Текст книги "Верь мне и жди"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Да меня можешь не стесняться. Много тут вас, горемычных, побывало.

– Я не понимаю…

Валя стянула с волос белую косынку.

– А что тут понимать? Искала своего небось? Эти кобели каждое лето здесь оргии устраивают. Все неженатые, все свободные, девок сманивают. А там, глядишь, то одна баба приедет за своим муженьком, то другая… – И спросила: – Нашла ли?

– Нашла, – горько вздохнув, призналась я. – Только не хочу мешать ему, уеду.

Слезы сами собой полились так некстати.

– Я б им всем обрезание сделала! – ругнулась Валя. – Полное обрезание!

– А вы не замужем? – спросила я, утирая слезы.

Валя опустила руки и тихо сказала:

– Была. Погиб в Афганистане в восемьдесят первом. И погулять не успел, только поженились. Да что уж, давно это было.

Она отошла к печке, погремела чугунками.

– Будешь разводиться? – спросила немного погодя.

– Не знаю, – честно ответила я.

– Дурак он, коль от такой жены гуляет. Ты прости его, непутевого. И… люби, пока живой…

Я подошла к ней, обняла и поцеловала. Она посмотрела на меня и молча перекрестила. Я ушла к себе.

Принесла воду из колодца, умылась, почистила зубы. Подкрасилась, переоделась, причесалась, заколола волосы шпильками, собрала сумку и направилась в «Святояр». Другого пути в Колоколушу я не знала. Сумка значительно затрудняла движение. Я часто останавливалась отдохнуть, посидеть на пеньке или упавшем дереве. В лагерь явилась, когда звонили к обеду. Есть не хотелось, но я решила отыскать Мирослава, чтобы попрощаться. Под навесом его не было. Пришлось вспоминать, где висит знак «стоп». Это оказалось мне не по силам. С сумкой, растерянная, я, наверное, глупо выглядела среди беззаботных полуобнаженных людей.

– Хельга!

Я вздрогнула и уронила свою ношу. Мирослав опять напугал меня этим обращением. Ведь до него никто меня так не называл, кроме тебя.

– Почему ты не пришла вчера? – спросил юноша.

Я махнула рукой:

– Не до того было. Скажи, как мне отсюда выбраться?

– Зачем? – удивился Мирослав. – Сегодня ночью будет самое интересное!

– То есть? – напряглась я.

– Ночь накануне Ивана Купалы.

– Ну да, знаю, читала у Гоголя. Вы будете искать цветущий папоротник, который показывает клады!

– Нет, не совсем. Оставайся обязательно, это надо видеть. Иначе просто зря приезжала в лагерь!

– Не зря, – пробормотала я. – Мне надо уехать. Скажи, как вы добираетесь до Вологды?

Мирослав схватился за мою сумку.

– Завтра будет автобус, все просто. А сейчас идем обедать.

– Куда ты? – воскликнула я.

– Положу вещи в свою палатку.

Его обиталище оказалось рядом. Я заглянула в палатку – там лежала полуголая девица с распущенными волосами. Она привстала, когда увидела нас.

– Ты чего валяешься, к обеду зовут! – обратился к ней Мирослав.

Положив сумку, он кивнул девице:

– Догоняй! – и потянул меня в сторону навеса. Нам вслед понеслось капризное:

– Славенок, подожди!

Мирослав не обратил на этот зов никакого внимания. Занятая своими мыслями и горестями, я ничему не удивлялась. Мирослав раздобыл для меня миску супа, усадил возле себя на скамье. Я ела, не чувствуя вкуса. Спросила:

– А что за автобус завтра идет на Вологду? Ваш, лагерный?

Молодой арий что-то промычал с набитым ртом, как мне показалось, утвердительно. После обеда святоярцы разбрелись по лесу и занялись странными приготовлениями. Они стаскивали на пустую поляну рядом с озером сухие ветки, сучья. Скоро выросла огромная гора хвороста. Мы тоже на славу потрудились. Мирослав никуда меня не отпускал, опасаясь, что сбегу. Он решил показать мне все музыкальные инструменты, которые были в лагере. За нами увязалась девица из палатки Мирослава. Слава Богу, она накинула на себя кофточку. Весьма условную.

