Текст книги "Эль скандаль при посторонних"
Автор книги: Ольга Шумяцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
В детстве у нашего Строгого Юноши был дедушка, а у дедушки было много зубов. Не в том смысле, что их было больше тридцати двух и они не умещались во рту, а в том, что при советской власти каждый пенсионер имел право раз в год сделать себе бесплатный протез, а дедушка Строгого Юноши, происходя из семьи князей Голицыных, очень ревностно следил за тем, чтобы советская власть не забывала давать ему все, что ему причитается. И вот эти зубы копились, копились и накопились. Было их штук пятнадцать или двадцать. Они хранились у дедушки в комнате в отдельных граненых стаканчиках, и при желании дедушка смог бы каждый день надевать новый протез. Но такого желания у дедушки не было. Он по натуре был патриотом и очень привязался к одному скромному протезику из белого металла типа нержавейка. Дедушка за красотой не гонялся. К чему я это так долго рассказываю? А к тому, что дедушкины протезы очень повлияли на жизненный выбор нашего героя. Однажды он явился из школы без передних зубов, что в принципе никого не удивило. Били его часто. Иногда ногами. Вечером собрался семейный совет – как быть, что делать с зубами? Идти к дантисту? Но тут встал дедушка, потребовал тишины, прослезился и протянул Строгому Юноше стаканчик. «Вот! – сказал он. – От сердца отрываю. Носи, внучок, и будь счастлив!» И он вручил внучку свою нержавейку. С этой нержавейкой внучок проходил до выпускного вечера. А после выпускного подал документы в стоматологический институт. Его заветной мечтой стало открыть частный стоматологический салон и жениться на девушке-гинекологе. Во-первых, потому, что она могла рассказать ему много чего интересненького о предмете, живо его интересующем. А во-вторых, он хотел привлечь жену к созданию своего салона. Чтобы там, кроме стоматологических, оказывали еще гинекологические услуги. Причем одновременно. Ну, представьте себе, приходит на прием женщина, ложится в кресло... Вы меня понимаете. Назвать салон Строгий Юноша предполагал «Ир Down».
Но ничего у него не вышло. Он оказался непригоден к позитивным конструктивным действиям. Он уныло прозябал в районной поликлинике и дулся на жизнь за то, что она недостаточно его оценила. Мышку он невзлюбил сразу. За то, что она не уважала в нем врача и не советовалась, как ухаживать за бабкой. В таких вопросах Мышка вообще никогда ни с кем не советовалась. Поэтому между ней и Строгим Юношей установились отношения полного взаимонепонимания и даже отчасти ненависти.
Мышка принялась за свои новые обязанности со всей страстью человека, так и не растратившего наличный запас душевных сил. Каждый день она мыла бабушку Голицыну, меняла ей постельное белье, кормила шесть раз в день, по часам давала таблетки и микстуры, а по вечерам читала вслух самые мрачные места из «Идиота» Достоевского.
– Его вылечили, и вас вылечат! – говорила она бабульке перед сном.
Строгий Юноша, хоть и жил в другой квартире, каждый день после работы являлся проверять, как осуществляется уход и не скрала ли Мышка их серебряные ложки, недобитый мейсенский фарфор и недоеденные молью горжетки. Мышка ничего не скрала. Проверив горжетки, Строгий Юноша начинал долгую и нудную разборку по поводу бабкиного здоровья. Ни в одном – ни в одном! – пункте они с Мышкой ни разу так и не сошлись.
– Только клизма! – говорил Строгий Юноша.
– Только клистир! – склочно отвечала Мышка.
– Немедленно ввести усиленное питание! – приказывал Строгий Юноша.
– Немедленно увеличить рацион! – отвечала Мышка.
– Завтра обязательно проведите сердечно-сосудистую диагностику! – советовал Строгий Юноша.
– Завтра мы делаем электрокардиограмму! – недовольно отвечала Мышка.
