Текст книги "Похищенные часы счастья"
Автор книги: Оливия Уэдсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
– Да, – прошептала Ди, – да, «пала» очень низко...
Время близилось к десяти.
Сидя на перроне на своем чемоданчике, Ди закрыла глаза. Она смертельно устала, она в безвыходном положении, но одного никто не может отнять у нее – ее мечтаний.
Она знала, что такое мечта; мечта, которая облегчает разлуку, смягчает горечь разочарований, мечта, которая никогда не обманывает и остается с тобой, когда все оставили тебя.
Ди забыла об окружающем, не замечала больше шума, едкой пыли, пропитавшей раскаленный воздух и обжигающей глаза, грохота и сутолоки, – она мысленно шла рядом с Гюгом, рука об руку, по узкой дорожке, ведущей к дому, к «их дому».
У самой дорожки распустились белые цветы боярышника. Яркие свежие листочки похожи на сеть из изумрудов. Тропинка извивается, как все тропинки, по которым идут влюбленные; на одном из поворотов Гюг, обняв ее, крепко и нежно прижал к себе и, склонившись, припал к ее губам.
Они бродили по саду, а затем подошли к дому. Это «их дом» с небольшой площадкой перед ним и кустами сирени по обеим сторонам низкой зеленой двери – душистыми стражами счастья, царящего внутри...
В гостиной этого волшебного домика стоит накрытый к ужину стол, в камине, потрескивая, горят дрова, и золотистое пламя освещает комнату мягким колеблющимся светом.
Ди улыбнулась, длинные ресницы затрепетали над бледными щеками.
Пронзительный свисток паровоза, более резкий, чем все предыдущие, неожиданно прорезал воздух. Ди открыла глаза и вскочила на ноги. Она забыла, совсем забыла, где находится, и вид огромного, полного суеты вокзала, залитого потоком света, привел ее в изумление. Затем все вспомнила...
Она прислонилась головой к колонне, пытаясь вернуться к своим сладким грезам, погрузиться в них, но новый резкий свисток окончательно вырвал ее из мира мечты. Ди выпрямилась и устало осмотрелась.
Все люди в этом огромном мире имели своих родных и близких. Ди стала наблюдать за теми, кто ожидал прибытия поездов, стараясь представить себе, что они чувствуют при виде медленно приближающегося поезда. «Как должно быть чудесно чувствовать себя настолько желанной и долгожданной, что тебя выезжают встречать даже на вокзал», – думала она.
К перрону медленно подходил длинный поезд – он занял собой почти всю длину платформы. На вагонах Ди прочла волшебные слова: «Лондон» и рядом – «Париж». Это был «Ривьера – Бриндизи-экспресс».
Из вагона-ресторана вышли одетые в белое слуги, платформа быстро наполнилась горами багажа.
Перед мысленным взором Ди пронесся Лондон, каким она видела его в последний раз. Ей мучительно захотелось снова увидеть лондонского носильщика, услышать его характерный акцент. Тоска по родине больно сжала сердце. Жгучие слезы наполнили ее глаза, закрыли от нее все окружающее...
«О, Гюг, Гюг», – шептали ее губы.
И кто-то ответил ей, кто-то назвал ее по имени, до нее ясно донесся голос Гюга. Значит, через разделяющее их пространство он услышал ее призыв и отозвался! Ди не могла поверить тому, что настоящий, живой Гюг стоит перед ней.
Он наклонился и схватил ее за руку:
– Откуда? Что вы здесь делаете? Ди, отвечайте мне, Ди!..
Она крепко уцепилась за рукав его пальто, смеясь от радости и от изумления перед этим чудом.
– Значит, это правда? – спросила она прерывающимся голосом. – Это в самом деле вы? Я так звала вас! Гюг, о, Гюг!
Он снова схватил ее за руки и крепко сжал их.
– Скажите мне, Ди, скажите скорее, почему вы здесь одна в этот час и что означают ваши слова, что вы меня звали и я пришел? Вы ведь не могли знать, что я проезжаю Ниццу в этом поезде, разве что Виолетта сказала вам. Это она вам сказала, да?
