Текст книги "Мой ангел Крысолов"

Автор книги: Ольга Родионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

16

Что может сделать женшину, да хоть она и отродье, счастливой? Правильно – сундук красивых тряпок.

Петрушка Жмых сидел на палубе в неудобных тесных башмаках – он совсем отвык от них за время путешествия, но не идти же в гости в такое богатое место босым, как какой-нибудь захудалый крестьянин.

Уж на что отродья красивые, и то начали перышки чистить, наряжаться, кто во что горазд. А что тогда дурачку остается, с его-то рожей? Вооот. Башмаки надел. Жмут, проклятые, однако придется потерпеть.

А девушки-то, девушки, заперлись в кают-компании, видать, наряды перебирают, те, что из сундука. Сундук огроменный, эти-то, Рябой с Угольком, чуть пупки не надорвали, пока волокли… Одно утешенье – пираты эти на внешность еще страшней Петрушки, сказать по чести. Ну, кроме капитана. Ух, капитан! Глаз синим горит, прямо светится. А сам такой важный, фу ты – ну ты, при шпаге…

Вообще-то, если, скажем, Корабельника этак разодеть, или вот Птичьего Пастуха, так еще посмотреть надо, кто красивше выйдет!.. Нет, ничего не скажу, капитан хорош, что верно, то верно. Молодой, легкий, тонкий весь, и обходительное обращение, видать, понимает. Волосья черные, блестящие, локонами из-под шляпы вьются и на плечах лежат. Морда нежная, белая, как у девушки, а руки, а пальцы!.. Для фортепьян всяких там пальчики да для колец, а не для пистолетов.

Петрушка посмотрел на свои веснушчатые лапки и спрятал их со вздохом в карманы штанов.

Девушки вон как оживились, забыли даже Нету ненавидеть. А чего ее ненавидеть, спрашивается? Она же не виновата, что этот Крысолов за ней ходит, как привязанный. Да, может, он и не такой плохой – дурак просто, навроде самого Петрушки, только наделенный немерянной силой. Вот и не соображает, как с этой силищей распорядиться. Вот и ходит, и ходит, неприкаянный, только воду мутит…

После встречи с Мангой ох сильно Петрушка изменился. Он же этой Манги почитай с младенчества боялся. А она вот какая оказалась – не злая совсем, а несчастная просто. Может, и Крысолов так? Может, его пожалеть надо?.. А кто и пожалеет, если не Нета. Нета каждого жалеет, она добрая. Только глупая. Добрым и глупым в жизни непросто, это Жмых по себе знает, чего уж там.

Давеча-то, когда они все собрались Нету судить, в кают-кампании-то, он уж и не знал, куда деваться. Сказал, мол, живот схватило, да и ушел оттуда – уж больно Нету было жалко. Она и так… Глупая Нета, глупая. И чего этим девкам надо? Хоть бы полюбила кого попроще. А то ведь Тритон-то, он же к любви совсем неспособный. И всегда такой был. Хороший, да, – добрый, нежадный, и Петрушку вот всяким разным вещам выучил – шалаши там строить, правильные грибы от вредных отличать, рыбу тоже… Но любить – это он, пожалуй, не может. Что-то у него в голове или в сердце неправильно устроено. Как будто рана какая-то. Если бы Жмыха спросили, он бы сказал, что Тритон любить боится – потому что пуще смерти боится потери. Вроде – чего не имею, то и отобрать у меня нельзя. Так Петрушка, со стороны глядя, решил… А впрочем, кто его знает, Тритона. Ведь разок-то Жмых подсмотрел, как он Нету на берегу целовал – разве так целуют, если не любят?..

Ох, а это… что же, мать честная?!

Петрушка аж отшатнулся: видение ему было силы неслыханной, искры из глаз, в голове помутнение. Вышла, видит он, из кают-компании принцесса сказочной красоты. Платьице на ней… словами не передать, какое синее, все в кружевах и в жемчуге, пепельные локоны вокруг лица вьются и тоже каменьями сверкают – сеточка, вроде, такая сверху надета, а по сеточке камушки искрами и жемчуг мелкий. Шейка голая, а спереди все в кружевах, и кружева эти точно лепестки вокруг нежной грудки колышутся. Губки у нее розовые, на щечке родинка, и похожа эта принцесса… да, что бы вы думали, – на Алису похожа, на Снегурочку нежную!..

