Текст книги "Верь мне и жди"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Пою – орут. Перестал петь – опять орут. Слышали хоть что-нибудь, неизвестно.

У тебя не было бешеной популярности, как у певцов-однодневок, но и в твоем подъезде стены были исписаны девочками, влюбленными в тебя. Помимо прежнего постепенно формировался новый слушатель, исключительно твой: вдумчивый, желающий не только слушать, но и прислушиваться к тому, что ты хочешь донести до него. А тебе было о чем петь. Ты развивался, не стоял на месте, менялся. Шутил:

– Не меняются только мертвые.

Твои слушатели тебя понимали. Помнишь, как-то ты признался:

– Иногда мне делается страшно. Кажется, что я их обманываю. Они так слушают!

Это делает тебя ответственным за все, что ты сочиняешь. И это же уводит тебя от меня все дальше…

Впрочем, я сейчас не о том.

Мы тогда подружились с Гошкой. Он сообщал мне все новости из Интернета, с твоего официального сайта, звонил, когда по телевизору показывали твой клип, как-то позвал на концерт в ночной клуб. Даже билеты купил. Я не пошла. Испугалась. Пока я тебя не видела, худо-бедно можно было жить. И даже радоваться маленьким радостям. Боялась, что увижу тебя и снова не смогу дышать, жить, радоваться.

Я ведь не была несчастной. Вот на работе повысили, посадили на удобное место. Вот снова лето, скоро отпуск, поедем с девчонками в Крым… Однако Катя скоро вышла замуж за Славика и в Ялту ездила уже с мужем. Шурка крутилась в своем водовороте страстей. Подчас не до меня им было, и встречи наши становились все реже. Мы не заметили, как исчезла потребность в частых девичниках. Даже то, что казалось святым, незыблемым – 19 октября, – утратило значение. Правда, мы регулярно созванивались, отчитывались друг перед другом. Так прошло несколько лет.

Да, любимый, проходили годы, ты жил, менялся, творил. А я… Я тоже жила – на первый взгляд взрослой, полноценной жизнью. Делала карьеру, встречалась по долгу службы с умными взрослыми людьми. У меня были поклонники. Прости, что снова говорю об этом, но я же решила быть откровенной в этих записках. Я хочу, чтобы ты меня понял…

Да, поклонники. Взять хотя бы Гошку. Он окончил свой институт, стал журналистом в каком-то узкоспециальном, но богатом журнале, связанном с торговлей. Мы по-прежнему с ним дружили, обменивались новостями, встречались иногда. Гошка был вхож в мой дом по праву старого друга. Он тоже все эти годы оставался твоим верным почитателем, а значит, моим единомышленником. С ним я могла не стесняясь говорить о тебе бесконечно. С ним одним я была собой настоящей. Словом, с Гошкой мне было просто и хорошо.

Однажды он позвонил мне.

– Оль, все! Идем на концерт!

– Чей?

– Ты спрашиваешь? Краскова, конечно.

– Гош, ты прекрасно знаешь: я не хожу на клубные концерты!

– В том-то и прикол, что не в клуб. Слушай, ты дома сегодня вечером?

– Дома, – растерянно ответила я, не зная, как мне от него отделаться.

– Ну так я забегу с билетами!

И он отсоединился. Что тут со мной началось! Будто застарелая рана открылась.

Любимый, это так больно, когда нет надежды! Когда все загоняется внутрь и ты всякую минуту помнишь о своей боли, но не позволяешь ей завладеть тобой. Веришь ли, я стала понимать маньяков! Ведь моя любовь к тебе казалась мне патологией. Катя сумела убедить меня в этом. Я стыдилась своей любви. Прятала ее, а она мстила мне временами такими вот мучительными приступами.

К вечеру, измученная борьбой с собою, я приняла душ, подкрасилась, надела чудесное домашнее платьице в этническом стиле, которое делало меня моложе, и взялась готовить ужин. Гошка всегда приходит голодный, будто не ел неделю. Он обожает мою стряпню. Ты знаешь, я умею готовить, это не отнять. Может быть, это и определило в конечном итоге наши с тобой отношения?..

