Текст книги "Верь мне и жди"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Вам идет, но я на вашем месте распустила бы волосы под шапочкой.
– Нельзя, я же в церковь иду.
– Тогда сделайте вот так.
Она уложила мои волосы в низкий узел, и шапочка легла идеально. Теперь стало очевидно, что костюм мне к лицу и к фигуре, и была в нем та степень торжественности, которая требовалась к случаю.
– Спасибо! – искренне поблагодарила я милую продавщицу.
Вернувшись домой, я и не помыслила об ужине. Чтобы назавтра лучше выглядеть, даже от зеленого чая отказалась. Приняла ванну с травами, вымыла со скрабом лицо и тело, ну и прочее. Весь вечер ждала почему-то, что ты позвонишь и еще раз напомнишь о завтрашнем событии, спросишь о готовности. Но никто не позвонил, даже Шурка, с которой мы уговорились поболтать. Я не знала, ставить ли мне будильник на семь часов. И конечно, поставила. «Что я делаю? Что я делаю?» – думала я, погружаясь в сон.
Ты приехал за мной в половине девятого, сославшись на пробки. Да, у нас в центре бывают пробки в это время, но сегодн суббота… Я готова была к восьми и все эти полчаса просидела, нарядная и в макияже, уставясь в одну точку. Когда последний проблеск надежды иссяк, ты позвонил в дверь.
– Ну что, страшно? – весело отреагировал ты на мою постную мину.
Я молча кивнула и прильнула к тебе в изнеможении. Ты бережно обнял меня и прошептал на ухо:
– Ничего не бойся, малыш. Я сам немного побаиваюсь. Ну так не к теще на блины едем.
Я все еще не верила в действительность происходящего. Однако мы сели в твою красивую машину и понеслись. Тогда я впервые познакомилась с твоей манерой вождения: не меньше ста, а на трассе и все двести километров в час. Но страшно не было: скорость почти не чувствовалась внутри машины. На удивление быстро мы выбрались на трассу, постояли только у Белорусского вокзала, и то чуть-чуть. Словом, никаких пробок не обнаружилось. Возможно, они рассосались уже…
Пока ехали по городу, ты был сосредоточен на дороге, а я решилась лишь спросить:
– Долго ехать?
– По трассе около часа, как повезет.
Я исподволь разглядывала тебя, страшно соскучившись. Ты был выбрит и свеж. Вел машину легко и свободно, что-то напевал себе под нос. Постепенно светлело, хотя небо, как всегда у нас в ноябре, было затянуто серой пеленой. Хотелось мороза, сверкающего снега, зимнего праздника. И вот наконец за пределами города показался чистый снег, и он засверкал в лучах восходящего солнца.
– А, зараза! – вдруг выругался ты и стал пробиваться к обочине.
От поста ДПС к нам двигался гаишник с палочкой. Пока он подходил, ты успел навесить на нос темные очки. Инспектор козырнул, наклонившись к открытому окну:
– Сержант Васильев. Документы, пожалуйста.
Ты сунул ему бумажник с карточками. Гаишник внимательно просмотрел водительское удостоверение.
– Опять нарушаем, Николай Степанович?
– Прости, командир, спешу, дело такое.
Ты протянул ему пятьсот рублей.
– Обижаете, Николай Степанович. Лучше автограф дайте супруге, она увлекается вашим творчеством.
Ты расписался в блокноте гаишника. Тот вернул документы и снова козырнул.
– И все-таки не спешите. Туда всегда успеете, а дорога скользкая. Вон какую красавицу везете, поосторожнее бы.
– Спасибо, – кивнул ты согласно и повернул ключ зажигания.
Проехали немного, лукаво зыркнул в мою сторону:
– Ишь, углядел!
Однако скорости ты не сбавил. Мы долетели до места за пятьдесят минут.
Это была небольшая красивая деревушка в пяти километрах от трассы. Дома здесь радовали добротностью и резными наличниками, дорожки были расчищены, а основная дорога упиралась в белую, с луковичными куполами, церквушку. К ней мы и подкатили, причем машину ты поставил не возле церковной ограды, а у соседнего хорошенького домика, огороженного штакетником. Из дома нам навстречу вышел батюшка в облачении:
– А, брачующиеся прибыли! Мир вам и Божья благодать.
