Текст книги "Камень астерикс (Фантастика Серебряного века. Том III)"

Автор книги: Осип Дымов

Соавторы: Ольга Форш,Александр Богданов,Влас Дорошевич,Владимир Тан-Богораз,Ипполит Василевский,Л. фон Фелькерзам,Аркадий Селиванов,Иероним Ясинский,Иван Лукаш,И. Антошевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

За казаками снова пехота. В китайских куртках, в женских кофтах, закутанные одеялами, хуже француза под Москвой в 12-м году. У иных бороды всклоченные. «Это запасные, – думает Антон, – а моего брата нет, убили, видно».

Что это за воины идут, растерзанные, израненные, хромые, на костылях, с руками на повязках? Должно быть, из госпиталей ушли и потянулись за другими. Тошно кости оставить на чужой стороне, дома и умирать легче.

Их все больше, они идут, им нет счета. Как овцы, побитые бурей, они проходят мимо Антона и смотрят ему в лицо так жалобно-жалобно…

«А моего брата нет», – думает Антон, и кажется ему, что все это его братья. Щемит сердце у Антона.

– Голубчики, – шепчет он засохшими губами. – Русская кровь. За что побили вас?..

Жалко Антону солдатиков.

– За что побили вас? – шепчет он и слезы льются из его глаз.

Новые и новые отряды проходят друг за другом. Вон артиллерия едет, пушки без замков, подбиты чужими ядрами, надтреснутые пулеметы. А прислуга тоже побитая, лежат, где кого захватило, кто на передке припал, кто орудие руками обхватил, да так и замер, кто распластался по колесу, будто колесуют его.

А везут эти пушки белые лошадиные скелеты, по двое в ряд.

Остовы сухие выступают ровно, как на параде, только жесткие кости чуть гремят друг об друга.

А вот не люди идут, а какие то обрывки, как только они держатся вместе! Один еще лопату на плече несет, а вся середина у него вырвана, даже луна насквозь светится, верно, ядром ударило. Вон другой, весь в клочьях, и проволокой обвит. Проволока щетинистая, в зубьях ее, должно быть, и держится. А этот обгорел и тело у него в черных трещинах, как головня. Эти ползут на карачках и широко переставляют руки. У них челюсть отвисла и рот зияет, как дыра, и в дыре ни одного зуба, – цинготные, должно быть.

Есть тут люди всякого племени и всякой веры, какие живут на русской земле: русские, поляки, и немцы, и татары, и евреи, и горцы кавказские. У одних волосы прямые, русые, у других черные, в кудрях, большие, темные глаза, носы с горбинкой. Но только все они в мундирах. Хотя лохмотья, а на одну стать; идут одинаковым шагом и повадка одинаковая, ибо воистину все это братья, дети одной русской земли.

А там сзади всех идут еще другие, в синих рубахах, с синими лицами, мокрые, вода с них течет, пальцы скрючены. У одного на руке краб висит, на клешне качается, как камень на веревке, и волосы перевиты бледно-зеленой водорослью. А другой весь раздулся и голова назад откинулась, как будто крикнуть хочет.

Это матросы подводного флота. Нудно им, непереносно лежать на дне морском и они увязались идти домой вслед за другими.

Без счета, без конца идет мертвое воинство прямо на Антона.

Труба трубит медным голосом, будто зовет на Страшный Суд.

И воины спешат. Идут и едут, и ползут, и тащатся. Солдаты идут и матросы. Кой-где мелькнут офицерские погоны и золотые пуговицы.

А где же генералы? Все давно вперед уехали на скорых поездах. Только один генерал едет впереди, черный скелет на черном высоком коне. Это Смерть. В ее руке черное знамя. Тень от знамени упала на поле и покрыла все бессчетное войско, идущее домой.

Едет Смерть прямо на Антона, машет знаменем. Жутко Антону глядеть черному скелету в пустые глазные впадины. Он закрывает глаза и опускает лицо на землю.

И снова приникает его ухо к сырой земле, и снова слышит он шум и топот и шорох в другой стороне, в той, куда указывает черная надпись: Россия.

Трубит труба медноголосая, поет и плачет, и будто грозит и за сердце хватает.

