам ваше жалованье за текущую четверть года. – И при этом он полностью отсчитал Яну на его столе следовавшую ему маленькую сумму.

– Да что же я такое сделал? – сказал наконец Ян, который всё ещё никак не мог прийти в себя от изумления. – Чем я провинился, что г-н Стеен так внезапно отказывает мне от места?

– Этого я и сам не знаю и только выполняю по отношению к вам возложенное на меня поручение.

– Так я пойду к самому г-ну Стеену, – воскликнул Ян, поражённый случившимся, – и спрошу у него, на каком основании...

– Господин Стеен вовсе не желает с вами видеться, – отвечал старший приказчик. – И вы только напрасно потеряете время, если даже и повидаетесь с ним: он своего решения не изменит.

– Да если бы я только мог узнать, что именно побуждает его к такому странному способу действий! Или, может быть, вы не были довольны мною? Может быть, вы жаловались на недостаток старания с моей стороны или на моё обхождение?

– Никогда ни на что не жаловался.

– Так, верно же, кто-нибудь оклеветал меня перед г-ном Стееном?

– Кому это в голову придёт? Все здесь – честные работники. Может быть, он вам отказывает просто так, потому что времена вообще тяжёлые... Вы младший из нас, а ему вздумалось сократить число приказчиков; ну, вот он с младшего и начал.

– Так почему же он не допускает меня к себе и даже не дозволяет с собою проститься?

– Разве вы не знаете, как он ценит время и какой он враг всяких излишних формальностей? Полагаю, что и ему нелегко с вами расстаться, а потому он и желает как вас, так и себя оберечь от такого неприятного свидания.

Тут уж потрясение, вызванное этим событием в душе Яна, разразилось слезами. Не в силах будучи удержаться, Ян разрыдался и, сунув деньги в карман, стал поочерёдно прощаться со своими товарищами. Затем он вышел на улицу, и ему всё ещё не верилось. Он оглянулся в последний раз на хозяйский дом и увидел самого хозяина у окна его конторы. Он готов был вернуться, подойти к нему и спросить: «Да что же я вам такое сделал, что вы так вдруг решились отпустить меня, бедняка, на все четыре стороны?!» Но мрачный и суровый взгляд, брошенный в его сторону хозяином, приковал его к месту. Минуту спустя Госвин Стеен уже отошёл от окошка.