Текст книги "Порочная королева"

Автор книги: Ольга Троицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

На черта тебе нужен…

Карина потихоньку затихала под успокаивающим движением ласковой ладони. "Тебе придется сделать это или мы расстанемся", – мысленно девушка продолжала спорить с Андреем.

С противоположной стены на Карину смотрела она сама с красными мясистыми цветами вместо глаз.

Часы показывали полночь. Карина, обхватив коленку, сидела на кухне. Напротив ссутулился пощипывающий бородку Клим. Между ними стояли чашки с остывшим кофе, лежал все тот же подзасохший сыр.

– Я ищу их на вокзале, у храмов – тех, у кого душа пробивается. На суды хожу. Они и великие наши тоже в народе бессмертные лики ловили. У самого комеля. Мне иногда говорят: "Клим, ты пишешь неприлично. Голые старухи – как стриптиз на кладбище". Я с этим утверждением никогда не соглашусь. Менять ничего не стану.

Вот если мне скажут: "Волох, ты пишешь неталантливо", – тогда я заброшу кисти, обрежу свою шевелюру и тихонечко уйду в монастырь.

Вам, к примеру, мои картины понравились?

Карина опустила глаза и, слегка покраснев, пролепетала:

– Та… С цветами. Я бы хотела купить ее…

Потом.

– Вот! – победно вскинул гривистую голову Клим. – Глас народа. Я назвал ее "Домашние объятия". И знаете, ведь вместо глаз у женщины можно написать все что угодно, в зависимости от обстоятельств… Ее, семейных. Там могут быть и змеи, и угли, и, извините, шиши. Но вам-то, конечно, ближе цветы. Без сомнения. У вас ведь с Андреем любовь.

Сердце Карины метнулось, застигнутое врасплох. Любовь? Какая любовь? Да она его почти не знает! Просто этот мужчина будит ее чувственность, заставляет совершать сумасбродные поступки, подавляет. Она идет за ним как слепая, ясно осознавая, что поводырь тоже незрячий.

Уважает? Да. Но любить? Человека, который сперва оскорбил ее, а потом мирно заснул в соседней комнате? Нет. Карина его не любит. Однако девушка почему-то не решилась возразить Климу. А тот продолжал с доверительными интонациями природного ясновидца:

– Настоящую любовь не утаишь, как большое богатство. "Любовь не завидует. Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Не радуется не правде". Первое послание апостола Павла к коринфянам. Слова прочнейшей мудрости. Все преступления мира от нелюбви. Не от ненависти, а вот от этой ледышки. Они жизнью правят на равных: любовь и ее сестрица. Я и Андрею сказал: "Вот ты убийцу ищешь. Значит, найди человека, у которого смертельно много этой нелюбви скопилось…"

Наконец, девушка отправилась в постель, то бишь на матрас. Карина еще успела подумать:

"Не забыть попросить отца купить у Клима мой портрет… с красными глазами", – и почти сразу же утихла в объятиях Морфея.

Через полчаса в зал вошел Клим. Включил бра. Несколько минут цепким абсолютно трезвым взглядом он гипнотизировал спящих. Наконец, глубоко вздохнул и потер ладони друг о друга, точно ему вдруг стало холодно. Губы Волоха изломала плотоядная улыбка. Хозяин схватил бумагу, карандаш и принялся быстрыми, точными движениями рисовать мужчину и девушку. Карина спала тихо и спокойно. Ее черные волосы разметались. Концы густых прядей гармонично влились в бархат ночи. Андрей беспокойно метался, как больной, и иногда нечленораздельно ругался.

Волох тихонько мычал, сопел, потел. Вдруг он насторожился, приостановил работу. Критически осмотрел натурщиков. Недовольно нахмурил лоб.