– Я ничего не знала. Мне никто ни о чем не говорил, – захлебываясь, стала говорить Ди. – Я здесь совсем одна, без денег, и меня сильно напугали. Я сижу здесь потому, что вокруг много народу и... мужчины не могут говорить мне гадости, поэтому здесь безопасно. Я хотела дождаться утра и потом попытаться как-нибудь вернуться обратно, продать что-нибудь и послать телеграмму Филю. Я очень устала и пока сидела, заснула, и мне приснился чудный сон, будто мы с вами женаты, будто мы вместе, только свисток паровоза разбудил меня, и этот сон ушел. Но я снова и снова повторяла ваше имя и...
Ее сияющее, мгновенно преображенное лицо тянулось к нему.
– Моя дорогая, моя любимая, – шептал он, затаив дыхание.
Она смеялась, трепеща от радости.
– Сама судьба свела нас, Гюг. Теперь все страдания остались позади.
Синеблузый носильщик, присутствие которого не заметили ни Гюг, ни Ди, с равнодушным видом наблюдал за ними, в десятый раз повторяя один и тот же вопрос:
– Ваша багажная квитанция, сударь?
Гюг обернулся и бросил на него невидящий взгляд.
– Что? – спросил он резко.
Носильщик повторил свой вопрос в одиннадцатый раз.
Ди рассмеялась:
– Однако внешний мир все еще существует! Он спрашивает всего только о вашей квитанции.
– Я ехал в Бриндизи, – сказал Гюг, – и вышел на перрон, потому что обычно здесь обедаю. Здесь приходится долго ждать встречного поезда из Марселя.
Он дал носильщику несколько серебряных монет и отпустил его, затем взял Ди под руку.
– Теперь идемте обедать. Я все еще ничего не понимаю, кроме того, что вы здесь и это такое счастье, в которое я не смею верить!..
– Но вы скоро убедитесь, что я совсем реальное существо и очень голодное к тому же, – сказала Ди. – За целый день мне пришлось съесть только апельсин и несколько сухарей. Нужно было очень экономить.
– Но Виолетта сказала мне, что она урегулировала этот вопрос, – проговорил Гюг поспешно.
– Я... отослала ей деньги обратно, – прошептала Ди.
Они сидели в огромном зале вокзального ресторана за маленьким столиком, освещенным электрическими свечами под красными абажурами; из высокой вазы к ним склонялись пунцовые и желтые розы.
– Теперь расскажите все, – попросил Гюг, не спуская с нее глаз.
– Мне не о чем долго рассказывать, – промолвила Ди. – Я приехала сюда с одним франком в кармане и отправилась прямо в тот отель, где жил мой отец. Я ему телеграфировала о своем приезде. Но в отеле мне сообщили, что он вчера отплыл в Южную Америку. Это известие как громом меня поразило... Затем я пришла сюда, на вокзал. Вот и все.
– Значит, вы теперь совсем одна на свете, – сказал Гюг странным голосом.
– Нет, ведь вы со мной, – ответила Ди.
Лицо его побледнело под загаром.
– Знаете ли вы, Ди, почему я здесь? – спросил он.
– Потому, что я так страстно хотела вас видеть, потому что всем существом я звала вас!
Гюг взглянул на нее хмуро и печально.
– Вот потому именно, что это так, что те же чувства живут и во мне, я решил уехать, Ди. Я не ехал к вам, я покидал вас.
– Покидали меня? – словно эхо, повторила она.
– Да, я недостаточно верил в себя, чтобы остаться. Я решил уехать еще прежде, чем Виолетта сказала мне, что вы ушли от нее. Мне не приходило в голову, что вы можете отправиться за границу. Я даже не подумал о такой возможности... и вот...
– И вот сама судьба свела нас, – договорила Ди.
– Вы верите в судьбу?
Ди взглянула на него, на его сильные, крепко стиснутые руки, лежащие на белой скатерти, на красивую темноволосую голову, на печальные синие глаза. Она была очень молода, очень неопытна, но в эту минуту высшая мудрость всех любящих женщин осенила ее.