Итак, я приготовила вкусную мясную запеканку, любимый Гошкин салат из крабов и клюквенный морс. Мне не пришлось долго ждать, нарисовался мой приятель сразу, как только я вынула запеканку из духовки. К тому времени, о котором я рассказываю тебе, Гошка превратился в молодого человека весьма недурной наружности. Высокий, широкоплечий, с длинными темными волосами. Из одежды предпочитал кожаные штаны, черную косуху и бандану. Надо ли говорить, что передвигался он преимущественно на мотоцикле?

Гошка влетел и – сразу на кухню.

– Руки вымой! – крикнула я.

– Поздно, – с набитым ртом ответил он.

– Ничего не поздно. Давай быстро!

Пришлось самой волочить его в ванную и включать воду, иначе было не оттащить от противня с запеканкой.

– Куртку сними, все-таки есть собираешься!

Гошка скинул косуху на пол, предоставив мне самой нести тяжеленную куртку в прихожую. Потом я села напротив него на кухне, под часами, и смотрела, как он уписывает вкусную еду. Почти все съев, он опомнился:

– Ой, а ты?

– Ешь, я не хочу, – успокоила я его.

Гошка не заставил себя ждать. Уничтожив все до последней крошки, он отвалился с видом сытого таракана. Я изнемогала от ожидания, но спрашивать сама не хотела. Наконец Гошка достал откуда-то из кармана два плотных оранжевых прямоугольника и два зеленых билета.

– Кремлевский дворец! – торжественно сообщил он.

– Что это? – спросила я.

– Билеты, – просто ответил Гошка и протянул мне один прямоугольник.

На рекламной карточке было помещено твое изображение и значилось название программы. Ты показался мне каким-то новым, неузнаваемым. Конечно, изображение было отретушировано компьютером для пущей гламурности. Ты тогда уже был коротко стрижен, строго одет. Новый Николай Красков.

– Прикинь, поет с симфоническим оркестром! – восторгался Гошка. – Кайфушка! Тебе интересно?

– Есть хорошее русское слово: «вообрази», – не удержалась я от замечания. – На худой конец – «представь».

– Вообразите, мой ангел, какой это кайф, слушать прикольного рокера с оркестром! – ерничал Гошка. – Но ты не ответила. Тебе хоть интересно?

– Мог бы и не спрашивать. Безусловно. – Тут я обратила внимание на цену: – Однако! Тысяча рублей?

– Не твоя забота! – Гошка отнял у меня билет. – Приглашаю!

– Такой богатый? – улыбнулась я.

– По крайней мере сегодня. Пойдем в клуб?

– Ты опять?

Мы перешли в комнату, к телевизору. Я разрешила Гошке немного покурить. Он тотчас воспользовался разрешением:

– Хоть мужиком пахнуть будет.

– Тобой, что ли? – усмехнулась я.

К тому времени мы взяли шутливый тон, балансируя на грани. Мне не хотелось терять в Гошке друга, единомышленника. Один он у меня остался. Но, увы, все шло к тому.

Гошка посмотрел на меня обиженно и умолк. Пришлось подлизываться.

– Ну, Гош, не сердись. Ты мужик. Хороший. Я тебя очень люблю.

Он размяк и разнежился.

– В клуб пойдем?

– О Господи! – схватилась я за голову. – Ну позови кого-нибудь из твоих девочек!

– Да не хочу я девочек!

– Гошка, не начинай! – попросила я.

Он опять обиделся.

– Будешь дуться, не пойду на концерт.

Подействовало. Заулыбался. Как мало мальчишке надо.

– Слушай, ну что тебе стоит разок сходить со мной в клуб? – завел он свое. – Потанцевали бы, выпили, послушали музыку. Что, так сложно?

– Танцев тебе не хватает? – начала я сердиться. – Давай здесь устроим танцы!

Я включила радио и попала на красивый медляк, как выражается Гошка. Что-то вроде Даэр Стрэйдз. Гошка поднялся и приблизился ко мне с каким-то торжественным видом.

– Прошу вас.

Назвался груздем, полезай в кузов. Пришлось принять приглашение. Не хочу тебе лгать, мне было приятно двигаться с ним под томную мелодию, держаться за его твердые плечи, касаться груди. Гошка поплыл. Я сразу это поняла и отругала себя за то, что согласилась танцевать с ним. Бедняга касался губами моего лба, вдыхал запах волос, трепетал. Чтобы поставить все точки над i, я проговорила:

– Я старше тебя на много лет. Между нами ничего не может быть. Пойми ты наконец.