Переходя от палатки к палатке, от костра к костру, мы слушали самую разную этническую музыку: от славянских мотивов до кельтских. Многие ребята пели свои песни в сопровождении гитары и разных замысловатых инструментов. На какой-то момент я даже забыла о том, что собралась уезжать. Атмосфера, царившая здесь, заражала бесшабашностью, весельем, магией таланта.

Я уже не боялась встретиться с тобой: так привыкла быть для тебя невидимкой в толпе. И тем неожиданней было столкновение чуть ли не лоб в лоб у палатки «Коловрата». Я едва успела нырнуть за соседний куст можжевельника. Сердце мое стучало бешено, я дрожала от испуга.

Господи, я была на волосок от разоблачения! Ты стоял у палатки и просто чудом не заметил меня. Скрываясь за деревьями, я отошла на безопасное расстояние. Следовало бежать отсюда, но куда? Возвращаться в заброшенный дом, чтобы опять умирать от страха всю ночь? О том, чтобы уехать, уже не могло быть и речи: приближалась ночь накануне Ивана Купалы. Ты был рядом, но как далеко! Больше всего мне хотелось подойти к тебе, прижаться к спасительной груди, спрятаться от всего непонятного, чужого. Но ты тоже был чужим…

С этого момента я опять сделалась разведчиком в стане врага. Опасность не миновала: Мирослав наверняка меня искал и, может быть, даже звал по имени. Конечно, пока ты меня не увидел, бояться нечего. Мало ли кто называет себя Хельгой? И все-таки…

Что делать дальше? Опять возник этот проклятый вопрос. По счастью, уже стемнело, а значит, все меньше риска быть узнанной. Немного успокоившись и придя в себя, я решила посмотреть, где ты. Для этого опять распустила волосы по плечам, перевязала тесьмой на лбу. Так проще было внедриться в лагерную среду.

Стараясь не светиться, я приблизилась к палаткам группы «Коловрат». Тебя не было видно. Мне тотчас привиделось, что ты, как восточный владыка в шатре, лежишь на коврах рядом с нимфой. Невольно застонав, я побрела на большую поляну, куда стекался весь народ. Там шла подготовка какого-то языческого обряда. Посреди поляны торчало соломенное чучело, приготовленное, видимо, к сожжению. Девушки в венках из полевых цветов плели из трав и березовых веток новые венки, побольше.

Обряд начался, когда человек, похожий на жреца или шамана, поджег кучу хвороста и вышел на средину поляны. Хорошо поставленным голосом он стал читать хвалы богу Ра и при этом воздевал руки к небу, где уже показалась луна.

Я была ошеломлена происходящим. Казалось, что неведомая сила перенесла меня в доисторические времена. Громовой голос «шамана» сопровождался мелодией, которую выводил некий народный духовой инструмент, сделанный из тростника. Давеча Мирослав показывал мне его и демонстрировал необыкновенное, магическое звучание.

Далее следовало сожжение чучела Ярилы под радостные вопли святоярцев. Жрец объяснил, ради чего это делается. Чтобы год был плодородный. Потом девушки гадали, пуская на воду венки. Но в озере нет течения, посему почти все венки, покачавшись на воде, рано или поздно прибивались к берегу. Насколько я поняла, плывущий венок означал замужество, прибитый к берегу – незамужество, а утонувший – смерть. По ассоциации припомнилась и зазвучала у меня в голове песенка, которую я слышала в детстве: «Ой, васильки, васильки».

Костер пылал долго. Когда огонь немного осел, молодежь стала прыгать через него. Смех, толкотня, визг. Я увидела Мирослава. Он легко взвился и перелетел через костер, не задев языков пламени. У девушки, которая прыгала следом, загорелся легкий подол. Его быстро потушили, но девушка очень горевала: плохая примета. Я видела, как Мирослав утешал ее, что-то наговаривая ласково. Какой же он…

Постепенно все стихало, святоярцы разбредались парочками по лесу. Я одна стояла возле дерева, прячась в темноте и умирая от одиночества. Мне и в голову не пришло подойти к Мирославу. Он скоро тоже исчез. Я все ждала и боялась, что вот-вот на поляне появишься ты. Возможно, ты тоже наблюдал языческое действо со стороны, вместе с юной нимфой.