Только Петрушка решил, что ему солнце голову напекло, как дверь отворяется, и следом за первой принцессой вторая выходит – кудри темные до самой… ну, пониже спины, значит, на лоб такая штучка свисает, граненая, навроде слезки синей, сапфировой, платье как ворох лепестков белейших, а грудка почти вся открыта, ну прямо до этих… до сосков. На щечке розовой тоже мушка, только покрупней, чем у первой, бархатная такая, и на шейке на бархоточке еще сапфир, да какой!.. королеве впору. Огляделась эта вторая принцесска капризно, ножкой топнула – и Петрушка понял, что Рада это, точно, Рада. А первая, выходит, Алиса была?.. Ну, держите дурака семеро, это же надо: такую красоту несказанную увидать и не рехнуться совсем уже, окончательно.

А следом-то, из каюты-то, крошка Жюли выходит, Петрушка ее только по росточку и признал: тончайшие кружева на ней, кремового цвета, да все волнами, волнами прозрачными, волосы все вверх собраны, наподобие башенки, золотыми нитями опутаны, осанка гордая, глаз не отвести, на груди золотистая бабочка будто трепещет, а может, цветок – не разобрал дурачок, и так спасибо, что не ослеп.

А рядом с ней – кто это?.. Ох ты, мать честная, неужто мавка? Платье зеленое атласное, рыжая копна водопадом по спине струится, переливается, ожерелье из каких-то огненных камней шейку обнимает и промеж грудок ее маленьких поблескивает, а глаза смеются!..

А там и Люция вышла, в розовом будто бы камзольчике, под ним юбка тоже розовая, спереди короткая, сзади длинная, а под ней еще одна, кружевная – ну как есть прозрачная, все люциины ослепительные коленки видать, аж голова у дурачка закружилась, а на плече алмазный крест сияет, искры рассыпает, и от этих искр золотистые волосы Люции совсем золотыми стали. Беда!.. Вся команда пиратская, гляди, поляжет.

Онемел Петрушка, оглох, остолбенел напрочь, чуть Нету не проглядел. Она последней вышла, в платье темно-алом, как розы, и от этого платья бледное личико еще бледней сделалось, зеленые печальные глаза еще зеленей и печальней. На темных волосах такая же сетка, как у Алисы, значит, – только черная, и камушки по ней, как звездочки, посверкивают. На руке браслет тонкой работы, гранатовый, это Петрушка знает, сколько раз при дворе у ювелира кормился. И серьги такие же в ушках. Красивая Нета, и улыбается даже, как будто никто ее под замок не сажал и из стаи прогнать не грозился.

Сидит дурачок, глазами хлопает, а из кубрика всей толпой остальные отродья вышли. Ну, Корабельник-то, он-то – да… Сюртук свой черный почистил, что ли, из рукавов манжеты белые кружевные выпустил, темные кудри расчесал – лежат волной по белоснежному вороту, не хуже, чем у этого сэра Макса. Спина прямая – куда там королю. И, скажу я вам, братцы, хоть и попроще он одет, чем капитан пиратов, а достоинства в нем не меньше, нет, не меньше.

Рядом Лекарь в своем обычном сером сюртучке, ну, да Лекарь всегда одинаковый, чистый такой, аккуратный, даже грязи под ногтями никогда у него Петрушка не видал. Глазищи свои огромные, голубые, таращит на девушек и улыбается вежливой улыбкой.

У Птичьего Пастуха рубаха широкая, белоснежная, когда только постирать успел, на смуглой груди аж чуть не до пупа расстегнута, небрежно так; а подол в штаны заправлен; и штаны эти кожаные, он, видать, с мылом надевал – как нарисованные сидят, глаза горят – на мавку свою, значит, смотрит.

Подорожник жилетку замшевую алую из мешка достал да поверх рубахи надел – красиво, да… А умытые-то все, а причесанные, как будто на свадьбу собрались!

Кудряш тоже в жилетке, только в кожаной, темно-серой, замысловато сплетенной наподобие кольчуги, не иначе крошечки нашей рукоделие. Лохмы он себе давеча подпалил на острове, так она его так ровненько постригла, что и незаметно даже – вроде прежняя белокурая шевелюра.