Вы поздоровались довольно фамильярно, как мне показалось. Позже я узнала, что отец Александр в свое время играл с тобой в одной группе, но теперь отошел от мира, женился и осел здесь, приняв сан.
– Как матушка поживает? – поинтересовался ты.
– Слава Богу, – ответил отец Александр. – Пироги затеяла, готовит стол для вас. Ну что ж, начнем помолясь.
Мы вошли в церковь, где шмыгали какие-то старушки, тотчас подошедшие к батюшке под благословение. Одна из старушек приняла у нас верхнюю одежду и сунула в руки по свече. Запел невидимый хор, и я почувствовала, как переменился ты, стал собранным, серьезным. Только что улыбался, разглядывая одобрительно мой наряд, а теперь полностью отдался на волю отца Александра.
Помнится, весь обряд показался мне очень коротким, потому что я переживала нечто похожее на эйфорию.
– «Венчается раб Божий Николай рабе Божией Ольге…» – гудел отец Александр, нас водили вкруг аналоя, и все это длилось не менее часа, но я, переполненная восторгом и умилением, каким-то особым трепетным чувством, не заметила этого. В какой-то момент молнией обожгла мысль: «А кольца?!» Ты ведь ни словом не обмолвился о них. Но тут откуда-то возникли кольца, золотые, обручальные, тоненькие. Мы обменялись ими, глядя в глаза друг другу. Мне и впрямь чудилось, что наши души сочетаются в единое целое. Трудно было переживать такой силы воздействие; казалось, еще немного, я не выдержу и расплачусь. Грудь стеснило так, что невозможно стало дышать… Это было счастье.
Я окончательно опомнилась, когда мы вышли из церкви и направились к дому священника. Я ожидала увидеть матушку отца Александра, женщину почтенного возраста, но нам навстречу вышла румяная светловолосая молодка в платочке, повязанном назад, и с выпачканными в муке руками.
– Это моя Настя, – улыбнулся батюшка.
– Проходите, гости дорогие, – ласково пригласила она, вытирая руки о фартук.
Мы вошли в горницу, я невольно перекрестилась на образа в углу. Все, что происходило со мной в последние часы, казалось какой-то сказкой или путешествием во времени. Однако обстановка дома была хоть и скромная, но вполне современная. Стеллажи с книгами, большой стол с приставленными к нему стульями, ковер на полу. Не было телевизора, зато компьютер одной из последних моделей и хороший музыкальный центр. Стол был накрыт закусками, бутылками с разноцветными наливками. Отец Александр предложил сесть, но я решила помочь матушке и направилась на кухню.
Настя возилась с противнями, засовывая их в печь.
– Я никогда не видела, как готовят пироги прямо в печи, – призналась я.
Настя улыбнулась моему невежеству:
– Это русская печь, она и не то может.
– Как же это происходит? – поинтересовалась я.
Ты знаешь, все, что касается готовки, мой конек. Пирогам я не удивлялась, сама прекрасно управляюсь с дрожжевым тестом. А вот чтобы печь без открытого огня… Чудеса, да и только.
Настя ловко орудовала длинным сковородником, располагая противни там, где только что горел огонь, и попутно посвящала меня в секреты русской печки.
– Лучше всего подходят березовые дрова. Надо подобрать штук восемь поленьев одного размера. Вот таких! – Настя показала на несколько длинных поленьев, лежавших возле притопка на железном листе, прибитом к полу. – Уложить их колодцем: два вдоль и два поперек, и еще раз.
– Что, лезть в печку? – удивилась я.
– Да нет, не обязательно, – засмеялась Настя. – У самого шестка кладете. На дно этого колодца щепочки всякие, бересту очень хорошо – для растопки. Потом берете вот такой ухват, упираетесь им в нижние поленья и проталкиваете всю кладку внутрь. Поджигаете тонкую лучинку и дотягиваетесь до бересты. Она разом вспыхнет. И все, печь топится.
– И что, не надо подкладывать дрова, ворошить угли? – допытывалась я.
– Нет. Если дрова хорошие, прогорят ровно, угли будут тоже ровные.
Настя ловко лепила ватрушки, подготавливая следующую партию.
– А потом?
