Текст книги "Княжна Екатерина Распутина (СИ)"

Автор книги: Ольга Токарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 7
Горький хлеб

На следующее утро после моего разоблачения Глафира проскользнула в мои покои, словно тень, крадущаяся в предутреннем сумраке. На цыпочках, словно каждый звук мог выдать ее присутствие, она приблизилась к моей кровати и едва слышно прошептала: – Ваше Сиятельство… Просыпайтесь, пора браться за работу. А то Софья Николаевна будет гневаться, прикажет еще выпороть вас. Уж больно она легка на расправу за непослушание.

Я давно уже не спала, но притворялась спящей, наслаждаясь последними минутами покоя.

– Я уже проснулась, – прошептала я в ответ, сладко потягиваясь. Открыв глаза, я встретилась с ее встревоженным взглядом. – А завтракать я разве не буду?

– Велено кормить вас на кухне вместе со слугами, – пролепетала девушка, боязливо озираясь по сторонам.

– Боярыня, должно быть, решила еще больше меня унизить, но она не понимает одного: мне все равно, где и с кем разделять трапезу. Слуги – такие же люди, как и я, – произнесла я, поднимаясь с постели.

– Напрасно вы так, – возразила Глафира, с проворством опытной горничной заправляя постель. – Мы люди подневольные, тёмные, зависим от барской воли, от их прихоти да настроения. Меня вот высечь велели за то, что о вас не доложила. Не заступись Михаил, не стояла бы я сейчас перед вами. У Остапа силища несусветная, от одного удара кнутом кожу как ветром сдувает.

– Добрая ты, Глашенька, только должна понимать, что у вас с Михаилом будущего нет. Пока барин молод, отец его терпит тебя рядом, а как возмужает – мигом невесту по чину сыщет.

– Да всё я понимаю… – Девушка замолкла, резко обернулась, и ее длинные, пушистые, словно лисий хвост, рыжие ресницы дрогнули. В зеленых глазах застыло недоумение. – Так зачем же ему невесту искать, коли Петр Емельянович вас сосватал?

– Да я и не против его планов, пусть мечтает. Только вот за Михаила замуж не выйду, да и думать об этом мне рано. Сначала учеба, а потом сама свою жизнь строить буду, – бросила я на ходу, скрываясь в ванной, а в спину мне донеслось недовольное ворчание.

– Ох, смелая вы, ваше сиятельство. Кровь княжеская, положение высокое, вам и слова не скажут. А меня коли выгонят, куда я пойду, горемычная?

В словах Глаши была горькая правда. Не в том я положении, чтоб перечить. Приходится глотать все прихоти сильных мира сего.

Агафья работала поварихой в семействе Соловьевых тридцать лет. Была она женщиной миловидной, полнота ее ничуть не портила, а скорее вызывала улыбку. Она с материнской заботой подкладывала мне лакомые кусочки, пока я уплетала манную кашу. Смотрела на меня, придерживая у глаз накрахмаленный белый фартук, украдкой вытирала выступившие слезы и тихо приговаривала: «Бедная сиротинушка, и приголубить некому. Совсем одна в этом свете. Что ж это за сердце надо иметь, чтоб такую кроху заставлять прислуживать! Куда только Пресвятая Матерь Богородица, заступница наша, смотрит…»

Я молча внимала ее словам, отламывая кусочек душистой, усыпанной маком булочки и запивая глотком парного молока. В голове роились мысли: послать ли Софью к черту или все-таки покориться ее воле? Как наводить порядок в комнатах, я представляла себе лишь смутно. Пару раз мельком видела, как это делала Глафира. В моей прошлой жизни такими пустяками не утруждались. В каждом доме царили сложные системы: тонкая настройка температуры, кристальная очистка воздуха и всепоглощающее поглощение пыли. Никаких громоздких перин, огромных подушек и смятого постельного белья не существовало. Кровать, скорее, уютная ниша, ласково повторяющая изгибы тела и чутко регулирующая температуру. Ежедневная паровая очистка была заложена в программу, избавляя от лишних забот. О еде я тоже не беспокоилась и никогда не утруждала себя готовкой. Все можно было заказать одним движением руки. Единственное отличие – наша пища не знала животного и растительного происхождения, она взращивалась высокими технологиями.