Он-то, Кудряш, как Жюли увидал, шаг сделал и встал столбом: ага, не у одного, значит, Петрушки ноги отказали!

А Лей, бедняга, все на Алису смотрит. Худой он, штаны светлые замшевые на нем болтаются, рубаха, хоть и нарядная, а как будто с плеч готова свалиться. Но все равно красивый. Что-то в нем такое есть: как цветок он, Лей. Изящество, – вспомнил Петрушка умное слово, у Лекаря, еще давно, услыхал. Только Алиса-то все равно на одного Умника глядит, никого больше не видит. Как вывела его тогда из лазарета, так и переменилась, даже на шуточки Кудряша не отвечает.

А Умник – вон он стоит, косяк плечом подпирает. Так стоит, будто не интересно ему ничего в этой жизни. Но рубашку все ж понарядней надел, и курточка с эрденским тисненым узором на плече висит, знай мол наших.

Приуныл Жмых, потихоньку оглядел себя, но тут Нета вдруг говорит:

– Ох, Петруша, прости, что я про тебя забыла!.. Смотри, что у меня есть!

И в каюту побежала, а вернулась… мать честная, снится мне это, или как? Жилетка, да. Но какая! Красоты небывалой. Парчовая, что ли, прямо вся золотыми чудовищами выткана, крылатыми… птицы – не птицы, змеи – не змеи, а огнем горят, и то в зелень, то в синеву, то в кроваво-красный цвет переливаются.

– В сундуке, – говорит Нета, – нашла. Надо думать, – говорит, – у той богатой леди мальчик-слуга был, его жилеточка. Примерь, – говорит, – Петруша, мне кажется, как раз на тебя.

А у Жмыха прямо слезы из глаз. Никогда в жизни он такой красоты не носил, да что – не носил, не видал даже. Сидит дурачок, стесняется, сопли кулаком утирает, не решается сказочную жилетку в руки взять, а отродья вокруг стоят и улыбаются. Вот она, стая-то… Эх, если бы еще не ссорились, дак совсем бы жизнь прекрасная пошла!..

– Ну, идемте, – говорит тут Корабельник. – Пора.

И Люцию под руку берет. Та аж вспыхнула вся и еще красивей стала. Тут и Кудряш свою Жюли схватил, будто боялся, что отберут. Подорожник Раду повел, Умник Снегурочку нежную – она сама к нему подошла. Петрушка смотрит, а у Лея, бедолаги, в глазах такая тоска, хоть ложкой черпай…

Отвернулся дурачок, грустно как-то стало, несмотря на жилетку. Видит, Птичий Пастух мавку – нет, чтобы за руку взять, как положено, – за талию обнял. Жмых бы тоже не отказался: талия тоненькая, двумя пальцами обхватить, платье атласное гладкое, так и хочется потрогать… Но Птиц обхождение понимает: подержать подержал, а потом все ж таки церемонно под ручку повел.

Лекарь, вроде, к Нете нерешительно направился, однако Нета обернулась к нему, головой покачала и ласково так Лею говорит:

– Пойдем со мной, Лей. Давай руку, милый.

И с ним пошла. А Петрушка – с Лекарем, куда им, одиноким, деваться. Так и взошли все парами на пиратскую посудину.

Ну, что с разбойничьей командой сделалось – говорить, пожалуй что и не надо. Кабы не пили они вина или чего покрепче, так, наверное, не одного пришлось бы водой отливать. А так, спьяну-то, выдержали, с ног не попадали. Глаза, конечно, таращили, рты развевали, по углам жались, а чтоб чувств лишаться – этого не было.

С капитаном, правда, меланхолия сделалась, но так ничего, выстоял, вежливо всем ручкой указал – прошу, мол, к столу. Ихний-то корабль пиратский, конечно, побогаче маленькой шхуны, и кают-компания не в пример поболее, и стол дубовый – не стол, а целая площадь, и вся как есть отменными яствами заставлена. Где они их только раздобыли? Видать, торговца какого накануне ограбили, тут тебе и угощенье у них, и вина всякие, и спирт.

Капитан от меланхолии сразу себе в хрустальный бокал спирту налил аж по края и одним махом в глотку выплеснул. Ну, правда, тут же и извинился за нарушенное обхождение, и стал дамам вино предлагать.