– Пока огонь горит, можно в чугунах воду кипятить, суп варить, картошку, кашу, запаривать корм для скотины. Кстати, гречка в русской печке получается вкуснющая, без всего можно есть! Рассыпчатая, пахнущая дымком! Я и блины пеку на огне. Вот так ставлю два чугуна рядом и между ними сверху сковородку.
Я удивлялась энтузиазму Насти.
– Разве у вас нет электрической или газовой плиты?
– Да вот же! Но она не сразу появилась. Я успела привыкнуть к русской печке и ни на что ее не променяю. Весь дом обогревает: все комнаты сразу. В старину люди даже мылись в русской печке и спали на ней. Еда в ней сохраняется теплой до вечера. И грибы лучше всего в русской печке сушить, и творог получается такой, что пальчики оближешь! И молоко топленое…
Я подумала, что в нашей жизни так много чудес, которых мы не замечаем. Русская печь – одно из них.
Тут на кухне появилось еще одно чудо: светловолосый мальчик лет четырех. Он уставился на меня, лукаво улыбаясь.
– Что, Петр Александрович, пирожка хочешь? – весело приветствовала его Настя. – На, держи, мое чадушко.
Петр Александрович схватил пирожок и стал жевать, глядя на меня все так же лукаво. Я даже застеснялась его почему-то. Переключилась на русскую печку опять.
– А что же потом, когда догорают дрова? В какой момент можно пироги ставить?
– Да вот, когда уже красные угли остались, их надо разгрести по стенкам. Кто-то совсем выгребает угли, а я нет. Трубу закрываешь, чтобы жар не выходил. На чистый под ставишь листы, то есть противни, с пирогами. Они пекутся в зависимости от жара от десяти до двадцати минут. Следующая партия подольше, им меньше жара достанется.
– И сколько таких закладок можно сделать?
Настя вытянула противни из печи, разложила пироги на блюдах и накрыла их чистым полотенцем.
– Это последняя, – сказала она, закладывая ватрушки в печь и закрывая ее большой железной заслонкой с ручкой. Потом распрямилась и ласково погладила беленый известкой бок печи: – У некоторых и одна партия не пропекается, а для моей и три нипочем. Она у меня труженица, кормилица.
Пока мы разрезали пироги и раскладывали их по тарелкам, я изошлась слюной. Пирог с капустой, пирог с грибами, пирог с курицей. Ну и сладкий, с ягодами.
– Вы, наверное, родились здесь, в деревне? – с уважением спросила я, окончательно проникнувшись к Насте глубокой симпатией.
– Да нет! – рассмеялась Настя. – Я москвичка. Окончила музыкальное училище, собиралась поступать в консерваторию, да вот с Сашей познакомилась. Он старше меня на двадцать лет, а за собой позвал – ни секунды не сомневалась.
Я была поражена, если не сказать больше.
– А как же это все? – спросила я, неопределенно поведя рукой.
– Меня местные бабушки-прихожанки всему научили.
– Настюша, где же пироги? – донеслось из горницы.
Мне о многом еще хотелось спросить у Насти, но вы уже нас заждались. Мы понесли выпечку, Петр Александрович последовал за нами. Усевшись за стол, я тотчас схватила большой кусок грибного пирога и стало жадно его поедать. Ох и вкусно же было! А если учесть, что я сутки не ела…
Настя гостеприимно потчевала нас разносолами. Сил не было остановиться, так все было вкусно: соленые грибочки, огурцы, домашняя ветчина и все остальное. Я даже не сразу заметила, что вы активно выпиваете с отцом Александром. А как же возвращаться? Ты еще планировал загс. Неужели не распишемся? Я не решалась спросить, вы вели какой-то важный и, верно, давний спор. Батюшка вещал:
– Ты говоришь, «свобода художника»! Свободы как независимости не может быть!
– Но ты же сам музыкант! Ну хорошо, бывший музыкант, – горячился ты. – Ты понимаешь, о чем я говорю.
– Понимаю. И ты пойми. Человек по природе своей не может быть независимым, потому что одно из двух: или он сын Бога, или слуга дьявола.
