Текст книги "Верь мне и жди"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Объявили твой рейс, я вздрогнула. Опять с тобой утекала жизнь, уходила радость. Однако я взяла себя в руки и улыбнулась. Ты поцеловал меня со значением и крепко обнял:

– Звонить буду редко, там связи нет.

Потом ты отучишь меня провожать тебя куда бы то ни было, поэтому я храню в памяти эти дорогие мне воспоминания…

Ты прошел на посадку и в последний раз махнул мне рукой. И я осталась опять одна посреди толпы. Совсем не хотелось возвращаться в опустевший дом. Я ехала на такси в город и думала, чем заполнять теперь эту пустоту или как заново приспособиться жить с ней. Вот если бы был ребенок, сынок или дочка…

Марина, как почувствовала, позвонила на следующий день и предложила сходить на модную выставку. Несмотря на мою подозрительность в отношении к этой женщине, я все же согласилась.

– Николай уехал? – был первый ее вопрос, когда мы встретились у метро «Парк культуры».

– Да, – односложно ответила я, и мы двинулись к выставочному залу.

– Мне показалось, он вернулся больным, – не меняя темпа, продолжила Марина.

Ее постоянный интерес к твоей персоне наводил на размышления.

– Выздоровел, – бросила я, делая вид, что любуюсь панорамой, открывающейся с Крымского моста.

– Переживаете? – Голос Марины звучал проникновенно, и это меня злило.

– О чем? – как можно беззаботнее спросила я.

– Он бросает вас постоянно, уезжает с компанией, вас не берет. А лето уже проходит…

– А вы едете куда-нибудь в отпуск? – попыталась я ее переключить.

– Полагаю съездить на юг на пару недель, в Туапсе. Хотите, вместе поедем? У меня там квартирка своя.

Я оторопела слегка и не сразу нашлась что ответить. Даже мелькнула мысль: а почему бы не съездить? Однако все же ответила отказом.

– У меня ремонт и переезд, сроки поджимают.

Выставка, которую мы пришли смотреть, меня поразила до глубины души. Выставлялись непрофессиональные художники-примитивисты. Вся соль и оригинальность затеи заключалась в том, что эти доморощенные гении переписали классические полотна. «Девочка с персиком», «Не ждали», «Боярыня Морозова» и прочие шедевры были перерисованы заново, герои одеты в другие одежды. Использовались другие цвета, иные ракурсы. Я смотрела на это торжество посредственности и удивлялась: кому и зачем это было нужно? Марина, как мне показалось, чувствовала неловкость оттого, что привела меня сюда.

– Вы уж простите, – винилась она, когда мы возвращались назад, – думала, что-нибудь стоящее, вся Москва ломится…

Мы посетовали на положение в искусстве, где тон задает посредственность. Это касается и литературы, и кино, и театра – всех видов искусств. Использование накопленного в веках, паразитизм на гениях, вторичность, третичность содержания, дешевый эпатаж в форме… Оригинальность выражается только в шокировании бедных читателей и зрителей натуралистическими картинами и темами, на которые в нормальном обществе говорить не принято. Низведение искусства до порнографии или анекдота.

Марина говорила горячо, как о наболевшем. Я подумала, не в твой ли огород камешек? Рискнула спросить:

– Скажите, а то, что делает Николай, с вашей точки зрения, это искусство?

Марина несколько смутилась:

– Ну, насколько эстраду возможно отнести к искусству…

Мне показалось, что я попала в цель. Вся пылкая речь скрипачки была направлена против тебя. Но зачем? Она прекрасно знала, что меня не переубедить.

Марина предложила посидеть в летнем кафе, и мы устроились под зонтиком на легких пластиковых стульях. Я ограничилась минералкой без газа, которая оказалась приятно холодной. На уме у меня вертелся коварный вопрос, и всеми силами я гнала его от себя. Я хотела выведать у Марины что-нибудь о женщинах, которые окружают тебя, а может, пролить свет на ее отношение к тебе.

– Скажите, Марина, – начала было я, – Коля как мужчина…

Моя собеседница оказалась весьма чуткой особой. Она хмыкнула непонятно и произнесла:

– Николай бесспорно харизматичный мужчина.