Корабельник такое каменное лицо сделал, что почти все девушки вино пить отказались, только Рада с улыбкой взяла бокал, остальным пиратский кок побежал какой-то там чай готовить. Сомнительно, конечно, что у них чай лучше, чем у Лекаря, ну уж ладно, в гостях и дрянь выпьешь, как часто ювелир говаривал, у которого Петрушка порой кормился. Как-то он там еще про уксус поминал, остер был на язык, да Петрушка ж дурачок, где ему запомнить. А так бы хорошо в разговоре ввернуть, за столом, про уксус-то. Да что с дурака возьмешь. Вот отвлекся, кушанья невиданные рассматривая, и даже не распознал, кто это рядом с капитаном такой разнаряженный. А потом глядит – да это ж дикарь наш, немтырь убогий, на шхуне найденный!

Ну, правда, справедливости ради, надо сказать, что не такой уж он убогий, всяко поумней Жмыха-то будет, да и не такой немтырь – разговаривать в два счета научился, а названия снастей, вроде, отроду знал, такелажа там всякого. Но все равно сначала-то был дикарь-дикарем, и за все путешествие так ни разу штанов не надел, все в этой своей тряпке, прости господи, бегал. А тут стоит – король, да и только. Видать, сэр Макс своих запасов для братца не пожалел. Камзол на нем какой-то сияющий, рубаха кружевная, жилетка, опять же, вся камнями расшита зелеными, под цвет глаз, значит. Вроде, изумруды называются. Штаны узкие бархатные, тоже зеленые, но потемней, сапоги тонкости немыслимой, выше колен, черные волосья расчесаны, только не завиваются, как у братца, а прямые, но тоже ничего.

Ну, расселись все, девушки на Айдена посматривают, переглядываются – красавчик, ничего не скажешь. Он-то всё Раде, конечно, улыбается, морда восторженная сияет, но он ей всегда улыбается, с самого начала, чего тут удивительного. А капитан на Нету, значит, поглядывает искоса – он ее возле себя посадил, по левую руку. По правую, стало быть, найденный братец, а по левую – добыча. Ага.

Ну, меланхолия меланхолией, а свои обязанности хозяина не забывает, тосты говорит, за счастливую встречу и все такое. Красиво говорит, конечно, Петрушке бы так научиться. Он так-то ничего, капитан этот, и не дурак, видать, и обхожденье знает. Но ведь разбоем живет! Только посмотреть на его красивую рожу, и сразу ясно, что за птица. А уж у его команды хари – мама, не горюй. Такие головорезы, им человека убить раз плюнуть, а вот поди ж ты – держит их капитан в руках, только бровью шевельнет, они сразу шелковые делаются: чего, мол, прикажете? Может, он из них по ночам кровь пьет? Петрушка слыхал про такое. Но, с другой стороны посмотреть, Корабельник кровь ни из кого не пьет, а отродья его слушаются.

Ну, поели-попили, капитан какую-то сигару достал из резной шкатулки, дымище – ужас, сидит, нога на ногу, и спрашивает, какова, дескать, цель вашего путешествия, чему, мол, обязан такой счастливой встречей. А Корабельник, тоже нога на ногу, спокойно так ему отвечает – никакой, мол, особой цели, так, увеселительная прогулка. Путешествуем, мол, для своего удовольствия.

Сэр Макс, понятно, не поверил – да и кто бы поверил – но виду не кажет, только «м-дас?» протянул, и сразу про другое начал: я, мол, хочу, чтобы брат остался со мной, вы, мол, не возражаете? Ваших планов, мол, это не нарушит? Обходительность, стало быть, свою показывает. Петрушка сидит, только глазами от одного к другому водит, а тут сразу на Айдена поглядел, и все отродья тоже на него глядят, что он скажет. Айден же улыбаться сразу перестал и в стол уставился. Понятное дело: как ему выбирать между Радой и братом?

Однако у Рады-то Подорожник есть, Рада и выбирать должна, вот как она скажет, так и будет. Учитель плечами пожал – это, мол, Айдена дело, он взрослый человек, если он хочет с родным братом по морям плавать, то кто ж ему запретит! Все молчат, и найденыш молчит, в стол смотрит. Потом глаза поднял и так умоляюще на Раду – что, мол, скажешь? Главное, ни словечка не произнес, но все понятно. Они, отродья-то, умеют вот этак посмотреть, да… А Рада нежно так и грустно улыбнулась, отпила глоточек из бокала и говорит: какое, говорит, это счастье для тебя, Айден, что ты брата нашел. Конечно, говорит, ты должен быть с родным человеком, даже не сомневайся. Я бы, говорит, не сомневалась. А мы все будем о тебе скучать, конечно.

Он, бедолага, прямо враз так побелел, будто у него морская болезнь приключилась. Хотя у Айдена откуда морская-то болезнь, он же аква… Головой только чуть-чуть кивнул и опять в стол уставился. И вдруг Нета говорит: а знаете, говорит, сэр Макс, я была бы тоже рада воспользоваться вашим гостеприимством. До ближайшего, говорит, порта. Если вы, значит, не возражаете.

Капитан от радости чуть сигару не проглотил. Добыча!.. – говорит, – То есть, – говорит, – не добыча, а миледи!.. Я, – говорит, – и сам хотел, но не знал, как подойти к этому вопросу. Вы, – говорит, – сделаете честь моему кораблю. Я, – говорит, – буду счастлив…

А Нета улыбается и на него не смотрит, а смотрит в глаза Учителю. И Учитель на нее глядит и хмурится, брови свои черные супит. Но ничего не говорит. А что тут скажешь? Конечно, Нете лучше до ближайшего порта в удобстве пиратской бригантины добираться, чем среди своих же отродий взаперти в тесной каморке сидеть. И еще неизвестно, где они ее высадят: Корабельник же сказал – где придется, порт там или не порт. Могут и вообще на диком берегу выкинуть, с них станется. А сэр Макс, по всему видать, ее не обидит. Может, еще собственноручно чай в каюту будет приносить. Так что права Нета. Хотя у нее, конечно, могут и другие мысли быть – отвести Крысолова от отродий, чтобы им беды через нее не было.

Капитан-то, молодой еще, дурачок все-таки, этак поглядел на Нету – на Учителя, опять на Нету, опять на Учителя, и спрашивает: не нарушает ли это, дескать, чьих-нибудь планов? И руку так небрежно на эфес своей шпаги кладет. Корабельник из глаз молнии метнул, но сдержался. Нет, говорит, ничьих планов это не нарушает. Не хочешь ли, говорит, Нета, собраться? А Нета ему спокойно так отвечает: нечего, мол, мне собирать. У меня, мол, ничего нет. Что, мол, было – то я потеряла. Так что, говорит, я тут и останусь, если вы не возражаете.

Тут Учитель сразу поднялся и с легким поклоном капитану сказал: благодарю вас, сэр Макс, за гостеприимство, и разрешите на этом откланяться. Дела, мол. Повернулся на каблуках – только полы сюртука, как крылья, вжжик – воздух рассекли, и пошел, спина прямая, подбородок кверху, а следом за ним все отродья. И Петрушка заспешил, начал из-за стола выбираться, чуть не запутался, пару раз споткнулся, но Нете успел сказать: прощай, мол, Нета, ты хорошая. Только он и сказал. Да еще крошечка Жюли ручкой своей маленькой махнула и потом украдкой слезки вытерла. А с Айденом все простились, обнялись даже, Птичий Пастух его долго по плечам хлопал, а Рада даже поцеловала – в щечку, правда. Так и ушли.

Пока пираты крючья от бортов отцепляли, Нета все на палубе была. И Айден с братом тоже. Айден руками махал, капитан тоже на радостях шляпой помахивал, а Нета – так стояла, не шелохнулась даже. Потом-то, когда «Недотрога Молли» от «Тима Талера» отвалила, она, вроде, рванулась, вперед подалась, как будто с палубы на палубу перелететь хотела. Но тут капитан к ней подошел, наклонился, сказал что-то, и она голову опустила, отвернулась от шхуны, уносившей стаю, и с ним под руку с палубы ушла. Больше мы ее и не видели.

17

– Земля!.. – Лей, сидящий на мачте, взлетел от возбуждения метра на два над марсовой площадкой, указывая пальцем вперед, туда, где из утреннего влажного тумана проступала темная полоска, похожая, скорее, на грозовое облако. Умник на шканцах вытянул шею, всматриваясь.

– Точно, земля, – прошептал он сам себе и взялся за веревку рынды. Судовой колокол отозвался медным гулом, и потревоженная им стая начала собираться на палубе.

– Что случилось, Умник? – озвучила общий вопрос Рада, собирая длинные кудри в узел на затылке. – Опять пираты? Шторм? Пожар? Гвардия короля? Крысолов на метле верхом?.. Не томи.

– Земля же!.. – прокричал Лей с верхушки мачты. – Земля! Мы куда-то доплыли!..

– Не куда-то, а в город Брель, – спокойно поправил Корабельник, вышедший незамеченным из капитанской каюты. В руках он держал карту и внимательно рассматривал ее, сдвинув брови. – Мы сейчас вот здесь, у северной оконечности мыса Яр. Город в нескольких километрах к югу, там бухта и порт. А еще южнее – Приречный замок. Возможно, нас там примут. Так что займитесь делом. Умник, тебе курс понятен?

Умник кивнул и взялся за руль. Подорожник, Кудряш и Птичий Пастух кинулись к снастям. Когда разворот был выполнен, и шхуна уверенно взяла курс на юг, Учитель подозвал Птичьего Пастуха к себе.

– Неплохо бы разведать обстановку. Позаботься об этом, хорошо?

– Ты думаешь, что в Приречном замке может быть что-нибудь не так, Учитель?

Корабельник пожал плечами.

– Вряд ли. Но удостовериться не мешает. В любом случае, чтобы миновать прибрежные патрули, нужно будет поставить завесу. Вот ты и уточни, где нам их ожидать.

– Хорошо, – Птиц прошагал на корму, огляделся и заливисто свистнул. Несколько чаек тут же слетелись к нему, парочка опустилась на плечи, он о чем-то поговорил с ними, и они улетели по направлению к берегу. Через некоторое время оттуда прибыл крупный надменный ворон, который довольно долго беседовал с Птичьим Пастухом, а после его отбытия явилась парочка ястребов.

– В городе готовятся к ежегодному карнавалу, – сообщил Птиц Корабельнику двадцать минут спустя. – В районе порта оживление, много гостей, но патрули не заходят дальше южной границы Бреля. У замка их нет. В замке, вроде бы, никакой особенной активности не наблюдается, все как обычно. Отродий там немного – с десяток. Птицы не умеют считать, – пояснил он извиняющимся тоном и продолжал: – Есть некоторая странность: они поставили двойную завесу и постоянно несут караул. Про двойную завесу я догадался, потому что обычная птицам не помеха, а тут они говорят, что плохо видят замок. Значит, двойная завеса, правильно?

– Правильно, – Корабельник задумчиво посмотрел в сторону невидимого берега. – Может быть, конечно, это из-за карнавала – наплыв чужаков, среди которых может оказаться кто угодно… но может быть и что-то другое. Алиса, Жюли! Вот вам работа: добавьте-ка ветерка, девочки. Мне бы хотелось добраться до замка как можно скорее.

Шхуна полетела по волнам, как ласточка. Оставив Алису поддерживать ветер, Жюли вместе с Лекарем, Учителем и Умником, которого у руля сменил Подорожник, натягивали завесу. «Тим Талер» должен был пройти значительно восточнее Бреля, так что вероятность встречи с патрулями была минимальной, однако лишняя осторожность все же не мешала.

Пару часов спустя южная оконечность мыса стала видна справа по курсу. Лей, напряженно вытянув длинную шею, вглядывался в легкую дымку, обозначавшую берег, и уверял, что уже может разглядеть замок. В этакую зоркость поверить было трудно, однако и остальные отродья чуяли близость собратьев и чуть не в воду лезли от нетерпения.

Птичий Пастух, посоветовавшись с Корабельником, отправил в Приречный замок ласточку – в замке была одна девушка-птерикс, и ласточка, как сказал Пастух, с большой радостью согласилась передать ей весть от гостей. Нетерпеливая Алиса так взъярила ветер, что мачты начали гнуться, и Учителю пришлось прикрикнуть на нее, иначе путешествие могло закончиться печально для стаи.

Когда спустя полтора часа шхуна, наконец, вошла в маленькую бухточку, и Учитель приказал отдать якорь, отродья были так возбуждены, что даже не заметили странного затишья. Только подойдя к берегу и высадившись на мокрый песчаный пляж, некоторые из них почувствовали нечто тревожное в воздухе.

– Учитель, – нерешительно произнес Умник.

– Да, я вижу, – ответил Корабельник вполголоса, внимательно всматриваясь в дюны, поросшие кое-где высокой сухой травой. Среди дюн возвышался серый призрачный контур замка, совсем не похожего на их собственный.

Родной замок стаи был сложен из огромных, кое-где поросших тысячелетним мхом валунов, его камни были коричневыми и казались замшевыми на ощупь, стены зимой и летом увивали одеревеневшие побеги плюща, сплошной массой лоснящихся темно-зеленых листьев покрывавшие круглые башни, оплетавшие арку ворот и оконные проемы.

Приречный замок был другим. Его узкие башенки со стрельчатыми окнами копьями вонзались в пепельно-серое небо, и сам цвет его стен был подобен оттенку этого неба, оттенку голубиного крыла и остывшей золы. В этом замке была строгая, надменная красота, но не было радости, как будто жизнь, теплившаяся в нем, постепенно угасала, оставляя только выбеленный временем остов.

– Почему нас никто не встречает? – спросила Люция отчего-то шепотом и придвинулась поближе к Корабельнику. Тот сосредоточенно сдвинул брови, пытаясь мысленно дотянуться до обитателей замка и понять, что означает их молчание.

– Подойдем поближе? – полуутвердительно сказал Лекарь.

Корабельник коротко кивнул, и маленький отряд двинулся вперед через дюны.

Когда до замка оставалось не больше двадцати метров, Учитель остановился и поднял руку, призывая остальных последовать его примеру.

– Я их слышу. – Сказал он угрюмо. – И они нам не верят. Не двигайся, Кудряш!.. Велено подождать.

Отродья вязли в песке и нерешительно переминались с ноги на ногу не более пяти минут. Потом на стене кто-то появился.

– Учитель, – не веря себе, сказала Алиса. – Да ведь это…

На стене стоял Тритон.

– Привет, – спокойно произнес он, оглядывая стаю. – Все в порядке. Входите, да поживей.

Ворота открылись, и отродья вошли в замковый двор, вымощенный серой брусчаткой.

* * *

– Нет, мы не верим ни в какого Крысолова, – сказал Речник размеренно и четко. – У нас, поверьте, имеются гораздо более серьезные враги.

Его глаза удивительного стального цвета скользили по лицам гостей, ни на ком специально не останавливаясь; прямые, как солома, светлые волосы обрамляли надменное лицо и лежали на плечах так, точно каждая волосинка знала свое место и никогда ему не изменяла.

– Однако же, Тритона вы приняли, – констатировал Корабельник и положил ногу на ногу. Речник отреагировал на такую вольность легкой морщинкой у губ, но в его холодном тоне ничего не изменилось.

– Приняли – это сильно сказано. Мы позволили ему остаться, потому что, во-первых, он был один, а во-вторых, мы получили доказательство, что он действительно находился в плену и сумел бежать.

– И какое же это доказательство? Синяки, ссадины, следы от веревок? – поинтересовался Корабельник небрежно.

Легкая усмешка тронула губы Речника.

– Стыдитесь, Корабельник. Вы ведь, если я не ошибаюсь, тоже Учитель? Тогда вы, я уверен, знаете, что это за доказательство. Я посмотрел ему в глаза.

Лицо Корабельника потемнело.

– Так вот, любезнейший Речник, – сказал он тихо. – В моей стае была девушка. Нета. После того, как она… побывала в руках Крысолова, я больше ничего не видел в ее глазах.

Некоторое время оба Учителя молча смотрели друг на друга, и две стаи, затаив дыхание, ждали, что за этим последует. Первым тишину нарушил Корабельник.

– Поверьте, – сказал он устало, – я вовсе не настаиваю, что Тритон лжет. Я даже не уверен, что он встречался с Крысоловом. Но, в свете того, что случилось с нами за последний месяц, я хотел бы не полагаться на случай и услышать его историю собственными ушами.

Речник пожал плечами.