Не давая тебе возразить, отец Александр взял со стеллажа книгу и продолжил:
– Вот послушай, что пишет святой Игнатий Бренчанинов: «Человек не может не быть тем, чем он создан: он не может не быть жилищем, не быть сосудом. Не дано ему пребывать единственно с самим собою: это ему неестественно. Он может быть с самим собою только при посредстве Божественной благодати, в присутствии ее, при действии ее: без нее он делается чуждым самому себе и подчиняется невольно преобладанию падших духов за произвольное устранение из себя благодати, за попрание цели Творца». Так что выбирай, чей ты сосуд: Бога или падших духов. С талантливого человека-то больше спросится – ему больше дано.
Ты умолк, задумался или просто устал, а я сочла возможным спросить:
– Почему ты пьешь, ты же за рулем?
Ты улыбнулся:
– Ничего, я в порядке. Сейчас съездим в. Каменку, в местный загс, вернемся, еще посидим, и все выветрится.
Петр Александрович деловито забрался тебе на колени. Ты стал тискать мальчонку, приговаривая:
– Что, герой, музыкантом будешь, как дядька Николай?
– Буду, – ответствовал довольный «герой».
Вы так замечательно смотрелись, что я затосковала. Будет ли у нас ребеночек, сыночек? Еще не поздно… Настя словно подслушала мои мысли:
– Вот своим обзаведетесь, и делайте из него музыканта.
И тогда ты впервые произнес эти страшные слова:
– Нет, своего не будет. Вы что, ребята, мне сорок шесть, кто его растить будет?
Настя с мужем переглянулись, но ничего не сказали, а я не могла больше есть, даже шевелиться не могла, словно меня к стулу приклеили. «А я? – рвалось из сердца. – Про меня ты забыл? Не подумал? Мне тридцать пять, это еще не старость! Как же я? И почему ты не сказал этого раньше, до венчания?» Мое лучезарное настроение ушло, я почувствовала усталость, недосып, тяжесть от съеденного. Та связь, которой незримо связал нас Всевышний, уже не даст мне права что-то переиначить, но куда делось это волшебное ощущение чуда, легкость, эйфория?
Я молчала, силясь не выдать того, что происходило во мне, но Настя, кажется, все поняла. Она смотрела на меня с сочувствием. Я жалко улыбнулась ей, чтобы не давать повода для осуждения моего… мужа. А ты продолжал возиться с ребенком…
Ехать в загс надо было после обеда. Батюшка с матушкой напутствовали нас поскорее возвращаться и продолжить застолье. Я с некоторой тревогой садилась в машину, но вел ты, несмотря на выпитое, ничуть не хуже. Каменка находилась в трех километрах от Дубровки, где мы венчались. Мы быстро доехали, хотя проселочная дорога была далеко не идеальной. Это село оказалось покрупнее. Здесь попадались каменные дома, магазины и коттеджи в современном духе.
Мы подкатили к двухэтажному зданию из белого кирпича, поднялись по ступенькам. Нас встретила заведующая, дородная женщина в облегающем платье, с лентой через плечо. Из других дверей высунулась девичья физиономия и тотчас скрылась. Дама проводила нас в зал, но ты попросил:
– Давайте без церемоний распишемся, а? Где тут подпись ставить?
Дама слегка опешила:
– Ну, если вы так хотите…
Она отвела нас в небольшой кабинет и скомандовала:
– Ваши паспорта!
Потом, расположившись поудобнее за широким столом, взялась заполнять амбарную книгу и свидетельство о браке. Время от времени косилась на обручальные кольца, которые уже украшали наши руки. Мы переглянулись. Ты ободряюще подмигнул мне.
– Распишитесь вот здесь, – обиженно предложила дама, протянув перьевую ручку.
Я быстренько расписалась, ты что-то искал по карманам. Достал очки и водрузил на нос. Я невольно улыбнулась: в очках ты был такой трогательный и какой-то беззащитный. Ты смущенно развел руками:
– Дальнозоркость!
Покончив с формальностями, мы поблагодарили недовольную работницу загса. Она не оттаяла и после того, как ты положил перед ней конверт. Мы выскочили из кабинета, прихватив свидетельство о браке. Нас сразу ослепила вспышка. Какой-то мужичок с тремя фотоаппаратами щелкал нас снова и снова. Ни слова не говоря, ты вырвал из его рук фотоаппарат и стал искать, где в нем скрыта пленка. Мужичок завопил:
– Позвольте, что вы делаете? Вы же все засветите!