Колдовская ночь продолжалась. В пьянящем теплом воздухе разливалась любовная истома. Всюду слышались шорохи, сдавленный смех, звуки поцелуев, всхлипывания и стоны. Дурманящие запахи кружили голову. Ночь звала любить… Надо бежать, бежать отсюда! Однако я долго не решалась двинуться с места, чтобы не споткнуться о какую-нибудь парочку, предающуюся любви прямо в траве.

Осторожно двигаясь, я направилась к озеру. Покуда шла, меня несколько раз цепляли за руки и тянули за собой. Надо немедленно охладиться, чтобы не броситься в объятия первому встречному. Я нашла удобный спуск к воде, разделась, уже не заботясь, что нет купальника. Тут все ходят голые. Теперь не забыть бы, куда положила одежду. Повесила юбку и кофточку на куст, чтобы заметнее было.

Я тихонько поплыла, с наслаждением чувствуя шелковое прикосновение воды к обнаженному телу. Горячка и возбуждение оставили меня, только застарелая боль давала о себе знать. Боль души о тебе. Наплававшись вволю и окончательно отрезвев, я подплыла к берегу. Немного просчиталась: вышла чуть левее куста с одеждой. Крадучись я добралась до него, удачно избегнув по дороге каких-либо встреч. Поспешно одеваясь, я вдруг замерла. Нет, показалось, со стоном подумала я. Однако ни с чьим на свете я не могла спутать твой смех. Я зажмурилась, как от удара, и стиснула голову. Нет, нет, нет! Вы были рядом, лежали на траве и тихо смеялись.

Не замечая, что замерла в неудобной позе, я долго не решалась пошевелиться. Вы о чем-то говорили, но до меня долетало лишь невнятное воркование. Однако обмануться было нельзя: вы целовались и ласкали друг друга.

– Искупаемся? – наконец предложил ты, и я едва не вскрикнула, услышав родные интонации.

Спина затекла, и я догадалась распрямиться. В просвет между ветками я увидела, как обнаженная юная нимфа медленно раздевает тебя, целуя в шею, грудь, живот… Я закусила кулак, чтобы не кричать, и проклинала белые ночи, которые позволяют видеть то, что должно быть сокрыто от чужих глаз. Я снова с силой зажмурилась и открыла глаза лишь тогда, когда услышала всплеск воды. Ты стоял в воде, нагой и стройный, а твоя возлюбленная плыла, маня тебя за собой. Прости меня, любимый, если это возможно. Я вторглась в святая святых, я подсмотрела, как ты любишь, как ты счастлив с ней, как органичны вы здесь, среди леса, у озера…

Но как же наш брак, таинство венчания? Или здесь, в языческом природном храме, он теряет свою силу? Что же мне делать? Умереть, чтобы не мешать вам? Да, первый порыв был именно такой: исчезнуть с лица земли, стереть себя из твоей памяти, анигилировать, как ту Хари. Если я тебе не нужна, зачем мне жить?

Я понеслась сломя голову по лесу к палатке Мирослава. Почему к нему, не знаю. Надеялась, что он поможет мне умереть. Он такой заботливый. Наверняка в его вещах найдется баночка таблеток или, на худой конец, ножик для вскрытия вен. Утопиться я не могу, плаваю отлично. Повеситься? Брр.

На удивление я нашла нужную палатку, она оказалась пуста. Верно, Мирослав, как истинный арий, тоже предавался любви на лоне природы. Упав на постель Мирослава, состоящую из лапника, пенки и спального мешка, я зарыдала – отчаянно и глухо. Мне казалось, что сердце сейчас разорвется само и не надо будет думать, как мне умереть. Боль все не отпускала, и я корчилась и гнулась в судорогах долго-долго. Спасительный сон накрыл меня своим крылом, когда уже светало. Я вся дрожала от предрассветного холода, пока кто-то не обнял меня и не согрел своим теплом. Тогда я окончательно погрузилась в желанное забытье…

Проснувшись, я долго не могла понять, где я и что. Чьи-то руки по-прежнему обвивали меня и грели. Когда сознание мое прояснилось, я все вспомнила и застонала.

– Чш-ш, – прошептали у меня над ухом и успокаивающе коснулись губами моей щеки.