– Я верю в судьбу, соединяющую влюбленных, – сказала она. – Я верю, что если мужчина и женщина по-настоящему любят друг друга, ничто не может их разделить – они должны принадлежать друг другу, несмотря на все стоящие между ними преграды.
Она дотронулась до его руки.
– Скажите, что и вы верите в это.
Он поднял голову.
– Неужели вы не понимаете, что для меня самое легкое – согласиться с вами, поддержать вас в мысли, что вы правы? Ведь я сам страстно хочу сказать вам те слова, которых вы от меня ждете, но я изо всех сил стараюсь быть порядочным человеком по отношению к вам, стараюсь помнить, что вы еще почти ребенок и не можете отвечать за свои слова. Диана, вы ведь знаете, что я женат?
– Да, – ответила она чуть слышно.
– И что жена моя отказывается возвратить мне свободу? А это значит, что я никогда не смогу принадлежать другой женщине, что я не имею права говорить другой женщине о своей любви.
– Не смейте говорить «другой женщине» – скажите «вам», если это относится ко мне.
– Хорошо, я скажу – «вам», – послушно повторил он. Его пальцы все крепче сжимали руку Ди, пока она чуть не крикнула от боли.
– Да, вам, Диана. Ведь с той минуты, как я узнал, что вы меня любите, с той минуты, как я сказал, что люблю вас, для меня не существует никого, кроме вас. Диана, я должен многое объяснить. Я настолько стар, что мог бы быть вашим отцом. Вы знаете, сколько мне лет?
Она отрицательно покачала головой и, с улыбкой обожания глядя на него, проговорила:
– Сколько бы вам ни было лет, ваш возраст – самый лучший возраст!
Он коротко рассмеялся.
– Мне сорок лет, вам – семнадцать, нет, восемнадцать, какое значение имеет в молодости один лишний год?
– Когда любишь, никакие годы не имеют значения, – воскликнула она, вся покраснев.
Его взгляд приковывал ее, приводил ее в трепет.
– О, Гюг, – вздохнула она.
Услужливый лакей поставил на стол блюдо со спаржей и стал невдалеке, почтительно глядя на них.
Гюг вскочил с места.
– Выйдем на воздух, – предложил он. Стоя в дверях ресторана, он заплатил по счету.
За широкой набережной перед ними расстилалось море, мягко шумели волны, был отлив.
Гюг усадил Диану на скамейку под огромным деревом. Его прикосновение, сознание его близости магически действовали на нее. Она крепко прижала к себе его руку, все ее существо тянулось к нему.
– Не надо, – прошептал он, сдерживая дыхание. И порывисто повернулся к ней. – Я не могу этого вынести, вы сводите меня с ума. Мне казалось, я почти справился с собой, но теперь, когда я снова увидел вас...
Она резко отодвинулась.
– Вы не любите меня по-настоящему, вы не хотите меня. Вы считаете меня ребенком и не верите в мою любовь, вы...
– Клянусь, это неправда, – перебил он, задыхаясь. – Я знаю, что вы меня любите, и потому должен бороться за нас обоих. Я не хочу вас? Ни днем, ни ночью это желание ни на минуту не покидает меня! Вы говорите, я считаю, что вы еще дитя, обращаюсь с вами, как с ребенком. Как бы я хотел, чтобы это было правда! Я пытался, но из этого ничего не вышло, потому что я слишком хотел вас, Ди...
Он схватил Ди в объятия и властно, жадно припал к ее губам.
– Это – настоящая любовь? – шептал он между страстными поцелуями. – Теперь ты веришь, что я хочу тебя? Отвечай же мне! Отвечай!
Она смеялась счастливым смехом, обхватив его голову, прижавшись щекой к его щеке.
– Скажи, что любишь меня. Скажи мне это!
– Люблю тебя! Я знаю, что я малодушный человек, что поступаю подло, говоря тебе о своей любви...
– Как можете вы это говорить? – прошептала она. Ее дрожащие губы искали его губ. – Как можете вы говорить такие ужасные вещи о таком прекрасном чувстве, как наша любовь? Гюг, я не ребенок. Я знаю о многом. Ваш брак не имеет для меня никакого значения... Я не хочу думать о нем. Не жертвуйте мной ради пустой формы, которая сейчас вам ничего не говорит. О, Гюг, не старайтесь отдалиться от меня...
