Текст книги "Верь мне и жди"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Это теперь стало модным паломничество в Тибет, по монастырям, повысился интерес к буддизму, восточным традициям. Все, кому не лень, ищут истину в экзотических странах. Ты шел к этому самостоятельно и опять предвосхитил тенденцию не только в моде, но прежде всего в музыке. Музыка твоя стала совсем другой.

Сидя на кухне, еще не осмотрев всей квартиры, не оценив ремонта, ты рассказывал мне о своих впечатлениях и планах. Ты давно уже мечтал создать некий синтез рока и этнической музыки, но никак не мог нащупать чего-то главного, основную тему. И вот там к тебе все пришло, ты услышал новые мелодии, свою новую музыку. Теперь нужно было писать и писать. Успеть до концертов что-то сделать. Работа предстояла серьезная, глубокая.

– Мне нужен человек, который напишет подходящие тексты к этой музыке, – говорил ты. – Чтобы было не совсем заморочено, но и не убого. Я набросал кое-какие строчки сам, но их нужно оформить профессионально.

– Кого-нибудь посоветовать тебе? – вдохновилась я.

– У меня есть на примете один парень. Давно предлагал свои стихи, но в старую музыку они не вписывались. Он сочиняет в таком фольклорном духе, своеобразно.

Я загорелась твоими идеями. Впервые ты говорил со мной о творчестве, профессиональных проблемах. Мне страстно хотелось поучаствовать, помочь по мере сил. Ты доверил мне разработку твоего нового сценического образа. Вернее, образ придумал сам, а вот приготовление костюма возложил на меня. Ты вернулся уже в этом новом облике, и теперь следовало только дополнить его, оформить вещественно.

…И только поздним вечером, когда ты осмотрел квартиру, весело хмыкая и подшучивая надо мной, когда я насладилась видео, снятым тобой в путешествии, и мы забрались в новую роскошную спальню, я вспомнила о своем грехе и похолодела. Мне стало страшно. Я поняла, что не хочу ни за что на свете, чтобы ты узнал об измене и прогнал меня! Нет-нет. Только не это, лучше сразу умереть! Нырнув под одеяло, я прижалась к тебе изо всех сил, словно тебя могли у меня отнять. Ты понял это по-своему и ответил таким же крепким объятием. Я почувствовала себя подлой обманщицей, преступницей. И теперь основной заботой моей, как у тайного убийцы, было не выдать себя, сделать вид, что все как всегда. Не знаю, родной мой, почувствовал ли ты, что я другая. Оскверненная. Ты был хоть и вдохновленный, но уставший и скоро уснул. А я долго лежала в темноте и плакала – по собственной воле я лишилась безмятежности и чистоты близости с тобой…

Я гладила и целовала твою спящую руку, прижимала к щеке, поливая слезами. Проснись ты, что бы я сказала? Что плачу от радости? «Неужели теперь так будет всегда?» – горько думала я. «Да, – отвечала себе, – пока не повинюсь тебе, не покаюсь…» Но как я буду жить, если ты прогонишь меня? Приходится выбирать: жизнь в обмане или жизнь без тебя. А жизнь без тебя невозможна, значит… смерть? Суровый выбор.

Днем я забывала о своей пытке. Ты, не подозревая о том, спасал меня, погружая в свои замыслы. Забросив окончательную отделку квартиры, я с энтузиазмом принялась за изготовление костюма. Ты рисовал эскизы деталей, а я носилась по магазинам, искала ткани, кожу, фурнитуру. Через Шурку я нашла замечательную портниху, которая могла абсолютно все. Она преподавала в швейном колледже и подрабатывала частным пошивом. Валентина Федоровна связала тебе пару серых свитеров, сшила кожаные штаны со шнуровками по канту из мягкой светло-коричневой кожи.

Я устроила все так, как ты хотел: сняла все мерки сама, и тебе не пришлось сталкиваться с портнихой. Примерки тоже делала сама и подправляла все своими руками. Когда-то мы с девчонками обшивали себя с головы до ног: юбки, блузки, нарядные платья. Вязали свитера, шапки, цветные гетры. Конечно, многое подзабылось, но оказалось, руки не утратили прежних навыков.