Быстро встал и воровато, на цыпочках, приблизился к гостям. Склонился над Кариной. Осторожно откинул угол одеяла, обнажая красивую загорелую ногу девушки. Потом ту же процедуру проделал у соседнего матраса. Довольный, вернулся к своему месту и снова самозабвенно, хищно продолжил работу…

Скала, отбросив остатки покладистости, резко взметнулась вверх. Ни за какой хрен не уцепишься. Ногу не поставишь без опаски. Вот тогда он и сорвался. Воздух со стоном лопнул, и, кажется, почти сразу где-то внизу раздался отвратительный звук удара о землю. Вжавшись в обжигающе холодное брюхо горы, Стрелок дважды мысленно сказал: "Это упал «живой» камень. Это…" Но лживые слова не хотели гнездиться в обостренном, кровоточащем сознании. Стрелок точно знал: сейчас о мертвечину обломков шмякнулось человеческое тело, и из него высвободилась жизнь и тепло. Он догадывался, чьи тонкие пальцы не выдержали перегрузки и разжались. Злость на собственные сведенные болью и усталостью мускулы, на бесчувственного лейтенанта, поведшего девятнадцатилетних парней гибельной тропой, на ребят, запертых в ущелье и ждущих от горстки товарищей невозможного, на того, кто совершил смертельный прыжок, помогли Стрелку подтянуться и одолеть еще один подъем. Но это было все… Автоматические станковые гранатометы, пулеметы тянули напрягающиеся тела в пропасть.

Хотя бы веревку! Одну на всех скалолазов чертовых! И тогда Попов как-то очень медленно стянул сапоги, снял десантный рюкзак. Он отдавал себя в ледяную власть высоты молча. Не приказывал.

Не просил. И так же, сцепив зубы, подчиненные последовали примеру командира.

Наверное, это им и помогло. Когда тьма начала всасываться в ущелья, пропасти, в трещины, они поднялись. Взобрались! Все, кроме Сашки Кривды.

Рванули к пещерам, на ходу открывая огонь.

Безъязыкий воздух завизжал, зарычал, загрохотал от переполнившего его раскаленного свинца.

Жидкий покров ночи продырявили, растерзали красные всполохи. Закрутилась круговерть смерти. Духи, застигнутые врасплох, бестолково заметались, дрогнули. Показалось, что сейчас они спустятся с горы по веревкам и побегут, позорно и трусливо. Но очень быстро сопротивление противника принялось разрастаться.

– Не хотят говноеды идти к своему Аллаху! – выдохнул Сергей, прячась за выступом и выпуская длинную очередь. Тут же на его укрытие обрушился поток свинца.

Стрелок перекатился и, извиваясь, как змея, пополз между камнями. Попов повернул к нему темное лицо, на котором лихорадочно блестели серо-голубые глаза.

– Стрелок, ты?

Обычно лейтенант обращался к подчиненным на «вы» и строго по фамилии, точно боялся: если не соблюдать форму, станет особенно заметно, что его возрастной перевес над солдатами совсем небольшой, и те легко выйдут из-под контроля.

– Ничего. Наши уже атакуют. Немного еще продержитесь, ребята! Выберемся!

Он просил Стрелка, словно тот должен был держаться за всех. А может, уговаривал себя, что у них хватит сил разжать тиски капкана.

Стрелок согласно кивал, хотя не хуже лейтенанта знал: из поднявшихся на высоту вниз спустятся единицы. При наилучшем раскладе.

– Чую, готовят нам духи бакшиш, – подал голос Козлов, посматривая в сторону неожиданно «онемевших» пещер. – Столкнут они нас обратно. Причем сделают это грубовато. Скажут было ваше решение ошибочно не правильным, и катитесь вы к е…

Пальчиков нервно провел рукой по стволу остывающего автомата: "Сейчас пойдет немчура…"

***

Андрей напряженно смотрел в большую голубую чашку. Видимо, ему было неудобно за вчерашнее: за двойную пьянку, за оскорбления, которыми он осыпал девушку, за грубые поцелуи и полулюбовные признания. Хрустнул пальцами:

– Вчера я перебрал…

Карина скривила губы: великое открытие сделал!

– Стыдно это мусолить…

Девушка подобралась и слегка покраснела, вспомнив, как буравила голодным взглядом старательно равнодушного мужика. Даже Клим, видевший их впервые, сразу сообразил, что она запала на своего спутника. "У вас любовь…" Позор!

– Лез… Нес ерунду… в общем, обычное дело, если выпил лишнее. Прости и давай считать, что ничего не было.

– А ничего и не было, – голосом истинной леди произнесла девушка.

– Я помню. – Андрей наконец-то поднял глаза на девушку, и она почувствовала, как стремительно тает ее намерение держать себя с холодным достоинством. Да что же это такое?! Откуда у самодеятельного бандита такая власть над нею?