– Вы не понимаете, что говорите, – воскликнул он с горечью, – вы не знаете людей!
Она вырвалась из его объятий и бросилась бежать. Гюг в несколько шагов догнал ее: – Диана!
Она старалась вырвать свою руку; несмотря на все его отчаяние, мальчишество ее поведения вызвало у него улыбку.
– Вы стоите на своем, – между тем бурно возмущалась Ди, – вы думаете о «людях», а не о нашей любви. О том, что могут сказать...
– Сказать о вас, – прибавил он тихо. – Ведь весь позор падет на вас. Вот о чем я думаю.
– А я не хочу, чтобы вы об этом думали! – вскричала она в отчаянии. Она повернула к нему лицо, и он увидел полные слез глаза. – Еще раньше, чем я вас встретила, еще раньше, чем я вас увидела, я уже любила вас, и любовь эта все время причиняла мне страдания. Какой бы проступок вы ни совершили, как бы люди ни осуждали вас – для меня это не имеет значения: все равно буду любить вас. Так уж я создана. Я понимаю, как отдают любимому себя всю – свою душу, свою веру, свой мозг и свое тело. И вот так я люблю вас. Я не могу проснуться утром, чтобы в первое же мгновение не подумать о вас, и не могу лечь спать, чтобы последняя мысль не была о вас. В течение целого дня, о чем бы я ни думала, будь то самые обыденные вещи, мысль о вас не покидает меня. Вам это может показаться смешным, но когда я вижу в первый раз молодой месяц или первую звезду, появившуюся на вечернем небе, меня неизменно охватывает одно желание: «Пусть Гюг любит меня!» Вы – вся моя жизнь, все самое для меня дорогое и святое. И когда вы говорите о людях, когда все время не перестаете считаться с ними – вы разрываете мое сердце. Я не могу жить без вас. Этого не будет! Не будет! Возьмите меня с собой, позвольте мне быть возле вас. За одну вашу улыбку я забуду все косые взгляды, все слова осуждения, все уколы самолюбия! Я никогда не буду обращать на них внимания. Скажите мне, отвечайте же мне! Возьмете вы меня с собой или... или прогоните меня?
– Вы еще так молоды, – он говорил, стараясь выиграть время, уяснить себе линию поведения, найти оправдание с точки зрения собственной морали. Он продолжал упрямо и отчаянно бороться с, собой.
Ди высвободилась из его объятий.
– Можете идти, – сказала она беззвучно. – Вы никогда не любили меня; вы никогда не знали, что такое истинная любовь.
При этих словах все первобытное в Гюге – жажда обладания, стремление к полному подчинению себе, к полному порабощению женщины – пробудилось в нем. Вокруг уже царила ночь. Она таинственно взывала к ним; ароматы, казалось, исходили из райских садов, слышался ропот разбивающихся волн.
Гюг стоял рядом с Дианой, стараясь не касаться ее больше.
– Я люблю вас, – сказал он. – И эта любовь заставляла меня отказываться от вас. И вот что я еще хотел, хочу сказать вам. Я готов был бы перенести самые жестокие страдания, любые испытания, если бы благодаря им мог дать вам свое имя. Но я не могу этого. И никогда не смогу. И знайте, что если вы останетесь со мной, если ответите на мою любовь – рано или поздно вам придется узнать, как дорого это стоит. Я не достоин ваших поцелуев, я не достоин вашей любви. Я много пережил в жизни, растрачивал себя по пустякам, многие будут говорить вам об этом. Но одно я утверждаю: до вас я не любил ни одной женщины. И в этом я клянусь вам...
– Значит, мы принадлежим друг другу! – вскричала Ди.
Она схватила его руку и прижала к своим губам.
– Ты – моя, – сказал он нежно. – Моя Ди. Любовь моя!
ГЛАВА XIV
«Вилла грез»
– Ты уверена, что не будешь скучать здесь? – спросил Гюг.
– С тобой?..
Ди с восхищением рассматривала внутреннее помещение маленькой виллы.
– Этот домик словно выстроен и обставлен специально для нас, – сказала она торжественно.
Это был чудесный домик с черепичной крышей, зелеными ставнями, со старым, сбегающим уступами садом, полным цветов.
Ди заметила его, когда они однажды проезжали мимо в автомобиле, и с того дня уютный отель стал казаться ей тюрьмой.
– Наймем эту виллу из сказки, – попросила она Гюга, и густой румянец окрасил ее щеки. – Устроимся по-настоящему. Мой любимый! Я буду вести хозяйство. Я прекрасно справлюсь с ним, и это не будет стоить нам дороже. У нас будет настоящая семейная жизнь. Мы будем чувствовать себя так, будто на самом деле женаты!
Спустя две недели Гюг купил ей эту виллу, и после трогательного прощания с хозяйкой отеля, где они жили, они переехали к «себе домой».
Взявшись за руки, они, как в памятном сне Ди, ходили по саду. Она была в восторге от всего, начиная с черепахи, которая энергично поедала молодые побеги, кончая кранами в ванной комнате и шкафами для белья.
Острое жало угрызений совести больно кольнуло сердце Гюга, когда он посмотрел на ее восторженное лицо. Диана то целиком погружалась в рассмотрение стопок столового белья, которое она пересчитывала с озабоченным видом, то весело смеялась над комичными прыжками крошечного щенка и прижималась щекой к рукаву Гюга, крепко стискивая его пальцы.
Он наблюдал хозяйственную деятельность Ди и мысленно видел ее в своем собственном доме, который по праву принадлежал ей и в который он страстно хотел ввести ее.
С презрительной гримаской смотрел Гюг на маленькую веселую комнатку с ситцевыми обоями и хорошенькой мебелью «под старину», на цветы на окнах, купающиеся в знойных лучах солнца. Он представлял себе свое поместье, огромный дом с потемневшими от времени стенами, старый разросшийся парк и сад, полный роз, окруженный стеной вековых тисов. То была подходящая для Ди обстановка, а не этот пестрый кукольный домик на чужой земле.
Острый прилив гнева снова охватил Гюга при мысли о Гермионе. Недавно он опять сделал попытку убедить ее возвратить ему свободу, послал к ней поверенного с предложением щедрого вознаграждения. Но она была непреклонна.
И теперь он расплачивался за свою прежнюю жизнь с ее мишурными, преходящими удовольствиями.
Угрызения совести терзали Гюга. Он слишком сильно любил Ди, чтобы освободиться от них, и знал, что так будет и дальше. А вместе с тем все казалось так хорошо: Ди пока ни от кого не видела пренебрежительного к себе отношения.
Прямо с вокзала они отправились в тот отель, где Гюг обычно останавливался. Старая хозяйка восторженно встретила его, ни о чем не спрашивая. Ди была принята как его молодая жена, все было просто и ясно. Они не встретились ни с кем, кто мог раньше знать их, обитатели маленького отеля окружали их вниманием, баловали их. Новые платья мадам, подарки Гюга, детально обсуждались всеми присутствующими.
Ди расцвела, словно цветок, нуждавшийся в солнце и наконец получивший возможность купаться в его лучах. Она стала почти красавицей. Воздушные платья, большие шляпы, нитка жемчуга, которую подарил ей Гюг, были последними штрихами, дополнившими ее красоту. Новое очарование появилось в ней.
Ее полная поглощенность Гюгом вызывала всеобщее изумление – ради него она забывала о себе.
– Ты слишком балуешь меня, – сказал он ей однажды.
– Но так приятно чувствовать, что имеешь на это право, – ответила она, нежно прижимаясь к нему. – Ты не понимаешь, как чудесно сознавать, что я одна имею право пригладить твои волосы, когда они приходят в беспорядок, что одна я знаю, в каком ящике ты держишь свои носовые платки, что одна я умею унять твою головную боль... Мне кажется, женщины так уж устроены, – закончила она весело, – они чувствуют себя счастливыми, когда им есть кого баловать. Во всяком случае, я счастлива, что могу баловать тебя, мой дорогой; ты принадлежишь мне, никогда не забывай об этом!
У нее была милая, одной ей свойственная манера перемешивать страстные, поэтические слова любви с самыми обыденными фразами. И Гюг, который знал женщин утонченных, прекрасных, экзотических и никогда не был целиком поглощен ни одной из них, нашел полное душевное удовлетворение в Диане, простой, искренней, не искушенной в делах любви. Ей отдал он свое сердце, ради нее отказался от эгоистических причуд, свойственных его натуре.
До того как Ди вошла в его жизнь, дни часто казались ему пустыми и скучными, несмотря на массу развлечений, их наполнявших! Теперь же все его время было занято наблюдением за Ди, чтением с нею, помощью по хозяйству, по саду.
Эта женщина-ребенок, которую он не имел право называть своей женой, научила его уважать женщину. Ничего в его прежней жизни не было похоже на то, что он чувствовал, когда по вечерам они сидели с Ди в саду и тихо беседовали, каждый раз заново открывая друг друга.
Взгляды Ди на жизнь отличались прямотой и юношеской горячностью, узость и ограниченность были чужды ей. Любовь научила ее той мудрости, которую не успели дать годы.
Когда Гюг уезжал в город, она никогда не спрашивала его заранее, когда он приедет, никогда по возвращении не задавала вопросов о том, где он был. Но он сам спешил обо всем рассказать ей. Он описывал ей свои партии в теннис, Ди с интересом выслушивала его и в свою очередь торопливо выкладывала все мелкие события дня. Когда обо всем было переговорено, Гюг поднимал ее на руки и нес домой через весь сад. Внешний мир, который в ее глазах отождествлялся с Лондоном, словно перестал существовать. Гюг написал как-то своему поверенному и получил в ответ целую кипу писем и деловых бумаг. Он дал их прочесть Ди. Цифры в счетах привели ее в ужас. Гюг смотрел на нее и весело улыбался.
Денежные дела снова заставили его написать поверенному: он просил перевести известную сумму на имя Ди. Ему было неприятно называть имя Дианы, но он был уверен в скромности поверенного и в том, что тот сохранит тайну. Стыд снова охватил его при мысли, что он ставит ее в такое положение, но один взгляд ее глаз, сияющий, полный счастливой любви, прогнал все его мрачные предчувствия. Каким бы ни было их поведение с точки зрения прописной морали, оно выявляло в обоих все, что было в них лучшего.
Гюг написал также Козимо Лестеру. Ценой мучений далось ему это письмо, но он считал необходимым написать его. Ответом явились просьба выслать порядочную сумму денег, несколько философских замечаний относительно изменения силы супружеской привязанности и необходимости поэтому материальной помощи, а также подробные сведения о климате Вальпарайсо. По мнению Ластера, это место, проклятое Богом, и ему совершенно непонятно, чем оно заслужило свое название: Вальпарайсо – райская долина.
Гюг сжег это письмо, послал Лестеру просимые деньги и понял, вероятно впервые, насколько тяжела была прежняя жизнь Ди.
Мало-помалу она рассказала ему обо всем и, как это ни странно, он тоже открыл ей все свое прошлое. Рассказывая правду о своем браке, он знал, что этим не оттолкнет ее от себя. Окончив рассказ, он только спросил:
– Прощаешь мне это?
И Ди простила ему его брак, как простила бы и всякую несправедливость в отношении себя самой. Она слишком любила Гюга, чтобы осуждать его. Она принимала его таким, каким он был, и любила в нем даже его слабости.
К счастью, им не были чужды и мелкие человеческие недостатки. Горячая любовь не ограждала их от мелочей повседневной жизни. Ди сердилась на Гюга, когда он проявлял нетерпимость, и они даже слегка поссорились по поводу увольнения Марии, кухарки-француженки, которую Гюг обвинил в низком обмане, а Диана взяла под свою защиту. За свою жизнь с отцом она привыкла к условным понятиям о честности, и хотя ловкие маневры Марии не могли ускользнуть от нее, они не вызывали в ней чрезмерного гнева. Гюг рассердился на нее и надулся. Она же ходила, весело насвистывая. После завтрака пришел ее учитель пения, и Ди, желая уколоть Гюга, стала петь его любимые песни, прекрасно зная, что Гюг, не переставая сердиться, сидит под огромной магнолией. У нее был прекрасный голос, которому любовь придавала несказанное очарование.
Мосье Брасский, русский, друг ее прежнего учителя пения, занимавшегося с ней у Виолетты, был в восторге от своей ученицы. Зная, что Гюгу это будет неприятно, Ди оставила его к чаю и задержала до самого обеда.
Когда, наконец, после обеда они остались одни, Ди поднялась со своего места.
– Я очень устала, – сказала она вежливо. – Если ты ничего не имеешь против, я пойду спать.
Гюг почтительно открыл перед ней дверь. Но он с удовольствием больно схватил бы ее за руку, когда она проходила мимо него, такая маленькая и спокойная.
Он сел в шезлонг, стоявший у открытого окна, и стал смотреть в темноту ночи.
«Ди нуждается в твердой руке», – думал он с неудовольствием. Он поступил совершенно правильно, отправив недобросовестную служанку, и Ди должна согласиться с ним. Он, конечно, не станет делать попыток к примирению, они должны исходить от Ди.
Диана в своей комнате тихо стояла у открытого окна. Легкая усмешка тронула ее губы – она вспомнила взгляд, брошенный на нее Гюгом в ту минуту, когда она проходила через открытую им дверь. «Мужчины ведь во многом походят на детей», – подумала она. А раз это так, им следует прощать. Она накинула белый шелковый халатик и бесшумно спустилась вниз по лестнице.
Дверь в гостиную была открыта. В полумраке вырисовывалась высокая фигура сидящего в шезлонге Гюга. Легкими шагами Ди пересекла комнату. Он не заметил ее.
Тихонько подойдя сзади, она наклонилась над ним, обхватила руками его подбородок и запрокинула назад его голову.
– Мне очень жаль, что я огорчила тебя, любимый, – прошептала она тихо.
Гюг быстро повернулся и схватил ее в объятия. Прикосновение ее тонких маленьких рук обожгло его, словно огнем.
– Я во всем виноват, дорогая, – сказал он поспешно.
Он усадил ее в кресло и опустился перед ней на колени.
– Ты должна выдерживать характер, – говорил он, нежно прижавшись к ее щеке, – и не позволять мне обижать тебя. Слышишь, моя маленькая?
ГЛАВА XV
Золотые дни, а затем...
Бывают влюбленные, которые умеют так бережно относиться к своему чувству, что ни время, ни скучные мелочи повседневной жизни не могут его разрушить. Это своего рода гении в искусстве любви, и их единицы. Для большинства же людей семейное счастье очень быстро превращается в дело привычки. Уходит сияние, исчезает трепещущая радость любви, на смену им мало-помалу приходит спокойная уверенность.
Может быть, для большинства из нас, поглощенных мелкими заботами и стремлениями, радость приобретает особенную ценность именно благодаря этой своей скоротечности; мы особенно жадно цепляемся за нее, зная, как легко может она уйти от нас.
К счастью, каждый истинно любящий считает, что любовь его не знает границ, что до него никто еще так не любил, что чувство его бессмертно. И когда появляется на горизонте первое, чуть приметное облачко, он не замечает его; когда облачко становится темнее, а он все еще не обращает на него внимания. Привычка быть счастливым заменяет былую лучезарную радость. И только когда неожиданно с глаз мужчины спадает пелена уравновешенности, спокойствия и комфортабельной скуки, он вдруг видит, что любовь ушла, и то, что он привык считать счастьем, – не что иное, как удобное существование, которое он навязал любимой женщине, как наиболее отвечающее его потребностям.
Пока стояли золотые дни, пока ночи казались часами, похищенными у неба, Гюг верил, что ни один человек в мире не любил так, как он любит Ди.
То, как она управляла их повседневной жизнью, доставляло особую радость его деятельной натуре. Она находила для него занятие в течение целого дня – и он был доволен этим. Он научил ее управлять автомобилем, настаивал, чтобы она серьезно занималась пением. Их дни были заполнены.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды Гюг не подвернул себе ногу и не оказался прикованным к своему креслу. В это же время, впервые за все месяцы, начались дожди, и Гюг принужден был лежать в комнате.
Ди была страшно огорчена. Она почти не оставляла его одного, и он почувствовал, хотя отчасти это можно было объяснить и болями в ноге, что ее чрезмерное внимание начинает раздражать его.
Впервые Гюг пожалел, что не взял с собой Тома. Он вспоминал о своем молчаливом и спокойном слуге, об его интуитивной способности угадывать малейшие желания хозяина. Ему надоели вечные вопросы о том, не лучше ли его ноге, не слишком ли жарко в комнате, не желает ли он, чтобы затопили камин, не хочет ли он есть.
Он не высказывал открыто своей досады по поводу вынужденного заточения, но его нервное настроение, казалось, пропитывало атмосферу маленького домика.
А дождь все лил, небо было обложено тучами; везде стояли лужи; забрызганные грязью головки цветов поникли. Сад выглядел запущенным и неопрятным. Сырость проступила на хорошеньких цветных обоях маленьких комнат «виллы из сказки», и в них было слишком душно для того, чтобы можно было затопить камин. Мебель сразу приняла непривлекательный вид – она казалась липкой.
К довершению всех бед кухарка, сменившая Марию, объявила, что у нее заболела мать и она должна уйти. Ди вынуждена была сама взяться за стряпню. Она несколько потеряла к ней навык, месяцы счастливой беспечной жизни почти совершенно изгнали из ее памяти воспоминания о прежних днях, наполненных скучными работами по хозяйству. К тому же те простые блюда, которые она готовила для своего отца, сильно отличались от всевозможных омлетов, суфле и других изысканных лакомств, которыми следовало угощать Гюга.
Омлет – неизменная принадлежность завтрака – скорее походил на тонкую полоску кожи, чем на золотисто-бронзовую легкую массу. Суфле всегда оказывалось сырым и состоящим из комочков под слоем подгорелой корки. Гюг смотрел через окно на непрекращающийся дождь и чувствовал, что ему надоела Ницца и вся жизнь, и он сам.
Диана же смотрела на Гюга, и страх закрадывался в ее сердце. Она невольно переводила глаза на свои тонкие руки, замечала легкий ожог на одном пальце, маленькую царапину на другом и спешила уничтожить эти недостатки, пока Гюг не увидит их и не сделает ей замечания. Ди быстро убедилась в том, что он требует от всего окружающего полного совершенства и гармонии.
Она взглянула на себя в зеркало, висевшее в ее комнате. Зеркало показало ей отражение кудрявой головки, разрумянившихся щек и блестящих испуганных глаз. Она быстро привела себя в порядок и возвратилась к Гюгу.
– Ты любишь меня? Ты всегда будешь любить меня? – шептала она, прижимаясь к нему.
Все страхи рассеялись, когда он поцеловал ее, дав обещание, которое она так жаждала от него услышать.
Ди села возле него на край дивана.
Гюг беспокойно заерзал.
– Спой что-нибудь, – попросил он.
Она сделала гримаску.
– Разве нельзя мне посидеть рядом с тобой? Мне так приятно...
У Гюга был такой вид, словно он хотел зевнуть.
Снова красные пятна выступили на щеках Ди. Она поспешно встала, подошла к пианино, с шумом открыла крышку, затем села и запела французскую песенку, модную любовную песенку, довольно шаблонную и сентиментальную.
– Я просил тебя спеть «что-нибудь», – сказал Гюг сухо. – Что-нибудь, имеющее хоть какую-нибудь художественную ценность.
Глаза Ди тщательно прятались под длинными ресницами.
– Вагнера, Эльгара, Коуэна, Брамса? – спросила она, прекрасно зная, что Гюг хочет услышать какой-нибудь хороший классический романс и что оперу он предпочитает слушать в Ковент-Гардене, а не у себя в гостиной.
– Если тебе не хочется петь, пожалуйста, не трудись, – сказал он.
В то же мгновение она очутилась рядом с ним, схватила его за руки, прижалась к его щеке.
– Не говори, не говори со мной так! Гюги, любимый, мне делается страшно, когда ты становишься таким далеким. Чем я могла тебя рассердить? Я тебе надоела? В этом дело?