– В свете того, что случилось с вами за последний месяц, вы все равно вряд ли можете полагаться на его рассказ. Однако я совершенно не возражаю, чтобы вы его услышали. В конце концов, Тритон принадлежит к вашей стае, и вы имеете полное право знать, что с ним произошло. Ваш Лекарь и наша Целительница могут еще раз вместе осмотреть его. Но, уверяю вас, за то время, что он здесь, Тритон никак не проявил странностей, присущих Мороку или кадаврусу. Я предлагаю вам помыться и поужинать, а после ужина мы все вместе соберемся в каминном зале и послушаем его рассказ. Вы согласны?

Корабельник вежливо наклонил голову и встал. Стая, повинуясь его жесту, тоже поднялась с мест.

– Покажи дорогу, Рут, – Речник еле заметно повернул голову, и высокая девушка в бледно-желтом, вышитом по подолу платье тенью скользнула к двери. Отродья во главе с Корабельником двинулись за ней по темноватым и неприветливым коридорам Приречного замка.

Впрочем, к ужину, когда стая, вымывшись и переодевшись, держась на всякий случай поближе друг к другу, направлялась на ужин, коридоры уже были ярко освещены и выглядели значительно более нарядно и торжественно – при свете факелов стали видны чудесные гобелены, оживившие серый камень стен, заиграли тусклые краски старинного бархата занавесей и мозаичные плиты пола, прежде незаметные в полутьме.

Девушки к ужину решили переодеться в наряды из пиратского сундука – и не пожалели об этом: приречная стая, ожидавшая их в обеденном зале, выглядела так, точно только что в полном составе сошла со старых, еще допровальных картин, украшавших замковые стены. Бархат, атлас, шелка, драгоценные камни, золото и серебро придавали хозяевам немыслимую торжественность и некоторую надменность. Пышность обстановки подчеркивали покрытый белоснежным полотном стол и стулья с высокими резными спинками. Сам ужин был вполне аскетическим – хлеб, творог, речная чистая рыба во всех видах и слабое белое вино. Отродья в принципе не делают из еды культа, однако стая была слегка разочарована отсутствием на столе фруктов и овощей, по которым они за месяц путешествия сильно стосковались. Похоже было, что местный климат не балует жителей. Тем не менее, все оживленно заняли места у стола – эти места были ненавязчиво предложены хозяевами, и обе стаи в итоге расселись в определенном порядке: в одном торце в резном кресле Речник, по правую сторону от него приречные отродья, в другом торце, в таком же кресле – Корабельник, и от него по правую руку приморские.

Сразу стало заметно, что приречные сидят не абы как, а по ранжиру, и Речник тут же подтвердил это, после церемонного приветствия начав представлять гостям своих:

– Это Целительница. Она – моя правая рука и моя гарда, Старшая. Друзья зовут ее Лина.

Маленькая, очень уютная женщина с длинной косой сложила на высокой груди красивые полные руки и с поклонилась гостям с мягкой улыбкой, искренняя доброта, но и легкий юмор которой не вызывали никаких сомнений.

– За нею сидит Огневец.

Жгучий брюнет в алом бархатном берете на обритой наголо голове церемонно кивнул и тут же ослепительно улыбнулся – в черной бороде сверкнули белоснежные зубы. Отродья невольно заулыбались ему в ответ, и даже Речник обозначил легкую усмешку уголком надменного рта.

– Ему вы обязаны сегодняшней горячей ванной, а мы – тем, что не мерзнем в наши суровые зимы. Разумеется, зажечь свечку может каждый. Но Огневец не просто балуется огнем, он им повелевает. Насколько мне известно, он один из немногих подлинных пиромагов среди отродий. Дальше – Мэгги, она птерикс. Это она приняла весть о вашем прибытии.

Совсем юная девушка с трогательными ямочками на нежных щеках, чуть порозовев от смущения, склонила светло-русую голову.

– За ней Рут, вы с ней уже знакомы. Она дриада, деревья разговаривают с нею, она понимает их язык.

Рут, почти неузнаваемая в пышном бархатном наряде вместо прежнего полотняного платья, задумчиво улыбнулась гостям. Темно-лиловый корсаж подчеркивал хрупкость и белизну ее плеч, выгоревшие пряди волос цветом напоминали липовый мед, и весь ее облик как-то очень соответствовал строгой красоте Приречного замка.