Клим спал в углу комнаты, свернувшись на матрасе, как ребенок. Его лицо казалось просветленным. Возможно, в скитаниях по призрачной стране Волох отлавливал новые сюжеты для своих больных картин.

– Жалко его будить, – прошептала Карина.

Андрей согласно кивнул:

– Оставим записку.

На клочке промасленной бумаги он нацарапал: "Спасибо за прием. Вернемся поздно вечером". Положил послание под сахарницу.

Карина надела чью-то джинсовую куртку, нацепила на нос большие солнцезащитные очки в белой пластмассовой оправе и потянулась за зеленой банданой. За последние дни она так привыкла пользоваться чужими вещами, что не почувствовала отвращения, облачаясь в неизвестно чьи шмотки. Мелькнуло, правда, подозрение: а не оставила ли их в мастерской художника гостья-путана? Наверное, ночная бабочка думала, что коротконогий длинноволосый мужик привел ее сюда, чтобы воплотить в жизнь необычные сексуальные фантазии. А тот принялся увлеченно мазать портрет шлюхи. Интересно, громко ли она хохотала?

Брать чужое без спроса, конечно, нехорошо.

Но у необходимости рейтинг выше, чем у порядочности. В таком прикиде Карина стала почти неузнаваемой. Она все вернет. Вечером…

Дверь резко распахнулась, и стремительно вылетела крепкая женщина.

– Что надо?! – рявкнула она. – С раннего утра покоя от пьяниц нету.

Смирнов потер щеки, точно попытался разгладить свое помятое усталостью невыразительное лицо:

– Мне нужно поговорить с вашим мужем, Надежда Афанасьевна.

– Его нет! – прогавкала женщина. – Что еще?

Смирнов поморщился, достал удостоверение и протянул его хозяйке. Та сразу помягчела в лице.

– Знала я! Знала, что эти дружки доведут его до тюряги. Сережа! – истошно завопила она. – Иди сюда!

Из-за двери высунулась взлохмаченная голова Козлова.

– Вот! Из милиции по твою душу! А я говорила!.. Говорила тебе, скотоняка! – Женщина затрясла перед носом мужа кулаком.

– Мы войдем? – полувопросительно сказал Смирнов и шагнул вперед.

– Проходите, проходите, – защебетала Надя. – Присаживайтесь. Вот сюда. У меня не прибрано: все руки не доходят. А от этого… А вы – на диван.

Сама Дяша плюхнулась на стул и, поглядывая на ссутулившегося рядом мужа, притворно елейным голосом пропела:

– Так зачем вы, Валерий Яковлевич, к моему охламону? Неужто он натворил чего?

При последних словах женщина бросила острый, как ятаган, взгляд на мужа.

– Он у меня тихий. Только бесхарактерный очень – Уймись, Надежда! – рявкнул хозяин.

– Да нет, ничего ваш муж не натворил. Мы просто хотели попросить его о содействии.

– О содействии? – Глаза Дяши растерянно заметались.

– Мы еще вчера вечером приходили. Звонили тут. Но никто не открыл.

– Пьяный был, – прохрипел Козлов. – Спал.

– Да-да, – согласно закивала Надя. – Мы рано легли.

Дяша врала Спал только дососавший с горя и от стыда баклажку муж. А сама Надежда слушала настойчивые звонки и тихонько ругалась:

"Вернулись, сволочи бездомные".

– Вы, Сергей Петрович, конечно, знаете, что город взбудоражен похищением и убийством ребенка Хозяин тупо молчал. То ли он не смотрел телевизор. То ли еще не отошел после вчерашней попойки. То ли просто не хотел разговаривать.

Зато его жена старалась за двоих.

– Изверги! – взвизгнула она. – Как у них руки не поотнимались! Но Сережа-то мой здесь при чем, не соображу?

– У нас есть сведения… – Смирнов кашлянул, – что лицо, связанное с бандитами, направлялось к вам. Были ли у вас в последние два дня гости?

– Никого не было, гражданин начальник.

Никаких гостей, – процедил Козлов.

Смирнов покачал головою.

– Прошу вас: подумайте хорошенько. От этого зависит жизнь людей.

– Я же сказал, – еще сильнее ссутулился хозяин, – никто не приходил.