Он вздохнул и протрезвел. Песня закончилась, мы разошлись в разные стороны.

– Когда концерт? – спросила я как ни в чем не бывало.

– Через неделю, – грустно ответил Гошка, натягивая куртку. – Я заеду за тобой.

И, уже стоя в дверях, он выдал вдруг:

– Сказок не бывает, Оль. А может быть, он еще тот гад! Ты же не знаешь. Они все там… с гнильцой. Шоу-бизнес. А я люблю тебя.

И он закрыл дверь перед моим носом. Гошка давно ушел, а я все стояла и переваривала услышанное. Признание парнишки, конечно, тронуло меня, но я давно ждала чего-нибудь в этом роде. Меня потрясло открытие, что мой юный приятель обо всем догадался. Мне казалось, я так осторожна, ни разу ни словом, ни жестом не выдала себя. Ну нравится певец, с кем не бывает? И вот… Неужели моя гибельная любовь так очевидна? Боже, как стыдно!

Еще меня весьма удивило Гошкино предположение, что ты можешь оказаться совсем другим вопреки моим представлениям. Я готова была отдать голову на отсечение, что это не так! И вовсе не потому, что любила тебя. У меня есть этот дар – чувствовать людей, угадывать их внутреннюю суть. Не знаю, откуда это во мне, но я с детства различала в людях самое сокровенное. Может, поэтому мне невозможно было влюбиться? Если хотела, я видела людей насквозь, вот так…

Про тебя я знала твердо: ты мой человек. В тебе нет никакой грязи. Конечно, ты всегда много пил, особенно в молодости. У тебя были сумасшедшие романы, но по природе своей ты верный. Звездная болезнь тебе не грозит: ты мудр, ты мужчина. Это невероятно: оставаться мужчиной на эстраде! Кому такое было под силу? Высоцкому да Талькову? Все это я знала уже в тот момент, когда увидела и услышала тебя впервые. Потому Гошкины подозрения ничуть не тронули меня. Лишь рана душевная вновь заныла, заболела… Я даже подумала, а надо ли идти на концерт? Что, как после него я вовсе не найду в себе силы жить дальше? Все чаще подобные мысли посещали меня в самые неподходящие моменты. Накануне концерта я была на грани нервного срыва.

* * *

Гошка явился за два часа до начала, хотя ехать на метро нам всего десять минут. У него был свой, корыстный расчет: подзаправиться после трудового дня. Несмотря на крайнюю взвинченность, я приготовила для него лазанью и свежий салат. Пока Гошка все это уписывал за обе щеки, я трясущимися руками надевала свой парадный наряд – конечно, в этническом стиле. Ты знаешь, это мой любимый стиль, во все времена. Сейчас я могу себе позволить все, что угодно, а тогда частенько приходилось шить самой. Однажды даже сшила платье с российским гербом на груди. Такая была хулиганская задумка: платье в народном духе, из грубого холста, а на груди эта красота – аппликация в виде двуглавого орла.

На концерт я отправлялась в чудесной кофточке со сборками на расклешенных рукавах и красивым декольте, отороченным тесьмой. Юбка до пят, с оборками и широким поясом, замечательно смотрелась с ней. В довершение всего я не стала убирать волосы в прическу, а распустила по плечам.

Я вошла на кухню, когда Гошка подъедал остатки лазаньи. Не отрывая взгляда от тарелки, он пробормотал:

– За одно это бы женился…

Он поднял глаза и застыл с раскрытым ртом.

– Кажется, грибы были галлюциногенными, – попытался он пошутить.

Я смутилась, хотя ждала чего-то подобного. Бедный парнишка забыл о недопитом кофе, все разглядывал меня, словно видел впервые.

Родной мой, я пишу это, чтобы напомнить: я была привлекательна и желанна, но мне не делалось от этого легче. Ведь это был не ты…

– Мы не опоздаем? – привела я в чувство ошалевшего Гошку.

Он глубоко вздохнул и нехотя поднялся. За всю дорогу мы ни словом не перемолвились. Пока ехали в метро, я тряслась как в лихорадке, а мой спутник отчаянно грустил. Не вынеся печального зрелища, я погладила его по длинным волосам:

– Сударь, где ваша былая удаль?

– Пропил, – лаконично ответствовал мой юный поклонник, но из столбняка, кажется, вышел.

Чем ближе был Кремлевский дворец, тем страшнее делалось мне.

– Ничего себе! – присвистнул Гошка, когда мы оказались в хвосте очереди у Кутафьей башни.

Миновав все кордоны, где нас обыскали и прогнали сквозь металлоискатели, мы наконец очутились в холле дворца. Там в киосках продавались диски с твоим и новыми песнями и клипами. Я набросилась на них, как голодный на еду. Гошка потащил меня вниз, чтобы раздеться, а потом наверх: наши места были на балконе. Сцена оказалась от нас в изрядном отдалении, поэтому, едва уселись, я попросила Гошку принести бинокль.

– Не извольте беспокоиться, сударыня, – галантно ответил мой спутник и достал из своего кожаного рюкзака полевой бинокль.

– Вот это да! – восхитилась я.

Однако концерт запаздывал почему-то, и я опять затряслась. Гошка рассматривал публику в бинокль и делал замечания, но я уже не слышала его. «Что же это такое со мной? – задавалась я вопросом. – Может, это действительно какое-нибудь психическое отклонение? Нельзя же сходить с ума от одной перспективы увидеть кого-то. Я ведь не подросток…»

Видишь, любимый, я вполне отдавала себе отчет о происходящем со мной, однако ничего поделать не могла. Самое унизительное было то, что в этом огромном зале собрались две тысячи таких же, как я, безумцев. Ну, отличались разве что степенью сумасшествия…

Впрочем, публика оказалась вполне достойной и разнообразной. Преобладали дамы, но много было молодежи и мужчин среднего возраста. Все уже начали волноваться и выражать нетерпение. На сцену выходили какие-то люди, проверяли что-то, снова уходили. Наконец аплодисменты: оркестр занял свои места слева, а к ударным установкам и гитарам, расположенным справа, вышли музыканты вполне рокерского вида. Гошка в предвкушении заерзал на месте. Потекла музыка живого оркестра, и у меня внутри что-то перевернулось. Когда на сцену вышел ты, я уже плакала.

Ты запел. Мне было нестерпимо стыдно перед Гошкой и соседями, но слезы текли и текли, а я и не пыталась их остановить. Хорошо еще, тушь не размазалась, а то было бы вовсе неприлично.

Ты покорил зал, такой пестрый и разнообразный. Конечно, здесь не было случайных людей – они все пришли на тебя, но твоя новая программа совсем не походила на то, что ты делал раньше! А я еще раз поняла, что угадала тебя. И что бы потом ты ни писал, какой бы облик ни принимал, я знаю, какой ты…

Твоя музыка в исполнении симфонического оркестра, твои аранжировки, твой голос… Как я не сошла с ума? Ты часто говоришь мне, что я чересчур чувствительна, это ненормально. А может быть, это и есть норма, кто знает?

Мы возвращались в гробовом молчании. Я не хотела говорить, а Гошка боролся с ревностью. Верно, мне не следовало идти с ним на этот концерт, но тогда я не услышала бы тебя, не пережила бы эти прекрасные мгновения. Гошка проводил меня до подъезда и мрачно изрек:

– Можно не спрашивать, понравилось тебе или нет.

– Прости меня, Гошка, – шепнула я и, чмокнув его в щеку, скрылась в подъезде.

Надо ли говорить, что я не спала всю ночь, слушая твои новые песни? Я плакала и смеялась, глядя на твой портрет. Я жила. Но за ночью грез следовал рассвет. И дальше – долгая жизнь без тебя…

Гошка исчез на некоторое время. Он не звонил, не приезжал поесть, а я этого даже не заметила. Я впала в жестокую хандру. Новый год встретила с телевизором и бокалом шампанского, а на Рождество девчонки протрубили очередной сбор. Я и с ними боялась встречаться, страшилась выдать свое непристойное самочувствие. Однако делать нечего.

В назначенный день я наготовила вкусностей, даже торт испекла, хотя все мы перманентно худеем. Девчонки приехали после работы, голодные как волки. Нам было о чем порассказать друг другу: не виделись более полугода. Увидев подруг, я с сожалением отметила знаки времени на их усталых лицах. Однако это только в первый момент. Точно так же, наверное, и они оценили меня. Про близких людей, с которыми редко встречаешься, сначала думаешь: «Как постарели!» – а через пять минут уже видишь их прежними.

Катя рассказала о защите кандидатской диссертации, о некоторых пациентах. Шурка могла о своих оболтусах говорить бесконечно, она их обожала. Почитала нам стихи одаренного ученика. Действительно, чудесные стихи. Она молодец, развивает таланты, заставляет ребят думать, сочинять. Чем могла похвастаться я? Тем, что мне смертельно надоела моя работа, чужие, чаще бездарные, рукописи? Что каждый день для меня мучителен, с работы я рвусь домой, где есть твоя музыка, твои фотографии? Бросить издательство? А что я могу еще делать? Сказать им, что в этой жизни меня интересуешь только ты? Я знаю заранее, что скажет Катя. По части психических отклонений она специалист.

Однако девчонки милосердно оставили меня в покое. Мы выпили хорошего крымского вина, привезенного Катей от мамы, я взялась за гитару и спела свои старые песенки. Позвонили друзьям молодости, напомнили о себе. Что еще надо для счастья? Милые подруги, вкусная еда, старые песни… Я даже немного расслабилась и решила уж было, что на этот раз пронесло: все прошло удачно. Однако девушки мои переглянулись со значением. Ничего хорошего это не предвещало.

– Что ты делаешь в субботу? – начала издали Катя.

Я неопределенно пожала плечами:

– Как всегда. Генеральная уборка, стирка, чистка ковров.

– А вечером?

– То же самое.

Шурка не вынесла:

– Ну, уборка от тебя никуда не убежит! Один вечер-то можно освободить!

– Для чего? – безнадежно удивилась я.

Катя достала из сумочки билеты:

– Идем в Киноцентр на Бертолуччи. Билет оставляю тебе на всякий случай. Сбор у входа за полчаса до сеанса.

Мы тепло попрощались в надежде на скорую встречу. Катя не преминула напомнить, стоя на пороге:

– И не вздумай не прийти! Никакие отговорки не принимаются!

С этим они и ушли. Они так и не сказали, в каком составе мы идем, поэтому я удивилась безмерно, когда в субботу возле Киноцентра ко мне подошел молодой мужчина приятной наружности и спросил:

– Вы Ольга?

– Да, – растерянно ответила я.

– Ваши подруги прийти не смогли, они просили меня вас сопроводить.

Ах, они коварные! Явно все это было задумано с самого начала! А ведь по телефону обе твердили: «Да-да, встречаемся!»

Заговорщицы негодные! Что мне оставалось делать? Я спросила незваного кавалера:

– Как вас зовут?

– Простите, не представился. Виктор.

Надо было о чем-то с ним говорить, а это для меня мучительно. Я так привыкла к затворничеству, что почти утеряла навык общения с незнакомцами. На работе, конечно, приходилось контактировать с разными людьми, но так, поверхностно и по делу. И о чем же мне с ним говорить? Впрочем, особо затрудняться не пришлось – Виктор сам нашел тему для легкой, необременительной болтовни. Он рассказывал о Бертолуччи и других итальянских режиссерах, что-то сказал о фильме «Осажденные», который мы собрались смотреть. Я слушала вполуха, думая о своем. Виктор мне понравился, но не настолько, чтобы вытеснить из головы твой образ. И я вздохнула с облегчением, когда мы сели на места и в зале погас свет.

Это был потрясающий фильм о жертвенной, всепобеждающей любви. После сеанса хотелось только одного – любви. Я не могла себе представить, что вернусь сейчас в свое одинокое жилище, где меня ждет беспросветная тоска и отчаяние, и буду рыдать от безысходности. Не шутя подумала о том, что надо лечиться, пить какие-то лекарства, что ли? Если бы Виктор предложил проводить меня и напрашивался в гости, я тотчас бы и рассталась с ним. Однако он пригласил меня в кафе на улице 1905 года, выпить кофе и поговорить о фильме. Я с готовностью согласилась.

Мы устроились в уютной забегаловке. Я пила зеленый чай с пирожными, Виктор – кофе. Впечатление от «Осажденных» было столь сильно, что я перенесла на своего спутника симпатию, которую пробудил странный герой этого фильма. Да он и сам, как я уже говорила, был вполне привлекателен. Как-то потихонечку ему удалось меня разговорить. Из кафе мы вышли почти приятелями. Виктор поймал машину и вопросительно посмотрел на меня:

– Может быть, поедем ко мне, посмотрим что-нибудь еще из Бертолуччи?

Где был мой разум, когда я не колеблясь согласилась?

А ведь было уже поздно, какой там Бертолуччи! Я шла ва-банк, понимая, что если не сейчас, то уже никогда. Мы приехали куда-то в Бескудниково, остановились у панельной девятиэтажки. Машинально я отметила, где проходит оживленная улица. Поднялись на пятый этаж. Виктор открыл железную дверь тамбура, затем и квартирную. Это было небольшое, но вполне уютное жилье с приличной кухней, оформленной как гостиная. Много книг, что всегда привлекает мое внимание. Не было никаких следов женского присутствия.

Виктор зажег неяркий свет на кухне, включил какую-то ненавязчивую, приятную музыку, предложил поужинать. Я отказалась, хотя понимала, что он голоден, но при мне постесняется есть. Однако ошиблась. Виктор спокойно достал какой-то лоток из морозилки и засунул в микроволновку.

– Ничего особенного, но все-таки отведайте.

Я решительно отказалась, а он взялся за вилку, чтобы поужинать без сотрапезника, пока я разглядываю книги на полках в коридорчике. Потом, как и следовало по сценарию, появилось вино, тонкие бокалы, свечи. Надо отдать должное Виктору, он соблазнял умело. Уже через каких-то полчаса мы, оказавшись в комнате с тяжелыми драпировками на окнах и напольными светильниками, планомерно приближались к большой кровати, устроенной в глубокой нише. Я нарочно много пила, и даже опьянела слегка, что редко со мной случалось. Все шло как надо. Виктор был настойчив, и вот мы уже лежали почти без преград между нами. Он целовал меня, а я силилась вообразить на его месте тебя…

Мой хороший, я знаю, это стыдно. Да и не вышло у меня ничего. В самый ответственный момент я с силой оттолкнула разгоряченного мужчину и вскочила с кровати. Собирая одежду и роняя слезы стыда, я глупо бормотала извинения. Не помню, отвечал ли мне что-нибудь Виктор, но я не хотела бы оказаться на его месте в этот момент. Кое-как заколов волосы и набросив пальто, я выскочила на улицу. Пробежала между домами на большую магистраль и подняла руку. В лицо дул отвратительный сырой ветер с дождем, под ногами что-то хлюпало. В душе было омерзение к себе, чувство гадливости, нечистоты.

Дома я первым делом залезла в душ. Долго стояла под горячей водой и терла себя мочалкой с душистым гелем. После забралась в постель и думала о тебе, плакала, слушая твои песни из последнего альбома. Господь сжалился надо мной. Он послал мне сон о тебе. Ты приснился мне веселый, близкий. Совсем родной. Ты отправлялся куда-то на Восток, а я просила взять меня с собой. Ты будто бы отвечал:

– Зачем? Там жара, мухи. Тебе будет тяжело.

А я обижалась:

– Опять ты не берешь меня с собой!

Помнишь, когда ты собирался на Тибет, я сказала, что мне это уже снилось. Сон сбылся…

Когда утром другого дня зазвонил телефон, я не спешила брать трубку. Однако звонок не умолкал, и я не вынесла.

– Ты что, спишь до сих пор? – спросила Катя. Я и не сомневалась, что это она с проверкой.

– Нет, была в душе, – зачем-то солгала я.

– Ну как? – прямо в лоб спросила подруга.

– Фильм потрясающий! Жаль, что вы не пошли, – изобразила я дурочку.

– Знаю, видела. Я не о том спрашиваю, ты же понимаешь, – не купилась на мою хитрость Катя.

– О чем? – попыталась я еще немного оттянуть объяснение.

– Ты была у Виктора?

– Была, – после некоторой паузы ответила я.

Катя молчала, ожидая продолжения. Не дождавшись, подала голос:

– И?..

Кажется, она наконец поняла, что дошла до границы, за которую заходить по меньшей мере бестактно. Чтобы не мучить подругу, я ответила честно:

– Кать, я не смогла. Убежала.

– Что так? – холодно спросила подруга. – Не понравился? Мне казалось, он в твоем вкусе.

– Дело вовсе не в нем, дело во мне. – Я все же начала оправдываться, хотя твердо решила этого не допускать.

– А еще точнее, в твоей мании, – безжалостно дополнила она. – Тебе лечиться надо, мать.

– Наверное, – жалко пробормотала я. – Как, скажи?

– Мне показалось, я нашла верный способ. Но сама видишь… – Катя не желала входить в мое положение. Она продолжила еще более жестко: – Сейчас такое время, что человек с неудачной судьбой, неуспешный, кажется подозрительным. С такими не делают дела, таких сторонятся. И это правильно. Каждый заслуживает своей судьбы. Если ты не способен устроить свою жизнь, то какой из тебя руководитель или партнер? Как неприлично в наше время иметь плохие зубы и скверно одеваться, так же неприлично быть несчастным, одиноким. Человек сам виноват в своей судьбе, поверь мне. И ты – наглядный тому пример.

Я слушала и не верила своим ушам. Обида захлестывала меня, но я почему-то не прерывала подругу.

– С тобой становится скучно. Ты неинтересна, понимаешь? – продолжала добивать меня Катя. – Все живут худо-бедно в одном мире, а ты – в своем. Туда нет доступа никому, да ты и не пускаешь. Кому это может быть интересно, кроме тебя? Все живут, а ты не живешь, и говорить с тобой не о чем. Так что извини, но ты сама виновата во всем.

– Да, – ответила я сухо. – Ты права. Тебе не стоит тратить на меня время. Пока.

Я положила трубку и расплакалась. Да, Катя тысячу раз права. Я не живу, я никому не интересна только потому, что сама так захотела. Признаюсь, не в первый уже раз мелькнула в моей голове мысль об уходе из жизни. Останавливало только, что, пока ты живешь на земле, есть смысл и в моей жизни. Где-то глубоко все-таки теплилась нелепая, ничем не обоснованная, – безумная надежда. Теперь же я вновь ощутила, что все бессмысленно. Грех, что говорить, страшный грех, помышлять о смерти, но я подошла к самому краю. Еще добавилась Катина жестокость… Да, пора было с этим покончить!

Весь день я слушала твои песни, смотрела все видеозаписи, какие у меня были собраны. Читала вырезки из журналов, интервью и репортажи. В свое время много писали о твоей романтической семейной истории. О том, как ты завоевывал свою будущую жену, известную актрису, как два года приучал к мысли, что она достанется только тебе. Имели место и лазанья на балконы во втором этаже, и море цветов, которыми ты заваливал Наташу, и песни, которые посвящались ей, и признание в любви на всю страну с экрана телевизора, и множество других безумств. Это все было красиво и так похоже на тебя. И не имело ни малейшего отношения ко мне. Это было в другом измерении, на другой планете… А я нарушаю две из десяти заповедей, возжелав чужого мужа и творя кумира.

Твой официальный сайт в Интернете теперь был изучен мной до йот, все записи в гостевой книге, все новости были прочитаны неоднократно, все пополнения жадно отслеживались. Да, я, наверное, и впрямь походила на маньяка в своей безумной любви. И вот в сей трагический для меня момент страшного решения я открыла твой сайт и посмотрела новости. Невольно вздрогнула, когда прочла, что именно сегодня ты поешь в ночном клубе «Держава» в девять вечера. Искушение казалось мне не по силам. Пойти, в последний раз послушать тебя и потом…

Я снова вздрогнула, только теперь от телефонного звонка. Это был Гошка. Веришь или нет, но он, который не звонил мне едва ли не месяц, рискнул объявиться, чтобы пригласить меня на твой концерт в «Державе»! Судьба нарочно испытывала меня и вела к пропасти.

– Я уже взял билеты, так что назад дороги нет! – безапелляционно сообщил мой юный друг.

Я собрала в кулак всю свою волю, все свое мужество и твердо ответила:

– Нет, Гош, я не пойду.

Он даже на миг умолк, потом пробормотал:

– Но завтра же у тебя выходной…

– Ты прекрасно знаешь, что я не хожу на клубные концерты, – жестко напомнила я, чтобы не длить диалог.

Гошка вновь пробормотал нечто невразумительное и бросил трубку. Сердце мое сжалось: мне не хотелось обижать парнишку, он хороший. И он ни в чем не виноват. Я механически мыла посуду, пылесосила, закладывала в машину белье. Даже что-то приготовила из еды совершенно на автомате. И не зря. Внезапно явился Гошка. Так сказать, во плоти.

– Я не пойду! – сразу же выпалила я, силясь не разреветься.

Гошка принюхался и спросил:

– А пожрать в этом доме дают? С утра только хачапури зажевал.

Что делать, я принялась кормить голодного журналиста. Пока он ел, я еще раз впала в искушение. Увидеть тебя сегодня! Да не на огромной сцене, издалека, а совсем рядом. Как в первый раз… Если бы Гошка взялся меня уговаривать, то, возможно, достиг бы цели. Однако мой гость насытился, поделился новостями и – ни слова о концерте! Так тому и быть, подумала я.

Гошка достал билет и положил на стол.

– Зачем это? – хмуро спросила я.

– Концерт в десять; если надумаешь, приезжай.

– Отдай кому-нибудь еще. Неужели не найдешь, с кем пойти? – Я хотела окончательно сжечь мосты.

Гошка натянул косуху и тяжко вздохнул:

– Похоже, один буду оттягиваться.

Он постоял еще, умоляюще взирая на меня и ожидая чего-то. Я вытолкала парня в коридор и захлопнула дверь. Билет так и остался лежать на столе.

Что я пережила в следующие три часа, не могу тебе передать. Рука не поднялась выбросить билет, поэтому я немыслимо терзалась, пока оставалась возможность застать хотя бы финал концерта. Поминутно меняя свое решение, я извелась вконец. Открыв аптечку в ванной, где хранились всякие таблетки, я замерла. Прости меня, я говорила уже, что ходила по самому краю. И в тот момент была близка к самоубийству, как никогда.

Пока я бессмысленно взирала на лекарства, в голове сам собой созрел план. Я поеду сейчас туда, в клуб, подойду к тебе после концерта… И что дальше? Что скажу тебе? Что не могу больше жить так, что умираю без тебя? Но при чем тут ты и твоя семья? Это мне лечиться надо. Я захлопнула аптечку и вернулась в комнату.

Мысли неслись, а руки тем временем совали в волосы шпильки, подкрашивали ресницы, губы, перебирали кофточки и юбки в платяном шкафу. Очередь дошла до черного длинного пальто. Я подумала машинально, что на улице мокрый снег, каша, непременно заляпаю полы пальто. Потом усмехнулась: какая ерунда лезет в голову, когда стоишь над бездной!

Я не знаю, сколько ушло времени на сборы, на часы не смотрела. Вышла из дома, прошла к Садовому кольцу, подняла руку. Тут только увидела на столбе часы, которые показывали двенадцать ночи. «Не поздно ли ехать?» – мелькнуло в голове. Однако рядом уже тормознул частник.

– Вам куда? – высунулся в окошко молодой парень.

– Клуб «Держава» знаете?

– Садитесь.

Я забралась на заднее сиденье и погрузилась в невеселые мысли. Водитель поглядывал на меня в зеркало. Ему явно хотелось поговорить.

– Что-то вы поздно. Веселиться едете? Почему одна?

Я пожала плечами: говорить совсем не хотелось. Водитель оставил попытку растормошить меня, только поглядывал в зеркало время от времени. Однако когда уже подъезжали, он не выдержал и спросил:

– А что там сегодня, в клубе?

– Красков выступает, – нехотя ответила я.

– Мм… – уважительно промычал водитель и притормозил у тротуара, напротив клуба, сияющего разноцветными огнями.

Я расплатилась и вышла. Машина уехала, а я все стояла, тряслась и никак не могла решиться и войти. Охранник уже подозрительно поглядывал в мою сторону, и мне казалось, что он читает мои мысли. Нет, нет! Я не стану уподобляться юным фанаткам, поджидающим кумира после концерта. Надо немедленно бежать отсюда. Я не заметила, как быстро зашагала вдоль Садового. Боль души была непереносима, потому я все прибавляла шаг. Не знаю, в какой момент сошла с тротуара и оказалась на обочине, по-ночному свободной от машин. «Броситься сейчас под машину, и – все!» Это думала не я, а боль во мне. И тело ей подчинилось. Подобно сомнамбуле я замерла, развернулась назад и ступила навстречу несущемуся на большой скорости автомобилю…