Самое сложное было найти мастерскую, где шили обувь на заказ. Мне порекомендовали мастера-частника, который шил вручную, индивидуально. Он смастерил тебе кожаные мокасины с крагами на шнуровке, а еще сшил замечательную сумку-планшет и широкий пояс. Из Индии ты привез головной платок с цветным орнаментом – его предполагалось носить как бандану. На черной майке я вышила бисером по твоему рисунку орнамент в виде круга с крестом посредине и славянской вязью.

И вот уже все готово. Я выбрала момент, когда ты пришел пораньше, и заставила примерить обновки. У меня возникло сомнение:

– А не слишком ли фактурно, театрально-декоративно?

Ты успокоил:

– Да нет. Для сцены годится в самый раз.

Я подумала, что ты играешь в свой новый этнический образ, как мальчишки играют в пиратов или индейцев. Если бы ты мог видеть себя со стороны, когда облачился во все новенькое, хрустящее, красивое! Твоя бородка оказалась вполне на месте, теперь ты походил на героя славянского фэнтези с примесью татарской крови. Когда я высказала мысли вслух, ты улыбнулся:

– Вообще-то я представлял себе этакого странника духа, бредущего по земле в поисках истины…

– Высоко! – иронизировала я – впрочем, вполне уважительно.

– К новой программе, для ее раскрутки, будем снимать клип, – сообщил ты. – Я уже выбрал песню и придумал сценарий.

– А кто снимает?

– Ну, та женщина на вечеринке, помнишь?

Веселья как не бывало. Конечно, я помнила эту стильную даму с черными пышными волосами; значит, вы продолжаете сотрудничать… Я мысленно одернула себя: еще смею ревновать! Я, подлая обманщица! Да этого мало, надо бы мне гореть на медленном огне настоящей пытки!.. И все же сделалось грустно. Я молчала. А ты вряд ли мог заметить происходящее со мной.

Да, путешествие преобразило тебя! Ты спешил, много работал, весело и вдохновенно. По всем проявлениям ты походил на влюбленного человека. Ребята из группы заражались твоей энергией, весельем и дерзостью. Ты разыскал парня, который предлагал тебе стихи, и работал с ним над текстами песен. Что-то взяли готовое, а что-то было написано вами специально под твою музыку. Даже дома в редкие свободные минуты ты работал на клавишке, создавая свои удивительные мелодии. Все-таки ты лирик, несмотря на то что новый альбом ожидался в тяжелой роковой обработке.

Меня ты решительно не пускал в студию, объяснив коротко:

– Будешь мешать.

Работу над альбомом пришлось на время прервать: начались концерты. Ты снова поехал в провинцию со своей старой программой. И съемки клипа проходили в Белоруссии, когда ты выступал там.

На этот раз я не провожала тебя, мы попрощались дома. Как всегда, ты сказал, целуя меня в лоб:

– Жди меня и будь умницей.

Я вздрогнула: мне послышались особые интонации в этих простых привычных словах. Я тревожно взглянула на тебя. Нет, показалось. Ты весь в своей влюбленности – в музыке, можешь ли замечать что-либо вокруг? В последнюю неделю не приходил домой ночевать, работал в студии круглосуточно. Записывал песню для клипа, волновался, боялся не успеть…

Я не видела тебя неделю и почти не слышала по телефону. Зато Марина звонила чуть не каждый день, зазывая меня на свои концерты. Я отказывалась, опасаясь, что именно этот вечер окажется у тебя свободным и ты придешь. Когда отказываться уже было неприлично, я согласилась. Это произошло на следующий день после твоего отъезда, когда я тосковала и снова привыкала к одиночеству.

– Во что одеваться? – спросила я Марину, когда мы договаривались о встрече.

– Как хотите, сейчас с этим просто.

Мне представлялось, что в концертный зал приходят в вечерних платьях и фраках. Оказалось, все куда демократичнее. При параде исполнители, а остальные – по желанию. Ну я и надела любимое платье в этническом стиле. Тут же чуть не расплакалась, вспомнив, как ты впервые увидел меня в этом платье. Это было, когда ты собирался в Индию. Платье тебе очень понравилось, а я полушутливо-полусерьезно попросила:

– Возьми меня с собой.

Ты ответил в том же духе:

– Там жара, мухи, тебе не понравится.

…Марина встретила меня и проводила в зал, посадила в первый ряд. Она была в черном вечернем платье, ладно облегающем ее стройную мальчишескую фигуру. До начала концерта оставалось время, и я выскользнула из зала, договорившись с контролерами. Не надевая пальто, выскочила на шумную Никитскую, купила огромный букет алых роз. Вернувшись в зал, обнаружила, что мое место занято. Горевать не стала, заняла свободное кресло в третьем ряду и приготовилась слушать. Когда исполнители вышли на сцену, Марина поискала глазами меня и, не найдя, видимо, забеспокоилась. Однако дирижер скомандовал готовность, взмахнул палочкой. Исполняли Моцарта, а Марина солировала. Я не была искушена в классической музыке, но от живого звучания оркестра у меня захватывало дух даже на твоих концертах, а что уж говорить об этом зале и этой музыке…

Она не мешала мне думать, мечтать, волноваться, представлять тебя. Она наполняла до краев; переплескиваясь, будоражила, заставляла звенеть неведомые струны в душе, но я скоро устала, не приученная слушать так долго. Моих душевных сил просто не хватало, чтобы полно переживать страстные жалобы скрипки, ее пронзительный плач. На глазах скопились слезы, грудь стеснилась, мне трудно было дышать. Еще немного, и я бы не вынесла и убежала из зала рыдать. Спас небольшой антракт.

Во втором отделении остались только скрипка и фортепьяно. Исполнялись небольшие романсы и элегии, как я их определила. И вновь душа наполнилась грустью, неизбывной печалью. Именно теперь Марина открылась мне и стала много понятнее, чем за все время нашего знакомства. Ее скрипка пела об одиночестве, о неразделенной любви, так мне казалось…

Я опомнилась, только когда в зале раздались аплодисменты. Встрепенувшись, я схватила букет и направилась к сцене. Марина удивленно прижала руки к груди, потом приняла букет и шепнула:

– Дождитесь меня обязательно! – и грациозно присела в поклоне.

Мне показалось, что она хочет поговорить о тебе, рассказать что-то. Поэтому я дожидалась ее в тревоге, ходила туда-сюда между колоннами. Марина выскочила, на ходу натягивая легкую шубку.

– Не хотите выпить кофе? Здесь недалеко есть приличное кафе, – предложила она.

Я согласилась, спешить было некуда. Мы прошли на Тверскую и устроились в уютном местечке, где приглушенно играла приятная музыка, на каждом столике горели матовые лампы-шары, стулья были широкие и деревянные, удобные. Пока ждали заказанное, Марина спросила:

– Вам понравилось?

– Очень! – искренне ответила я. – Я вообще-то, если честно, не бываю на таких концертах, но вам очень благодарна! Я должна была это услышать.

Марина сияла. По тому, как бережно она устраивала букет, я поняла, что он ей дорог. Видно, не так часто ей дарят цветы. Надо признать, я очень потеплела к Марине после этого концерта.

– Вы что-то хотели мне сказать? – спросила я, чтобы не длить тревожное ожидание.

– Ничего существенного. Просто хотелось пообщаться, мы так давно не виделись.

Я перевела дух, однако мне все казалось, будто она что-то недоговаривает.

– Николаю пошло на пользу путешествие, – будто прочитав мои мысли, продолжила Марина. – Он так много работает. Вы знаете, он растет! Музыка Николая становится серьезнее, интереснее, оригинальнее.

Мне, конечно, приятно было слушать, но я все ждала подвоха. Однако Марина стала рассказывать о дирижере, об оркестре, и я расслабилась, потеряла нить разговора, думая о тебе.

– Потомством обзаводиться еще не надумали? Мне кажется, в вашем случае надо поспешить, – услышала я, очнувшись от грез.

Пробормотала в ответ нечто невразумительное, попыталась сменить направление разговора, но Марина пренебрегла этой попыткой.

– Николай любит детей, – продолжала она язвить мое сердце.

Я снова ощетинилась. Хотела поинтересоваться, почему она, Марина, до сих пор не замужем, но ведь лежачих не бьют. Тем временем моя бестактная собеседница продолжала развивать свою мысль:

– Ребенок привязывает к дому, семье…

– Да… – неопределенно ответила я и попросила счет.

Марина с сожалением посмотрела на недоеденное пирожное, и я смягчилась:

– Можете не спешить, я подожду вас.

Пока Марина доедала лакомство, я размышляла над ее словами. Она что-то знает? Почему считает, что нам надо спешить? Только ли из-за возраста? И что она имела в виду, когда говорила о ребенке, который привязывает к дому и семье? Жаль, я не могу вытрясти из нее все. Это показало бы мою неуверенность и слабость. Когда мы вышли на улицу, Марина опять заговорила о тебе. Просто идея-фикс!

– Не кажется вам, что Николай помолодел и как-то воспрянул духом после путешествия? Будто влюбился…

Это уж было слишком! И пусть она права, но какое ей дело до твоих преображений? Или это снова какой-то намек? Почему она подмечает все связанное с тобой? Ответ только один: Марина неравнодушна к тебе. Что-то в этом духе я и предполагала. Я ответила коротко:

– Да, помолодел…

– Несмотря на персидскую бородку! – продолжила Марина, засмеявшись.

Я вконец рассердилась и решила тотчас распрощаться со скрипачкой. Однако она опять заговорила:

– Вы знаете, что Николай привез из Индии табло – индийские барабаны?

– Нет, – растерянно ответила я.

– Он ищет новое звучание. Теперь озадачился духовым инструментом. Коле нужно что-нибудь оригинальное, подходящее под его голос, из народных инструментов. А вы одобряете его увлечение фольк-музыкой?

– Почему нет? – пожала я плечами. – Это красиво.

– Конечно, беспроигрышный вариант… – задумчиво довершила Марина.

Мне удалось от нее отвязаться только в метро, на «Кропоткинской». И только после того, как пообещала позвонить. Домой я вернулась в раздражении. Полежала в ванне с пеной и солями, потом села в гостиной перед телевизором и задумалась. Почему нет мира в моей душе? Почему я не могу быть счастливой и спокойной? Чего мне не хватает? У меня есть ты – единственный человек, который мне необходим. У меня прекрасная квартира. Я обеспечена и не знаю особых материальных затруднений. О, человеческая неблагодарность судьбе! Желание большего и неумение ценить то, что имеешь. Я знала, чего мне не хватает: ребенка и все-таки тебя, твоего присутствия рядом. И чистоты.

Во мне жила червоточина и разъедала душу. Даже когда я забывала о ней, где-то в глубине сознания я чувствовала это черное пятно. Оно мешало мне любить тебя, целиком отдаться тебе. Наши ночи превратились для меня в пытку. Я стремилась искупить вину излишней страстностью и только отпугивала тебя. Может быть, поэтому накануне гастролей ты часто не приходил ночевать, ссылаясь на загруженность.

Однажды я спросила тебя:

– Когда мы навестим Александра с Настей?

Ты вздохнул:

– Я у отца три года не был, а ты говоришь…

Да, это твоя больная тема.

– Давай вместе съездим! – предложила я.

Ты безнадежно махнул рукой. Тогда я попросила дать адрес отца Александра и объяснить, как туда добраться.

– Зачем тебе? – спросил ты удивленно.

– Хочу съездить как-нибудь… – ответила я, вопросительно глядя на тебя. – Можно?

– Одна? – с сомнением пожал ты плечами. – Зачем?

– Это плохо? – настаивала я. – Мне хотелось бы их повидать, с Настей пообщаться.

– Как же без машины? – удивился ты. – Сколько раз тебе говорил: учись! Купили бы тебе легонькую машинку. Я уеду, мой «лексус» стоять будет без толку. Надо тебе учиться.

Однако координаты мне дал.

Но прошло больше недели, прежде чем я собралась в Дубровку. Все возилась с квартирой, доделывала мелочи, свою комнату оформляла. Хотя зачем мне своя комната, спрашивается? Вот если бы здесь устроить детскую…

Я остро скучала по тебе. Ты не звонил, я опять замкнулась в одиночестве. Интерес к благоустройству пропал, ноябрь угнетал меня. Все чаще я ложилась спать рано, вставала поздно. Стала безразличной ко всему, кроме телефонных звонков.

В тот вечер я лежала в ванне с дурацким детективом, потом мысли потекли в ином направлении. Почему-то всплыли в памяти картины того злосчастного купания в карьере, мокрый Гошка, его неистовство… Вспомнив пережитое, я почувствовала невольное возбуждение и тотчас преисполнилась отвращения к себе. Какая я дрянь, дрянь! Доколе этот позор будет преследовать меня, напоминая о моей слабости, ущербности? Я уснула в слезах и увидела во сне карьер, мокрого Гошку, наши сумасшедшие объятия и дикую страсть… Проснувшись, вспомнила все и будто заново пережила измену. Тогда и решилась ехать к отцу Александру.

Погода была скверная, как и положено в ноябре: то дождь, то снег. Я долго мучилась выбором, что надеть: пальто, теплую куртку или шубку. Куртка предполагает штаны, но раз я пойду в церковь, штаны не годятся. Если в юбке и сапогах – значит, теплое пальто или шуба. Ехать электричкой в шубе неудобно – значит, пальто. Оно длинное, но что делать?

Жаль, конечно, что я не умею водить машину, но это ремесло не для меня. Я испытываю панический ужас, когда нахожусь за рулем, ты это знаешь. Все твои попытки приобщить меня к вождению заканчивались крахом. Ты надеялся, что на курсах я смогу преодолеть психологический барьер, и уговаривал пойти учиться. Я решительно отказывалась, зная, что это бесполезно.

Доехала до Ленинградского вокзала на метро, потом долго выясняла, какие электрички останавливаются на станции Полевой. Выяснив, купила билет, подождала полчаса и пустилась в путь. Я так редко выбиралась из дома, что отвыкла от людей, поэтому обрадовалась месту у окна. Всю дорогу я обозревала проносящиеся унылые пейзажи, думала о том, что скажу отцу Александру. Я везла с собой подарки и вкусности, которые накупила в супермаркете у вокзальной площади. Насте – кухонный набор: фартук, прихватки, полотенца, отцу Александру – большую пачку хорошего чая, Петру Александровичу – электронную машинку. Ну и еще коробки со сладостями.

В электричке я ехала около часа. По проходу без конца тянулись попрошайки и торговцы мелочами, нудили заученные речи, но никто им ничего не подавал и ничего у них не покупал. Непонятно, зачем они ходят. От них веет обреченностью и беспросветной тоской. Я не вынесла и подала пятьдесят рублей какому-то инвалиду в камуфляже. Я не умею отгораживаться от просящих помощи, я все равно им верю. Сколько пишут и говорят по телевизору, что это бизнес, мафия, что нищие живут лучше, чем наши учителя и врачи. Все равно не могу видеть протянутые руки.

На станции Полевой я постояла на платформе, размышляя, где может быть автобусная остановка, и в результате пошла за сошедшими со мной нагруженными женщинами. Они действительно привели меня к автобусной остановке. Расспросив их, я выяснила, что мне нужно ехать двадцать минут и еще идти два километра по проселочной дороге пешком. Я с сомнением посмотрела на свои кожаные сапоги на высоких каблуках, но испытанию даже обрадовалась. Будто это хоть как-то искупало мою вину…

Автобус был битком набит, и я едва втиснулась на нижнюю ступеньку. Дверь зажала мой пакет, я еле вытянула его, чудом не порвав. На уровне моего носа оказалась чья-то грязная побитая рука. Автобус тряхнуло, и я смогла наконец подняться в салон. Стоять пришлось на одной ноге. Рядом на сиденье качался пьяный мужичонка, от которого разило как из пивной бочки. Мужичонка бесцеремонно оглядел меня с ног до головы, потом гаркнула на весь автобус:

– Мадам!

Я вздрогнула и раздраженно посмотрела на него. Мужичок обращался ко мне.

– Мадам! – повторил он. – Вам нужен нормальный мужчина?

– Что-о-о? – изумилась я.

Мужичок поспешно оправдался:

– Я только спросил!

Рядом захохотали. «Нормальный мужчина» обиженно сопел. Я думала, этот путь никогда не кончится. Однако скоро автобус затормозил и, пыхтя, остановился. Я спустилась по ступенькам и попала в месиво из грязи и снега. Вокруг какие-то поля и разбегающиеся в разные стороны дороги. Хорошо еще, они были снабжены указателями, среди которых значилась и Дубровка. Я потопала вперед по грязной дороге.

Возможно, летом, в сухую погоду, мое путешествие по ней заняло бы не более двадцати минут, теперь же я волочилась все сорок, а то и час. Когда показался золотой купол Николая Чудотворца, я была измотана, вся заляпана грязью и страшно хотела пить. С самыми радужными надеждами я доковыляла до церкви и увидела у дома священника несколько легковых машин. Должно быть, батюшка с матушкой принимали гостей. Я вздохнула: не вовремя явилась.

Подойдя к крыльцу, постояла, не решаясь войти. И тут дверь отворилась и на пороге показалась Настя.

– Ну надо же! А я все спрашиваю отца Александра, почему Красковы не приезжают. И тут ты!

Она так естественно перешла на ты, что я не могла не ответить тем же. Настя спустилась с крыльца и поцеловала меня.

– Проходи скорей! А где твоя машина?

Однако зорким взглядом уже окинула меня, поняла.

– Так ты пешком? С ума сойти! На этих каблуках?

– Да я только от остановки шла… – бормотала я благодарно, поднимаясь на крыльцо.

Мы вошли в дом, Настя скинула с плеч куртку, и я увидела вполне определенно выступающий животик. Воскликнула:

– Настя, ты ждешь второго?

– Да, – улыбнулась она. – И не собираюсь останавливаться на этом.

– Счастливая…

Настя внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, провела в горницу. Там за столом сидели взрослые люди, ели, пили и шумно разговаривали. Петр Александрович пристроился на коленях у бородатого дядьки.

– У нас гости, реставраторы из Москвы. Они помогали нам восстанавливать храм, – объяснила мне матушка. – Присоединяйся, я сейчас принесу прибор.

– Подожди, Настя, – остановила я ее. – А где отец Александр?

– Он в храме, на службе.

– Я пойду к нему, хорошо?

Настя с тревогой взглянула на меня:

– С Колей все в порядке?

– Да, он на гастролях.

– Ну иди, потом с батюшкой возвращайтесь, будем обедать.

Я прошла по выложенной плитками дорожке к белой церкви, вошла с широкого крыльца в открытые двери и тотчас погрузилась в особую атмосферу храма. Прихожан было мало – несколько пожилых женщин, дурно одетых, с усталыми, безрадостными лицами. А меня наполняло какое-то чувство, немного напоминающее то, что я пережила в концертном зале, слушая Марину, но более глубокое, всепоглощающее. Я с легкостью отдалась ему и забыла о времени. Вспомнила венчание, твое одухотворенное лицо под венцом. Это была наша церковь…

Пока ехала, я боялась предстоящего разговора с отцом Александром; теперь же исповедь казалась непременным, естественным итогом моего пребывания в церкви.

Я дождалась, когда прихожанки, подойдя под благословение, постепенно покинут храм, и только тогда обратилась к батюшке:

– Отец Александр, я хотела бы исповедаться.

Священник, конечно, узнал меня. Он кивнул и жестом пригласил пройти в левый придел.

– Я слушаю вас, – слегка наклонив ко мне голову, мягко произнес он.

Любимый, это было непросто: рассказать твоему другу о том, что я изменила тебе. Я сразу расплакалась, а отец Александр терпеливо ждал, когда я смогу говорить. Он нахмурился и помрачнел, слушая мой сбивчивый покаянный рассказ. Я не щадила себя, поверь, не оправдывала, не перекладывала вину на молодого парня. И про сон рассказала и про иные искушения. Самым страшным было долгое молчание Александра после того, как я умолкла, сморкаясь в платок. Он молчал и тогда, когда я с мольбой в глазах ожидала ответа. Конечно, я понимаю, что прощение дает не он, не он отпускает грехи. Исповедник – всего лишь посредник. Но в этот момент я ждала его решения, как бы ждала воли Всевышнего, пусть это звучит кощунственно.

Наконец, не выдержав этого страшного молчания, я спросила:

– Что мне делать? Как жить дальше? Что мне еще сделать с собой, чтобы искупить этот грех?

Батюшка покачал головой:

– Не надо придумывать страдания, ибо вкусишь их полной мерой.

– Будет расплата? – шепнула я обреченно.

– Будет.

– Я должна рассказать все Коле? Он простит?

– Он человек, такой же немощный, грешный, как все. Нет, не простит. Я знаю его.

– Расстаться с ним? Это будет расплатой? – в ужасе спросила я, ожидая утвердительного ответа.

– Нет, – тихо произнес отец Александр. – Ему не надо ничего рассказывать.

– Но как же жить?!

– Покайся и впредь не греши.

– Да-да, конечно! – снова заплакала я, но уже просветленно.

Так чувствуют себя дети, которых родители отчитали за провинность, но простили, наказав не делать так больше. Я ощутила легкость, будто непосильный груз свалился с моих плеч. Я ничего не забыла и не простила себя, но мне стало спокойно и ясно. Отец Александр дал какие-то указания старушкам служительницам, и мы отправились в дом. Мне показалось, батюшка стал больше сутулиться…

В доме царило оживление. Настя хлопотала, выставляя пироги и разливая суп. Гости встретили нас громкими приветствиями.

– Я помогу тебе, – сунулась я было на кухню к Насте, но она выпроводила меня со словами:

– Иди-иди, тебе надо поесть, отдохнуть с дороги. Потом поболтаем!

Когда передо мной оказалась тарелка вкусно пахнущего куриного супа, я поняла, как проголодалась, и набросилась на еду. Народ вокруг продолжал спор, начатый еще до нашего появления. Бородатый парень лет тридцати, с серьгой в ухе, симпатичный, доказывал, что древние архитектурные памятники нельзя передавать церкви.

– В Новгороде сохранились фрески двенадцатого века, восстановленные с огромным трудом. И что, прикажете впустить в храм прихожан? – горячился молодец. – Свечи, копоть, ладан… А фрескам нужны определенные условия хранения – температура, влажность, – чтобы не разрушались!

Отец Александр возразил:

– Храм Божий должен использоваться по назначению, его для этого возводили. «Дом Мой домом молитвы наречется».

– Ну да, а ваше начальство бесчинствует, закрашивая бесценные росписи и заменяя новоделом! – Бородач в негодовании стукнул по столу огромным кулаком, но, покосившись на мальчика, слегка унял пыл. – Псковский владыка собирается записать фрески Снетогорского монастыря! Вот вам результат.

Тема сменилась, и молодец снова горячился, говоря о разрушенных храмах, которые требуют немедленной реставрации.

– В Новгороде окончательно разрушаются храмы тринадцатого века! И никому до этого дела нет!

– Нужны деньги, – спокойно сказал отец Александр. – Чтобы восстанавливать храмы, нужно много денег.

С ним согласились все.

– Мы делаем все, что можем, – продолжил батюшка. – Используем связи, просим у богатых людей пожертвования, ищем спонсоров. Обязательно найдутся люди, которые не останутся равнодушными.

– Пока они найдутся, весь Псков будет лежать в руинах! – возразил бородач. – И не только Псков! А ведь есть кому восстанавливать: умельцев и профессионалов – море! Были бы деньги…

Несмотря на то что я была занята своим, все же прислушивалась к спору. Бородатый реставратор меня заинтересовал. Но интереснее все же была Настя, которая легко справлялась с гостями, кухней, ребенком и при этом не уставала, не раздражалась, сновала туда-сюда, гордо неся свой бесценный живот. Когда обед завершился, уже стемнело. Я засобиралась. С тоской подумала о том, как буду возвращаться автобусом и электричкой. Однако Настя и тут сообразила:

– Вань, – обратилась она к симпатичному бородачу, – ты сейчас едешь в Москву или на объект?

– В Москву.

– Захватишь нашу гостью?