Это я знала и без нее. Ухмылка Марины мне не понравилась, и я замолчала. Зато она не молчала:

– Вас не должно это беспокоить: вы ведь вне конкуренции. Николай – публичный человек, он не может принадлежать кому-то одному. Что поделать, это законы шоу-бизнеса!

Утешила… Я понимала, что она права, но легче от этого не становилось. Да, мне следовало принять все как есть, но меня будто кто-то подзуживал: «Узнай! Узнай больше, дознайся до истины!» Казалось, если я все буду знать о твоих женщинах, мне сделается легче. Врага надо знать в лицо.

Марина с видимым сочувствием смотрела на меня, и это раздражало.

– А вам он нравится? – спросила я в лоб.

Марина опустила глаза и ответила не сразу, что еще более расшевелило мои подозрения.

– Да, он мне нравится.

Однако ответ отчего-то показался мне неубедительным. В особенности его продолжение:

– Он не может не нравиться.

Я поднялась из-за столика и направилась в сторону дома. Марина последовала за мной. Я попрощалась с ней у метро, давая понять, что провожать меня не надо. Марина стояла в недоумении и смотрела мне вслед.

Вернувшись домой, я чуть не завыла от тоски: еще целый месяц! Целый месяц без тебя, без ласковых рук твоих, печальных глаз и лукавой улыбки… Без поцелуев твоих, от которых меня уносит куда-то, без сильных объятий, без твоего трепетного дыхания…

Я не заметила, что плачу, глядя на твою фотографию. Я не могла даже отвлечься делами: начинались выходные, и на два дня Москва вымирала. Тут-то я и решилась позвонить Гошке, которого не видела и не слышала сто лет. Прости меня, любимый, прости. Мне необходимо было подтверждение, что я живу, что я желанна, что я женщина, в конце концов!

Гошка сразу узнал меня и, кажется, даже обрадовался:

– Привет, пропащая.

– Ты еще не женился? – спросила я.

– Да нет, не женился еще.

– Пора бы уж, – проворчала я.

– А что, семейные узы так сладки? – невинно поинтересовался Гошка.

Я не могла понять, знает ли он, кто мой муж.

– При чем тут сладость? – решила обидеться на всякий случай.

– Я успею, Оль. Мне пока только двадцать четыре, – уже серьезней ответил Гошка.

– Кто-нибудь есть на примете? – не знаю зачем выспрашивала я.

– Была, но неожиданно выскочила замуж.

– Что ж ты не удержал? – спросила я и поняла, что сморозила глупость.

– Как?! – В голосе его послышалась злость. – Нас разве спрашивают?

Он стал жестоким, отметила я про себя, раньше этого не было. Может, просто повзрослел?

– Ладно, прости, что побеспокоила.

– Нет-нет, сколько угодно! Всегда к вашим услугам!

– Ты все такой же паяц! – рассердилась я и бросила трубку.

Зачем позвонила? Зачем всколыхнула забытое, разбередила чужую, может быть, едва затянувшуюся рану? Я ждала, что Гошка перезвонит, как он это делал всегда. Но он не позвонил…

Стояла последняя августовская жара. Город заволокло дымной пеленой: под Шатурой опять горели леса. Москва днем становилась невыносима. Все, кто мог, выбрались за город.

Только этим природным катаклизмом можно объяснить произошедшее со мной на другой день. Любимый, я обещала писать все и честно. Слово держу, хотя это совсем не просто…

С утра все было серо: висел дым, дышать невозможно. Я была в отчаянии оттого, что нельзя открывать окна. Кондиционера нет, духота страшная, вентилятор гоняет горячий воздух по комнате, мокрые простыни не помогают. Не поехать ли с Мариной в Туапсе? Чего я сижу в раскаленной Москве, когда мой муж путешествует по экзотическим местам, а все нормальные люди сидят по дачам? Так я думала в тот день. Любимый, я была сама не своя, иначе как объяснить все случившееся?

Я сидела в унынии перед телевизором, не было сил двигаться. Я ничего не ждала, просто прозябала в хандре. Телефонный звонок вывел меня из сомнамбулизма. Я подумала, что звонит Марина, поэтому с неохотой взяла трубку. Нажав на кнопку, я услышала осторожное:

– Привет. – Это был Гошка.

