Текст книги "Однажды в Манчинге (СИ)"
Автор книги: Ольга Зима
Соавторы: Ирина Чук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Лейла отняла его ладони, целовала лицо, избегая губ, и эта молчаливая забота удивительно тронула Мидира. Он всмотрелся в темно-карие очи – и прижался губами к приоткрытым губам. Руки его сомкнулись на женской спине, притянули к себе, и Лейла покорилась, тая безо всякого волшебства.
К неблагим и фоморам раны…
А потом мысли пропали. Лейла была теплая. Живая. И отдавала себя, согревая его, возвращая из мрака и холода небытия.
Лейла утешала его, как могла, чем могла. Боль не уходила, но становилась менее острой. С ней можно было учиться жить.
– Ты успокоился?
– Успокоюсь, – выдохнул Мидир. – Как только вытру ноги об их трупы!
– Я надеялась на большее… Но придется удовольствоваться и этим, – прошептала Лейла, укладываясь щекой на его плечо.
Глава 7. Горькая память
– Сердце холодно, тело горячо, – услышал Мидир шелковистый голос Лейлы, когда они выплыли из огненного марева страсти, а окружающий мир приблизился, вновь обретя краски и звуки.
– Что? – не понял он и взволновался.
Как она оказалась сверху, он не слишком-то помнил… Кровать они вроде бы тоже покидали, что помнилось еще более смутно. Кости схватились, но плечи и руки горели огнем, хотя это казалось сущей мелочью – боль потери притупилась, позволяя дышать и думать.
Скинул остатки наваждения, быстро приподнял, ощупал Лейлу и успокоился. Он провел ладонью по пышной груди, стирая прикусы, огладил крутые бедра, влажные и горячие, удаляя красные следы от пальцев.
– Не съел, хотя был близок, не съел, но… Мой дорогой Майлгуир, ты все так же любишь одним телом, – прозвучало не укором, но насмешкой.
– Как шлюха?
Мидир оторвался от созерцания Лейлы, которая ощутимо похорошела за время его отсутствия, и поднял бровь, не зная, нарычать или рассмеяться. Настолько едких замечаний себе не позволял даже Мэллин, а сам Мидир, получается, позволял? Волчий король фыркнул, полусердясь-полусмеясь, помотал для верности головой, выбрасывая лишние мысли.
– Как ши, – смягчила его слова Лейла. Впрочем, озорные огоньки в её глазах очень даже одобряли прозвучавшее сравнение.
– Ши иногда любят! – душа просила вступиться за честь всего бессмертного рода. – По-настоящему, всем сердцем. Тогда мы начинаем творить безумства: клясться в верности, совершать подвиги во имя любви, приращивать душам крылья, останавливать времена и пространства, целовать в губы…
Мидир улыбался, но женщина шутку не приняла.
– Когда полюбишь сердцем, захочешь поцеловать свою избранницу… И я ей завидую.
Она глянула искоса, подняла руку Мидира и поцеловала ладонь.
– Если тебе интересно, твое тело меня очень порадовало, мой прекрасный и неистовый ши… Словно чуешь, что нужно женщине, – помолчала в раздумье, попыталась подтянуть лейне, но Мидир не позволил, удержав ее руку. – Беспокоюсь я, как бы Тикки не влюбилась! Ты разобьешь ей сердце, как и мне.
– Тебе? Сердце? – осознавать себя прекрасным и неистовым даже в столь разбитом состоянии было приятно, Мидир по праву гордился, что смог доставить женщине поистине неповторимое удовольствие, а вот осколки чего-то разбитого неприятно царапнули.
Волчий король мысленно отчитал себя за душевную слабость, но сжал захваченную Лейлой ладонь и приласкал её запястье. Нет, разбивать что-либо в Лейле ему вовсе не хотелось.
– Ты сказал, что скоро вернешься, и что?.. – пухлые губы дрогнули и обиженно поджались.
– И что? – гладя белую кожу, переспросил Мидир. Россыпь веснушек смотрелась, как поцелуи солнышка, а рыжина вьющихся прядей была заметно темнее, чем у галаток.
– И объявился спустя шесть лет! Шесть лет, Майлгуир! – всхлипнула Лейла.