Поблагодарив Агафью за сытный завтрак, я выпорхнула из ее владений, где жарко пылала печь, позвякивали кастрюли и витали дразнящие ароматы. В доме уже кипела жизнь: слуги сновали туда-сюда, бросая на меня любопытные взгляды. Весть о том, что княжну заставили прислуживать дочерям Софьи, облетела дом с быстротой молнии. Томиться в ожидании их пробуждения не было никакого желания, и я, не мешкая, направилась на улицу. Хромус, словно из ниоткуда, возник у меня на плече, сладко зевнул и потерся мордочкой о щеку.

– Я тоже рада тебя видеть, – прошептала я, нежно поглаживая его бархатные ушки.

Выйдя на просторную веранду, я увидела Михаила, восседающего на крыльце. Этот здоровенный увалень, казалось, не нашел занятия увлекательнее, чем ковыряться в носу, созерцая утренний туман, лениво ползущий по полю. Юноша предавался этому занятию с каким-то непостижимым наслаждением, и во мне невольно пробудилось желание подойти и отвесить ему смачный подзатыльник.

– Хромус… друг мой… а отвесь-ка леща этому пятнадцатилетнему верзиле. Зверек, словно выпущенная стрела, сорвался с места и, извиваясь гибкой лентой, метнулся к юноше. Со всего размаха он впечатал свою лапу в его затылок.

Михаил дернулся от неожиданного удара и, пытаясь развернуться, чтобы высмотреть обидчика, только потерял равновесие и рухнул со ступенек.

Прикрывая рот рукой, дабы сдержать предательский смех, я юркнула за угол веранды и помчалась к скотному двору. На бегу расхваливаля своего фамильяра, который восседал у меня на плече с видом победителя, тщательно отряхивая свои крохотные лапки.

– Молодец! Может, хоть так у молодого боярина мозги на место встанут.

Я так залюбовалась стайкой розовых поросят, с визгом носящихся по двору, что совсем потеряла счет времени.

– Ваше сиятельство! – пропыхтела запыхавшаяся Глафира. – Я уж вас по всему дому ищу. Барыни пробудились. Вам надлежит в их покои, кровати застелить да порядок навести. Простите, что смею напоминать, – пробормотала служанка, опустив глаза.

– Ну что ты, Глашенька, – поспешила я успокоить ее. – Не твоя же это блажь, а Софьи Николаевны прихоть.

– Смотрю я на вас, княжна, и диву даюсь, – протянула Глафира, задумчиво глядя на меня. – Речи-то у вас больно мудрые, не по годам, а с виду вы сущий ребенок.

Мне нечего было ответить на это замечание, и я постаралась сменить тему.

– Глашенька, вот что мне непонятно: как же я буду убирать, если ничегошеньки не умею?

– Мне приказано вас обучить, – вздохнула она, и мы направились в усадьбу.

Я застыла у кровати, не в силах отвести взгляд от вздымающейся перины – непостижимо огромной, словно снежная горка. Не представляла, с какой стороны подступиться к этой пуховке, как взбить и вытряхнуть пыль? Не смея мне помочь, Глафира прятала глаза. Я, собравшись с духом, шагнула к углу кровати, вцепилась в край перины обеими руками и дернула изо всех сил. Громада осталась недвижна, словно насмехаясь над моими усилиями.

– Василиса, – прозвучал пренебрежительный голос Алены. – Ты только посмотри на эту неуклюжую.

– Сама попробуй, – не сдержалась я, уязвленная колкостью.

– М-м… Мы боярские дочери, и нам не пристало пачкать да трудить ручки, – с горделивой усмешкой заявила она, окидывая меня ехидным взглядом.

– А я княжна и, смею заметить, по статусу стаю повыше вашего боярского, – парировала я, метнув в нее словесную шпильку.

– И где же твой род? – ехидно прищурилась Василиса. – Вот приеду в академию, всем расскажу, что мне прислуживала сама княжна Распутина. Вот потеха будет!