– Привет, – ответила я без энтузиазма.

– Ты почему дома сидишь в выходной? Муж никуда не отпускает?

– Муж далеко, в джунглях, – ответила я раздраженно.

Мы помолчали.

– А ты почему в Москве? – спросила из вежливости.

– Работа, – вздохнул Гошка. – Погнался за длинным рублем, вот и вкалываю теперь…

– А отпуск?

– Будет, но не скоро.

Опять помолчали.

– Слушай, у меня предложение! – Гошка оживился. – Только, чур, сразу не отказываться. Подумай.

– И что за предложение?

– Едем купаться!

Я поморщилась:

– Где тут можно купаться?

– В карьере. Не знаешь? – Гошка уже горел вдохновением. – Вода чистейшая, прозрачная, и песок, песок… Это за городом, километров двадцать.

Я представила обрисованную картину и почувствовала страстное желание окунуться в эту воду.

– А на чем ехать?

– Как на чем? На мотоцикле, конечно!

– Да что ты! Я в жизни никогда не ездила на мотоцикле!

Однако Гошка уже почувствовал мою слабину и взялся уговаривать.

– Обещаю, не буду гнать. Дорога бархатной покажется!

Не знаю, что произошло со мной, мало склонной к авантюрам, но я согласилась.

– Скоро буду! – обрадованно крикнул Гошка и бросил трубку.

Жизнь сразу обрела иные очертания и цель. Я открыла шкаф, порылась в шмотках, достала светлые бриджи, давно заброшенный купальник тигровой расцветки, купленный еще в Ялте, когда ездили с девчонками. Купальник непременно надо примерить, не выросла ли из него. Кофточку-марлевку наверх и – вперед! Купальник оказался впору. Надо же, а прежде верхняя часть слегка болталась.

Гошка ворвался, когда я уже была готова. Не забыла прихватить морсу, фруктов и бутербродов с копченой колбасой, сыром и зеленью. Гошка критически осмотрел мое снаряжение.

– Ветровка есть?

– Зачем? Жара ведь!

– Продует, – авторитетно заявил молодой журналист и подал с вешалки мою летнюю курточку.

Гошкин «японец» стоял возле подъезда. Он был причудливой формы и расписан драконами, рогами, языками пламени. Молодой байкер вручил мне огромный шлем, который я должна была нахлобучить на голову. Я почувствовала себя чем-то средним между Чебурашкой и Гагариным. Гошка тоже превратился в робота-инопланетянина, завел мотоцикл и пригласил меня сесть. Едва я обвила руками его кожаный торс, как машина сорвалась с места и понеслась. От страха я прилипла к Гошкиной спине. Оказалось, что мы только разгонялись. Когда выехали на свободный по случаю выходных проспект, мотоцикл полетел со скоростью звука. Так страшно мне еще не было! А ведь предстояло проехать двадцать километров туда и обратно столько же! Закусив губу и закрыв глаза, я отдалась на Божью волю.

Однако, как ни странно, до карьера мы доехали в целости и сохранности. Нас ни разу не тормознули дэпээсники, «японец» не подвел, и очень скоро мы оказались на месте. Гошка не обманул: песок, вода. Но в дополнение к этой благодати – толпа людей, сбежавших из душного города и соседних дачных поселков.

– Тут всегда много народу? – недовольно спросила я, не торопясь спешиваться, но сняв шлем.

– М-да-а… – протянул Гошка и тотчас встрепенулся: – Ладно, сейчас покажу местечко…

Мы проехали цепь небольших озер среди песчаных берегов, и за реденьким лесочком обнаружилась крохотная, как купель, лагуна. Здесь не было ни души!

– Может, здесь что-нибудь не так? – Я опасливо огляделась, слезая с мотоцикла.

Гошка отмахнулся:

– Да брось, купались здесь сто раз!