– Я не знаю, что сказать.
Пальцы Мидира прошлись по изгибу плеч, дернули за темно-рыжий локон.
– Ничего не говори… Я понимаю, в твоем счастливом мире нет времени. Хорошо, что ты застал меня не старухой.
– Но ты простила меня, потому что я…
– Красивый? Болван! – всхлипнула Лейла. – Потому что ты… такой, как есть. Разве можно обижаться на бурю или ураган? Для тебя не существует людских правил, но истины… похоже, у людей и ши они одинаковы. Только время течет по-разному. А я замуж выйти успела, – откинула она за спину растрепанные волосы, но отстраниться больше не пыталась.
– Твой муж ревновать не будет? – в непонимании задрал бровь Мидир. Руки замерли на полпути к пояснице Лейлы.
– Разве можно ревновать к ши? – спросила она и невыносимо мягко подвинулась ближе. – Вы дарите здоровье и долгую жизнь своими объятиями, а не болезни и нежеланных детей.
Озадаченный Мидир погладил крепкую женскую спину. Спать с чужой женой было делом непривычным даже в Лугнасад, и заигрывать с Лейлой волчьему королю теперь казалось странным.
– Он купец и опять в отъезде. Но он бы не ревновал и к земному мужчине, как и я – к случайным связям в его годовое отсутствие, – Лейла вздохнула радостно, ощущая приятную истому и легкость от касаний ши.
– Лейла, – осенило Мидира. – Признавайся, негодница, ты ведь до сей поры не пользовалась свободой вашего брака?
– Не пользовалась… – тихо призналась она и скрыла глаза под тенями ресниц. – И не из-за сына.
– У тебя есть сын?! – поперхнулся Мидир, вновь сбиваясь с середины движения.
– Земной век короток. Коранна воспитывает семья мужа, вернее, тетка моего мальчика. Мне жаль немного…
– Но так ведь принято?
Волчий король старался разобраться в законах нынешнего века: галаты нравились ему в том числе за порядок, немного напоминая Благой Двор, где Слово не менялось вот уже десять тысяч лет.
– Так принято, – повторила Лейла сумрачно. – Только мне детей вряд ли кто доверит, хотя наш брак законен и равен. Не то что первый, когда я потеряла все, даже самоуважение, и лишь благодаря тебе… Пустое! Не о чем говорить.
Вникать в чужие тревоги не хотелось, однако приютившая их женщина заслуживала того, чтобы отвлечь ее от мыслей о прошлом.
Лейла подхватила его руку и провела пальцами по широкому серебряному браслету.
– Что за руны? – она подперла подбородок кулачком и не собиралась отводить взгляд.
– Просто слова древних. «Честь и сила», девиз Дома Волка.
– А я думала, ваш девиз «Хочу крови и мира!» – рассмеялась Лейла, обнажив ровные зубы.
– Ты дерзишь королю! – вознегодовал Мидир. – И как я терплю тебя?!
– Королю? – подхватила Лейла, Мидир осекся, а она продолжила безо всякого трепета: – Я знала, что ты непростой ши. Который из семи?
– В Нижнем мире не семь королей. Девять Домов только Благого Двора, а если посчитать неблагих и фоморов… – Мидир прикинул и решил не углубляться в историю: – Их гораздо больше.
– Мм, – никакого интереса эти сведения у женщины не вызвали. – И все столь прекрасны?.. Майлгуир, ты все равно самый лучший! – она прижалась к его груди. – Горячий, как и всегда.
– Ты горячая, – усмехнулся Мидир, обнимая ее одной рукой, а второй – приподнимая подбородок. Ореховые глаза потемнели, отразив неприкрытое желание его волчьих.
– Мы опять потревожим твои раны!
– Пустое, – повторил он ее приговорку.
– Можешь стерпеть боль, но не желание?
Рука Мидира недвусмысленно прогулялась по её спине до поясницы, сжала ягодицы и поднялась к шее, царапая звериными когтями, разрывая остатки одежды и притягивая к себе. Клыки показались и тут же спрятались, а женщина лишь рассмеялась бесстрашно:
– Молчу, я молчу, мой волк!..