Першин приостановил свое метание по захламленной комнате. Нагнулся к Сергею:

– Хорошо, если это так. Для вас, кстати. А то ведь дача заведомо ложных показаний у нас законом карается. Солидарность с бандитом в копеечку вам влетит, Козлов. Нет, может, конечно, и года два исправительных работ впаяют или месяца три тюрьмы. Выбор есть. Одно точно: если солгали сейчас, а убийство еще произойдет, то вас это сплеча рубанет.

Дяша беспокойно заерзала крепкой задницей по стулу. А хозяин бросил:

– Ничего я не понимаю.

– Разыскивается ваш армейский товарищ. – Смирнов опять взял инициативу в свои руки. – Андрей – преступник. Он вооружен и очень опасен.

Серый хмыкнул, но ничего не сказал.

– Если помните, в Афгане за ним уже числилась попытка убийства. Дело тогда замяли. Но сейчас ему от ответственности не уйти.

Слова Смирнова вызвали прямо противоположный эффект тому, который ожидал сыскарь Безвольное лицо напротив затвердело, в глазах мелькнула свинцовая ненависть.

– Никого у меня не было. Понял? И вообще я ничего не знаю об этом убийстве и знать не желаю. Вы меня в свои аферы не впутывайте. Я свое отвоевал. Содействовал. А теперь вот инвалид, никому не нужный.

– Мы знаем, что ты свой долг перед Родиной выполнил честно, – морщась, Смирнов произнес парадную фразу, тоже переходя на «ты». – Теперь надо выполнить долг гражданский. Неужели хочешь, чтобы еще кровь пролилась?

Не дождавшись ответа, встал:

– Ладно. Если дружок появится, позвони нам.

Валерий Яковлевич вырвал лист из записной книжки, и его ловко схватила Дяша.

– Конечно-конечно…

На улице Смирнов закурил, поглядывая на многоэтажку. Рядом «танцевал» Саша:

– Не нравится… Ох, не нравится мне этот Козлов.

Капитан кивнул: "Надо здесь кого-то из ребят поставить понаблюдать", – и двинулся к машине. "Валерий Яковлевич!" – раздался сзади приглушенный вскрик. Смирнов обернулся. К нему спешила Дяша.

– Вы ведь в центр поедете? Подвезите меня, если местечко есть. А то я на работу из-за охломона опоздаю.

– Для женщины у нас всегда место найдется.

– Я чего сказать хотела, – проворковала Надя, забираясь на заднее сиденье. – Мой-то, он не вредный, только добрый через край.

– Да это видно, – кивнул Смирнов и скривился, как от зубной боли.

– Это все его друзья – пьяницы. Они виноваты.

– Да, преступная среда… – механически поддержал разговор сыскарь.

– И этот вчерашний… Он мне сразу не понравился.

– Какой вчерашний? – насторожился мент.

– Да приперался к нему собутыльник. Носатый такой, крупный, как медведь. Я когда его рядом с моим увидела, у меня прям сердце оборвалось: беду почуяло.

– Он один приходил? – быстро спросил Смирнов.

– С девкой. Чумазая такая. Замухрышка замухрышкой, а рожу состряпала, будто это я у нее в гостях. Сидели втроем выпивали у меня кухне.

– А о чем они разговаривали? – новый вопрос Валерий Яковлевич задал осторожно, точно боялся погасить им болтливость Дяши.

– При мне ни о чем. Я их как увидела, так сразу гнать начала. Представьте, у меня в доме на ночлег хотели расположиться!

Смирнов покрутил головою. Скандальная баба, того не подозревая, подложила органам свинью-рекордсменку. Еще вчера преступники могли обрести казенную крышу над головой.

– А опознать вы дорогих гостей сможете?

Ну-ка, Першин, достань картинки. Узнаете?

Дяша несколько минут крутила в руках фотороботы:

– Какие-то они тут чудные. Да, вроде…

– Они? Или вроде? – уточнил Саня.

– Они, – твердо ответила Надя. – Я не пила – в любом виде их узнаю.

– Что же вы, Надежда Афанасьевна, видите в доме преступников, а в милицию не сообщаете, – дрожащим от возмущения голосом произнес Першин.