Затянутый в черную кожу, длинноволосый, высокий, Гошка казался мне дьявольски красивым. Однако солнце палило нещадно. Пока ехали, не чувствовали, а тут захотелось поскорее нырнуть в воду. Оглядевшись по сторонам, я нигде не заметила кабинки для переодевания. Пришлось идти в кусты, а там, согнувшись в три погибели, разоблачаться и напяливать на мокрое от пота тело купальник. Когда выбралась из кустов, Гошка уже готовился прыгнуть в воду. Я опять невольно полюбовалась его скульптурными мышцами, узкими бедрами и длинными ногами.

– Давай вместе! – крикнул юнец и, разбежавшись, влетел в воду, осыпая меня брызгами.

Я не люблю незнакомые водоемы, поэтому осторожничала. Но, почувствовав под ногами песок, и только песок, расхрабрилась. Поплыла. Вода была какая-то необычная: непривычно теплая, она почти не освежала. Я плыла безмятежно, пока кто-то не цапнул меня за ногу. Я дико заорала и чуть не утонула. Этот «кто-то» высунулся из воды и поспешил меня успокоить:

– Да пошутил я, пошутил!

Рассердившись вконец, я порулила к берегу.

– Соображать надо! Я же в первый раз здесь, не знаю ничего. Мало ли кто тут водится!

Гошка расхохотался, выбираясь из воды вслед за мной.

– А тут завелся такой страшный монстр! – Он стал угрожающе надвигаться, и я с визгом понеслась по песчаному откосу.

«Монстр» настигал меня. Ему что: ноги как циркули, два шага шагнул – и догнал. Мы с размаху шлепнулись на песок. Гошка навис надо мной, хватая холодными мокрыми руками. С волос его капала вода, загорелое тело блестело мелкими капельками, в серых глазах прыгали чертики. В этот момент я наконец осознала, что передо мной не семнадцатилетний юнец-курьер, а взрослый молодой мужчина. Красивый, чувственный. Мне следовало пошутить, разрядить ситуацию, но я смотрела ему в глаза как завороженная. Над нами было синее, без единого облачка, небо, желтели пески, жгло солнце, как в фильме Антониони «Забриски Пойнт». На какой-то миг мне даже пригрезились сотни обнаженных тел, сплетенных в пары…

– Бросай своего мужа к чертям, – прошептал захмелевший Гошка, и я не оттолкнула его тотчас, не возмутилась!

Не сработала и моя защита от мужчин: отвращение и паника. Ты напрочь излечил меня от этого страха… Я сама потянулась к губам мужчины, к его холодному мокрому телу… Кажется, Гошка не ожидал такого поворота, но уже через секунду он потерял голову, сорвал с меня купальник и набросился, как волк на овцу. Боже мой, что же это было? Буйство плоти, торжество похоти… Я не помнила себя, превратившись в ненасытную самку… Да я ли это была?

Казнь началась сразу, стоило мне немного отрезветь… А я и не думала, что могу быть такой… Гошка в изнеможении упал лицом в песок и тяжело дышал. Я смотрела на него с ужасом и отвращением. Инстинктивно кинулась к воде, подбирая по дороге детали купальника. Застежка лифчика была оторвана, я швырнула тряпку в сторону и нырнула поскорее в воду. Я терла свое тело с ожесточением и ненавистью. Затем, пока Гошка лениво спускался к воде, отплыла в ту сторону, где лежали вещи, и поспешно оделась.

По моему лицу Гошка понял, что шутки кончились, и ни слова не произнес, пока одевался и заводил мотоцикл. Мне пришлось себя пересилить, чтобы обхватить его, держаться-то надо. На обратном пути я почти не чувствовала страха и виделась себе ведьмой, летящей верхом на метле…

У подъезда мой спутник попытался остановить меня и заглянуть в глаза. Бедный, он ничего не понимал. Разве он был виноват в том, что произошло? Я с ненавистью отстранила Гошкину руку и направилась к двери.

– Я понял, мне лучше провалиться сквозь землю! – с обидой пробормотал Гошка и завел мотоцикл.

Я не нашла в себе сил хоть что-то сказать ему на прощание. Съездили искупаться в карьер…

Любимый, вот ты и знаешь самое страшное. Прости, если можешь, я сполна заплатила за измену. Прости меня, а сама я себя простить не могу…

Вернувшись домой, я забралась в душ и долго терлась мочалкой с ароматным гелем и мылом, будто хотела смыть с себя свой грех.