– Где градусник? – интересовался Строгий Юноша.
– Нет и никогда не было! У меня только термометр! – отрезала Мышка.
– Овсянка! – орал Строгий Юноша.
– Геркулес! – вторила Мышка.
К конце первого месяца Мышкиного подвижничества они оба совершенно озверели от этой изнурительной борьбы амбиций. Мышка каждый вечер звонила нам с Муркой, которая по-прежнему торчала в Москве, делала подробный доклад о бабкином здоровье, совершенно нам неинтересном, потом с большими нюансами рассказывала о разборках со Строгим Юношей, а затем непременно жаловалась, что у нее сильно колет под левой грудью, наверное, инфаркт, нет, девочки, точно инфаркт, уж я вам говорю, без сомнения, инфаркт.
– Инфаркт слева не болит, – равнодушно говорила Мурка.
– Уж я-то знаю, где болит инфаркт! – раздражалась Мышка. – Он может болеть практически в любом месте!
– И в пятке?
– В пятке – больше всего!
– Будь скромнее в своих притязаниях на инфаркт, и люди к тебе потянутся! – советовала Мурка и клала трубку. После чего поворачивалась ко мне. – Она совершенно сошла с ума, – говорила Мурка и тянулась за сдобным печеньицем. – Месяц торчит у одра, результатов никаких. Ни славы, ни денег!
Короче, Мышка дошла до ручки. Она решила скрываться. В том смысле, что не пускать Строгого Юношу на порог. Вот он приходит, звонит в дверь. «Кто там?» – спрашивает Мышка. «Я», – отвечает Строгий Юноша. «Никого нет дома», – говорит Мышка и накидывает цепочку. Таким был ее план. Но как – как! – его осуществить, если у Строгого Юноши свои ключи? Первым делом Мышка пошла на преступление и выкрала ключи из кармана пальто, пока Строгий Юноша толокся у бабкиной постели, проверяя ее наличие на этом свете. Потом Мышка ввела систему паролей. Она решила не выходить из дома, чтобы случайно не столкнуться со Строгим Юношей. Позвонила нам с Муркой и велела каждый день привозить ей хлеб, кефир и шприцы для внутривенных инъекций, а чтобы случайно не перепутать и не запустить вместо нас Строгого Юношу, она, Мышка, будет каждое утро сообщать нам новый пароль.
Первый пароль был легкий, и Мурка, которой в тот день выпало везти Мышке кефир, запомнила его без труда.
– Анальгин! – зловещим шепотом прошептала Мышка из-за двери.
– Валокордин! – бодро отозвалась Мурка и была пропущена внутрь.
В тот вечер Строгий Юноша напрасно звонил в дверь, кричал, плакал и даже стучал ногами. Никто не отозвался. У Мышки оказались железные нервы.
На второй день Мышка во избежание неприятностей решила усложнить пароль. Но ехать должна была я, поэтому проникновение в квартиру прошло без неожиданностей.
– Фенозепам! – услышала я из-за двери.
– Дигоксин! – четко произнесла я.
Мышка открыла дверь. Я вошла. Мышка выглядела прекрасно. Надо сказать, что я ни разу в жизни не видела, чтобы она выглядела лучше. Она просто сияла. Щечки розовые. Кудряшки вьются. Прелесть! В общем, Мышка нашла себя.
– Мыша, – сказала я, – а тебе тут хорошо, у бабки.
– Не называй ее бабкой! – строго отозвалась Мышка. – Она княгиня Голицына. Чудное создание! Правда, так ничего и не говорит.
– А глаза открывала? – спросила я.
– Ни разу, – сказала Мышка.
На следующий день случилась неприятность. Мурка забыла пароль. Пароль был такой: «Лазолван». А отзыв: «Финалгон». Вот этот самый финалгон Мурку и сломил.
– Лазолван! – отчеканила Мышка.
Мурка задумалась.