 
Мы жертвою пали в борьбе роковой
Любви безграничной к народу…
 

Новое полчище идеи с русской стороны. Много их, скользят, как тени, ногами до земли не достают. Те идут с войны, а этим все мало. Они идут на восток, на новую войну.

Тут тоже есть люди всякого рода и племени и веры, всех званий и всех городов, разного пола и всякого возраста, рабочие, студенты, крестьяне, старики, молодые, подростки, девушки. Они без мундиров, в своих парадных одеждах, но и со всеми различиями все это братья и дети одной русской земли.

Вот идут рабочие из Петербурга густой колонной. Они несут иконы и хоругви. Впереди поп с крестом. Иконы забрызганы грязью из-под конских копыт, хоругви прострелены и также прострелены их головы и груди.

Кронштадтские матросы идут развернутым строем. Руки у них связаны за спиной. Головы в черных мешках повисли на грудь. На шее петля и обрывок веревки болтается.

Балтийские пленники бегут друг за другом, понурив лицо в землю. Они заколоты штыком в спину. Их лица разбиты прикладами, размозжены от выстрелов в упор.

Одесские евреи идут огромным отрядом, ужасным и окровавленным. На них длинные кафтаны, ермолки на головах. Животы у них распороты, глаза их пробиты гвоздями, и те гвозди покрыты ржавой кровью. Есть между ними старики. Их шеи в крови, нож обагренный вытирали им о бороду. Женщины, нагие и растерзанные, юноши, забитые дубиной, как бешеные собаки.

А детские отряды собрались и идут особо. Вот петербургские мальчики, состреленные с деревьев, как куропатки; вот другие, обгорелые, их бросали в огонь; вот поднятые на копья, у них брюхо проколото и кишки волочатся. Этих разорвали пополам, как сушеную рыбу. Этим разбили голову с размаху об стену. Молчат детишки, как будто сейчас замолчали, и крик оборвался, и эхо еще несется над темною землей.

Земля молчит и слушает, и ловит эхо.

Вот молодая девушка, почти ребенок, с веревкой на шее; другая и третья. У этой лицо красивое и грозное, как лицо судьбы. Она сняла с шеи веревку и протянула вперед, как будто предлагает ее кому-то незримому.

Идут поляки и армяне, и грузины, и вотяки, и чуваши. Застреленные, повешенные, убитые палками, изрубленные шашками, исполосованные нагайками. За ними плетутся их жены и дети, замученные тоскою и бесхлебным голодом.

Но больше всего идут русские мужики. Как туча идут они, сизая туча, дождливая, в лаптях, в зипунах, в овчинных шубах. У них лица злые, а руки безоружные. Одежда в лохмотьях, у других шкура висит лохмотьями. Полтавцы идут с полтавцами, а москвичи с москвичами, и саратовские и воронежские, каждая губерния идет своим отрядом.

Набрались они, как сила несосветимая. Есть меж ними старые, и молодые, и запасные солдаты. У них на груди медаль порт-артурская, а рука сложена, как будто просит милостыню.

«А где мой брат? – думает Антон. – Вон землячки орловские и он с ними. У него сердитое лицо. Вместо медали на груди его дырочка. Ее пуля пробила, не японская, а домашняя».

– Кто вас убил, братцы? – спрашивает Антон по– прежнему.

– Враги-палачи совершили свой суд! – поет труба.

– Куда идете, братцы? – спрашивает Антон.

Труба поет медным голосом. Легко и дружно идет в ногу все огромное полчище и выходит навстречу тому, другому, сибирскому…

Впереди полчища едет белый вестник на белой лошади. В руке у него труба. Это она поет звучным медным голосом. А лицо вестника горит слабым отблеском, видно, на востоке рассвет рождается. Над едущим впереди знамя широкое, алое, как кровь, яркое, как луч зари.

– Кто вас убил? – пристает Антон. И не знает он, кого спрашивать.

Две рати убитые, и красная, и черная.

Ближайшие мужики что-то шепчут. Брат Егор проходит близко и злобно шипит:

– Нешто не знаешь? Вот этакие!..

И он протягивает руку к войску сибирскому.

И все мужики протягивают руки и жуют губами и шипят:

– Этакие, вот этакие!..

В рядах черного войска пробегает, как ропот ветра:

– Не мы, это не мы! Нас самих убили. Мы ваши братья. Нас тоже убили…

– И нас убили! – несется с русской стороны. – Нас тоже, братья!