Потом мне было мучительно стыдно смотреть на твою фотографию, и я перевернула ее. Надо же было тебе позвонить в этот вечер! Я боялась, что выдам себя голосом или не вынесу и тут же признаюсь тебе во всем. Ты был так весел и беззаботен, рассказывал о новых впечатлениях, о подъеме к храму Шивы на бог весть какую высоту. Я не решилась даже намеком омрачить твою радость…

С трудом вспоминаю, как жила этот месяц до встречи с тобой. Ездила по строительным рынкам, подбирала материалы для ремонта. Наняла молдавских рабочих по совету Сергея Васильевича. Тут выяснилось, что надо срочно переезжать: новые хозяева квартиры тоже спешили с ремонтом и переездом.

Я вновь села на телефон и обзвонила несколько агентств по перевозкам, наняла машину и грузчиков. Пыталась упаковать вещи, которых накопилось много. Раньше бы я ничего не выбросила: каждая вещь – часть моей жизни, да еще прежней, нашей с папой жизни, память. Конечно, в евроремонте моя старенькая мебель не прижилась бы, это очевидно. Ненавидя себя и подсознательно желая наказать за несмываемый грех, причинить себе боль, я заняла у Олега денег, купила новую мебель и выбросила все старое. Все. Оставила лишь компьютер, кое-какие вещи, книги и диски. Ничего не осталось от меня прежней…

Я казнила себя постоянно. Специально ходила по ночам, чтобы навлечь на себя беду. Кончилось все тем, что однажды на меня налетел грабитель, вырвал из рук пакет с продуктами, купленными в ночном магазине, и ударил по голове так, что я упала и сильно поранила руку. Но этого было мало, мало! Я должна была страдать, чтобы заглушить ту ноющую душевную боль, которая точила меня, не оставляя ни на секунду. Это должны быть равноценные душевные страдания, а не мелкие неприятности. Я ненавидела себя и не могла жить. Признаюсь, думала опять о самоубийстве. Только любовь к тебе, которую я же осквернила, спасла меня. Желание увидеть тебя, дождаться, чтобы в последний раз припасть к твоей груди, оказалось сильнее суицидных настроений.

При этом мысль о тебе вызывала нестерпимую боль, будто я уже потеряла тебя. Моя измена, мой грех встали между нами, и я не знала, как справиться с этим…

Гошка, конечно, звонил. Я не хотела с ним говорить, но он звонил снова.

– Ну скажи, что с тобой? – кричал он в трубку. – Я тебя оскорбил? За что ты так со мной? Ты знаешь, что я люблю тебя! Ты за это меня мучаешь?

Я плакала и молчала. Когда он выкрикивался, говорила только одно:

– Прости меня, прости и забудь. Не звони больше.

Мне слышалось, что он плачет тоже, но, возможно, только казалось.

Решение пришло само. Я не давала Гошке номера мобильного телефона, он знал только городской и еще адрес моей квартиры. Переехав в новое жилье, я не сообщила ему ни телефона, ни адреса.

Необходимость заниматься переездом и ремонтом немного отвлекла меня от самоистязания. Квартира была фантастическая, место уютнейшее, дом исторический. В другое время я бы скакала на одной ножке от радости. Все как я мечтала или даже не смела мечтать! Теперь же я с тоской думала о ремонте и прочей возне. В этих стенах мне было холодно и бесприютно. Новая мебель не несла в себе ничего живого, не была обжита. Вокруг меня вертелись какие-то люди, что-то спрашивали. Нужно было принимать решения, придумывать, что куда ставить, каким цветом красить. Я, конечно, могла нанять дизайнера. Но во-первых, не было денег, во-вторых, я обещала тебе, что все сделаю сама, для тебя, чтобы тебе было хорошо и уютно в доме.

Уцепившись за эту мысль, я с головой ушла в работу, будто этим могла искупить хоть часть своей вины. Я думала о тебе, старалась смотреть твоими глазами и создала оригинальный дизайн квартиры. Следовало спешить: я хотела к твоему возвращению основное завершить, чтобы ты вошел в свой новый дом и почувствовал себя комфортно. Я опять обложилась журналами, каталогами и буклетами. Пока рабочие-молдаване делали стены и потолки, я моталась по магазинам, подыскивая необходимые аксессуары. И все-таки я катастрофически не успевала сделать все до твоего возвращения!