– Вот еще! – обиделась Дяша. – Некогда мне в телевизор-то пялиться. Что террористов каких-то ловят, слышала. Ну на стройке поговорили с бабами и опять за работу. У меня свои проблемы уже на макушке гнездо свили. А вы хотите, чтобы я еще и о чужих думала.

Смирнов, видя, что Козлова обиженно надула губы, поспешил загладить оплошность напарника:

– Это понятно. И вы нам, Надежда Афанасьевна, очень помогли. На сегодняшний день вы единственный свидетель, который принес реальную пользу.

Однако комплимент не растопил вмиг затвердевшее сердце Дяши.

– Пользу, – пробубнила она. – Вы мне либо за эту пользу заплатите.

– Но вы поможете нам еще больше, – пропуская ее реплику мимо ушей, гнул свое Смирнов, – если подумаете, к кому могли отправиться преступники.

Дяша, в свою очередь, проявила верность избранной теме:

– Можно подумать, я за это что-то получу.

– Ваш муж получит, – опять влез Першин. – Вернее, не получит за то, что убийц укрывает.

– Да я из-за него только и рассказываю! Куда пошли? К Волоху. Слышала, как они в коридоре шептались.

– К Волоху? – Смирнов и Першин переглянулись. – Это кто?

– Да мазила один.

– Мазила? С вами штукатуром работает то есть?

– Ну вы тоже скажете: на стройке! У Волоха пальцы, как ноги у балерины. Он в жизни, небось, ничего тяжелее кисточки не поднял. Художник. Представьте: моего охломона рисовал.

Сказал: у тебя лицо интересное, страдальческое.

Тоже мне, мученика нашел, – неуверенно хохотнула Дяша. – Он, Волох этот, видно, какого счастья кузнец. Мой-то где с ним познакомился? С художником? В пив-нуш-ке!

– Волох – это фамилия, псевдоним, кличка?

– Не знаю! – отмахнулась Дяша. – Меня эти подробности не интересовали.

– Имя его не вспомните? А где живет, не в курсе?

– Не знаю. Меня он не рисовал: я женщина порядочная.

Смирнов опять принялся благодарить Надежду и напомнил, куда следует позвонить, если преступники вновь попросятся на постой.

– Но и у меня к вам тоже просьба, – голос женщины приобрел доверительные интонации. – Вы уж моему не говорите, что я его дружков сдала. Он же дурной, не понимает, для кого стараюсь.

Карина смотрела на проносившийся за окнами автомобиля деревенский пейзаж и снова, в который раз безуспешно пыталась навести порядок в голове и сердце. Она не виновата в гибели мальчика, а значит, имеет полное право выйти из опасного предприятия, которое катится неизвестно куда. Должна это сделать! Но теперь надежно и прочно ее держит рядом с малознакомым мужчиной странное чувство, сотканное из противоречивых эмоций. Побег не принесет облегчения. Неудовлетворенное желание она принесет с собою в уютный мирок родительского дома, и жажда прикосновений, объятий, ласковых взглядов и слов измучает ее, вывернет наизнанку, отравит все радости. А может, это правда, запоздавшая гостья – первая любовь. Вита еще в девятом классе с победной уверенностью молодости заявила, что встретила своего драгоценного и единственного. Карина, стремясь не отстать от подружки, быстренько закрутила роман с Олегом. А то годы мчатся, а она еще ни разу не мучилась по ночам от сердечных приступов. Однако задуманное не особо удалось. Если кто-то и дергался при появлении Олета – так это ее отец.

Владимиру Петровичу парень почему-то с порога не понравился. Весьма неумело Великоцкий-старший попытался вбить клин между молодыми людьми. Упрямица Карина с азартом кинулась защищать свои несуществующие горячие чувства. Впрочем, первым Олег для нее все-таки стал.

Они пришли в общежитие на Суворова в обед. Олег уткнулся ей холодным носом в шею.

А Карина из-за его плеча смотрела на незанавешенное окно и не испытывала ничего, кроме неловкости. Девушка надеялась, что в постели все пойдет иначе. Но тело упорно не хотело погружаться в слепой водоворот страсти. Предатель-мозг с циничной дотошностью фиксировал каждое суетливое движение утратившего привлекательность Олега. Перед глазами дергалось огненное родимое пятно, уродующее грудь натужно сопящего самца. У соседей в душе раздражающе шумела вода. В коридоре какой-то виртуоз матерщины выяснял отношения с приятелем.