Раз-два, раз-два! Две армии великих вышли и встали друг против друга.

Вожатые съехались вместе. Белый конь закрыл дорогу черному. Они одинакового роста и походят друг на друга, как день и ночь, два родные брата.

– Братики! – шепчет Антон, – русская кровь.

Оба знамени веют с одной высоты. Антон быстро прикидывает.

Под каким знаменем больше убитых, под красным или под черным?

Ряды мешаются. Больше нельзя считать и различать, кто на какой стороне.

Павел Шкарин
ОДИНОЧЕСТВО

Илл. С. Лодыгина

I

В царстве вечного света, в заоблачных чертогах, скрытых от взоров смертных, задумчив сидел Великий Сива. Смущенные и неподвижные стоили перед ним посланцы– исполнители его воли. Один из них особенно низко склонил голову, и глубокой скорбью, как траурным флером, было подернуто его юное лицо.

Он ждал решения своей участи.

Великий Сива приказал ему разрушить город нечестивых, забывших о раскаянии. Но дрогнуло сердце у посланца, жаль ему стало обреченных на смерть. «Слишком рано закатывается солнце для них, и не успевают они переправляться на другой берег божественной премудрости. Чем виноваты они, если Создавший их вдохнул в них слабую волю – мать пороков?» И не выполнил воли Великого.

Коротко было раздумье Сивы. Подолгу задумываются над мыслями лишь смертные. Только смертные напряженно хмурят чело от трудной работы своих слабых мозгов.

Властный жест сделал Сива в сторону виновного. Заволновался вокруг слоистый эфир, вихревым движением коснулся всех стоявших перед Сивой. И громовым голосом воскликнул Сива:

– Восставший дух! Порочные слабости смертных пленили твой ум, и ты преступил мою волю. Так будь же отныне простым смертным и живи среди возлюбленных тобою детей земли. Но знай, что без волн моей смерть не коснется тебя. Оставь же нас, перевоплощенный!

И сразу потускнел и потемнел лучезарный облик виновного духа. Почувствовал он на себе тяжелую ношу нового бытия и в ужасе и смятении покинул царство вечного света и легкого эфира.

Смущенные и неподвижные стояли перед Сивой посланцы-исполнители его воли. «Великий позор для бесплотного и вечного стать жалким и смертным рабом. Но разве достойно наказал Судья дерзкого ослушника? Он останется жить, будет видеть солнце, станет пользоваться среди смертных всеми дарами Творца. Добр и милостив Судья!»

Так думали смущенные духи.

Сива – великий сердцевед. Разгадал он тайные думы посланцев. Но ничего не сказал. Только короткой улыбкой, загадочной, как жизнь богов, улыбнулся он.

II

Законам времени подчинено все живущее на земле. Дожил Перевоплощенный до тех лет, когда яркие краски жизни теряют первоначальную опьяняющую власть, а влекущая сила мимолетных радостей оказывается поздно сознаваемой отравой для слепца.

Он покинул людей и отшельником поселился в угрюмых и скалистых отрогах Гималаев. Здесь было тихо, и ни один звук не доносился из воинственного муравейника, кипевшего мятежными человеческими страстями.

Покорно и терпеливо стал ожидать Перевоплощенный, когда Сива сжалится над ним и растворит его душу в эфире вечности. Дни и ночи посвящал он пламенной молитве, изнурял себя постом и самобичеванием и с просящей надеждой смотрел полуослепшими глазами на недоступную вершину, где царствовал Великий Сива.

Проходили дни, месяцы, годы. Перевоплощенный превратился в человеческую руину. Сива, казалось, забыл о нем.

И вот однажды он пришел к мысли, что не может так дальше жить. Если Сива забыл о нем, то он сам прибегнет к самоуничтожению.

Но прежде, чем призвать спасительную смерть, захотел Перевоплощенный вспомнить всю свою прожитую жизнь, чтобы установить: все ли страсти смертных пережил он?

В виде большого пестрого клубка, сплетенного из разных нитей, представилась ему вся его прожитая жизнь. Нить за нитью стал он распутывать этот клубок, и все то, что так далеко осталось позади Перевоплощенного, заставило его вновь пережить себя.