Поэтому не очень огорчилась, когда ты позвонил и сообщил, что задерживаешься еще на две недели. Твои концерты начинались только в ноябре, так что все срасталось, как теперь говорят. Слушая по телефону твой голос, я снова плакала.

– Эй, Хельга, ты там не хандришь? – спросил ты весело.

– Нет-нет, – силясь не хлюпать носом, ответила я, – все в порядке. Жду тебя. Тебе хорошо?

– Здорово! Приеду, расскажу. А главное, понимаешь, музыка звучит! Я ее слышу постоянно. Записываю понемногу. Кажется, совсем новое что-то…

Да, ты был на подъеме, полон творческих сил и вдохновения. Ты привезешь из путешествия столько материала, что его хватит на новый альбом.

А я?.. Что я могла сделать, чтобы искупить вину перед тобой? Господи, как тяжек грех, когда не с кем его разделить! Я уж было подумала, а не съездить ли в Дубровку, к отцу Александру? Эта мысль все чаще являлась мне неким утешением, я цеплялась за нее в самые трудные моменты, когда была на грани. Однако не ехала, потому что не знала, как туда добраться. По какой дороге, какими автобусами. Никакой связи, кроме почтовой, с Дубровкой не было, но я не знала адреса. Оставалось ждать тебя, круг замыкался.

Если б я могла хоть с кем-то поговорить, облегчить груз, но это было абсолютно невозможно. Я всегда помнила, кому прихожусь женой. Я не могла бросить тень на известное имя. Не приведи Господь, журналисты «желтых» изданий что-либо пронюхают!

Ремонт, который не прекращался даже в выходные дни, подошел к концу. Никаких глобальных перестроек в квартире я не планировала, стен не убирала. Пространства и без того вполне хватало. Кухня – восемнадцать метров, холл – двадцать один, зал – тридцать пять и так далее. Тебе я устроила замечательный кабинет в комнате, где имелся длинный аппендикс с окнами. Свет шел с двух сторон к твоему письменному столу. Я везде отказалась от модных жалюзи, повесила только здесь.

Нашу спальню обустраивала с особой любовью. И с грустью думала, что соседняя комната, возле ванной, так подходит под детскую… Да случилось бы со мной такое, будь у нас ребенок? Нет и нет. Я бы возилась с малышом и все время и любовь отдавала ему. А как бы я обставила комнатку, как бы здесь было уютно, как в гнездышке. Мотаясь по магазинам, я видела множество прелестных вещиц для маленьких, игрушки, мебель…

Хороший мой, я любила тебя больше всего на свете, но ты не хотел мне дать самого элементарного – материнства…

К твоему возвращению почти все было готово. Я сообщила тебе адрес и код домофона. Ходила по свежему паркету (ковролин меня не прельстил), критически осматривала комнату за комнатой, силясь представить, как ты войдешь и увидишь все это великолепие. Да, было светло, красиво, уютно, но я все еще не чувствовала этот дом своим. Будто бы ничего от меня здесь не было. Конечно, я привыкну, а твое присутствие сразу все оживит.

До твоего приезда оставались считанные дни, и я решила пригласить девчонок, Катю и Шурку, чтобы показать квартиру. Не из хвастовства, а ради объективной оценки. К тому же мы не виделись с подругами с той памятной встречи в кафе, когда я сообщила им о замужестве. Перезваниваться перезванивались, конечно, но крайне редко, эпизодически. За отчетный период Катя побывала в Париже, и ей не терпелось поделиться впечатлениями. Шурка уже пахала в своей школе, проведя лето у родителей в Подмосковье.

Назначив им время, я принялась готовить. Продукты заказала на дом, мне все привезли накануне. Я забила огромный новый холодильник всякой всячиной, деликатесами и мясом. Хотелось побаловать девчонок, удивить чем-нибудь. Опять же накануне изучила инструкцию к новой навороченной плите. Мне нужна была духовка. Да оказалось не так-то просто разобраться во всех кнопках и функциях. Ох уж этот прогресс.

Полистав старые поваренные книги и пособие по домоводству пятидесятых годов, я переключилась на современные кулинарные изыскания. Нашла какой-то умопомрачительный рецепт приготовления свинины в кляре, взялась хлопотать. Помимо салатов, из ностальгии приготовила винегрет, которым по преимуществу питались мы в студенческие годы. Ну, это так, для атмосферы. Катя, как всегда, обещала бутылку крымского вина.

Мне так хотелось, чтобы эта встреча положила конец нашему отчуждению! Была вероятность, что скоро я вновь присоединюсь к ним, отвергнутая тобой. Я тогда уже решила, что расскажу тебе об измене, и как ты рассудишь, так и будет. Словом, затишье перед бурей я хотела использовать для сближения с девчонками. Ожидание беды, надвигающейся катастрофы придавало остроту всем ощущениями, даже вкусовым.

Исторический обед состоялся в субботу, буквально за два дня до твоего обещанного возвращения. Катя, помимо вина, привезла парижские фотографии, Шурка – опусы очередного гениального ученика. Все по старинке. Однако когда они вошли, в первый момент мне показалось, что мы по-прежнему находимся по разные стороны пропасти. Девчонки будто с недоверием и опаской прошлись по комнатам, подшучивая друг над другом, что им такие апартаменты и во сне не снились. Отдали должное твоему кабинету – здесь я и впрямь могла гордиться делом рук своих.

Когда вошли в спальню, на лицах моих девиц появилось двусмысленное выражение. Они словно едва сдерживались, чтобы не наговорить скабрезностей. Возможно, мне только так казалось. Катя сколь можно доброжелательно спросила:

– Ну и как жизнь с кумиром?

Я пожала плечами, не желая развивать эту тему.

– Муж оценил твои старания? – дипломатично отозвалась Шурка.

– Он еще не видел всего этого, – со вздохом сказала я. – Волнуюсь: как-то ему покажется…

– Да, артисты народ такой, непредсказуемый, – хмыкнула Катя.

– Он музыкант, – твердо установила я статус-кво, – не артист.

– Ну как же, на эстраде выступает, – возразила Катя, кажется, из одного чувства противоречия. – Там без артистических способностей нельзя.

– Давайте оставим Колю в покое! – взмолилась я. – Вам-то нравится?

– А где твое обиталище? – спросила Катя.

Я провела их в комнату, где, кроме компьютерного стола и стеллажей с книгами, ничего не было.

– Это все? – удивились мои гостьи. – А что будет? И где твои вещи, которые ты перевезла из старой квартиры?

– Я все выбросила, – коротко ответила я.

– Жалко, – пробормотала Шурка. – Мне нравился твой столик и комод, да и шкаф старинный. Я уж не говорю о моем любимом кресле.

– И нечего жалеть, – опять возразила Катя. – Все правильно. Когда начинаешь новую жизнь, незачем цепляться за прошлое. В этих хоромах вся старая мебель смотрелась бы по меньшей мере убого.

Полный восторг вызвало у девчонок мое царство – кухня, она же столовая. Девчонки лазили по шкафчикам, открывали дверцы холодильника, посудомоечной машины, микроволновки, даже в стиральную машину заглянули. Оценили плиту без конфорок.

Стол был накрыт здесь же, в той части кухни, где располагались внушительный стол, стулья и мягкий диванчик. Мы выпили по бокалу вина за встречу, потом отдали должное моим кулинарным изыскам. И начали, конечно, с винегрета. Под него вспомнили некоторые студенческие шалости. Посмеялись. Была у нас традиция, нарядившись в широкополые соломенные шляпы, после полуночи гулять по окрестностям, пугая случайных прохожих. С хохотом вспомнили, как в безденежье собирали пепел от сигарет в трехлитровую банку, чтобы продать в аптеку. Кто-то сказал нам, что его принимают. Тогда все курили кругом, это сейчас стало модно беречь здоровье.