– Я это и собираюсь сделать! – пробормотал ты сквозь зубы.
– Но зачем? – удивился фотограф.
– Да, зачем? – спросила я.
Ты остановился и в недоумении посмотрел на меня, потом на фотографа.
– Ты не журналист? – спросил у него.
– Побойтесь Бога, – возмутился мужичок, – я работаю здесь. У нас положено фотографировать жениха и невесту во время бракосочетания. Не хотите, не буду снимать, но зачем же фотоаппарат ломать?
Ты смущенно засмеялся:
– Да ладно, не сердись. – И обратился ко мне: – Мы будем увековечивать это событие?
– Я бы хотела, – ответила я честно.
– Ну хорошо, снимай, – позволил ты. – Но при условии, что это останется между нами.
Фотограф что-то проворчал раздраженно и снова стал щелкать нас. Договорившись о том, что снимки заберет отец Александр, мы отбыли из достопамятной Каменки. Всю дорогу мы вспоминали случай с фотографом и хохотали до упаду.
Когда вернулись в Дубровку, Настя укладывала ребенка на дневной сон, а отца Александра дома не было. Настя попросила подождать, попить чаю, пока Петр Александрович не уснет. Ты усадил меня, сбегал на кухню, поставил чайник на газ. Стол еще не был разобран, только пироги аккуратно накрыты чистыми полотенцами и салфетками. Пока готовился чай, я обследовала стеллажи с книгами. Здесь в основном была собрана духовная литература, но много и русской классики. Ты пересмотрел диски и тоже взялся листать книги, забравшись в кресло. Настя заглянула:
– Я пойду подою корову и вернусь. Не скучайте!
Надо же, еще корова своя! И все сама делает, московская девчонка с музыкальным образованием! Когда Настя вернулась, ты мирно спал, уронив книжку. Мы не стали тебя будить, ушли с чаем на кухню, где хозяюшка занялась разливанием молока по банкам. Я даже обрадовалась возможности остаться с ней наедине. Столько вопросов толпилось в моей голове!
– Вы давно знакомы с Николаем? – начала я, кусая пирог с курицей.
– Ну, Саша с ним в одной группе играл в молодости. Я-то пару раз встречалась с Колей, оба раза он к нам приезжал. Мы здесь пять лет живем, до этого Саша в Москве пытался наладить свое дело, собрать старую группу мечтал, но ничего не вышло. Не сразу он путь свой нашел… – Настя вздохнула, вспоминая о чем-то грустном.
– Наверное, благодаря вам?
– По милости Божией, – просто ответила молодая матушка.
– Не страшно вам было: Москву, все бросить и уехать? – удивлялась я.
– Нет! – улыбнулась Настя. – Здесь мы нужны, у нас замечательный приход. При церкви приют для бездомных с Сашей основали. Кстати, Коля очень помог. – Она помолчала и продолжила, не поднимая глаз от банки с молоком: – Я рада за него, за вас… Вы уж его берегите, таких людей беречь надо, они сами не умеют…
– Да, – прошептала я, тронутая ее словами, – я знаю…
Мы еще долго болтали о разных хозяйственных делах, я выспрашивала все тонкости ведения деревенского дома, записывала разные рецепты, потом все же перевела разговор на тему, в особенности интересующую меня.
– Вас не смущает разница в возрасте?
– Ой, нет, – беспечно махнула Настя рукой. – Я ее не чувствую совсем. Саша – он же как ребенок… Они оба у меня дети!
– Однако у вас маленький сын, для Саши – поздний. Это… ничего? – спотыкаясь, сформулировала я.
Матушка пожала плечами:
– А что тут такого? Я не вижу никакой разницы. – Посмотрев на меня, она все поняла. – Сорок пять для мужчины не возраст. Главное, чтобы мамочка была здорова и способна рожать. А я так, можно сказать, только начинаю.
– Простите меня, Настя, но если, не дай Бог, Саша не сможет поднять ребенка на ноги? Не боитесь?
Молодая женщина улыбнулась:
– Все дается человеку по силам и вовремя. Я ничего не боюсь. И вы не бойтесь. Если Бог даст – рожайте!