Вот первый день его на земле. Первый день ужаса и страха, когда все страсти смертных жадно потянулись к его свободной душе и стали заковывать ее в прочные цепи; когда неведомые и прихотливые желания вдруг поработили мозг его; наконец, когда начали обрываться последние нити, связывавшие его с царством легкого эфира. И ничего уже не оставалось в нем прежнего: мучительная тревога, беспокойные помыслы и властные требования животных инстинктов завладели всем существом его.

Прежде всего, узнал он неудовлетворенный голод, неутоленную жажду и скорбь скитаний бесприютного бродяги. Потом узнал, как относительно счастье, когда случайно набрел на рудники, где люди сжалились над ним, дали ему работу, хлеб и приют.

И вот он – раб среди рабов. Здесь вся человеческая ценность измеряется достоинствами грубой мускульной силы. Как крот, роется он в глубоких недрах земли. Сюда никогда не заглядывает луч солнца. Здесь царство вечного мрака. Подземные люди-кроты потеряли человеческий образ, и душа их так же темна, как те пласты, которые с таким трудом приходится дробить кирками и ломами.

Не мог Перевоплощенный долго выносить такую мрачную и безотрадную жизнь. Он бежал к солнцу, чтобы не отрывать восхищенных глаз от зрелища волшебной сказки неувядаемой красавицы-природы.

Но умирает волшебная сказка, когда прикасается к ней человек.

Он вновь во власти голода и нужды. Доведенный до отчаяния, он совершает преступление: пробирается в дом к богачу и производит кражу. Но он неопытный вор. Его ловят на месте преступления и сажают в тюрьму. Он полон презрения к самому себе, и ему так хочется умереть в тюрьме. Но он не умирает, а только понимает, почему люди так жадно цепляются за жизнь.

Он бежал из тюрьмы.

Вот он в чужой стране. Здесь он умиротворился и честной трудовой жизнью смыл с себя позор падения. Но не Сива ли сказал ему, что он будет жить всеми страстями смертных?

Наверно, потому в нем пробудилось такое жадное стремление к богатству. Он понял, что если с выгодной перепродажей товаров успешно торговать совестью, то это лучший путь к богатству. Он стал торговцем. Научился обманывать других и с цинизмом смеялся в глаза одураченным, когда его называли вором.

Через несколько лет он стал колоссально богат. Он бросил ремесло, ставшее лишним, и зажил праздной жизнью. Теперь у него была только одна забота: как бы удовлетворить свои капризы и чем бы новым развлечь себя? Но в этом ему успешно помогали многочисленные друзья. Те друзья, которые неизвестно откуда взялись и облепили его со всех сторон. Они угодливо льстили ему, преклонялись перед его несуществующими душевными качествами и всю его новую жизнь опутали сплошной паутиной, сотканной из лжи и лицемерия.

Красавицы, среди которых были чужие жены, охотно отдавались ему и с хорошо замаскированными корыстью и вероломством клялись ему в любви. У него закружилась голова от успехов, от могущества своей власти. Он сам готов был фетишировать себя.

Но, когда им овладела пресыщенность и вновь вернулась способность различать цвета, он убедился, что все то, что он считал за высшее счастье – грубый и сплошной самообман. Это стало очевидным, когда вместе с его глазами открылись уши, и он отчетливо услышал за своей спиной настоящие голоса. Он узнал, что его считают за ничтожество, за случайного баловня судьбы. И в этом хоре голосов ясно различались угрозы и проклятия. Он окончательно отрезвел и решил бежать из того ада, который он создал сам.

Опять прошли года. Но скитанья не помогли Перевоплощенному. Ему не удалось убежать от самого себя.

В одной стране он встретил девушку и полюбил первой искренней и туманящей рассудок любовью. И вновь открылся перед ним мир чудесных грез и неизведанных переживаний. В охватившем его экстазе он восклицал тогда: «Любовь – вот единственная и лучшая радость у людей. Пусть ее называют рабством. Но это опьяняющее и красивое рабство благословляют все народы».

В полном самозабвении он стал покорным рабом своего кумира. Он дал этой одухотворенной жемчужине драгоценную оправу, окружил ее существование сказочной роскошью.

Но умирает волшебная сказка, когда прикасается к ней человек.