Вернувшись домой, Карина на полную громкость включила телевизор и, уставившись незрячими глазами на экран, механически съела целую коробку шоколадных конфет.

Великоцкая судорожно вздохнула, выплывая из воспоминаний, и быстро спросила:

– Ты женат?

Андрей крутанул головою, будто его кто-то укусил, и, не глядя на девушку, обронил:

– Нет.

– Но был?

– Да.

Несколько минут девушка пыталась представить, как выглядит бывшая жена Андрея. Наверное, перекосмеченная с увядшей кожей грубиянка. Дяша номер два.

– Чего вы развелись?

– Зачем тебе?

– Почему ты мне хамишь?

– Разве?

– Мне интересно все, что связано с тобой.

Андрей опять мотнул головой.

– Там ничего интересного не было. Мы не сошлись характерами. Обычная история.

– Наверное, грызла тебя, как Дяша Серого.

– Лена – очень хорошая женщина. Во всем был виноват только я.

Карина почувствовала некоторое разочарование оттого, что Андрей не бросил увесистый камень в сторону своей бывшей, не обозвал ее «Фараоншей», "Пугаловной" или как позвончее.

– Она красивая? – с подозрительностью прокурора, ищущего улики для обвинения, дернулась Великоцкая.

Мужчина быстрым взглядом окинул спутницу, кивнул и добавил:

– К тому же добрая.

Последнее девушка восприняла как упрек себе и почувствовала еще большую неприязнь к неизвестной красавице Лене за ее мягкое сердце.

– И где же она теперь?

– Вышла замуж второй раз и, уехала в Липецк.

Ну хоть какая-то хорошая новость!

– Я не стал портить ей жизнь…

Ага! А смазливая тихоня, небось, только порадовалась, что избавилась от лишних проблем, которыми осыпал ее этот непонятный мужчина.

– Она тебя не любила.

– Перестань. Нравится тебе людей обвинять.

Любит – не любит. Детство. Тебе только с Волохом дуэтом выступать. Жизнь сложнее любви. И сильнее.

– Как ты бросился ее защищать! Прямо завидно.

– Не завидуй. Я ей подарком не стал.

– Ну, каждое слово – комплимент Лене. Такое ощущение, что ты ее должник вечный.

– Она ждала меня из армии.

Карина сморщила носик:

– Подумаешь!

– Ты это плохо представляешь себе, детка.

Два года – большой срок. А ждать – не значит просто сидеть дома, когда другие оттягиваются на дискотеке. Хотя и это важно. Но главное – она переживала из-за меня. Понимаешь? Хотя мы были с нею еще никто друг другу.

Карина вспыхнула и выпалила:

– Я тоже могу ждать тебя, пока ты выйдешь из тюрьмы. И не два года, а больше!

Андрей расхохотался:

– Нет уж, уволь. Ты для меня слишком дорогое удовольствие. Общаться с тобой – все равно, что гранату без кольца в руке держать.

Карина обиженно отвернулась. Мог хотя бы просто из приличия промямлить что-нибудь обтекаемое, типа: "Спасибо, милая". А они ведь совсем неплохо подходят друг другу. Отец устроил бы его к себе в фирму… Мысленно Великоцкая поставила рядом Андрея и Владимира Петровича, критически осмотрела, пытаясь отыскать у мужчин общее. Впрочем… Можно обойтись и без помощи отца. Они снимут квартирку. Андрей пойдет работать куда-нибудь охранником. Деньги? Лишние вещи не так уж нужны для счастья.

Можно последовать мудрому примеру Волоха.

Главное – купить большую кровать и повесить напротив "Домашние объятия".

Девушка еще плутала в мечтах, когда они подъехали к коммуне, имевшей несколько иное название, чем утверждал Сергей, – "Последняя пристань". На белокаменной стене длинного одноэтажного здания красовались крокодил Гена с гармошкой и его неизменный лопоухий друг.

– Нам помещение садика отдали, – объяснил гостям присутствие сказочных зверей руководитель коммуны Егор Коновалов. – Детишек в селе раз-два и обчелся. Ну я этот порожняк и выбил после хорошей рукопашной. А то бы народец давно по кирпичику растащил.

Вождь бывших наркоманов провел ладонью по короткому ежику седеющих волос и оценивающе посмотрел на Андрея, любовно обнимающего Карину:

– А вы, значит, в медовый месяц Яну решили навестить? В последнее время к ней гости зачастили. Кое-кого, в погончиках, я бы и на порог не пустил. Но увы…

Девушка ясно видела: здоровячок Коновалов сильно сожалеет, что не может сразиться с товарищами из органов, нарушающими и без того зыбкий душевный покой Лагутич.

– Но мы-то близкие родственники.

– От них иногда тоже сплошные расстройства. Одна такая позвонила… А Яну и так несчастья забодали. Муж погиб, хоть и бывший, но ее, не соседкин. Теперь вот ребенка убили.

– Какого ребенка? – Андрей и Карина растерянно переглянулись. Тут же группку "Счастливые супруги" тронула коррозия неубедительности.

Коновалов набычился:

– Сродствие, а ни бельмеса не знаете.

– Мы только что приехали из другой области, – развела руками Карина.

– А-а-а. Мальчика похитили и убили. У нас тут телевизора нет. Он на психику плохо действует. Но ребята все равно знают о горе Яны. Она перенесла его стойко… Я бы даже сказал – равнодушно. И это, в общем-то, понятно: Яна практически не жила с сыном. Наркотики – страшная вещь. Теперь она медленно выбирается. И я прошу… Требую! Чтобы вы не брякнули! Не навредили!..

На улице густым басом заговорил тяжелый церковный колокол. Задрожал быстрый хрустальный перезвон его маленьких собратьев. Минуту все сосредоточенно слушали благовест.

– Это помогает им обрести покой? – Андрей кивнул на окно.

– В старину колокольным звоном лечили головную боль. Что касаемо наркомании…

Звон за окошком взлетал все выше, точно стремился потревожить землю и небо.

– Большинство ребят ходят в церковь.

Скульптурой занимаются. Из пластилина. Другого материала у нас нет. Да оно и не суть важно.

Главное – во время работы расслабиться, выпустить затаенное. Вот, взгляните. Тут и Янины…

Коновалов подвел гостей к шкафу, на полках которого теснились примитивные поделки. Среди женских фигур с формами куклы Барби, ангелов и звериных морд стоял черный гроб. Детский.

Карина сразу поняла это по щемящей трогательности маленькой крышки, по белому «кружевному» крестику на ней. По тому, что гроб напоминал конфету. Девушка протянула руку и поставила "освобожденное сознание" Лагутич на ладонь…

– У нас свой огород, конь. Это тоже помогает.

– В каком плане?..

Карина перевернула поделку и чуть не завизжала, надрывно и страшно. На днище гроба белел листок. На нем круглым почерком кто-то вывел: "Яна 8.09". 8 сентября?! Но ведь Ванюшку нашли убитым 9!!! Карина дернулась к Андрею, но из колодца памяти всплыло ледяное: "Кокнул бы – и все дела…" Быстро Карина поставила гроб на место и принялась лихорадочно тереть ладонь, словно только что сильно испачкала ее.

Андрей пошел к выходу. Неуверенно Карина двинулась следом.

Лагутич сидела на качелях, подвешенных к двум удивительно стройным пирамидальным тополям. От их позолоченной листвы исходил почти осязаемый свет, в волнах которого все вокруг: жалкий садик, чахлая травка, грязно-серая лавочка – казалось чуточку красивее. Но только не Страшила. Механически Карина отметила, что донжуанские похождения Неверова понятны и оправданны.

– Добрый день. Тюленины Анна и Сергей, – Андрей представился Лагутич так же, как и Коновалову. Но перед «замороженной» женщиной молодые люди уже не решались играть в счастливых супругов, держались друг от друга на пионерском расстоянии. – Я дальний родственник вашего мужа. Его товарищ.

– У меня нет мужа.

– Бывшего.

Качели равномерно ходили вперед-назад, вперед-назад.

– Хочу найти убийц Николая и… его сына.

С ужасом наделенной тайным знанием Карина смотрела на обиженное природой лицо напротив, стремясь подкараулить в нем признание.

– Были ли у него враги?

Скри-и-ип, скри-и-ип, скри-и-ип…

– Кто желал смерти Николаю?

– Я, например.

– Но вы ведь его любили! – это задыхающимся голосом выпалила смуглая девушка.

Глупышка, покорно замирающая при звуке голоса стоящего сзади амбала. Яна долго, молча смотрела на красавицу, так напоминающую ей себя. Не сегодняшнюю – ту, недосягаемо далекую. Любила… Когда она избавилась от нее? От этой разъедающей тело и душу привязанности?

Наверное, в один из дней беспомощного барахтания в черной топи безумия. Выронила, как камень из-за пазухи, и даже не сразу заметила потерю. Но однажды, глядя на мужа… Это случилось в обед. В четверг. Николай с животным довольством намазывал батон икорным маслом.

И она, наконец-то, увидела его настоящего. Красавец-мужчина? Подержанный, поистрепавшийся кобель с шишкой животом и сытою пеленою взгляда! Кажется, она произнесла это тогда вслух. Но супруг даже не покосился в ее сторону.

Яна снова с головой погрузилась в слепую жижу, но и там крепко держалась за мерзкое открытие, как прежде – за свою нелепую любовь.

Бывший «афганец» Неверов в сущности так и остался никем. Он числился очередной блажью Яны Лагутич. Ее слабостью!

Так в четвертом классе Яне пришло в голову заняться танцами. Хотелось кружиться в праздничном свете сцены под неотрывными взглядами завороженного зрителя. Но мечта, пробиваясь в жизнь, изрядно подызувечилась. Преподавательница хореографии упорно заталкивала Лагутич в задний ряд. А в первом самозабвенно дергалась в такт музыке гордость училки – Светка Боброва. С ней, с этой белобрысой куклой, хотели танцевать все мальчишки. А вот для Яны Анастасия Витальевна никак не могла найти партнера. Наконец, в паре с маленькой крокодилицей согласился стать Ромочка Чусов. Но его обходительность не могла вылечить раненое сердце. С такой же готовностью Чусов улыбался директору школы при встрече и спрашивал самую строгую и нелюбимую всеми училку: "Любовь Николаевна, вам помочь донести тетради?"

Литераторша мягчела от удовольствия, как заплесневелый сухарь в стакане горячего чая. Кажется, она на полной дури верила в искренность Ромочки.

К самому концерту Яна приготовила своим мучителям сюрприз. Девочки договорились пошить для выступления одинаковые черные платья с желтыми зигзагами на груди. Маленькие артистки радостно кружились у зеркала в раздевалке, когда появилась припоздавшая Лагутич. На миг аспидно-лимонные «бабочки» и даже мальчишки замерли и почти тут же восхищенно-завистливо завизжали. Лицо Бобровой сморщилось, как у бабы-яги, и по нему потекла косметика, которой девчонки обильно намазались перед выходом на сцену. Анастасия Витальевна металась между своей любимицей, потерявшей боевую готовность, и галдящими ребятами. Наконец подскочила к Яне. Быстро осмотрела парчовое (а не шелковое, как у всех остальных!) платье Лагутич, искрящееся в свете ламп миллионами веселых огней. По глазам Анастасии девочка видела: училку раздирает желание надавать негодяйке оплеух, но педагогшу что-то сдерживает.

То ли боязнь Яниного отца, то ли гиппократова совесть воспитателя. Наконец дрожащим голосом хореограф произнесла: "Очень красивое платье. Но оно… уже испортило номер. Ты не центральная фигура". И Яна, прислонившись затылком к стене, со сладостно жутким сознанием (ты побоялась, а я смогла!) таким же дрожащим голосом бросила: "А вы, Анастасия Витальевна…

Вы – центральная фигура?" Взгляд преподавательницы, возмущенно-жалкий, Лагутич помнила до сих пор. В общем, все вышло даже лучше, чем она задумала. Торжество Яны не испортили даже шипы, притаившиеся в репликах, которыми обменивались родители после концерта: "Чья это девочка в таком красивом платье? А-а-а… Самого Семена Исаковича".

Яна росла и страшнела. Но, к счастью, вместе с ней в стране росла любовь к деньгам. Теперь никто бы уже не осмелился сказать девушке, что она не центральная фигура. Лагутич пели дифирамбы мужчины и женщины. Но их довольные взгляды говорили о том, какими утешительными призами обмениваются льстецы за спиной богачки: "До чего страшненькая… Можно даже сказать – уродливая…"