– Даже если он против? – кивнула я в сторону горницы.
Настя заговорщически подмигнула:
– В таких делах мужчина не указ.
Я подумала, что матушка абсолютно права, но не могла до конца согласиться с ней.
– Как же без ребенка? – продолжила Настя. – Разве это семья?
Я вздохнула:
– Счастливая вы. У вас все так ясно и просто, на все есть ответ.
– А вы живите с Богом, и у вас все станет просто и ясно. Настя завершила работу и присела к столу выпить чаю.
Она вдруг немного помрачнела, словно что-то вспомнила.
– И у нас, на ваш мирской взгляд, все не просто. Через что пришлось пройти, лучше и не вспоминать. Я ведь едва не потеряла Петра Александровича, когда носила его. – Она перекрестилась. – Тяжело начинали. Саша продал все в Москве, чтобы восстановить церковь. Дом этот купили уж на мои деньги от комнаты в коммуналке. Отношения с местными жителями поначалу были ужасные. Ай, да что там! – Настя снова улыбнулась солнечной улыбкой.
Да, подумала я, у каждого свой ад, свои беды и страдания. Никогда нельзя судить по внешней жизни людей.
Вернулся отец Александр, разбудил тебя. Уже давно стемнело, пора было возвращаться домой. Сон тебя освежил, ты выпил крепкого чая и как заново родился. Супруги вышли нас проводить. Как я ни отнекивалась, Настя сунула в машину корзинку с пирогами – «на дорожку». Мы расцеловались на прощание и чуть не расплакались. За один день она стала мне как сестра родная. Когда отъезжали, я оглянулась в последний раз и увидела, что отец Александр осеняет нас крестным знамением.
– А ведь он чуть не умер когда-то, – проговорил ты, будто продолжая начатый разговор.
– Как?
– Спивался по-черному. Настя тебе не говорила?
– Нет, – покачала я головой.
Ты рассказал мне о первой семье Александра, о его неудачах, долгах, криминальных приключениях. О том, как однажды у него остановилось сердце и только чудо спасло музыканта от смерти. После этого он взял себя в руки и резко изменил образ жизни.
– Уверяет, что ему видение было: эта церковь и этот дом, – рассказывал ты. – Потом случайно здесь оказался и обомлел. Церковь узнал. Решил, что это знак свыше. Тогда вот и Настю встретил. С той семьей уже никакой связи не было, они от него давно отвернулись. Вот так-то…
Я вздохнула от жалости и тоски, стеснившей грудь, и положила голову тебе на плечо. Ты успокаивающе поцеловал меня в лоб.
На этот раз нас не остановили. На подступах к городу мы попали в пробку. Но ты не раздражался, не дергался, курил, думал о своем. Я слегка задремывала. Сказывалось раннее вставание, свежий воздух, сильные впечатления.
– Да, что-то происходит там… – проговорил ты, когда мы стояли на Садовом кольце.
– Где? – не поняла я.
– В храме… Ты почувствовала?
Я кивнула, говорить не было сил. Я думала о том, что должно произойти между нами, когда мы вернемся домой. Однако страха и неуверенности больше не чувствовала. Ведь это будет логическим продолжением свершившегося сегодня. И теперь меня не мучил вопрос, любишь ли ты меня. Я знала.
Любимый, ты видишь, я помню все, каждый миг того благословенного дня отпечатался в моей памяти навечно. Фотограф сдержал обещание, мы получили от отца Александра свадебные фотографии. Я часто достаю их из нашего семейного альбома и смеюсь и плачу, глядя на твое сконфуженное лицо и мое счастливое.
Мы вернулись домой в девять вечера. И тут на меня обрушились телефонные звонки, словно все почувствовали происходящее. Катя поинтересовалась, с чем я ей звонила вчера. Я уклонилась от прямого ответа. Однако нашего психолога не так-то просто обвести вокруг пальца.
– Что-то ты темнишь, – изрекла она. – Что у тебя происходит?
– Замуж вышла, – честно ответила я.
На том конце провода помолчали.
– Ладно, так: завтра сбор в четыре на нашем месте.