Мы словно сговорились не поминать тебя, поэтому беседа обрела непринужденность. Мне показалось, что девчонки до сих пор не то что не верят мне, но как-то не понимают до конца, что со мной произошло. И хотя я предъявляла им паспорт, это не помогло. Я чувствовала, что им нужны были другие свидетельства. Может быть, чтобы ты сидел с нами за столом, пил и разговаривал, а может, даже спел под гитару. Или чтобы мы поцеловались у них на глазах. Не знаю, но полного слияния, как прежде, не получалось. Была запретная тема, которая волновала всех и не давала расслабиться окончательно.

Однако я понимала, что могло быть намного хуже. Все же они пришли… Катя рассказала о Париже, подробно комментируя фотографии. Мы повздыхали, разглядывая красоты города мечты, и я подумала, что могла бы тоже съездить куда угодно, хоть в Париж, хоть в Венецию, куда меня давно влекло. Возможно, так бы и сделала, но без тебя мне это было не нужно.

Шурка прочитала два ученических шедевра: талантливые стихи и пародию на Маяковского. Мы похохотали, как встарь. Мы любили хохотать от души. Будучи студентками, как-то прочли, что хороший, активный смех по энергетическим затратам приравнивается к бегу. А поскольку мы всегда были озабочены своим весом, то смеялись много и с удовольствием. Всякий раз перед сном кто-нибудь предлагал: «Ну что, побегаем?» И мы тут же заливались, хохотали от всякой ерунды. Беззаботные были, юные, нам все казалось смешным…

За первой бутылкой вина последовали еще две из моих запасов. Мы развеселились вконец, принялись звонить старым друзьям, с которыми не встречались много лет. Я кокетничала по телефону с бывшим одноклассником, который когда-то был в меня влюблен, а теперь сделался отцом семейства и важным человеком.

И вдруг повисла какая-то странная тишина. Я повернулась к двери и увидела тебя, похудевшего, обросшего небольшой бородкой, почерневшего от солнца. Взвизгнув и бросив на пол трубку, я кинулась к тебе. Подруги, умолкнув, смотрели во все глаза. Я приникла к тебе и заплакала от радости. Ты сдержанно поцеловал меня, вежливо кивнул девчонкам и устало произнес:

– Я в ванную. Устал, мочи нет.

И ушел. Девчонки сразу засобирались. Я их не останавливала. Твой неожиданный приезд смешал все карты. Я тебя не ждала в этот момент! Как такое могло случиться? Почти два месяца ежедневного томительного ожидания, и тем не менее ты застаешь меня врасплох! Я столько думала об этом дне, так ждала и боялась его приближения, столько пережила в своем воображении, и все произошло так буднично, словно ты вернулся с работы, а не из долгого путешествия. Все, все не так, как я представляла!

Девчонки на цыпочках удалились, аккуратно огибая твои вещи, брошенные в прихожей, и шепотом прощаясь со мной. Я бросилась разогревать тебе еду в микроволновке, наводить на столе порядок, убирать пустые бутылки. Хмель ли тому виной, но я искренне забыла о том, что хотела сразу повиниться, признаться тебе в измене. Поскольку все случилось неожиданно, не так, как я предполагала, то и признание отложилось до лучших времен. Я так обрадовалась твоему появлению, что плохое просто не вмещалось в мою голову.

Ты вышел из ванной, осторожно заглянул на кухню.

– Все ушли, – сообщила я, жестом приглашая тебя к столу.

Ты подошел и обнял меня.

– Значит, так ты меня ждешь? Пирушки устраиваешь, напиваешься… – шутливо подтрунивал ты, целуя меня легко и нежно.

Я припала к тебе, трогая непривычную бородку и смеясь от счастья.

– Это мои подруги. Почему ты не сообщил, что приедешь сегодня?

– Так получилось, малыш. Непонятно было, улетим или нет. Не хотел зря тревожить.

Я оторвалась от тебя, стала хлопотать, усаживать, кормить.

– Нравится? – обвела руками пространство.

Ты осмотрелся и кивнул одобрительно. Пока ты ел, я изучала твое изменившееся лицо. Борода прибавляла тебе лет, но безусловно придавала мужественности всему облику. Не только внешне изменился ты. Постепенно станут явными и внутренние перемены. Ты весь обновился, получил невероятный заряд вдохновения, даже, как ты выразился, в мозгах что-то произошло. Путешествие в «Индию духа» просветлило и одухотворило тебя.