Красавице скоро наскучило постоянное пресмыкание раба с покорным взглядом преданной собаки. Ее воображением завладел образ сильного, властного и гордого полубога. Она покинула жалкого раба, как покинул его и рассудок.

Иначе мог ли Перевоплощенный в здравом уме так принижать в себе человеческое достоинство, чтобы продолжать пресмыкаться у ее ног, когда все уже было кончено?

Но настал момент, когда оскорбительное презрение к нему пробудило в нем природную гордость. Тогда, в порыве исступления, он убил оскорбительницу и ее любовника.

Он скрылся от правосудия не потому, что боялся наказания, но затем, чтобы самому достойнее покарать себя. Он осознал, что самый презренный враг свободы тот, кто решается насиловать свободу других. Он проклял себя за насилие и обрек на скитания, полные намеренных опасностей и лишений, в уверенности встретить достойный конец.

Он дерзко хохотал в лицо смерти, когда бросался в морские пучины спасать тонувших; со смехом кидался в бушующее пламя пожаров, извлекая горевших; с беззаботной улыбкой таскал на себе чумных и прокаженных. Но смерть неизменно отворачивалась от него. О нем стали говорить, как о легендарном герое, его имя окружили ореолом сверхъестественного самоотвержения, наконец, жадно пытались ловить его, чтобы выразить свое восхищение. Но он умел так же внезапно исчезать из толпы, как и появляться в ней. Он убегал все дальше и дальше, проклиная тень свою и укрепляясь в сознании, что одинок человек среди людей.

Так прошли годы. Он – глубокий старик, удалившийся от жизни, полной предательских самообманов и человеческого неустроения.

Вот она, эта последняя нить в клубке его догорающей жизни. Завтра оборвется эта нить.

III

Настал день самоуничтожения. Первые лучи утреннего солнца розоватым золотом покрыли далекие и остроконечные вершины отрогов Гималаев.

До самой высокой из вершин решил добраться Перевоплощенный. Это был трудный и опасный путь. Перевоплощенный обрывался, падал, вновь подымался, превратил свои руки в окровавленные куски мяса. Но сознание скорого избавления от всех страданий придавало ему новые силы.

Он добрался до вершины. Перед ним зияет бездонная пропасть. Где то там трусливо прячется смерть. Но теперь Перевоплощенный заставит ее подчиниться своей воле.

В последний раз обращается он к Сиве:

– Слышишь ли ты меня, о Сива?

Но тихо и безмолвно кругом, и бесплодными звуками растворяется его призыв.

Только на мгновение задумался Перевоплощенный. Потом отступил на несколько шагов от края утеса, разбежался и, закрыв глаза, низвергнулся в бездну…

– О, Сива, великий покровитель грешников! Благодарю тебя, что ты дал отвергнутому легкий и безболезненный конец. Ты сохранил моему духу сознание и дал осязать себя.

Так говорил Перевоплощенный, распростертый на дне бездны. И диким и жутким казался ему собственный голос среди окружающего мрачного безмолвия.

– Слепой безумец! Не Сива ли сказал, что без его воли смерть не коснется тебя? – вдруг услышал Перевоплощенный над собою чей-то негодующий и грозный возглас.

В ужасе открыл он глаза. Перед ним стоял высокий старик с величественной и гордой осанкой. Строго и укоризненно сверкали его глаза из-под нависших густых бровей.

– Кто ты, что знаешь волю Сивы? Разве еще не умер я, когда камень, упавший вместе со мною, превратился в мельчайшую пыль? – в мистическом страхе спросил Перевоплощенный.

– Встань и следуй за мной! – властно произнес величественный старик, делая движение вперед.

И удивился Перевоплощенный, что мог так легко подняться и последовать за стариком. Но он шел за ним, как автомат, без чувств, без цели, утратив представление о времени и пространстве. Наконец, остановились они.

– Повернись сюда и смотри на эту скалу! – услышал Перевоплощенный повелительный голос своего спутника.

И убедился он, что вновь вернулись к нему все чувства и разум. Вот что увидел он.