– Фи... фигалкин? – неуверенно сказала она с вопросительной интонацией.
– Неправильно! – строго ответила Мышка. – Еще раз!
– Фи... фигуркин?
– Неправильно! Последний раз!
– Фонаркин! – отчаянно выкрикнула Мурка.
Мышка промолчала. Через секунду Мурка услышала через дверь ее удаляющиеся шаги.
– Мышь! – в испуге заверещала Мурка. – Ты что, не слышишь? Это же я! – Молчание было ей ответом. – Останешься без кефира! – пригрозила Мурка. Мышь не отреагировала.
В общем, больше Мышка никого в квартиру не пускала и ограничивалась тем, что подъедала слежавшиеся запасы вермишели и пшена. Потом, много недель спустя, я поинтересовалась у Мышки: неужели она не узнала Мурку по голосу?
– Ты что! – вскричала Мышка и замахала крыльями, как испуганная курица. – А вдруг Он (так она звала Строгого Юношу – Он) нарочно голос подделал? Это же... это же типичный серый волк!
Через неделю бабушка Голицына открыла глаза. И рот.
– О! – сказала она, увидав Мышку. – А я вас знаю. Это вы меня «Идиотом» пичкали?
– Я! – скромно, но гордо заявила Мышь и потупилась.
– Спасибо, милочка, – с чувством сказала бабка, прослезившись. – Что бы я без вас делала! Так бы и не узнала, чем все закончилось!
После чего настоятельно попросила привести к ней адвокатского поверенного. Мышка понятия не имела, что это за штука такая – адвокатский поверенный, поэтому бросилась звонить нам с Муркой. Мы немедленно выехали на место происшествия, опасаясь, что на Мышь обманным путем навесят крупную недостачу бриллиантов в этом благородном семействе, так и не покрытую с эпохи «военного коммунизма». Мурка сразу взяла дело в свои цепкие ручонки.
– А, бабуля! – пропела она, входя в комнату. – Глазки открыла? Молодец, бабуленька, молодец! А чего мы хотим? Кашки-малашки? Нет? На горшочек? Нет? А-а! Поверенного? А кто у нас поверенный? А где живет добрый молодец? А...
– Мура, – прервала я этот поток бессознательного. – Может, заткнешься на минутку? Дай бабке сказать.
Бабка между тем уже минут пять шлепала губами, как полудохлая рыбешка. Наконец она выпростала из-под одеяла руку и указала в сторону комода.
– Там... Завеш-ш-шание... – прошипела она и отключилась.
Мы бросились к комоду. Там в верхнем ящике лежал вдвое сложенный лист бумаги. Мы развернули бумагу. «ЗАВЕЩАНИЕ» – значилось на первой строчке. Далее следовал текст: «Я, Елизавета Федоровна, урожденная княжна Голицына, в замужестве Понькина, завещаю всю принадлежащую мне движимость и недвижимость любимому правнуку Понькину А.Б.». Дата, подпись, печать, имя нотариуса, адрес нотариальной конторы.
– Ага, так они не Голицыны, они Понькины! А гонору, гонору! – разочарованно протянула Мурка.
– Мура! Ты не о том думаешь! – строго сказала я. – Надо вызывать нотариуса!
И мы вызвали. Одно меня томило. Получалось, что мы действуем как бы в обход Строгого Юноши, как бы исподтишка, как бы за глаза, как бы обманным путем. Своими сомнениями я поделилась с девицами и предложила немедленно протелефонировать ему на работу, сообщить, что бабка пришла в себя и хочет менять завещание. Все-таки он ей родной. Но тут Мышь буквально взвилась на дыбы. Я в жизни не видала, чтобы Мышь стояла насмерть, как железобетонная плита. Она расставила ноги, уперла руки в боки, выпятила тощую грудку, выдвинула вперед подбородок и встала перед бабкиной кроватью.