– С превеликим удовольствием, – ответил молодец и подмигнул мне: – Через часок тронемся.

Настя принялась собирать пустые тарелки. Я вскочила, чтобы помочь ей. Мужчины ушли курить на крыльцо, Петр Александрович увязался за ними. Мы быстренько навели порядок на столе и уединились на кухне. Настя мыла посуду, а я вытирала чистым полотенцем и составляла в буфет.

– У вас все хорошо с Колей? – спросила молодая матушка как бы между прочим.

– Да, – неуверенно ответила я. – Только мало видимся, скучаю…

– Это понятно, – усмехнулась она, – но не страшно. Тебе бы родить, скуку как рукой сняло бы.

Она посмотрела на меня, ожидая ответа. Я вздохнула:

– Ты же знаешь, как он к этому относится. Запретил мне даже думать на эту тему. Что тут сделаешь?

– Положись на волю Божью.

– Как?

Настя вытерла руки о полотенце и села на табуретку возле меня.

– Ты пьешь эту отраву?

– Какую?

– Ну, таблетки противозачаточные?

Я смутилась:

– Почему «отрава»? Сейчас выпускают вполне приличные контрацептивы…

– Все равно отрава для женского организма, – непреклонно заявила Настя. – Перестань их принимать, и все.

– А если забеременею?

– Ты не хочешь этого?

– Хочу, еще как хочу!

– Ну так? – Настя ободряюще улыбнулась. – Я когда еще тебе говорила: решай сама, не мужицкое это дело.

– А если он откажется от меня, от нас? Я ведь, по сути, нарушу слово.

– Выбирай, что важнее. Хотя я уверена, Коля все поймет.

– Получится выламывание рук, – вздохнула я. – Так не честно.

– А взять молодую жену и не велеть ей рожать – это честно? – возмутилась Настя.

– Не надо, – попросила я. – Он же не из каприза или самодурства, я его понимаю.

В кухню пробрался Петр Александрович, и только теперь я вспомнила о подарках. Бросилась искать пакет, нашла в сенях, вернулась на кухню и выложила подарки на стол. Малыш с интересом, но без жадности, взял игрушку и стал вертеть ее в руках.

– Да зачем же! – воскликнула Настя, однако я видела, что ей приятно мое внимание. – Спасибо…

Подошло время ехать. Ваня уже сидел в своей потрепанной «девятке», разогревал ее, а мне все не хотелось уходить из этого гостеприимного дома. Настя обняла меня:

– Приезжай еще. Мне не выбраться – сама видишь. А ты приезжай! Хорошо бы с Колей. Петр Александрович скучает по нему.

Мы расцеловались на прощание, отцу Александру я от полноты чувств смогла сказать только:

– Спасибо!

Он улыбнулся и перекрестил меня.

Ваня включил в машине радио и всю дорогу насвистывал незатейливые мелодии. Я не знала, о чем говорить с ним, и молчала. Однако мне было приятно смотреть на красивого молодца и сидеть рядом с ним. Приехали мы быстро, намного быстрее, чем я утром. Ваня довез меня до самого дома и, прощаясь, вдруг сказал со вздохом:

– Хороший у тебя мужик. Береги его.

Я растерянно кивнула и, поблагодарив, вошла в подъезд. Беречь тебя… Да для меня не было и нет более важной цели!

После исповеди у отца Александра и разговора с Настей я успокоилась внутренне, и страсти оставили меня. Уже через месяц я не могла даже вообразить, что была способна на такую дикость: на измену тебе. Все! Забыть навсегда! Это не должно стоять между нами, мешать нам.

Я терпеливо ждала твоего возвращения, доделывала, довязывала, вышивала бисером твои костюмы. Из дома почти не выходила, да и не хотелось. Близился Новый год, я стала придумывать подарки. В первую очередь тебе. Это задача не из легких. С одной стороны, ты такой яркий человек, у тебя много увлечений, какие-то определенные интересы. В таких случаях дарить подарки нетрудно. С другой стороны, ты мог купить себе почти все, что хочешь. Удивить сложно. Однако мне доставляло удовольствие ходить по магазинам и смотреть, выбирать для тебя что-нибудь милое, симпатичное.