Я встрепенулась и села рывком. На меня удивленно смотрел юный арий. Он натянул на себя расстегнутый спальник, которым мы укрывались, но я успела заметить, что Мирослав спал в чем мать родила. Я задрожала, как от холода.

– Иди сюда, – прошептал юноша, хмелея на глазах.

Только этого мне не хватало! Я отрицательно затрясла головой и заплакала. Мирослав испугался.

– Что с тобой? Я тебя обидел? Но зачем ты тогда пришла в мою палатку? Я думал…

Бедный мальчик, он полагал, что может меня обидеть! Я хотела его успокоить, но только сильнее напугала. Слезы лились и лились из глаз помимо воли. Мирослав выбрался из-под одеяла и, ничуть не смущаясь своей наготы, принес мне воды в пластиковом стаканчике. Попив, я немного успокоилась. Мирослав наконец натянул штаны. Он озадаченно смотрел на меня и, кажется, не знал, что делать дальше.

– Я не хочу жить, – наконец проговорила я.

– Дурочка, – буднично ответил Мирослав. – Идем.

Он взял меня за руку и потянул за собой. Я слабо подчинилась. Мирослав привел меня по узкой тропинке на пустую возвышенность, где стояла одинокая старая береза.

– Смотри! – велел мне юный проводник.

Я взглянула, куда он указывал. Солнце поднялось уже высоко, впереди расстилался лес, его зеленая масса шумела, жила, волновалась. Ветер коснулся моего распухшего лица. Небо казалось близким, можно дотянуться рукой. Красота земли ранила меня, но эта боль была иной: сладкой, врачующей. Я обняла березу, невольно прижалась лицом к ее стволу и застыла. Мне казалось, что разрушительный огонь, который сжигал меня изнутри, постепенно гаснет, боль притупляется. Не знаю, сколько времени я стояла так. Когда оглянулась, вспомнив о Мирославе, его уже не было на холме.

Я медленно вернулась в лагерь той же тропой. Теперь мне казалось, что все пережитое в ночь накануне Ивана Купалы было давным-давно. Я заплела спутанные волосы в косу, нашла палатку Мирослава. Она опять пустовала, спальник валялся на земляном полу, где мы его бросили. Я аккуратно застелила постель, положила на нее сорванные в лесу ромашки, забрала свою сумку и побрела к проселочной дороге на Колоколушу. Жаль, что не попрощалась с Мирославом, не поблагодарила его, думала я.

И тут увидела его самого. Просто чудеса! Мирослав что-то искал в траве, вооружившись корзинкой. Я остановилась и позвала его. Юноша улыбнулся мне как ни в чем не бывало.

– Собираю траву, – пояснил. – В древности в этот день собирали многие целебные и магические травы. Корень плакун-травы, например. Он отгонял злых духов. Заячью капусту знаешь? Вот она. – Он показал мне маленькую, похожую на кружево травку. – На Руси ее называли живой водой. Она исцеляет раны и ожоги, снимает усталость. Сильный магический оберег у славян – это обычная кувшинка. Вот такая водяная лилия. Ее называли одолень-травой. Без нужды ее не позволяют срывать. Еще папоротник, ну это ты знаешь, Гоголя читала. – Он лукаво улыбнулся. Тут заметил мою сумку. – Ты куда?

– Уезжаю. На автобус еще не опоздала?

Мирослав немного погрустнел.

– Но фестиваль еще не закончился, закрытие вечером.

– Мне пора, – коротко ответила я.

– Я провожу. – Мирослав поставил корзинку в траву.

– Это не обязательно, – неуверенно сказала я.

Однако он весьма облегчил мне дорогу, забрав неудобную и тяжелую сумку. Корзинка так и осталась стоять в траве.

Когда мы пришли в село, выяснилось, что сюда ходит рейсовый автобус от Вологды. Раз в день и кроме выходных, но ходит. И я как раз успевала к нему. Выходит, и вчера я могла уехать! О, прихоти судьбы!

Однако что бы изменилось, покинь я лагерь днем раньше? Осталась бы надежда? Да нет же, мне и так все было ясно. Цеплялась за воздух, чтобы не потерять рассудок.

Когда подошел автобус, я посмотрела на примолкнувшего Мирослава, сказала:

– Спасибо тебе, солнышко, – и поцеловала благодарно.

Мирослав ответил мне на поцелуй чуть живее, чем следовало, и спросил:

– О телефоне, адресе можно не спрашивать?

Воспоминание о Гошке больно кольнуло меня. Я отрицательно качнула головой. Слава Богу, надо было спешить. И Мирослав покорно затащил сумку в автобус, устроил ее у меня в ногах и выскочил, махнув прощально рукой. Ехать предстояло три часа. Когда за окном проплыл деревянный навес остановки, сердце мое тоскливо сжалось. Я оставляла тебя здесь, с ней… Мелькнуло лицо Мирослава, красивое, загорелое, и я почувствовала грусть от разлуки с ним. Ничего крамольного, просто этот юноша согрел меня и спас. Элементарная благодарность. Но грустно.

Я ехала и думала о том, что ничего не бывает случайного в жизни. Да, это была расплата, о которой мне говорил отец Александр! О, как последовательно меня карает судьба! В воображении пронеслись картинки, которые я безуспешно вытравливала из своей памяти: карьер, пески, озеро. Обнаженный Гошка, наша страсть… Теперь то же самое: озеро, купание, ваша любовь… Вот оно, возмездие. Ко мне вернулся мой грех и ударил смертельно.

И следующая мысль заставила меня похолодеть. Ты тоже грешишь, забыв об обетах, данных перед алтарем. Значит, и к тебе придет расплата, и тебя настигнет предательство, боль, страдание! Как страшно было думать об этом! Нет, только не его, Господи! Пусть все на себя возьму я, я, Господи, его не надо! Пусть любит, пусть будет счастлив…

Я плакала, не замечая этого, и мысленно молила и молила Бога за тебя, чтобы простил и пощадил.

Мое возвращение домой было кошмарным. Квартира встретила меня казенной чистотой и нежилым духом. Мы так и не смогли обогреть это пространство, подумалось мне. Если б были дети, все здесь стало бы совсем по-другому…

Я бросила сумку в холле, прошла первым делом в душ. Стоя под горячими струями, я терзала себя предположением: что, если она решит тебе родить? От этой мысли мне стало холодно в горячем душе. А почему нет? Она ведь юна, любит тебя. Я сжала мокрую голову руками. Господи, куда деть себя, такую старую и такую ненужную?! Мой плач превратился в скулеж. Ноющая боль внутри не стихала, хотя перестала быть острой.

Выйдя из душа, я прошла на кухню, достала бутылку вина и Налила себе полный бокал. Я пила, не пьянея, но еще надеясь на смягчающую анестезию. Когда в бутылке ничего не осталось, я зашла в твой кабинет. Нет, ты живешь не здесь, так мало в этом доме тебя. Ну конечно, если приходится скрывать самое главное, жизнь души, что остается? Холодная оболочка. Я заглянула в твой шкаф, достала рубашку, которую ты предпочитал носить дома, уткнулась в нее лицом. Рубашка была тоже стерильно чистая и не хранила никаких запахов…

Я слонялась по дому, держась за голову и бормоча: «Что же делать? Что делать?», когда на мой мобильный позвонила Марина. Я долго не хотела отвечать, но телефон все звонил. Я нажала кнопку:

– Алло?

– Вы дома? – спросила Марина не здороваясь.

Я ответила:

– Нет, сижу на поляне в лесу.

– Вы еще в «Святояре»? Мне говорили, там связи нет.

Мне стало стыдно:

– Извините, это я так пошутила. Я дома.

Мы помолчали. Марина не решалась спрашивать, а мне не хотелось ни о чем говорить.

– За вами заехать? Сегодня у нас танцы, – наконец предложила скрипачка.

– Заезжайте.

– Вам хватит на сборы сорока минут?

– Хватит.

Очень хорошо! Очень вовремя. Буду танцевать, чтобы не сойти с ума. Вино не помогает; может, движение подействует умиротворяюще?

Когда мы встретились, Марина посмотрела на меня тревожно.

– Может, вам надо было отдохнуть после дороги? Вы сегодня вернулись?

– Почему вы знаете? – опять ощетинилась я.

– Я звонила все эти дни, надеялась, что вы не поехали.

Я махнула рукой:

– Да, сегодня вернулась, но ничего, так даже лучше.

Мы ехали в танцевальную студию на Тверской и молчали. Марина искоса поглядывала на меня, наконец произнесла:

– Наверное, сейчас этого не следовало бы говорить, но мне кажется, вы должны знать…

Казалось, что еще может меня потрясти, причинить боль? Но услышанное вновь заставило упасть мое сердце.

– Ребята мне рассказали, что Николай продюсирует молодую певицу. Она поет в этнической группе. Готовится ее первый альбом.

– Бог в помощь, – пробормотала я, стискивая руки.

По счастью, Марина меня не услышала. В этот момент она искала парковку на забитом машинами пятачке. Что ж, думала я, твоя нимфа поет чудесно, она талантлива. Ведь никакие чувства не заставили бы тебя продвигать бездарь.

Когда мы отзанимались, Марина предложила, как всегда, выпить кофе, и мы сели за столик в нашем кафе. Скрипачка по-прежнему не задавала мне вопросов, а я не считала нужным отчитываться перед ней. Она видела и так, что мне нехорошо. Мы обменивались ничего не значащими фразами, а я с ужасом думала, что надо возвращаться в пустую квартиру. С тех пор как я узнала о ней, наша квартира сделалась мне ненавистной.

– Вы едете в этом году на море? – спросила я вдруг собеседницу.

Марина встрепенулась:

– Да, еду. В сентябре. Хотите со мной поехать?

Я подумала, что не доживу до сентября.

– Коля предлагает ехать на Мальдивы. Но мне одной не хочется, – пробормотала я.

– Вот и замечательно! Съездим вместе наконец, – обрадовалась Марина.

– На Мальдивы?

Скрипачка поколебалась:

– Нет, Мальдивы я не потяну. Но в Туапсе море не хуже! У меня там своя квартира, нам никто не будет мешать. До моря рукой подать.

Она смотрела с таким ожиданием, что я согласилась:

– Да, вы правы. Море, оно и в Африке море…

С того момента у меня появилась призрачная цель, которая, как ни странно, удерживала меня от крайностей. Внешне я стала жить прежней жизнью. Даже Лида не догадывалась, что я перенесла в своем маленьком путешествии. Я ждала тебя, готовая ко всему.

Но время шло, фестиваль давно закончился, а ты все не звонил. Я предполагала, что ты еще в лесу, где нет связи. Ничего не могла с собой поделать: воображение подсовывало мне мучительные сцены вашей с нимфой любви. Я уходила из дома, бродила по бульварам в каком-то сомнамбулизме, мысленно ведя с тобой бесконечные страстные споры. Иной раз заговаривала вслух, пугая прохожих. Они шарахались от меня, принимая за городскую сумасшедшую.

Я лежала в ванне и пыталась читать дурацкий детектив, когда ты позвонил в первый раз после фестиваля. Услышав знакомую мелодию телефона, я уронила книжку в воду. Выловив ее, дрожащими руками схватила мобильник и с трудом нащупала кнопку.

– Хельга, привет! – услышала я твой голос, и сильный спазм перехватил мне горло. Слезы горохом посыпались из глаз.

– Алло! Ты меня слышишь? – звонко кричал ты.

– Да, – сдавленно выговорила я.

– Что с тобой? – тотчас встревожился ты.

– Все хорошо, родной. Я в ванне лежу, – справилась я наконец со своим голосом.

– Одна?

Я опять поперхнулась.

– Ну прости, по-дурацки пошутил.

Ты звонил, чтобы сказать, что приглашен в областной центр выступить на Дне города, поэтому, не заезжая домой, отправляешься на торжества. «Один?» – хотелось мне теперь «пошутить»…

– Еще несколько приглашений имеется, но я подумаю, ехать или нет, – заключил ты.

– Тебе надо отдыхать, – привычно завела я. – Впереди осенние гастроли…

– Ничего, – бодро ответил ты, – поеду в Индию, там отдохну. Уже скоро.

Ты ничего не спросил обо Мне, не поинтересовался, как мне живется без тебя, что делаю, как проходит мое лето.

– Я хочу съездить на море в сентябре, – сообщила я сама.

– Отлично. Давно пора, – с легкостью согласился ты.

– Я с Мариной поеду.

Обычно ты настороженно относился к нашей дружбе со скрипачкой, но теперь и это сообщение принял вполне добродушно. Если не сказать равнодушно.

– Как хочешь, малыш.

Интересно, а как ее ты называешь? Если я – «малыш», то кто же она для тебя? «Детка»? «Крошка»? Она ведь моложе твоей дочери.

Мы условились, что ты позвонишь, когда поймешь, возвращаешься домой или снова принимаешь приглашение выступать. Когда я положила телефон, то почувствовала, как вся дрожу мелкой дрожью. Вода в ванне казалась мне холодной, хотя это было не так.

Опять неизвестность! Я так и не решилась сказать тебе, что все знаю. Да и надо ли говорить об этом по телефону? Ложь, ложь невыносима! Однако если мы объяснимся, тебе придется выбирать. Пока еще остается надежда, что ты не уйдешь и не выгонишь меня. Потом я поставлю тебя перед жестким выбором. Надо ли это делать? Но как жить? Ждать твоего возвращения нету сил. Ожидание казни страшнее самой казни. Надо же что-то делать!

За несколько дней я так измучилась этим вопросом, что решилась на отчаянный шаг. Я поехала к отцу Александру и Насте.

Заранее подготовилась: купила подарки всему семейству, договорилась со знакомым водителем, что забираю его на весь день, попостилась перед исповедью и причастием. И тут накануне поездки позвонила Катя.

– Тебе не кажется, что нам пора собраться? – спросила она.

Действительно, как-то незаметно с нашей последней встречи с девчонками прошло полтора года. И перезванивались мы редко. Я так погрузилась в свои переживания, что забыла обо всем на свете.

– Завтра как? Я говорила с Шуркой, она готова.

– Нет, завтра я уезжаю из Москвы на целый день. Может, потом?

– Понятно, – холодно произнесла Катя, и мне стало горько.

– Да ничего тебе не понятно! Мне нужно с вами увидеться. Очень! Но завтра я еду к священнику. Ну, так совпало.

Катя помолчала. Я вспомнила, что несколько встреч не состоялись именно по моей вине.

– Ну да, ты у нас самая занятая, – язвила тогда Катя.

Я знала, что девчонкам приходится много работать, чтобы нормально существовать. Я, по их представлениям, бездельница и нахлебница звездного мужа. Да так оно и есть. Сейчас, в трудное для меня время, когда я оказалась в полном одиночестве, мне так нужна была их поддержка! Однако перенести поездку я тоже не могла: речь шла о жизни и смерти. Как объяснить все подругам?

– Кать, но мы же не на разных континентах живем; почему бы нам не увидеться на следующей неделе? – просила я.

Подруга вздохнула, и я поняла, что она мне не верит.

– Ладно, соберемся без тебя. Уже настроились. Когда сможешь, позвони, но на следующей неделе у меня все расписано по часам.

Я еще бормотала извинения, а она уже положила трубку. Этот разговор не добавил мне оптимизма.

Приехала в Дубровку я к обедне, сразу зашла в церковь. Эти стены были свидетелями таинства нашего венчания. Здесь совершилось чудо соединения наших душ… Здесь, мне кажется, молитва быстрее достигает цели. В этом храме я чувствую присутствие Бога. Значит, здесь я получу помощь. Иначе быть не может.

Я поставила свечку Всех Скорбящих Радости, сосредоточилась на службе, которую отправлял отец Александр. Как это здорово, что на земле есть что-то неизменное! Я молилась за тебя. Я всегда молюсь за тебя, ты не можешь этого не чувствовать. Мы никогда не говорим с тобой о Боге, но я знаю, как глубоко ты веруешь. Только вот не одобряешь фанатизма, истовости в религиозных проявлениях. Ты веруешь светло и целомудренно. Не любишь пустословия и праздной болтовни на эту тему.

Я вспомнила опять твое одухотворенное лицо в момент венчания и заплакала. Что-то много плачу в последнее время, подумала я и насилу успокоилась. Когда пришел мой черед исповедоваться, я вновь изрядно разволновалась. Отец Александр улыбнулся мне, поздоровавшись. Я рада была видеть его, как радуются приходу врача больные и мнительные люди. И не только. Он был твой друг, а значит, и мой.

Я никак не могла начать.

– Что случилось, Ольга? – совершенно по-мирски спросил отец Александр. – Ты согрешила?

– Да. Я хочу уйти от Николая.

– Почему?

Я рассказала. Александр не стал говорить о расплате и возмездии. Он опять погрустнел и постарел, словно беда коснулась его самого.

– Не торопись, – сказал он наконец. – Не надо принимать решения сгоряча, в обиде и гневе.

– Разве я сгоряча? – возразила я. – У меня было время подумать. Я не хочу, чтобы он уходил. Он будет чувствовать себя виноватым. Лучше мне уйти, пока он не вернулся.

– Нет. Подожди. Дай ему шанс. Николай – увлекающийся человек, это пройдет. Ты ему нужна.

– Я не могу, – проговорила я дрогнувшим голосом и заплакала. – Не смогу жить с ним…

– Прости его, тогда сможешь.

– Простить за все, что уже было, и за то, что будет? – вскинулась я. – Выдать ему индульгенцию на измену, пусть развлекается, тешит свою плоть?

– А говоришь: «не сгоряча», – покачал головой священник.

– Что же мне делать? – поникла я головой.

– Я думаю, ты знаешь сама. Прислушайся к себе. Ты на самом деле хочешь уйти от Николая? – Он пытливо смотрел на меня, и я смутилась.

– Не хочу. Я люблю его. Но и так жить не хочу! Я не вещь, не домашнее животное, чтобы так со мной поступать!

Отец Александр потрепал бородку.

– Это удел всех жен знаменитых мужей. Николай настолько яркая и заметная личность, что не может принадлежать только тебе. Тут ничего не поделаешь. Мне кажется, ты сама все давно поняла. Тебе больно, да, это понятно. Молись за него и жди. Он твой муж, твоя половина, терпи.

– Вы оправдываете измену? – удивилась я.

– Нет, конечно. Объясняю, пытаюсь тебе помочь.

– Чего же мне ждать?

– Его возвращения. Он должен побороть страсти и искушения. Ведь он бережет тебя, не открывает своей измены. Ты сама не устояла перед искушением, узнала, чего не должна была знать. Умножила скорбь, теперь терпи. А его вина – его ответ перед Богом.

Отец Александр благословил меня, и я отошла. Мне нужно было все обдумать. Опять вернулся страх за тебя. Я-то знаю теперь, какой бывает расплата! Я стала страстно молиться и забыла о своей боли и обиде.

– Только бы ему было хорошо! – шептала я. – Господи, прости его!

Вышла из храма я успокоенной и все простившей. Надолго ли? Отослав водителя (он отправился в придорожное кафе), я направилась в дом отца Александра, к Насте.

Дом утопал в роскошных цветах, появилась застекленная веранда с выходом на огород. Там я и нашла Настю с детьми. Полуторагодовалая Лиза сидела на стульчике и грызла печенье, Петр Александрович пускал кораблики в бочке с дождевой водой, Настя прореживала морковь. Увидев меня, она всплеснула руками:

– Ой, здравствуй! Как здорово, что ты приехала! Я уж говорю батюшке, что-то Красковы давно не приезжали…

Тут она немного осеклась и переключилась на детей:

– Видишь, как Лиза выросла! Ты и не помнишь ее, наверное.

Я присела к малышке, улыбнулась ей. Лиза протянула мне печенье, но тут же спохватилась и сунула его себе в рот. Она была светловолосой, как Настя, но чертами лица больше походила на отца. Глядя на эту чудесную девочку, я опять затосковала о ребенке.

Настя собрала морковку в фартук, подхватила Лизу.

– Идем же в дом, я тебя покормлю. Постилась ведь небось?

– Постилась.

Мы прошли на веранду, где стоял стол и плетеные стулья. Настя сунула дочку в манеж, где Лиза продолжила столь же сосредоточенно грызть печенье.

– Тебе помочь? – спросила я без особого вдохновения.

– Да нет, сиди.

Я сидела и смотрела на Лизу, думала о тебе. У нас могла бы быть такая же дочка. Или сынок. Настя накрывала на стол, а я все грустила. Она поглядывала в мою сторону, но ни о чем не спрашивала. У меня мелькнуло подозрение, что она знает о твоем романе с молодой певицей. Подозрения укрепились, когда Настя накрыла на стол, мы принялись пить чай с медом, свежим творогом и пирогами, но так ни о чем меня и не спросила. Рассказала о своем огороде, о храме, о реставрации церкви в соседней деревне.