– Ну нет! – сказала она. В голосе ее звенел металл. – Не дам этому проходимцу портить бабуле последние минуты пребывания на этом свете! А если явится – спущу с лестницы! Так и знайте!
В минуты большой опасности с Мышью случается страшное. Она обретает голос, цвет, рост, размер и даже отчасти вес. В такие моменты Мышь на козе не объедешь. Благо случается такое нечасто.
– Ну почему же проходимец... – попыталась я смягчить ситуацию.
– А то вы не знаете! Проходимец он и есть проходимец! Градусник ему подавай! Термометр его не устраивает! Ах, Мы-ышка! Уважаемая Мы-ышка! Где же ваша кли-изма? Тьфу! Не удивлюсь, если окажется, что он никакой не Понькин и никакой не Голицын, а обыкновенный самозванец!
Тут я почувствовала, что Мурка тычет мне в бок увесистым кулачком. Я оглянулась. Мурка показывала на кровать. Я посмотрела на кровать. Бабка глядела на Мышку влюбленными глазами, мелко-мелко качая в такт ее словам ощипанной головенкой. Мол, правильно, девонька моя, так его растак, дылду прыщавую!
– Ты понимаешь, что это значит? – прошептала Мурка.
Я понимала. Чего ж не понять.
Через десять минут после прихода нотариуса Мышка стала богатой наследницей. Бабка завещала ей родовое имение. Через полчаса после ухода нотариуса Мышка стала владелицей родового имения князей Голицыных, экспроприированного большевиками в 1917 году и с большой помпой возвращенного бабкой в лоно семьи после путча 91-го. Помнится, тогда об этом писали все газеты. А бабка... Ну, что бабка. Бабка тихо отошла в мир иной под Мышкины всхлипы.
– На кого ж ты нас покидаешь, сиротинушек! – рыдала Мышь, выказывая чудеса бескорыстия. Живая чужая бабка была ей дороже своего личного имения.
В соседней комнате на диване в бессознательном состоянии валялся Строгий Юноша. После оглашения бабкиного завещания с ним случилась истерика с безобразными визгами и проклятиями в Мышкин адрес. Строгий Юноша топал ножками, брызгал слюной, обзывал Мышку пройдохой и свиньей, визжал, что она лишила его родового гнезда, и пытался наложить на себя руки посредством хлебного ножа, такого тупого, что им нельзя было отломить даже кусочек подтекшего масла. Если честно, вел он себя совершенно не по-мужски. Пришлось влить в него флакон валокордина. Через час, отдышавшись, он самостоятельно вошел в гостиную, встал на одно колено и по всей форме сделал Мышке предложение руки и сердца.
– Вы – мой идеал! – сказал Строгий Юноша, глядя на Мышку честными прозрачными глазами. – Я всю жизнь мечтал о такой чистой, нежной и преданной жене!
Мышка задумчиво посмотрела на него. Нам с Муркой на миг показалось, что она оценивает этот невзрачный кадр на предмет переоценки и размышляет над тем, не взять ли его в свои руки, чтобы очеловечить. Но Мышка вышла из положения с большим внутренним достоинством. Она плюнула Строгому Юноше в морду, пнула его ногой, откатила в сторону, сказала: «Брысь, шавка!» – и вышла из комнаты.
– А где имение? – спросила Мурка, когда мы вернулись домой.
– Наверное, на Лазурном берегу! – мечтательно ответила Мышка.
Оно оказалось в деревне Кряквино. В 180 километрах от Москвы.
Мы приехали туда в воскресенье. Имение имело три заколоченных окна, крыльцо без ступенек, дверь без двери, печку, которую не топили пятьдесят лет, одну кадушку, один ухват и много разнообразной паутины на самый изысканный вкус. С потолка немножко лило, но в такой жаркий день нам это даже понравилось.
– Ух ты! – восхищенно воскликнула Мурка и смела с щеки паутину. – Вот это называется приземлились!
С улицы раздался крик. Это местная сумасшедшая баба Клава приняла Муркин джип за танк и решила, что началась война.
Так мы начали обустраиваться в Мышкином имении.
Первым пришел Михеич. Михеич сказал, что если мы тут надумали разводить кулацкую ферму, то он коров потравит, не сумлевайтесь, потому как никому не дозволено на колхозной земле разводить кулацких коров. Мы ответили, что коров разводить не будем.
Вторым пришел Пахомыч. Пахомыч сказал, что если мы тут собираемся разводить кулацкий огород, то он картоху повыкопает, не сумлевайтесь, потому как он, Пахомыч, картоху тридцать лет не сажал и другим не даст. Мы ответили, что картоха нам самим ни к чему.
Потом пришел Федотыч. Федотыч сказал, что если мы тут собираемся разводить кулацкий еврейский ремонт, то он хату пожжет, не сумлевайтесь, потому как у него удобства в огороде и нам тут нечего. Мы ответили, что удобства в огороде нас вполне устраивают.
Потом пришел Никодимыч. Никодимыч сказал, что если мы тут собираемся разводить кулацкое электричество, то он провода оборвет, не сумлевайтесь, потому как он последователь батьки Махно и электрификация всей страны его совершенно не устраивает. Мы ответили, что тоже привыкли при лучине.
Потом пришла Корнеевна. Корнеевна сказала, что если мы тут собираемся разводить кулацкий бордель, то она доложит о нас куда следует, не сумлевайтесь, потому как сама она восемьдесят два года девушка и нам не позволит. Мы ответили, что тоже девушки и не больно-то хотелось. Корнеевна подумала-подумала и предложила свою кандидатуру сидеть на кассе.
Последней подъехала черная «Волга». Из черной «Волги» вышла Зинаида Петровна. Зинаида Петровна сказала, что она представитель районной власти и если мы тут собираемся разводить паутину и феодализм, то она лично оштрафует нас через местное отделение Сбербанка, потому что скоро здесь пройдет правительственная трасса и она предлагает два варианта. Первый – быстренько сделать евроремонт с сортиром, телевизором и парочкой образцовых коров. А второй – снести эту хибару к чертовой матери, чтобы не мозолила глаза. Она лично будет руководить сносом. Мы ответили, что готовы на все. И тут на Мышку вдруг снизошло вдохновение. Она сделала маленький аккуратненький шажок вперед, опустила глазки долу и произнесла проникновенным тихим голоском:
– Уважаемая Зинаида Петровна! Дорогая Зинаида Петровна! На абсолютно бескорыстных условиях и общественных началах мы готовы оказать вашему району неоценимую услугу. Единственная просьба – возьмите нас на баланс. Под вашим неусыпным оком мы одолеем и Пахомыча, и Михеича.
Зинаида Петровна задумалась. Ее очень порадовали бескорыстные условия и общественное начало, а также очень польстило неусыпное око. Да и Пахомыча с Михеичем ей уже давно хотелось извести. Вот только баланс... Баланс ее очень смущал. Какой баланс? В каких размерах? На какой срок? В рамках какой документации? И потом – позвольте! Что? Что брать на баланс?
Мышка набрала в грудь воздуха, выпучила глаза – ей казалось, что так она выглядит особенно таинственно – и сказала глубоким басом:
– Дом творчества писателя!
– Писателей? – уточнила Зинаида Петровна.
– Нет! – отрезала Мышка. – Писателя. Одного. Но очень нужного стране. Надо беречь. Отправляем к вам на сохранение как объект повышенной ценности для народного хозяйства. Требует минимального пропитания. А мы тут ремонтик за свой счет, и по домам. А? Как идейка?
Идейка Зинаиде Петровне в целом понравилась. Очень понравилась. Она как крупный междугородный руководитель страшно увлекалась на досуге культурой и собирала в плюшевый альбом фотографии актеров советского кино. А тут писатель. Живой. Настоящий. Было о чем задуматься. Лицо ее дрогнуло. В глазах появился плотоядный блеск. А мне в сердце закралось сомнение. Кого Мышка собирается сослать в деревню Кряквино? Неужели меня? Ведь я теперь тоже писатель! Настоящий. И требую минимального пропитания. И для народного хозяйства тоже, между прочим... не хочется хвастаться... но Толик утверждал, что очень ценный кадр. Между тем торг за творческую единицу продолжался.
– А вот этот ваш писатель, – задумчиво сказала Зинаида Петровна, – он хороший?
– Очень! Очень хороший! – воскликнула Мышка со всей доступной ей убедительностью.
Так. Приехали. Значит, речь действительно идет обо мне. Это же я хороший писатель! Очень, очень хороший! Интересно только, как это Мышка собирается без моего согласия...
– Ну, по рукам! – решительно заявила Зинаида Петровна.
И они ударили по рукам.
А мы поехали домой, в Москву. Мурка, насвистывая, крутила баранку. Мышка что-то чиркала на бумажке – производила хитрые подсчеты по поводу ремонта. Я томилась. Наконец решила прояснить ситуацию.
– Мышь, – сказала я как можно более проникновенно. – Как ты могла! Я же твоя лучшая подруга! Ну, предположим, я тебе надоела. Всякое бывает за тридцать-то лет. Ну скажи! Скажи прямо, в глаза! Зачем же так... из-за угла... в беззащитного товарища!
Мышь лупала глазами.
– Ты о чем, Мопс? – наконец спросила она.
– О ссылке! В Кряквино! – И я зарыдала.
Мурка оторвалась от руля.
– Она решила, что ты хочешь запихнуть ее в эту хибару на съедение Зинке, – деловито объяснила она обалдевшей Мышке. – Воображает себя писателем. У нее мания величия.
– Мопс! Милый! – заорала Мышь и бросилась мне на грудь. – Ты мне не надоела! Ни капельки! Вот те крест! Я Джигита туда хотела! Джигита!
– Как же он будет среди местного населения со своей кавказской национальностью? – спросила я, всхлипывая и утирая сопли.
– А мы скажем, что он француз, – встряла Мурка. – Какая им разница!
Так мы отправили Джигита на вечное поселение. Мурка сгоняла в Питер и привезла остатки своих гонораров. Немножко одолжила у Лесного Брата. Чуть-чуть схитрила и выколупала из хозяйственных. Я тоже вложила в дело свой последний гонорар, выданный мне Толиком. Потом продала кушетку и вложила еще. Интеллектуал поворчал, но смирился. Мы поехали в Кряквино и за две недели сделали в хибаре полный ремонт. И у нас еще осталось. У нас осталась одна тысяча восемьсот долларов и пятьдесят два рубля. Мы пошли на базар и за полтинник купили Джигиту печатную машинку «Ундервуд» 1934 года. А два рубля выдали наличными. Потом мы свалили в Муркин джин полное собрание сочинений пионерских рассказиков и вместе с автором экспортировали на свежий воздух. После чего прошествовали в библиотеку имени гражданки Калерии Блох, вызвали Прекрасную Анжелику и обменяли тысячу восемьсот долларов на Мышкин паспорт. Причем Мурка немножко поторговалась, требуя дать сдачу за амортизацию паспорта. И Анжелика немножко поторговалась, намекая, что она и так с нас за храпение ни копейки не взяла. А в ломбарде, между прочим, берут. Разошлись мы абсолютно довольные друг другом. Так закончилась история наших взлетов и падений.
Вы можете спросить, как же Мышке без паспорта удалось оформить права на наследство. Отвечу. Да она ничего и не оформляла. Никаких прав у нее никто не потребовал. И паспорта тоже. Михеич с Пахомычем оказались совершенно юридически безграмотны. Как, впрочем, и Зинка.