Ее колкость задела меня за живое. Схватив подушки, я с яростью швырнула их в центр постели, следом полетело одеяло, затем покрывало, образовав бесформенную груду. Подойдя к ведру, я пнула его ногой, и хлынувшая вода мгновенно впиталась в ворс ковра, оставив темное пятно. Отряхнув руки, словно смывая с них пыль, я с улыбкой посмотрела на девочек, чьи глаза округлились от изумления, наблюдая за моей выходкой.

– Вот теперь точно будет о чем рассказать в академии, – съязвила я и, с гордо поднятой головой, спокойно покинула покои.

Едва успела я переступить порог своей комнаты, как в них вихрем ворвалась Софья, а следом за ней – и две ее дочери.

– Что ты натворила в покоях Алены⁈ – голос ее звенел от ярости, казалось, еще немного, и пол под ногами затрещит.

– Я сделала то, что было в моих силах, – ответила я, сохраняя невозмутимость и скользнув равнодушным взглядом по девочкам, этим двум маленьким копиям матери.

Длинные светлые ресницы, словно тончайшие кисти, обрамляли их выразительные голубые глаза. Аккуратные носики, крохотные ротики – всё это придавало им вид изящных кукол. Василиса же вступала в пору зрелости. Грудь ее уже тронули округлые полушария, едва ли второго размера, талия тонка, как лоза. До материнских форм ей еще далеко, но первые признаки широких, соблазнительных бедер уже проступали сквозь ткань платья. Алена же, в отличие от сестры, оставалась плоской, как доска. Да и что тут удивляться? Ей всего тринадцать, и в глазах ее порой мелькала зависть, когда она смотрела на расцветающую сестру.

– Я смотрю, ты с гонором да остра на язык, – протянула Софья, в голосе её зазвучали стальные нотки. – Ничего, и не таких строптивиц усмиряла, шелковыми становились. Раз перину поднять тебе не под силу, значит, двор мести будешь да моим девочкам прислуживать. А вздумаешь еще что-нибудь выкинуть – останешься без еды. Голод хорошо отрезвляет ум.

Я лишь пожала плечами, не удостоив вопросом, откуда она знает, что голод влияет на ясность ума. Лишний скандал мне сейчас был совсем некстати. Голод тоже не прельщал. До сих пор иногда хотелось про запас припрятать кусок недоеденного хлеба. Но просить Хромуса таскать мне снедь исподтишка означало заложить зерно воровства в его крохотное сознание. И без того стоило огромных усилий внушить ему, что красть сафиры – дурной тон.

Дворник Серафим, словно добрый волшебник, смастерил мне из тонких прутьев метлу, точно по моему росту. Научил премудростям подметания, и я с энтузиазмом принялась за дело. Сперва труд показался забавой, но вскоре ладони пронзила острая боль, сменившаяся нестерпимым зудом. Взглянув на руки, я с изумлением увидела вздувшиеся, лопнувшие волдыри, саднившие немилосердно.

Вскинув голову, я окинула взглядом пустой двор, но спросить, что за чертовщина со мной приключилась, было не у кого. Прислонив метлу к шершавому стволу яблони, побрела к дому, но на крыльце, словно коршун, поджидала Софья. Наверняка следила, не спуская глаз.

– Почему работу бросила? – процедила она ледяным тоном.

Я молча протянула ей ладони, беспомощно разводя руками:

– У меня с руками что-то неладное. Может, к целителю обратиться?

– Нечего Анатолия Радионовича по пустякам беспокоить. От мозолей на руках еще никто не умирал. Вечером Глафира лопуха привяжет, к утру всё заживет.

Связываться с разъяренной фурией не было ни малейшего желания. Я обреченно вернулась к своему орудию пыток, вцепилась в шершавое древко и, закусив губу, сдерживая рвущийся наружу стон, вновь принялась за проклятую работу. Руки налились свинцом, каждый взмах отдавался мучительной болью, а в голову настойчиво заползали крамольные мысли о дерзком побеге из этого ада.

– Довольно! – рявкнула Софья, и я судорожно вздохнула, чувствуя, как долгожданное облегчение волной окатывает всё тело. – Ступай в дом. Примешься за влажную уборку.

Капиталина, еще одна служанка в доме Соловьевых, высокая, статная женщина лет сорока, с роскошной гривой темно-русых, непокорно вьющихся волос, чуть вздернутым носом и губами цветом спелой вишни, подавая мне ведро с водой и тряпкой, смотрела на меня черными, как смоль, глазами, в которых плескалась толика жалости.

– Софья Николаевна велела тебе вытереть подоконники в гостевых, обеденных залах, а затем пройтись по второму разу по плинтусам в доме.

Я пожала плечами и принялась за работу. Отжать тряпку для меня казалось невыполнимой пыткой, и уже догадалась, что Софья нарочно устроила мне это испытание. Каждая ранка на ладонях взбунтовалась, отзываясь нестерпимой болью и жгучим покалыванием.

Смахнув предательски сбежавшую слезинку, я принялась вытирать подоконники. Величавые напольные часы с мерным маятником, расположенные на первом этаже в холле, отбили один удар, гулким эхом разнесшийся по дому, напоминая домочадцам и слугам о приближении обеда.

Бросив грязную тряпку в ведро, я побрела на кухню, словно приговоренная. Сегодня мне предстояло разделить трапезу со слугами. Семь женщин, отмеченных печатью возраста и забот, и девять мужчин, с нескрываемым любопытством в глазах, уже расселись за длинным столом.

Едва поздоровавшись, я опустилась на край стула, застыв в ожидании, когда в мою тарелку плеснут первое.

– Чего расселась, барышня? – процедила сквозь зубы блёклая женщина лет тридцати. Тощая фигура, грудь – два жалких бугорка, лицо – серое и невыразительное. – Здесь тебе не княжеский стол, прислуживать никто не будет. Бери половник да наливай сама.

Я взглянула на кастрюлю, одиноко стоявшую в центре стола. Попытка дотянуться до нее оказалась тщетной – расстояние казалось непреодолимым. Взяв тарелку, я робко посмотрела на молодого мужчину лет двадцати пяти, сидевшего рядом, и тихо попросила:

– Налейте мне, пожалуйста, супа.

Он засуетился, вскочил со своего места и, исполнив мою просьбу, бросил испепеляющий взгляд на язвительную особу.

– Спасибо, – прошептала я, наблюдая, как передо мной появляется дымящаяся тарелка.

Снова опустившись на стул, я взяла ложку, но, глядя на поднимающийся пар, поняла, что не смогу проглотить ни ложки. Рука предательски дрожала, опасаясь расплескать этот манящий ароматный суп. С тяжелым вздохом я отложила ложку, выхватила со стола кусок черствого хлеба, спрятала его в карман фартука и поднялась со стула.

– Что, аппетита нет? – прошипела блёклая ехидна, одарив меня злобной ухмылкой.

Я ничего не ответила, лишь мои губы тронула усталая улыбка, и двинулась к выходу.

За спиной зашипели слуги, но гадюка на них злобно огрызнулась: – Пусть поварится в нашем котле, узнает, каково это родиться без статуса – гнуть спину от зари до зари перед господами.

Я не могла оставить это без внимания. Замерла в дверном проеме, обернулась и взглянула на нее в упор: «Не понимаю, почему вы вымещаете на мне свою неудавшуюся жизнь. Свое прошлое я помню лишь смутно, до последнего вздоха за мной ухаживала няня. И поверьте, сейчас мне тоже не сахар – жить в чужом доме и исполнять капризы Софьи Николаевны. Как видите, иногда титул ровным счетом ничего не значит».

Слушать пересуды слуг не было больше сил. Я бежала в свою комнату, где, обессилев, рухнула на кровать, пытаясь вызвать ускользающую магию, водила рукой то над одной ладонью, то над второй. Хотела исцелить опухшие пальцы, но, как ни старалась, магия не откликалась на мои мольбы.

Вернувшийся с охоты Хромус, словно тень, промелькнул мимо, лишь успев показать мне желтый сафир и похвастаться, что убил жакроба. И тут же исчез в своем укромном тайнике. Я же, откинувшись на подушки, смотрела на свои ладони, истерзанные болью, и размышляла о побеге. Куда бежать? Я не знала. С головой погрузившись в книгу о магии, совсем не потрудилась узнать о местности, где оказалась. Да и дадут ли мне далеко уйти? Сомневаюсь. Поймают, вернут и накажут, чтобы другим неповадно было. Пожаловаться некому. Весь дом превратился в безмолвных наблюдателей моей муки, вызванной злобой второй жены боярина. Нужно время, чтобы узнать, где находится ближайший город. Может, там есть приют для сирот. А если нет, то, возможно, слуги порядка помогут мне добраться до нужного места. Хотя, кто знает, вдруг они вернут меня обратно в усадьбу, узнав, откуда я сбежала.