Я не успела возразить, Катя бросила трубку. Ты ушел в ванную принять душ, я готовила чай: после Настиных разносолов хотелось только пить. Теперь позвонила Шурка, у нее образовалось время, чтобы поболтать. Пришлось ее разочаровать:
– Катя протрубила сбор завтра в четыре, – сообщила я, – вот и поговорим, хорошо?
Шурке ничего не оставалось, как согласиться. Звонила Лариса, любопытствуя о результатах моего похода в магазин. Звонила Мария Александровна по работе, еще кто-то… Выходной, все наверстывали упущенное. Ты вышел из душа свеженький и бодрый, а я все никак не могла отойти от телефона. Подумала: «Осталось только Гошке позвонить!» – и точно, опять раздалось надоевшее треньканье.
– Ты где пропадаешь весь день? – возмущался Гошка.
Держа трубку одной рукой, другой я наливала тебе чай. Я чувствовала, как растет твое недовольство, но ты молчал.
– Я тебе перезвоню потом, хорошо? – стараясь не называть оппонента по имени, сказала я.
– Ты не одна? – упавшим голосом спросил Гошка.
– Да, все! – пыталась я завершить разговор под твоим внимательным взглядом.
– Когда можно позвонить? – не унимался юнец.
– Ну потом, все потом! – не выдержала я и отключилась.
Однако Гошка не был бы Гошкой, если бы не перезвонил.
– Ты прости, – пробормотал он. – Может, я зайду?
– Ни в коем случае! – рявкнула я и отключилась.
Ты молча курил и потягивал чай, не спуская с меня глаз. Я готова была провалиться сквозь землю.
– А почему тебе не звонят? – запоздало удивилась я.
– Потому что телефоны отключены, – насмешливо улыбнулся ты.
Я вспыхнула и выдернула телефон из розетки.
Наша первая брачная ночь по-настоящему была первой; от этого возникло убеждение, что все правильно, как должно быть. Какая-то разумность, благословенность совершающегося. Ни капли искусственности, неловкости, надлома, все удивительно гармонично…
Потом ты скажешь, что чувствовал то же. Еще скажешь, что до этого боялся оказаться не на высоте: все-таки возраст, усталость. Теперь же был абсолютно спокоен и уверен, что все будет как надо.
Ты подождал, когда я выйду из душа, помог мне раздвинуть диван. Я застелила его самым красивым постельным бельем, какое нашлось у меня. Когда ты в первый раз коснулся меня, я не забилась в панике, не застыла равнодушно, а почувствовала сильнейшее влечение к тебе. И больше уже не думала ни о чем, плывя по этой поднявшейся во мне волне. Ты сразу почувствовал мою абсолютную неопытность и нежно и терпеливо приучал к себе, прошептав:
– Кто ж это напугал тебя так?
С тобой я впервые открыла невыразимое блаженство поцелуя (в моей прошлой жизни поцелуев не было). Твои губы казались созданными для любви. Я не заметила, как попала в их абсолютную власть, во власть твоих рук, дыхания, шепота, прикосновений… Я гладила твое лицо, ощущая легкую небритость щек, и, пока могла, смотрела на тебя, смотрела, будто боялась, что закрою глаза – и ты исчезнешь…
Очнулась я на твоей груди, почему-то в слезах, целующей твои прекрасные руки. Ты шептал мне что-то шутливое, нежное. Мы долго еще говорили, говорили. Я рассказала тебе о том, что не любила вспоминать и никому не рассказывала. О том, что потеряла маму в пятом классе, а отца убили в подъезде какие-то отморозки тринадцать лет назад. Мы жили в Зеленограде, в трехкомнатной квартире. Оставшись одна, я обменяла квартиру на комнату в московской коммуналке. К тому времени я окончила университет, работала в редакции и снимала угол. Потом мою коммуналку расселили, и я удачно попала сюда, в эту квартирку.
Ты рассказал о своем отце, живущем в Смоленске (мама к тому времени уже умерла). Он был военным, привил тебе понятия мужской чести, воинской доблести, дружества. Пока ты был мальчишкой, частенько воевал с ним, получал основательно, но по заслугам. Став постарше, отслужил в армии и уже иначе взглянул на отца. Оценил его характер, силу воли, независимость мнений. Отец стал твоим лучшим другом. Ты сетовал, что в последнее время он сильно сдал, а у тебя все не хватает времени, чтобы его навестить. Ты пытался переманить его сюда, в Москву, но отец категорически отказался покидать могилу жены. К тому же он преподавал в кадетском корпусе и не хотел бросать детей. Отец был твоей основной заботой и болью. Конечно, ты отсылал деньги, звонил постоянно, но отец ждал тебя самого.