Спустя пару часов Лейла отлучилась, а вернулась причесанная, освеженная и с обедом. Сдернутая с подноса салфетка обнажила запеченную дичь.
– Я помню твой аппетит, – улыбнулась женщина и выдернула затычку из бутылки. – Во всем.
Мидир не стал разочаровывать красавицу: мгновенно приободряясь, перекатился ближе к краю и уселся рядом.
– Как дети? Только не говори, что их тянет гулять! Я им погуляю!
– Тебе дай волю, так и запер бы обоих.
– С шалопаем-братом я так и поступаю. Правда, помогает ненадолго.
Лейла осуждающе вздохнула, поглядывая, как Мидир легко разрывает зубами мясо и, не заметив поначалу этаких тонкостей, пережевывает вместе с костью.
Выплевывать осколки смысла не имело, поэтому волчий король пережевал всё тщательнее обычного и обильно запил. Выразительно приподнял брови:
– Да, я тоже заметил, что съел кость, не вижу в этом ничего удивительного. А вот мясо удивительно вкусное, – поосторожнее отделил следующую порцию, хрустеть толстыми костями не хотелось. – Так что там с детьми?
– Тикки попросила одежду понаряднее и теперь подгоняет ее под себя, принц… – Лейла бросила хитрый взгляд из-под ресниц. – Прости-прости, не буду! Твой племянник Джаред читает запоем.
– Ты нашла ему книгу? – поразился Мидир и вытянул ноги, усевшись почти как дома.
– «Сказания о дальних странах», – Лейла нарочито равнодушно пожала плечами, а потом добавила гордо: – Муж привез, специально для меня, – торопливо договорила, словно боясь сосредотачиваться мыслями на муже и его поступках, спеша сделать мир привычным: – Есть еще одна книжка с востока, и с картинками, да только мальчику рановато!
– Может, ему и «Сказания» рановаты, я их своими глазами не видел! Лейла, смотри, не испорти мне мальчика! – погрозил пальцем Мидир.
– Кто бы говорил! Ешь, мой прекрасный Майлгуир, – Лейла придвинула ближе тарелку. – Можешь съесть перепелку хоть с костями вместе, но не смей сомневаться во мне!
– Вот именно, Лейла, вот именно, я в тебе и не сомневаюсь! – однако должное перепелке Мидир все же отдал.
Насытившись, он решил уточнить, глядя поверх кубка:
– Кто из судей отказал тебе в расторжении брака, когда муж начал зарабатывать на твоем теле?
Интерес у волчьего короля был не праздный. Людские натуры у всех были разные, но особенно мерзкие попадались не так уж часто. Вероятнее всего, особо мерзкий судья за последние десять лет в Манчинге был один.
– О Майлгуир, я была слаба и глупа, – перестала улыбаться Лейла. – Я не хотела бы вспоминать… – она отвела глаза.
Да, Лейла действительно бы не хотела говорить о прошлом, да и мучить женщину у него не было никакого желания, но если Алистер отметился везде, его долг вырастал еще на пару пунктов. Собирать долги Мидир не любил, но умел очень хорошо. Почему бы не потребовать и за Лейлу?
– Не Алистер ли?
– Откуда ты знаешь? – ореховые глаза вскинулись и показались бездонными.
– Просто догадка, – ну не рассказывать же ей, что на памяти Мидира, длящейся вот уже почти три тысячи лет, подобные люди служили средоточием неприятностей для всех окружающих.
– Когда я обращалась к нему с просьбой, вернее, – Лейла передернула плечами, – с мольбой о милости… Когда то, что началось как разовая жертва, превратилось в постыдное занятие… Я любила, а муж постоянно играл и постоянно проигрывал. Он продавал меня дорого! Мне некому было помочь, а Договор о браке был составлен весьма хитро… Да что там, я сама написала, что принадлежу ему душой и телом, кто знал, чем это обернется… Вот тогда он был простым судьей, – она помяла край рукава и опустила глаза.
– А теперь?
– Теперь он главный судья всего округа, – в дрогнувшем голосе Лейлы были одновременно бессилие, обреченность и негодование.
– «Защитник человечества», птицу Роака ему в брюхо, в богадушумать! – оскалился Мидир, но вспомнив, что он не ругается, сжал зубы и швырнул кубком в стену. На запрет швырять предметы он с племянником не договаривался.
– Что, Майлгуир, что? – встрепенулась Лейла, как вспугнутая птица.
– К нему обращался Джаред, когда вместо родительского дома нашел пепелище!
Джаред не особо распространялся, но и закрываться еще не научился. Насколько Мидир успел понять, Джаред запоминал события легко, вне зависимости от своего к ним отношения. Хорошая, хваткая память могла стать для племянника проклятьем, но привитая Мэрвином дисциплина ограждала Джареда от копошения в прошлом. И родной племянник Мидиру уже страшно нравился. Как старший мог опустить руки и не сражаться за сына, было непонятно. Впрочем, Мидир редко понимал старшего брата. В общем, прочитать события последних недель жизни племянника особого труда не составило.
– И он? – Лейла посмотрела с глубинным страхом, видимо, примеряя обращение с собой на только что потерявшего семью растерянного мальчика.
– Алистер сказал Джареду, что разбойников нынче много, всех не переловать. А казнить непонятно кого без вины он не будет. А потом попросил подождать в гостевом доме, где Джареда едва не убили.
Волчий король помрачнел, восстановив в памяти окровавленный висок, разодранную одежду и загнанное дыхание мальчика. Раз судья навел погоню на Джареда, значит, хорошо представлял, кому и зачем нужен полукровка.
– Алистер пользуется почетом и уважением. Он живет в Манчинге, не так далеко от нас, а судит важные дела за пределами города, – Лейла покачала головой удрученно. – Неудивительно, что мальчик к нему обратился за справедливостью. Бедный Джаред!
Мидир поразмыслил, насколько в черте города будут уместны волки, но решил, что такое событие вызовет слишком много паники. Опять же, возможно, понадобится поговорить. Если получится добиться аудиенции.
Волчий король мечтательно улыбнулся.
– Скажи, Алистер никак не связан с Рагнаром? – вопрос вырвался почти сам собой, от воспоминаний об именах и откусанных пальцах.
– Не связан. Но… – Лейла нерешительно помялась, бросила взгляд из-под ресниц, как если бы примеривалась, какой именно правды заслуживает Мидир.
– Но? – играть с женщиной он бы не стал. Да и узнала она Мидира достаточно хорошо, чтобы понимать, лишние жертвы волку не нужны. С другой стороны, как он определяет лишних, она пока не очень разбиралась.
– Дочь Алистера заглядывается на него, на Рагнара, – Лейла повздыхала ещё, и все же прибавила. – Она умница, Майлгуир, все прочат счастливый брак. Рагнар птица высокого полета, это ясно каждому, зато Уна образована, умеет говорить трех языках, такая жена – доброе подспорье любому королю!
Мидир постарался сдержаться и ничем не выдать, что короли бывают разные, и жены, соответственно – не товар, не выгодное приобретение… Доказывать это людям казалось пустым занятием, однако для ши избранный супруг или возлюбленная супруга не могли считаться приобретением или оцениваться как живой набор талантов. Супружество для бессмертных значило одновременно больше и меньше, чем для смертных.
– Покажи мне его дом, – Мидир кивнул себе и своим мыслям.
– Майлгуир, не трогай Алистера! – всплеснула руками Лейла, отвечая на его невинный взгляд: лучший из арсенала невинных взглядов! – Я верю, что тебе всего-навсего хочется осмотреть достопримечательности, однако кровавый след вдоль по улице прямо к моим дверям вряд ли будет привлекать посетителей. Знаешь ли, эти пугливые смертные с их предрассудками…
Мидир хотел оскорбиться, но в чем-то женщина была права. Да и устрашать можно по-разному. Но это дело грядущего, а пока следовало ответить гостеприимной хозяйке.
– Я поклялся Джареду наказать лишь виновных, – ровно произнес Мидир. – Начнешь убивать каждого подонка – галатов не останется, – многозначительно помолчал, подождал, чтобы Лейла набрала в грудь воздуха для нового ответа насчет рек крови, нервирующих жителей пуще прочего, и договорил медленно, веско, совершенно серьезно. – Хотя иногда жизнь страшнее смерти.
– Ты прав, – отрешенно произнесла Лейла, потеряв всякий запал. – Иногда сама жизнь становится наказанием.
Молчание повисло в воздухе, словно неблагая завеса: каждому было что вспомнить о жизни. Что вспоминала Лейла, Мидир догадывался, а он сам отгонял воспоминания об уходе Мэрвина, безумии отца и объятом лихорадкой Благом Дворе. Начало правления далось волчьему королю совсем не просто в основном потому, что советник Джаретта оказался честолюбивым властолюбцем, мечтающем о троне. И пока молодой Мидир выяснял, кто настолько волшебно ставит ему палки в колеса, успел наворотить дел.
И с тех пор, как голова властолюбца прокатилась по примятой хвое дуэльной площадки, должность Советника Благого Двора была упразднена. Мидир счел, что лучше никакого Советника, чем такой. Убить его оказалось сложно. Повторять опыт молодой, зверски юный тогда король не жаждал.
Наконец он заговорил, осенённый толковой идеей:
– Скажи, Лейла…
– Да, мой хороший? – она обхватила его кисть своими руками, прижала к груди, отгораживаясь от прошлого живым теплом и готовностью помочь.
– Та легенда о судье, который нарушил истинную правду и получил клеймо на щеке… – Мидир не был уверен, что Лейла знакома с преданием, но понадеялся и не ошибся. Не зря, похоже, муж привозил в качестве гостинцев книги!
– Ей бы поверили, Майлгуир! Ты знаешь… Мало того, что он просто отказал мне! Он дал почувствовать себя никем! Ничтожеством, не заслуживающей ни толики истинной правды, ни капли справедливости, – Лейла сердито смахнула слезы, не желая вспоминать, не в состоянии забыть. – Может, поэтому я купила этот дом… Чтобы девочки были под защитой.
– Ты умница, – потерся носом о ее нос Мидир, удивляя, заставляя забавно распахнуть глаза и ойкнуть, – и красавица. И вполне заслуживаешь хорошего мужа и прекрасного сына.
Лейла отвела взгляд. Волчий король чуял её беспокойство, а в недоговоренностях и жестах видел отвергаемую возможность любви. – Поверь, ведь это тебе говорит не простой смертный, а бог подземного мира! Знаток законов, слов и свобод! Главный судья, наконец!
Лейла рассмеялась. Мидир улыбнулся в ответ, но улыбка незаметно преобразилась в оскал:
– А с местными исполнителями, позабывшими о божественной правде, я разберусь.
Глава 8. Главный судья
Ветки скребли по ставням, за окнами шумел ветер, завывая временами, как будто кто-то плакал. Судья успел проклясть весну и дрянную погоду, вечных просителей и дикие предрассудки, которые вбивала ему давным-давно бабка – про бессмертных ши, истинную правду, неупокоенные души ждущих справедливости, огненные буквы приговоров Главного Судьи – когда пламя взметнулось и погасло. Алистер прикрутил фитиль и поежился.
Потусторонний, больной свет луны пробивался неясным сиянием в отсутствие теплого огня лампы, наводил на мысли о мертвецах, скребущих лапах, страшных черных когтях. Ах нет, показалось, всего лишь ветка.
Стук сердца отдавался по всему телу. Алистер напомнил себе, что он давно не мальчишка, жмущийся к теплому боку бабушки, а большой человек, судья. Надо мыслить разумно.
К примеру, приказать выпороть негодного слугу. В постели опять зябко, наверняка по его вине. Не заснуть – хоть два, хоть три меховых одеяла возьми. И занавеси стоит задергивать лучше.
Нет, надо же, какие мерзкие мысли и жуткие тени порождает всего-то навсего не вовремя проехавшаяся по окну ветка. Он тут уже себе напридумывал. Стоило бы просто встать и распахнуть створки, убрать те пять длинных, острых на вид веточек, что настойчиво скребут по раме… Даже в отсутствие ветра.
Привидится же такое. Наверняка виноват недобросовестный садовник: ветки давно пора подрезать. Верно, стоит устроить показательную порку.
А ещё этот холод, прихватывающий за ноги не хуже пальцев мертвеца. Ох, гнать-гнать подобные мысли. Ноги, впрочем, подтянулись будто сами, когда от окна донесся новый скрип и шорох, переходящий в постукивание.
Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.
Так же раньше звенела капель, еще в старом, отчем доме, том, где они жили всей семьей. И волки тогда не выли столь жутко.
Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.
А может, во всем виновата просто старость. Весна, сыростью тянет из леса. Сыростью и тленом. Теперь все отдает тленом.
Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.
Ветки скребли все настойчивее, словно стучал кто. Алистер еще раз присмотрелся к просвету окна и прислушался: острые коготки веток продолжали свой монотонный ритм. Глупое ощущение не проходило, мысли о ждущих справедливости душах и бабкины сказки смазывались.
Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.
Стук нервировал, казалось, что Алистер лежит не в собственной спальне, а дремлет за столом, когда кто-то излишне назойливый ясно и различимо…
Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.
Да! Долбится в дверь подобно дятлу! Страшно хотелось спать, но холод и стук делали это невозможным, Алистер сердился все больше, злость на глупый непрекращающийся стук росла и росла. Если уметь говорить с силами ночи, их можно обуздать. А можно добиться обратного, и Алистер смолчал.
Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.
На этот раз звук читался злорадным, судья не выдержал и вызвал просителя на ковер, чтобы отыграться, занимаясь решением столь судьбоносного вопроса, чтобы следовало будить его посреди ночи.
Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.
Как в суде – докучливые посетители.
– Войдите уже, раз так нужно! – не удержался Алистер. – Нет от вас покою ни днем, ни ночью!
Тук. Ту-ук… в шуме ветра послышалось даже спасибо, что явно говорило о его, Алистера, нездоровье.
Шуршание стихло, накатило облегчение, под тремя одеялами стало уютнее, и Алистер потянулся за горячим, неразбавленным вином, которое дожидалось своего часа в толстой кружке, прекрасно хранящей тепло.
Мысли были добрыми, прокатывались вместе с согревающим напитком по венам, соединяли прошлое с будущим простыми мыслями. Бессмертные ши? Ждущие души? Бабкины сказки!
Что-то скребнуло в углу, должно быть, мышь. Странно, что настолько нахальная, тоже, видно, просить пришла. А нерадивого слугу все одно надо будет уволить! И завести кота. А лучше – трех! Ещё бабка говорила… Хотя, к её бредням эту самую бабку. А коты просто хорошо ловят мышей. И ничего в таких домах не пропадает, а что видят невидимое, так это никто не смог доказать достоверно, помнится, был в начале его судейской работы случай…
Один известный и уважаемый человек, бывший до того случая старостой, утверждал, что видел своими глазами превращение человека в волка, и если бы не кот, не удалось бы ему отпугнуть оборотня от своего дома. Правда, кот не смог отпугнуть от его дома одного препротивнейшего менестреля, исполнившего песнь поношения с выдумкой и огоньком. Сам Алистер прибыл разбираться, что в той песне правда, а что – нет, однако нашел бывшего старосту в бегах и доказывать почти ничего не пришлось. Разве что твердил все про кота, оборотня и даже в острог своего кота потащил! Все боялся! И кого? Оборотня? Глупости!
А менестреля тогда изловили и даже казнили, хотя отчеты исполнителей расходились касательно того, что именно произошло на лобном месте, разбираться ещё и в этом Алистер не стал. А про доклады запомнил, потому как подавал их стражник, чуть не светившийся от счастья, раскосые серые глаза сияли, а известие о смерти менестреля отчего-то приводило молодца в восторг. Зачитывал доклады он, по крайней мере, ужасно радостно, важно и с выражением. Алистер услал чудака куда-то в приграничье, надеясь, что его сожрут эти самые волки.
Мышь снова скребнула невпопад. Звук можно было бы перепутать с полушагом, нерешительным, привлекающим внимание через стенку приемной, но шагать тут было некому, и Алистер отбросил подозрения. Был бы шаг близко, звучал бы иначе, а за стенкой может бродить как раз треклятый нерадивый слуга. Вот и пусть бродит. Это его работа! А у судьи работа другая!
Но к чему мысли о работе? Теперь можно спокойно почивать на мягкой перине, представляя, как более молодые, еще не хлебнувшие лиха судьи отправляются в зябкую ночь по дорогам из Манчинга.
А он, Алистер, тут. И дочь, радость отцова, тоже тут. Уж на что умница выросла! Легко говорит на трех языках, и писать умеет, и обучал ее воспитатель с востока, и в женихи ей прочат будущего короля Рагнара, да не услышит этих мыслей недобрый дух, тьфу-тьфу-тьфу! Только бы Уну никто не сглазил, не спугнул удачу, не нарушил ход жизни и течение её, к благости в дому направленное! Жаль, мать не дожила!
Воздух в изголовье дрогнул, тени опять сместились из-за колыхнувшихся занавесок и бледной луны, Алистер ещё успел подумать, что избыток света иногда тоже вреден, когда фитиль зашипел и погас окончательно.
Судья поправил ночной колпак, он потряс фонарь, в котором словно разом пропало все масло, а ведь было более половины, уж это судья проверял всегда сам, не доверяя слугам и не желая спать без света.
Он потянулся, поднялся, с неохотой откидывая меховые одеяла, подул на жаровню, высекая искры… Да так и застыл на месте.
Дочь стоял перед ним, словно живая. И улыбалась. Серебристый свет исходил от нее в темноте ночи.
Алистера прошиб холодный пот.
– Девочка моя, что ты тут делаешь?
Он закашлялся словами. Да нет же, будь дочь в самом деле здесь, она появилась бы не так и не указывала бы ему за спину с таким видом, будто там его ждет что-то забавное и даже милое.
В голове промелькнула мысль, что он незаметно уснул, и тут спины коснулось что-то мягкое – будто плащ, тяжелый и шерстяной, на секунду прикрыл лопатки. Он обернулся, а дочь пропала.
Алистер потряс головой, прогоняя ощущения касаний и разгоняя застывшую в жилах кровь, страшась оборачиваться и не имея возможности этого не делать. На негнущихся ногах он повернулся к кровати, однако вместо знакомой комнаты увидел длинный чудейский стол – и троих просителей, которые ныне сидели как судьи.
Нет-нет-нет! Все тот же кошмар, который не приходил уже давно. Все те, кто не получил правды, истинной правды! Просители, пришедшие с несправедливостью, имевшие последнюю надежду на правосудие!
Они сидели за длинным судейским столом, смотрели на него и молчали. Старый кожемяка, у которого сын отобрал ремесло; обиженная жена, оказавшаяся рабыней непорядочного супруга; спор за наследство, решенный в сторону того, кто больше дал… Он помнил их – тех, кого продал за немалую цену.
На этом видении дыхание обычно перехватывало, словно его, Алистера уже приговорили и душили, после чего кошмар заканчивался. Но не сегодня.
Дыхание перехватило так, что стало понятно – это не сон. Потом рука на горле разжалась. Алистер был уверен, что видит руку в черном рукаве, протянувшуюся со спины. Касание показалось раскаленным, настолько нагретой была кожа самозваного палача.
– Как ты живешь со своей совестью? – Низкий голос шептал в самое ухо, дыхание опаляло кожу, по виску сбежала струйка пота. – А как живут они?
Длинный стол не исчезал. Председательствовавшие там обиженные, ждущие справедливости души меняли облик: кожемяка стал старше, лицо покрылось морщинами, глаза выцвели и смотрели обреченно. И на груди кожи не было совсем, как будто кто-то сильный сорвал её единым духом.
– Смотри, Алистер, смотри внимательно, – продолжал говорить ледяной голос. – Его пустил по миру собственный сын, и бывший ремесленник стал побирушкой.
Рыжая молодуха, травившая душу загнанным взглядом, расправила плечи и подняла подбородок. Жизнь не сломала женщину, но что-то появилось на столе напротив неё. Алистер присмотрелся и вздрогнул, чуть было не напоровшись на когти – на заморском блюде лежало разрезанное на дольки, сочащееся кровью, трепещущее алое сердце.
– Красиво, правда? Не хочешь дольку? Ее сердце мертво, Лейла не верит мужчинам.
Третьим сидел обиженный наследник богатого рода, на глазах обращавшийся из молодцеватого юноши в хитроватого купца. Улыбка не сходила с его уст, а из спины, пробив насквозь грудь ровно посередине, торчал лезвием вперед прямой одноручный меч. Кровь скатывалась по лезвию, капала на стол – и стучала о скатерть окровавленными золотыми монетами.
– Фелану повезло больше других, если это можно назвать везением. Он долго приходил в себя от раны, и ничего не получил по наследству. Родня отняла у него не только деньги, но и веру.
Алистер мотнул головой. Его взгляд невольно упал на конец длинного стола, где восседал мальчик, недавно пришедший за справедливостью. Мальчик то и дело утирал сочащуюся из виска кровь и смотрел, смотрел, смотрел ледяными глазами, выворачивая душу наизнанку, как имел обыкновение смотреть его сероглазый отец.
– Он не сопротивлялся. Ты сможешь также принять свою смерть? Сомневаюсь. Ты совершил много ошибок, Алистер, я показал тебе лишь тех, про кого знаю. Но время справедливости приходит ко всем, что бы по этому поводу ни думал главный судья Манчинга.
– Стра-жа-а-а… – начал Алистер и не узнал свой голос в этом дрожащем блеянии.
Зато теперь Алистер очень хорошо узнавал вытянувшиеся из охватывающих горло пальцев когти. Судья замер, боясь пошевелиться, ощущая, как приподнимается и опускается вслед за пульсом под кожей, оказавшийся поверх артерии черный длинный коготь, проверять остроту которого совсем не хотелось.
– Не советую звать на помощь, – с усмешкой произнес незваный гость, – если не хочешь проредить число своих слуг или укоротить нить своей жизни. Как ты, вершитель истинной правды, живешь во лжи? Не боясь гнева людей, – голову повернули за шею опять к той первой троице, сидящей в начале стола, – и гнева богов? – теперь напротив оказался последний мальчик, Джаред, кажется.
– Да нет, не кажется, бесчестный судья, я понимаю, как хочется тебе забыть имена своих жертв, – вторая рука черного гостя устроилась на затылке, и страшенные когти прихватили край спального колпака. – Мальчика зовут Джаред. Благодаря тебе он лишился родителей.
Нет, это был явно сон, его гость давно мертв, хотя когти ощущались на шее отчетливо. Бывают же похожие на явь сны? Призраки не страшны – страшны живые, и судья набрался сил для ответа:
– Ты знаешь, скольких я спас, сколько дел я решил в нужную пользу? Разве это не перевешивает чашу весов правосудия? Того правосудия, о котором ты так любил говорить?
– Дай-ка подумать… Правосу-у-удия? И как соотносится убийство обреченных с правосудием? Как – попрание истины? Когда это набивание своих карманов стало именоваться правосудием?
Взгляд Алистера возвращался к жуткой троице, восседавшей за столом. Каждый из них выглядел дорого. Возле правого локтя каждого сидящего образовалась кучка золота, которую когда-то он сам, Алистер, получил за содействие или закрытые глаза. Рядом с живыми – почти совсем живыми – людьми кучки золота смотрелись жалко. Волосы рыжей женщины горели ярче, руки кожемяки стоили больше, из пробитой груди купца вытекала бесценная жизнь, но все сводилось к золоту. Полученному золоту. Обошедшемуся кому-то в жизни и судьбы…
Алистер постарался зажмуриться, но не получилось держать глаза закрытыми дольше, чем было нужно, чтобы моргнуть. Тогда он постарался взбунтоваться словами.
– Ты не представляешь, сколько стоит должность главного судьи! У меня не было ни богатого рода, ни покровителя! Я всего добился сам – сам! – имея на руках хворую жену и маленькую дочь! Это ты не задумывался, на что жила твоя семья! – Руки дрогнули, а потом сошлись плотнее. – Я брал всевозможные дела, я избороздил всю страну, я был в отъезде, даже когда умерла моя жена! У меня осталась лишь Уна! – прохрипел Алистер.
– Интересно… – холодно прозвучал голос. – А что Уна скажет, узнав, как ты получил свою должность? Что скажет Уна, узнав, что ты предал старого друга? Что скажет твоя чудесная дочь, когда узнает, что её родной отец не гнушался решать дела через убийства?