Хромус вернулся из тайника, и его взгляд, мечущийся, как испуганная птица, впился в мое лицо. Затем он замер, словно громом пораженный, уставившись на мои ладони. В его глазах читалось немое изумление. Очнувшись от оцепенения, он несмело коснулся лапкой багровых, пылающих ран. От моего болезненного шипения он отпрянул, как от огня.

– Кисс… Что с тобой приключилось? На тебя напал монстр? – в его голосе звучала неподдельная тревога.

– Да… Чудовище в обличии Софьи Николаевны. Она заставила меня кусок хлеба кровью и потом отрабатывать. А у меня волдыри полопались, теперь каждая ранка – как укол раскаленной иглы, а мне еще эти чертовы плинтуса драить, – прохныкала я, жалея себя до глубины души и с трудом сдерживая слезы.

– Не плачь… Прорвемся, – промурлыкал зверек, грациозно крутанулся, и вот уже передо мной на смятой постели сидела моя точная копия. – Тебе лучше спрятаться, отдохни, а я за тебя всю работу выполню.

– Как⁈ – изумилась я. – Ты ведь совершенно не понимаешь, как нужно убираться.

– Фигня вопрос, – фыркнул он, молниеносно прыгнул к моей голове, легонько коснулся лапкой и, отпрыгнув, самодовольно заявил: – Уже представляю! Тряпку выжал и давай грязь по плинтусам размазывать!

Невольная улыбка тронула мои губы. Я привстала, разрываясь между строгим «нельзя» и отчаянным «очень надо».

– Послушай, Хромус, – начала я издалека. – Я тебе говорила, что воровать нехорошо, и мы с тобой этим заниматься не станем. Но понимаешь, какое дело… Я совершенно не представляю, как целители лечат. Знай я хотя бы азы врачевания, вмиг залечила бы себе раны. Не мог бы ты смотаться в комнату Резникова и… на время позаимствовать у него книгу о целительстве? Наверняка у него их целая библиотека.

Свернувшись в подобие мерцающей ленты, сущность юркнула в небытие, чтобы миг спустя возникнуть вновь, бережно стискивая в тонких черных объятиях лент тонкую книгу.

– Держи, – прозвучал его голос, и он вновь обернулся зверьком. – Я изучил все книги по целительству и, знаешь, пришел к выводу, что твоя целительная магия… иная. Не такая, как у обычных лекарей. Ты уверена, что целитель?

В его словах чувствовалась весомая доля правды, но ответа у меня не было. Уже сам факт пробуждения у меня магии был чем-то из ряда вон выходящим. Во всех уголках необъятной России, в стенах Академии, магически одаренные подростки проходили таинственный ритуал пробуждения Источника Света. Поступление туда в пятнадцать лет было своего рода посвящением, где и раскрывался их истинный магический дар.

– Не знаю, – промолвила я задумчиво, прижимая к груди книгу, словно она могла ответить на этот вопрос. Слова Хромуса отозвались в сердце лишь зыбкой тревогой. – Боюсь, если обращусь с этим вопросом к Анатолию Радионовичу, это лишь подстегнет грязные пересуды. Нельзя забывать, какая участь постигла семейство Распутиных.

Хромус, вновь приняв мой облик, побрел заниматься уборкой, а я, взобравшись на подоконник, раскрыла потрепанный том «Первые шаги по целительству», достала из кармана кусок хлеба и, надкусив его, погрузилась в изучение азов врачевания. Сомнения грызли: верно ли я поступаю, углубляясь в тайны человеческого тела? Может быть, мой резервуар света еще не раскрылся полностью, и я слабый маг-водник? Но, разрываясь между одним даром и другим, я отчетливо осознавала свое истинное призвание: исцелять.

Глава 8
Разбор полетов выявил крошечный прокол

Третий день Хромус вместо меня выполнял распоряжение Софьи и ее дочерей, а я оккупировала личные покои, которые теперь приходилось убирать самой. Хотя в этой обязанности крылась свобода от незваных гостей. Раскинувшись на кровати, я погрузилась в лабиринты человеческой анатомии, и уже первые страницы озарили меня пониманием: биология и анатомия – близнецы в стремлении постичь суть живого.

Анатомия, словно скульптор, лепящий форму, исследует строение тела, организмов и их частей, проникая глубже тканевого уровня. Она не только созерцает внешний облик, но и препарирует внутреннюю форму и структуру каждого органа, входящего в этот сложный ансамбль.

Биология же, в свою очередь, раскрыла мне когда-то иные горизонты: клеточная теория, провозглашающая клетку основой всего живого, фундаментальные механизмы и химические процессы, единообразные во всех клетках. Теория генов – здесь даже непосвященному известно о кодировании наследственности в ДНК, эстафете, передаваемой из поколения в поколение. И, наконец, гомеостаз – таинственный дирижер физиологических процессов, поддерживающий незыблемость внутренней среды организма.

Первая глава анатомии раскрывала тайны покровного слоя человека – кожи и слизистых оболочек, этого живого барьера, оберегающего организм от натиска внешних угроз и внутренних бурь.

Внешние угрозы окружали со всех сторон. Мозоли на руках кровоточили, тонкая пленка запекшейся крови лишь дразнила ноющей болью. Любые попытки залечить их оказывались тщетными.

Я погрузилась в анатомию кожи, изучила наизусть три ее слоя: эпидермис, дерму и гиподерму. Узнала об их функциях: защите от внешних воздействий, терморегуляции, выделении продуктов обмена и даже дыхании. Теперь я пробиралась сквозь чащу патологий кожи, анализируя инфекции, аллергические реакции, аутоиммунные заболевания и даже касаясь генетических болезней, словно путник, забредший в мрачный лес.

– Да-а, – протянула я, и в голосе сквозила безнадежность, словно дальше и правда только мрак.

Первые впечатления о магии были сродни зачарованному сновидению, но реальность оказалась куда прозаичнее: «Чем дальше в лес, тем дремучее», – кольнуло в сознании. «Тут голова нужна, как целый альянс ученых мужей», – пробурчала я, переворачивая страницу учебника. Шевеля губами, прочла: «Опорно-двигательная система». И тут же погрузилась в хитросплетения скелета и прикрепленных к нему мышц.

Из обрывков чужих речей я поняла, что девочка, чье тело стало моим новым пристанищем, страдала от слабоумия – недуга, перед которым целители этого мира были бессильны, как, в принципе, и в моем прошлом мире. Отсюда следовал странный вывод: мой разум, казалось, был практически девственно чист, словно пустой холст, готовый принять любые краски. Иногда знания впитывались с поразительной легкостью, словно губка, жадно вбирающая влагу. Но порой я словно проваливалась в зыбкое болото. Мысли становились густыми и вязкими, словно патока, каждое движение давалось с усилием, и даже дыхание становилось тяжелым. А потом внезапно плотина словно рушилась под напором, и я запоминала каждое слово, каждую букву, словно прожигала их каленым железом в памяти. Странный, необъяснимый феномен. Но спросить было не у кого, и я, затаив дыхание, углубилась в изучение… пищеварительной системы.

– О-о-о, – проныл Хромус, вваливаясь в покои в моей личине. Он представлял собой жалкое зрелище: ноги волочились, руки безвольно повисли, спина согнулась под бременем невыносимой усталости, а на лице застыла вселенская скорбь. – О-о-о, – повторил он, словно выдыхая саму душу. – Моя истерзанная нервная система воет под натиском этих трех фурий. Две худосочные мегеры, соревнуясь, осыпают меня поручениями, а эта сиськастая ведьма заставила бедного Хромуса вылизывать пыль под каждой кроватью в этом проклятом особняке.

Я перебралась на самый край кровати, примостившись бок о бок со своим двойником.

– Прости… Я не учла, что и ты можешь изнемогать от этой работы не меньше меня, – прошептала я, и в голосе звучала искренняя вина. – Твоя пытка подошла к концу…

– А у тебя что, уже стерлись кровавые полосы с ладоней? – он встрепенулся, а в его глазах затеплилась робкая надежда.

– Еще нет, – в моем голосе плескалась безысходность. – Но ты ведь тоже не из стали.

– Вот еще, – проворчал он и, обернувшись юрким зверьком, забегал по кровати. Взволнованно и умилительно взмахивая крохотными хвостом и лапками при каждой фразе, он словно дирижировал своим возмущением. – Эти гнусные издевательства должны прекратиться! Может, обратиться в чудовищного монстра и прогнать этих сухопарых мегер по всему поместью? Упадут в обморок от ужаса, их унесут в комнаты, и дело с концом… Хотя нет, – надулся он, словно маленький обиженный божок. – Замучают жалобами и мольбами. То им будет нестерпимо жарко, и придется стоять над ними, обмахивая опахалом, то вдруг подскочит температура, и тогда на их пустые головы нужно будет укладывать ледяные компрессы… Нет, это не выход. Может, напустить на них проклятие несварения желудка? Зверек замер, мордочка его озарилась внезапным откровением, а в глазах заплясали искорки предвкушения.

Я тихонько хихикнула, подхватила его на руки и, прижав к груди, принялась нежно покачивать, переполненная радостью оттого, что у меня есть такой бесстрашный друг.

– И где ты набрался таких словечек? – поинтересовалась я.

Порой Хромус выдавал такое, будто только что сошел с корабля в порту. Сама не знаю, где я это выражение услышала, но сейчас оно почему-то пришлось как нельзя кстати.

– Да что ты понимаешь! – возмутился он, вырываясь из моих объятий и возобновляя свою царственную поступь по кровати. – Я, между прочим, в разломы хожу, с охотниками общаюсь. А они, знаешь ли, народ прямой, иногда такое загибают, что у меня уши в трубочку сворачиваются! И знаешь, какие у них любимые темы? – Он замер, вытянувшись по стойке «смирно», и, увидев мой отрицательный жест, торжественно провозгласил: – Монстры и бабы!

Я не выдержала и расхохоталась. Отсмеявшись, удивлённо спросила: – Как же ты в таком виде беседы с ними ведёшь?

– Кисс, – возмутился он. – У тебя от знаний мозги совсем закипели! Я в разломы хожу, и чтобы меня за монстра не приняли, принимаю облик Володи Серого. Хороший был малый… Умер от ран, сколько я в него целебных зелий не вливал. Володя жил в глухой сибирской деревушке, бабушкой воспитанный, а когда она померла, подался ближе к людям. Дара магического не имел, брал монстров силой и умением мечом владеть. Сибирский здоровяк, одним словом. Их бригада на привале сидела, когда мохра напала. Проглотила вместе с котелком, в котором каша варилась. Червя я убил, охотников из брюха вытащил, да поздно. Тела были исполосованы серповидными зубами твари, в ранах яд… Все умерли. Долго я за ними наблюдал, изучал, слушал. Жаль, не успел помочь. Когда последний охотник дух испустил, я карманы их обчистил, документы, деньги… Всё забрал. Тела похоронил, паспорт Серого себе оставил, а остальное в гильдию сдал.

– Да уж… Грустная история, – промолвила я с тоской и тут же вздрогнула, словно от укола, когда дверь скрипнула, приоткрывшись, и в щели показалось лицо Глафиры.

– Госпожа Катерина, вам велено спуститься на первый этаж. Софья Николаевна намерена лично указывать вам на недочеты сегодняшней уборки.

– Что⁈ – взвизгнул Хромус, взмыл к потолку, как ошпаренный, и, искрясь негодованием, растворился в воздухе.

Проводив зверька завистливым взглядом, я тяжко вздохнула, ощущая горечь от невозможности так же мгновенно раствориться в пространстве. Поднявшись с кровати, я побрела навстречу неизбежной промывке мозгов.

Софья величественно восседала в кресле гостиной, словно королева на троне, и нервно поглаживала рыжего кота, пытаясь унять раздражение, вызванное, несомненно, плодами «моего» труда. Заметив меня, она мгновенно выпрямилась, словно кол проглотила, и окинула ледяным, презрительным взглядом. Губы ее уже приоткрылись, готовясь извергнуть поток нравоучений, но тут случилось неожиданное: кот вдруг взвыл, вцепился когтями в ее ноги, скрытые под дорогим платьем, и, вырвавшись, пулей вылетел из комнаты.

За спиной Софьи мелькнула дымчатая тень, и мне стоило огромных усилий сдержать смех. Хромус отомстил ведьме. Опустив взгляд, я представила, как в ушной раковине образовалась плотная, непроницаемая пленка, отгораживающая от мира звуков, и позволила себе безмятежно погрузиться в собственные мысли.

Легкое, но цепкое прикосновение к плечу заставило меня поднять голову. Встретив разъярённый взгляд Софьи, я вдруг осознала, что мир вокруг погрузился в звенящую тишину. Меня словно кипяток пронзил от макушки до пят, дыхание превратилось в судорожные вздохи, а сердце заколотилось в груди, как пойманная птица. Единственная мысль, словно ледяной клинок, пронзила сознание: «Я оглохла». Липкий страх, словно ядовитый плющ, оплел тело, обжигая кожу колкими мурашками, заставляя дрожать всем телом. Паника захлестнула меня с головой, я заметалась, словно раненая птица в клетке. Разум судорожно цеплялся за мысль, бьющуюся набатом в голове: «Я не могла оглохнуть. У меня обычный слух, все препятствия к нему уходят!»

– Я к тебе обращаюсь, мерзавка ты мелкая! – визгливый фальцет Софьи пронзил тишину и вернул меня в реальность.

Ее вопли хлынули бальзамом на измученную душу. Волна эйфории окатила меня с головой, сковывающие оковы страха медленно спадали, обнажая изнеможение и растерянный вопрос: «Что это сейчас со мной было?».

– Пошла вон! – завизжала Софья, не видя во мне ни тени отклика на ее гневную тираду, которую я не слышала.

В своем неистовом исступлении вторая супруга Петра Емельяновича довела себя до белого каления. А я, все еще окутанная призрачным эхом минувшей глухоты, пребывала в оцепенении, словно громом пораженная.

На дрожащих ногах я доплелась до одной из колонн, когда до слуха донесся голос Якима.

– Ваше Сиятельство, Дмитрий Петрович из деловой поездки прибыли. Какие будут распоряжения?

– Оповести всех домочадцев. Встретим его с положенными почестями и радостью, – ответила она, но я уловила в ее глазах отблеск льда.

Любопытство заворожило меня. Я прильнула к прохладной мраморной колонне и замерла, словно мышь перед удавом, в ожидании старшего наследника рода Соловьевых.

Гостиная, как будто превратилась театральные кулисы, медленно вбирала в себя членов семейства. Моя робкая попытка скрыться потерпела фиаско. Две сестрицы-мегеры, словно коршуны, выследили меня. Проворно юркнув в мою сторону, они дождались момента, когда никто не видел, и Алёна, словно гадюка, ужалила мою руку щипком, а Василиса дернула за волосы. Эта детская жестокость, направленная на более слабого и младшего, вызывала во мне отвращение. И без того мрачное настроение рухнуло в бездну отчаяния. Слёзы навернулись на глаза от одной лишь мысли, что Хромус, помимо непосильной работы по дому, вынужден был терпеть ещё и эти унижения. И ведь ни словом не обмолвился, мой храбрый, преданный друг.

Тяжёлые шаги заставили меня съежиться. Взгляд, прикованный к дверям, замер в ожидании, и вот они распахнулись, являя миру Дмитрия. Богатырь! Высокий, как дуб, широкоплечий, словно скала, он вобрал в себя черты обоих родителей. От отца – смоль волос и горящие карие глаза, от матери – чувственные губы, тронутые лёгкой усмешкой. Может быть, это взгляд десятилетней девочки, в чьем теле я оказалась, но Дмитрий казался воплощением силы и мужественности. Сияющий взор и озорные искорки в глазах выдавали его живой ум. Мечта любой девушки. Будь я прежней, пропала бы, утонула в этом омуте. Но сейчас, запертая в теле ребёнка, я лишь с любопытством наблюдала за этим юным богом, пока не думая о любви.