На каменной скале, отмеченной следами тысячелетий, был распростерт какой-то великан. Нельзя было рассмотреть его лица, потому что голова великана была откинута за край утеса и судорожно билась о камни. И все большое тело великана, темное и высохшее, как мумия, сплошь изъеденное язвами, также трепетало и извивалось в судорожных мучениях. Громко и зловеще гремели от сотрясения тяжелые цепи, которыми великан был по рукам и по ногам прикован к скале.

Не в силах был Перевоплощенный долго выносить зрелища таких мучений и в страхе перевел свой взгляд к подножию скалы: там в бешеной и шумной вакханалии кружились какие-то странные существа. Ужасен и отвратителен был их вид. Их упитанные тела, лоснящиеся от выступавшего жира, глаза навыкате, выражающие ненасытную злобу и алчность, наконец, длинные цепкие руки, как щупальца у спрута – все это заставляло предполагать в них истинных детей ада.

Несмотря на свои грузные тела, они проявляли необычайную подвижность. Время от времени они со злорадным хохотом и диким воем бросали камнями в прикованного великана и забавлялись, когда их жертва корчилась и извивалась от мучительной боли.

Оторвал Перевоплощенный и от них свой встревоженный взгляд и перенес его на другие существа, которые стояли у изголовья великана.

В противоположность первым, они были стройны, прекрасны и излучали от себя какой-то бодрящий и неизъяснимо-ласкающий свет. Судя по их поведению, было очевидно, что великан находился под их защитой. Одни из них травами врачевали его раны, другие водой утоляли его жажду, наконец, третьи вступали в борьбу со злыми существами и препятствовали им истязать их жертву. Но их было слишком мало, и злые все время одерживали над ними верх.

Странные и необъяснимые чувства переживал Перевоплощенный. Не хватало у него воли, чтобы заклеймить презрением злых и послать благословение добрым. Точно какое– то родство одинаково привязывало его как к тем, так и к другим. Жуткая и страшная борьба происходила в нем, и почувствовал он, что близок его рассудок к помутнению. В смятении обратился он к своему спутнику:

– Скажи, знающий волю Сивы, кто этот прикованный к скале, и что за существа окружают его?

– К скале прикована мировая душа человека. Она была чиста, как снег на вершинах Гималаев, свободна, как ветер в мировом пространстве, и не знала ни зла, ни добра. Ей чужды были страсти людей. Но, когда стало двое людей, – родились страсти. Они стали множиться и расти вместе с размножением рода человеческого. Люди перестали быть братьями и забыли человека. Страсти сковали свободную душу, и она стала рабой.

– Но что за существа окружают мировую душу?

– Это – родные дети человечества. Вот тучные и упитанные. С особенной старательностью питают и поддерживают их жизнь слабые и слепые люди. Я назову тебе их некоторые имена: Зависть, Ложь, Душегубство, Воровство, Вероломство, Жадность, Предательство, Распутство и Себялюбие. Мировая душа погибла бы, а вместе с нею погибло бы и человечество, если бы ее не поддерживали вот те немногие прекрасные дети смертных. Зовут их: Правда, Доброжелательность, Совесть, Самоотверженность и Всепрощение. Вся тяжесть жизни лежит у них на плечах. Но слепы смертные в своем неустроении.

Замолк таинственный старик. Укоризненно и с грустью стал смотреть на Перевоплощенного. И вдруг точно дымкой начал заволакиваться весь просветлевший образ его.

Открылись у Перевоплощенного глаза бессмертных, узнал он Великого Сиву.

– О, Сива, ты ли это пред преступившим волю твою? – с радостью и страхом произнес он, простираясь ниц.

– Перевоплощенный! Разве не сказал я тебе, что без воли моей смерть не коснется тебя? Ты дважды нарушил мою волю, и нет тебе места со мной. Мировая душа человека – святое создание Творца. Вместе со смертными ты оскорбил ее святость, умножил ее муки. Оставайся же среди смертных до тех пор, пока люди не найдут Человека, и Истина не станет общей для всех. Тогда я вновь призову тебя.

Сказал Сива, и в виде легкого облака стал расплываться образ его в воздушном пространстве.

– О, Сива! Какое же имя я буду носить среди смертных? – с невыразимой грустью воскликнул Перевоплощенный.

– Одиночество… – тихо и замирая протянулся прощальный голос Сивы.

И осталось Одиночество жить на земле, пока люди не найдут Человека, и Истина не станет общей для всех…