– Сколько ему лет? – спросила я тихо.
– Семьдесят два, – вздохнул ты.
Я знала, что одну из лучших своих баллад ты посвятил отцу, но не стала говорить об этом.
Мы еще пошептались, а потом принялись опять целоваться, весело и дурачась, и все это привело к новой волне желания. Но теперь я уже ничего не боялась, ласкала тебя, как только в мечтах было возможно. Ты чутко отвечал на все мои движения и порывы, а я, замирая и теряя власть над собой, успела подумать: «Нет, так не бывает! Это мне снится!»
Только под утро ты уснул, утомленный, но счастливый (помнишь, ты мне шептал: «Какой я счастливый с тобой!»?). Я прижималась щекой к твоей обнаженной груди и чувствовала блаженную пустоту и невесомость, будто нахожусь где-то между мирами. Это и не явь, но и не сон, какая-то фантастическая греза. Не было сил оторваться от тебя, расплести наши руки и ноги. Мне казалось, если я не буду слышать твоего дыхания, впитывать запах твоего тела, то тут же умру. И в этот момент в моей памяти всплыли слова: «…будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть» и поразили вновь своей истинностью…
В полусне я слышала звонки твоего телефона. Ты осторожно высвободился из моих объятий и вышел, захватив телефон и одежду. Я снова уснула, а когда смогла не только глаза разлепить, но и подняться с подушки, было два часа дня. Я вскочила с кровати, почувствовав тревогу. Накинув на голое тело халатик, бросилась на кухню. Там было пусто, только чашка из-под кофе на столе. Метнулась в ванную – там тоже никого. Твоей куртки на вешалке в прихожей я не нашла. Ты ушел… Ушел, ничего не сказав, не оставив записки, не позвонив.
Я вспомнила, что телефон мой отключен с вечера, и воткнула штекер в розетку. Уходя в душ, я взяла трубку с собой – вдруг ты позвонишь… Почему, почему ты ушел сегодня, оставив меня одну? Как я буду теперь? Да, ты часто повторял: «Верь мне и жди».
Это не просто красивые слова, это жизненное руководство. Я соглашалась с тобой, но почему теперь веду себя как Хари из фильма «Солярис», когда она еще не очеловечилась. Я не могу без тебя!
Конечно, у меня сохранилась твоя визитка с номерами и в любой момент я могла позвонить, но почему-то не делала этого. Чутье подсказывало мне, что не надо звонить, ты не любишь… И потом, если ты не ответишь, я буду думать, что не захотел говорить именно со мной, ведь номер на дисплее определится. В общем, все сложно с телефоном. Я предпочитала всегда ждать, когда ты сам вспомнишь обо мне.
Телефон зазвонил, едва я вышла из душа и взялась за щетку для волос. Я схватила трубку, уронив при этом деревянную щетку.
– Привет. – Это Катя. – Я выезжаю, до встречи.
– Хорошо, – машинально ответила я, не понимая, о чем она говорит.
Ах да! Мы же договорились встретиться сегодня в четыре на нашем месте! Вернее, Катя дала команду. И Шурка туда придет. Что ж, это лучше, чем ждать твоего звонка и сходить с ума в пустой квартире.
Я поспешно приводила себя в порядок, наводила красоту, одевалась. Конечно, опаздывала, но ничего, девчонки подождут. Вспомнила, что не дала тебе ключи от квартиры. Как быть? И решила дверь не запирать. А код домофона ты знаешь.
Долго ждала троллейбуса, приехала в наше любимое кафе на Гоголевском бульваре с опозданием на двадцать пять минут. Катя выразительно посмотрела на часы. Они уже выпили по чашке кофе и съели по пирожному. Я заказала зеленый чай в белом чайнике и большой кусок торта, внезапно ощутив зверский голод. Шурка убежала курить, а когда она вернулась, Катя спросила меня в лоб:
