Текст книги "Хирургическое вмешательство (СИ)"

Автор книги: Ольга Онойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Я же сказала, – донесся голос Аннаэр словно издалека. – Вот…

Портрет. Или это называлось сценкой? Девушка, изображенная на ватмане, не смотрела на зрителя, она танцевала, и танцевали ее распущенные волосы, танцевало платье, танцевали окружающие ее травы и ветви, рисунок излучал неслышную, глубокую, завораживающую музыку этого танца. Он жил – но вместе с тем оставался застылым. Слишком много было подробностей, слишком четко выступали каждая складка и каждый лист, из-за этого изображение напоминало барельеф. Детальность сковывала движение.

И она же, детальность, отвлекала внимание от лица девушки. Даниль не сразу понял, кто изображен на портрете.

– Это Эрик Юрьевич нарисовал, – умиротворенно говорила тем временем Аннаэр, присев на краю дивана. – И подарил мне. На день рождения.

…Девушка, танцующая среди пряного разнотравья, была Анна Вячеславовна Эрдманн.

– Охренеть, – честно сказал Даниль.

– Мне до сих пор не верится, – кивнула она со счастливым вздохом.

…Карандашом по бумаге, по огромному листу, Лаунхоффер, не любящий отвлекаться от работы, выписывал все эти листья, шалфей и болиголов, тени, складки, струящиеся пряди волос, серебристые вуали тумана и лунный лик над сказочным лесом, – а кругом стоял адский зверинец, и черный тяжкокостный доберман без рыжих подпалин смотрел на плясунью, созданную теми же руками, что и он сам…

А лицо у нее было странное.

Она смотрела куда-то вбок, и потому это не бросалось в глаза. Странное, странное лицо. Как будто за одним образом вставал другой; картина менялась на глазах, и это было так жутко, что хотелось отвернуться и больше на нее не смотреть, но она обретала власть и не отпускала. «А Анька-то это видит?» – смутно подумалось Данилю, и в следующий миг он понял, что танцующая – никоим образом не Аннаэр, просто похожа, как могут быть похожи две тонколицые черноволосые женщины.

И все стало понятно – и туман, и музыка, и огромный лист. И пронзительно жалко стало дурочку Анечку, которой подарили переделанный рисунок.

Портрет Алисы Воронецкой.

…Даниль ничего не собирался говорить. И думать об этом тоже не собирался. Думал он о другом; почему-то перед портретом Алисы Викторовны, слишком красивой и совсем на себя непохожей, голова прояснялась в точности как рядом с настоящей Вороной. Усталость мысли прошла, разум прочертил линии связей между вещами, которые долго хранились в отдельных ячейках памяти. Аспирант вспомнил весь сегодняшний день, нелепый и несуразный, с самого утра, с третьекурсника Лейнида и менеджера Ники до встречи с Воронецкой, до плосколицего испуганного жреца в кресле перед насмешливым Лаунхоффером, и задался простым и страшным вопросом – зачем Ящеру адский зверинец.

Часть вторая.

5.

Мебели в квартире не было.

Просторней она от этого не становилась.

Но шаману, уходящему в тонкий мир с рабочей площадки, не могли помешать низкий потолок или неудачная планировка; тесноты не существовало там, где было лишь видоизмененное тело Матьземли, ее мысли и капилляры, ее плоть и аура. Так не может быть тесен золотой пляж у синего моря. Десятилетия назад поднялись в здешних местах бедные типовые дома; но вселявшиеся в них люди получали вместе с квартирами самую чуточку больше счастья, чем дозволяла их карма. Тихо лилась «песня жизни», идеальное согласование бывшего издревле с возведенным руками, гармония, которой почти невозможно добиться одним мастерством. Громадное тело богини, в котором, словно чернила в воде, распространялся странный дочеловеческий разум, здесь было прозрачней и легче, светлей и прохладней.

Ксе, скрестив ноги, сидел на полу, застланном выцветшим пыльным ковром. На оклеенных дешевенькими советскими обоями стенах тут и там виднелись дыры от забитых гвоздей и кое-где сами гвозди. Лья почти все вывез, готовясь в ремонту, а ковер, похоже, определил в мусор. С потолка свисала лампочка на голом проводе.

– Жень, – несчастным голосом говорил шаман, – ты придурок.

– Придурок, – тот безропотно разводил руками.

– Ты псих малолетний.

– Псих малолетний, – соглашался Жень.

– Мальчик-блондинка.

Бог поперхнулся, а потом угол его рта пополз кверху:

– Ксе, ты что, обиделся?

Шаман зажмурился и со свистом втянул воздух сквозь зубы. Ему, конечно, было на что обидеться, но чувство это Ксе находил глупым и бессмысленным. Только досадно малость да во рту горьковато: так бывает, когда случайно прожуешь с ложкой супа горошину черного перца. Припрятав улыбку подальше, он закатил глаза и вопросил с интонациями вселенской обиды:

– Зачем?! Зачем ты меня пугал? Что я тебе плохого сделал? М-мать моя богиня… у меня чуть крыша не съехала.

Жень отлепился от косяка отсутствующей двери, прошел в комнату и уселся на полу напротив Ксе. Лицо его было грустным и виноватым; шаман с изумлением понял, что божонок принял его слова за чистую монету.

– Я не пугал, – сказал тот, уставившись на узор ковра. – То есть не тебя. То есть, ну… Ксе, прости меня, пожалуйста. Я больше не буду. То есть пугать тебя не буду. То есть… блин.

Шаман чуть не рассмеялся: насупленный сопящий Жень был дитё-дитём. Ксе собрался было сказать что-нибудь глубокомысленное вроде «угу» или «ну да» и потрепать пацаненка по голове, но упустил момент, а Жень истолковал его молчание по-своему.

– Ксе… – светлые брови беспомощно поднялись, бог закусил губу. – Ну меня правда это достало.

Ксе озадаченно поднял глаза:

– Что?

– Что я… что ты… – Жень отвел лицо и сделал это зря: Ксе заметил, как у него алеют уши. – Что я психанул как девчонка, сначала, когда ты меня нашел только. Потом в Александровском чуть сознание не потерял. Как будто меня, блин, соплей перешибить можно…

А потом голубые глаза-прицелы обожгли взгляд Ксе, и мальчишка тихо, очень серьезно закончил:

– Я бог. Это я защищать должен. А не меня.

…Вполоборота, засунув руки в карманы, стоял у подъезда бесцветный мужчина в черном пальто.

В десяти шагах от него замер Жень; пара мечей в его руках сияла режущим белым светом.

– Евгений Александрович, – тускло сказал адепт, не поднимая глаз, – ну зачем вы так, в самом деле. Давайте решим вопрос по-хорошему.

Ксе смотрел на них, задыхаясь, как от быстрого бега; он не пытался погрузиться в стихию, перед ним была только одна антропогенная сущность, но накал энергии Женя достигал такой силы, что даже молодое сердце Ксе сбивалось с ритма, захлестнутое животным, не поддающимся контролю разума ужасом.

К несчастью, жрецу страшно не было.

– Излагай, – выплюнул Жень, – с-сука.

Адепт сдержанно вздохнул.

– Мы согласны, что имело место крайне неудачное решение. Мы соболезнуем и скорбим вместе с вами, Евгений Александрович, поверьте. Это хуже, чем преступление – это ошибка. Мы не повторим ошибки.

Жень улыбнулся: улыбка сверкнула третьим мечом.

Ксе привалился к кирпичной стене дома. Голова кружилась, мелькали перед глазами необлетевшие, зеленые еще кроны, и казалось, что с двух сторон заходят люди в камуфляже… у Ксе начинались галлюцинации от перенапряжения нервов и соответствующих им в тонком теле энергопроводящих структур, главного контактерского органа. «Так ведь и спалить себя можно…», – пришло на ум и отнюдь не принесло радости.

– Вам стоит только выразить желание, – вкрадчиво сказал жрец, – и люди, ответственные за принятие этого решения, будут наказаны. Меру наказания вы изберете сами, Евгений Александрович.

– Хочу, чтоб вы все сдохли, – немедленно предложил бог.

Адепт развел руками с видом безнадежной покорности.

– Это нельзя назвать взвешенным решением, но мы – ваши слуги и находимся в вашей воле…

– Вот прямо щас и в муках, – ощерился Жень. – Ась?

– Прямо сейчас, – мягко сказал адепт, – к сожалению, не получится.

– Почему?

– Есть такая процедура – инаугурация…

– А зачем ты говорил, что убьешь их? – укоризненно спросил Ксе.

– Я передумал, – просто ответил Жень.

«Экая непосредственность», – мысленно фыркнул шаман и покачал головой. Жень нахмурился, в задумчивости расчесал пятерней непослушные волосы и объяснил:

– Во дворе никого не было, но люди из окон смотрели. И дети смотрели. Я подумал: я ведь, когда вырасту, их всех защищать буду, а теперь чего? Мне только нож нужен, а поубивать гадов я еще успею.

Ксе прикрыл глаза.

– Жень, – сказал он, – как они нас нашли?

– Не знаю. – Божонок глянул в сторону, высматривая что-то в окне, которое без занавесей казалось нагим и иззябшим. За стеклом, над облупленным подоконником, белели столь же облупленные прутья крашеной решетки. Вид из непривычно близкого к земле окна открывался мирный и какой-то колыбельный: куст, детская площадка, пустой сквер. Ксе не знал, отчего ему так спокойно – «песня жизни» ли вовлекала шамана в свои созвучия, или Матьземля, довольная тем, как выполняется ее просьба, следила, чтобы никто не причинил им вреда. Возможно, всего лишь верная интуиция сообщала, что здесь и сейчас они в безопасности…

И это само по себе было странно.

– Дедушка сказал, они по слепку тонкого тела ищут, – вслух размышлял Жень, – а они и раньше искали, я от них смывался как нефиг делать. Может, это ментаврихи просекли? Но они же не жрицы и вообще не слышали, что мы говорим… Лья говорил, что дедушку опознать легко. Может, Лью самого опознали и по его ключевым точкам посты выставили?

Ксе разглядывал пятки своих носков.

– Жень, нас же ночью нашли, когда мы у Санда были, – вполголоса заметил он, когда божонок умолк. – Забыл, что ли? Лья тут ни при чём… С тех-то пор могли вообще слежку не снимать. Мне другое удивительно.

– Что? – Жень заморгал.

– Я еще могу понять, почему утром на захват пошли одни неофиты с ОМОНом, – шаман ссутулился. – Но вот ты, как бог войны, представь: у них уже пять жертв, они знают, что опасность реальная, что могут и готовы убивать. И посылают тех же неофитов с единственным полным адептом. Ну по логике же вещей надо было посылать сразу серьезную силу, чтобы все закончить.

Жень засмеялся.

– Блин, Ксе, ты что думаешь, у жреца посвящение – как пояс у каратиста? Они ж чем старше, тем жирнее. У иерархов настоящая власть будет, если меня в кумирню запрут. А пока что мне любого верховного кабана прирезать проще, чем блатную моль в подворотне…

…и внезапно по внутренностям Ксе пополз холодок; шаман, скрывая замешательство, старательно покрутил головой, хрустя шейными позвонками. Женя не защищает закон, и сам он тоже неподвластен светским законам, красивый длинноволосый мальчик, не боящийся убивать. Трудненько ждать иного от бога войны; но за месяц скитаний по вокзалам и теплоцентралям с тремя ножами за пазухой – сколько раз досаждала Женю несчастная «моль», не чувствующая, кто перед ней?

– Ксе, – тихо-тихо спросил божонок, – ты чего?..

Шаман вздрогнул.

– Задумался, не видишь, что ли… – он хотел сказать это с грубоватой насмешкой, но вышло надтреснуто и нелепо. Холодными белыми рыбами скользили мысли, что Жень о настоящей крови и смерти говорит так же легко, как его сверстники-люди – о крови и смерти в компьютерных играх; что рядом с ним и сам Ксе мало-помалу становится безразличен, этого даже не замечая, списывая все на высшее равнодушие Матери… и что голубые глаза-прицелы видят каждую белую рыбу в черной воде.

Ксе вспомнил, как божонок отложил свою месть, потому что из окон смотрели дети, и ему стало стыдно.

– А… – шаман торопливо проглотил комок, – хорошо, мастера – бойцы никакие, но адепты-то – бойцы, я сам видел. Почему он был один?

– Один адепт, – ухмыльнулся бог с видом циника, – один нож.

…Прорываясь в осязаемый плотный мир, подобным образом тонкая энергия трансформируется в кумирне храма, во время ритуала – и наделяет человека нечеловеческой властью, возводя его во жреческий сан. А сейчас она попусту рассеивалась в пространстве, ради одной глупой красы: нездешней яркостью наливались цвета, исчезала серость, расходясь на сияющую белизну и слепой мрак, пламенным золотом горели волосы мальчишки, разлетевшиеся под порывами ветра, и игрушечные мечи в руках бога войны на глазах удлинялись, леденея сталью клинков…

Глаза адепта досадливо сузились.

– Евгений Александрович…

– Получится, – покровительственно, почти мягко пообещал бог.

И сорвался с места.

«У них же огнестрел! – сердце Ксе пропустило удар. – Они стрелять собираются? В него?!» И это была последняя связная мысль шамана; за нею осталась лишь глухая боль от сознания, что Матьземля не слышит его, и помочь он бессилен – но и та исчезла, когда Ксе увидел.

Он впервые видел, как дерется кто-то, очень хорошо умеющий драться.

Это не зрелищно.

Но красиво.

Жень двигался настолько быстро, что весь его великолепный рывок слился в одну дугу. Пылающие мечи взмахнули бритвенно-острыми крыльями, адепт пошатнулся, откидывая голову – распахнутый в беззвучном вопле рот, закатывающиеся глаза – а Жень уже был у него за спиной. Он летел в лобовую атаку, точно смеясь над наставленными на него дулами, и в воздухе за ним оставался шлейф голубоватых искр. Самые сообразительные из неофитов успели ринуться врассыпную, их он преследовать не стал. Те, чья реакция была хуже, так и остались стоять столбами, тупо разглядывая то, что осталось у них в руках: огненные мечи располовинили жалкий людской металл, превратив каждый из грозных стволов в пару оплавленных кусков железа.

Адепт казался невозмутимым. Он стоял, высоко подняв подбородок и разведя в стороны пустые руки; один из белых клинков Женя светился возле его горла. Божонок отшвырнул второй в сторону, в ржавый остов «Москвича», забытый у гаражей – тот вспыхнул серебряным фейерверком, просел и растаял струйками снежного пуха.

– И без… инау… гурации получится, – выдохнул подросток.

– Вы правы, – коротко согласился жрец.

Повисло молчание.

Ксе пытался собраться с мыслями. Когда Жень атаковал, напряжение его энергетики несколько уменьшилось, и у шамана перестала кружиться голова, а теперь мало-помалу успокаивалось и сердцебиение. У Ксе имелась неприятная особенность – при остром переживании контакта он сильно потел, и теперь был мокрый как мышь; это злило. Еще злило, что он оказался так неустойчив, хотя, по идее, не обязан был стоять стеной: антропогенные боги – не его профиль… «Женьку отец учил работать с мечами, – мелькнуло в голове. – Ни в каких секциях такому не научат, тем более – несовершеннолетнего…»

– Я должен что-то сделать? – негромко спросил адепт. – Если я до сих пор жив…

– А как же, – ухмыльнулся Жень. – Доставай нож.

– Евгений Александрович…

– Я сказал, нож доставай, – прицыкнул тот.

Жрец переступил на месте.

– Ну!

Адепт, мешкая, расстегнул пальто. Под ним, там, где обычно пристегивают кобуру, были примерно такого же размера ножны.

– Давай сюда, – велел бог.

– Евгений Александрович, я молю о прощении, – быстро сказал жрец, уставившись в небо. – Прошу вас. Не как представитель храма, а я лично, послушайте, я готов стать на вашу сторону, всецело, пожалуйста, я поклянусь... в верности… в память о вашем отце, я получил нож из его рук…

– О моем отце, – медленно проговорил Жень. – В память…

По лезвию меча промчалась искрящаяся волна света. Жрец беспокойно глянул на бога; дернулся, встретившись с ним глазами.

– В память, – повторил Жень.

И плюнул ему в лицо.

– Жень, они действительно собирались в тебя стрелять?

– Ну да, – несколько недоуменно ответил тот, а потом объяснил: – Я же не человек. Меня пулей только вырубить можно. Ненадолго. И то – потому что мелкий.

Жреца в черном пальто Жень отпустил; остальные разбежались сами. Ксе не понял, что произошло, но адепт, отдав нож, как-то поник, разом сделавшись больным и старым, и долго застегивал трясущимися руками молнию на своем пальто. «Пошел нафиг», – сказал ему пацан, и тот действительно, нетвердо ступая, пошел. В конце улицы он сел на мокрую деревянную скамью, сгорбился и застыл; Жень погасил свой меч, вернулся к Ксе и поволок ошалелого шамана к подъезду, а жрец не шевельнулся и не глянул на них.

– А что значит нож? – спросил шаман. – То есть я понимаю, что он значит – жреческий нож, ритуальный, да? Тебе-то он зачем?

Жень захихикал и вытащил из-за пояса джинсов названный предмет – дико выглядящий ублюдок средневекового кинжала и тюремной финки. Ксе мало что понимал в ножах, но ощущение было именно такое. Он видывал в магазинах подарков богато украшенные кинжалы, но у них были слишком гладкие, какие-то ненастоящие лезвия, а этот нож побывал в работе… ритуальный жреческий нож. Шаман успел отогнать мысли о том, кого им резали, но по спине все же скатились мурашки.

Божонок хищно улыбнулся и щелкнул ногтем по лезвию. Задрав свитер с майкой, воткнул нож себе в живот, между верхними квадратиками недетского пресса; откинул голову, и медленно, ровно дыша, загнал его до конца.

Нож исчез вместе с рукоятью – казалось, растворился от соприкосновения с кожей.

– Твою мать, – оторопело сказал Ксе.

– Одним меньше, – заключил довольный Жень. – Эх, жаль, других адептов не было…

– Это как? – спрашивал шаман, моргая. – Это что?

– И достают их тоже оттуда, – коротко объяснил Жень. – Для каждого. Типа именной.

– Он больше не адепт? – озарило Ксе.

– И не жрец. И не контактер.

– Дела… – на мгновение шаман посочувствовал мужчине в черном пальто, которому придется теперь учиться жить заново, слепоглухонемым калекой…

– Приссал мужик-то, – оскалился божонок. – Еще не всякий отдаст.

Ксе понимал. Его собственный дар был воспитан тяжелыми тренировками и долгим учением, звание шамана не отнималось вместе с каким-то предметом, но если представить, что его все же можно утратить… Ксе предпочел бы умереть шаманом. Инициация оставляла на тонком теле очень глубокий отпечаток, и лишившись ее, Ксе рисковал бы переродиться вовсе без способностей к контакту.

– Они потеряли одного адепта, – вслух подумал он. – И нового не будет.

– Ага.

– Ты его все равно что убил.

– Ага. Тоже неплохо.

– Поэтому они и не хотят посылать посвященных, – заключил Ксе. – Жень, и все-таки, сколько их должно было быть, чтобы ты проиграл?

Божонок с недоумением на него воззрился.

– Нисколько. Ксе, ты чего?

Ксе понял, что понял что-то не так и несколько сконфузился.

– Жень, – сказал он обреченно. – Я шаман. Я не жрец и не теолог. Я не понимаю, что ты делаешь, и что вообще происходит, тоже не вполне понимаю. Тупой очень, прости уж.

– А чего не спрашиваешь? – Жень радостно засмеялся и покровительственным жестом потрепал Ксе по макушке – точь-в-точь как Дед Арья самого божонка. – Я же объясню.

– Я спрашиваю. Только, как видишь, невпопад.

– Ксе, они не собирались со мной драться, – сказал Жень, усевшись по-турецки. – Меня нельзя победить, понимаешь? Я бог войны! Чтобы меня победить, надо уничтожить Россию, целиком в натуре, чтоб ее не стало, чтоб память только в учебниках осталась. И еще я от передоза умереть могу, не как физтела умирают, а как души распадаются. И все. А с этим телом можно что угодно сделать, я все равно воплощусь. Им надо, чтобы я принял их как своих жрецов. Хотя бы одного их них. И этот тип до последнего добивался, чтобы я его принял. Понял теперь? А потом он бы мне кровавую вкатил, да хоть себе бы вены вскрыл ножом этим, и полный писец.

– А теперь? Что они теперь делать будут?

– Не знаю. – Жень помрачнел, уставился в пол. – Они хитрые, падлы. Особенно верховный. Если бы тогда вместо тебя я правда на жреца нарвался, меня бы просто в машину посадили и в храм увезли, а там психологам сдали, чтоб мозги промыть. А теперь хрен им. Но они по-всякому докапываться будут, это к гадалке не ходи. У них выхода нет, – бог вздохнул. – Будут докапываться, пока я не соглашусь. А мне однажды придется…

– Почему? – встревожился Ксе.

Голова подростка опустилась так низко, что шаман видел одну встрепанную макушку; Жень засопел, водя пальцем по ковру, встряхнулся, сложил руки на коленях.

– Жень…

Тот вздохнул, покосился на дверь и выговорил – тихо, с мучительным детским стыдом:

– Потому что… потому что мне правда нужен жрец.

Ксе сидел в полулотосе и любовался стеной: обои были в цветочек. Думал он про Деда, о том, как не вовремя старик укатил в свой антропологический Мюнхен, оставив злосчастного ученика наедине с целым полком проблем. Да, Матьземля просила не Арью, а Ксе, но задача была не для него, не по его силам. Безмозглой богине этого не объяснишь, да и все равно ей. Взнуздала, вези теперь; вот счастья-то привалило… «Любит она тебя, дурака, – сказал Арья. – Только радостей от той любви ждать не стоит». Чугунная истина Дедовых слов давила на плечи.

Шаман глубоко вдохнул и закрыл глаза. Слишком о многом стоило поразмыслить, и оттого размышлять не хотелось вообще. На площадке Льи, среди неслышимой «песни», погружаться в стихию было физически сладко: точно мама, по известному присловью, все ж таки родила тебя обратно, и не стало ни труда, ни мыслей, ни бед. Богиня приняла Ксе, как гладь осенней воды принимает опавший лист; погружение походило на долгий полет в прозрачной утренней стыни, а потом мысли Земли коснулись души мгновенной прохладой, заструились лесным ручьем и понесли – далеко, далеко… Ксе не засыпал, но это могло заменить недополученный сон.

У него было два часа.

Жень клятвенно пообещал, что не будет мешать, ушел на кухню и действительно сидел там тихо. Но дом не мог похвалиться звукоизоляцией, а Лья не ставил стеклопакетов: на верхних этажах ходили и окликали друг друга люди, за окнами взрыкивали моторы старых машин – и в сердце идеального согласования это странным образом не раздражало и не тревожило.

В числе того, о чем Ксе не хотелось думать, было чувство беспомощности, которое накатывало всякий раз, когда он собирался что-то решить. При Деде этого чувства не возникало, потому что Дед – учитель, учёный, человек мудрый и опытный – знал, что происходит и принимал решения осмысленно. Но сейчас Арьи не было, а советы Арьи остались, и Ксе разрывался между доверием к Деду, велениями собственной интуиции и зудящим голосом разума, который заявлял, что все это чушь.

Сильнее всего Ксе действовали на нервы пять остановок. Если б нужно было ехать на другой конец города, толкаться в метро или вызывать такси – голос разума, пожалуй, возобладал бы, и Ксе никуда не поехал. Но он жил в соседнем районе, за пять автобусных остановок отсюда, и добраться на глупое, скучное, век ему ненужное собрание выпускников мог меньше чем за полчаса. Вчера он действительно хотел добраться до школы, увидеть, какими стали теперь одноклассники, прежние девчонки и пацаны, а еще романтически купить цветов и признаться Светке Масловой, что она была его первой любовью. Но после всего, что успело произойти за день, намерение казалось несообразно нелепым и мелким, почти постыдным, будто Ксе на передовой собрался позаботиться о красе ногтей. Кроме того, вставал вопрос, куда девать Женя: оставлять одного было боязно, везти с собой – дважды нелепо. Уже хотелось сесть и сидеть спокойно; но стоило прислушаться к интуиции, и та вновь сообщала, что поездка безопасна, что в отсутствие Ксе не случится плохого, а пропустить собрание будет нестерпимо обидно и горько, как что-то, чего никогда в жизни больше не случится…

– Ксе!

Шаман вздрогнул и завертел головой.

– Блин, Ксе, ты как в спячку впал, – Жень, отдуваясь, плюхнулся перед ним на пол. – Если б ты сейчас не проснулся, я б тебя в тонком мире нафиг ошпарил.

– Ну спасибо, – проворчал шаман, потирая веки.

– Пожалуйста, – божонок фыркнул. – Ты, между прочим, будильник на мобиле проставил и не услышал, труба минут пять завывала. Я и решил разбудить.

– Уй-ё, – сконфузился Ксе. – Спасибо, Женька.

Тот, радостно заулыбавшись, кивнул – и в очередной раз выбил Ксе из равновесия, непринужденно сказав:

– А я у тебя деньги потырил, это ничё?

– Ч-чего? – обалдел Ксе.

– Я сходил пожрать купил, вот, – с достоинством сообщил парень. – Яичницу будешь?

С кухни действительно пахло; Ксе унюхал и вспомнил, что у него с самой ночи маковой росинки во рту не было. Живот разом прилип к позвоночнику.

– Ну… – промямлил он. – Не откажусь.

– А ты и готовить умеешь? – с почти мистическим трепетом вопросил Ксе: в жениной яичнице помимо яиц наличествовали молоко, тертый сыр, помидоры и сладкий перец, и было все это необыкновенно вкусно, а голодному шаману вообще сходило за амброзию и нектар.

Жень рассмеялся, уплетая свою половину.

– Я еще и на машинке умею, – мурлыкнул бог войны с интонациями кота Матроскина, а потом объяснил просто: – У нас же мамки не было. Что мы, два здоровых жеребца, должны были на сеструхе ездить?

– Я думал, – честно сказал Ксе, – вы должны были по-человечески жить… то есть, в смысле, как боги. Уж всяко с прислугой. Жрицами какими-нибудь на подхвате… неофитками.

Жень помолчал, поковырял яичницу вилкой.

– Старшая богиня красоты, – сказал он, – училкой в школе работает. Изо. А ее верховная жрица – в той же школе математичка.

– Это как так? – моргнул Ксе.

– Это культ нерентабельный, – сказал Жень. – А у младшей сестры рентабельный еще как, вот она живет как богиня. У нее верховная знаешь кто? – и он назвал имя известной светской дамы.

Ксе хрюкнул: верховная жрица богини красоты была похожа на лошадь.

– Младшая красоты – шакти наживы, – Жень пожал плечами с безразличным видом: для него это было вроде Волги, которая впадает в Каспийское море. – Она по части красоты, которая стоит денег – мода там, шоу-бизнес всякий… А старшая – шакти творчества. Нерентабельные они.

– А вы? – Ксе в недоумении представил себе расходы на армию, – вы разве нерентабельные?

– Рентабельные, – мрачно сказал Жень, – а жаль. А то бы стали они за мной гоняться, как же!.. это папка решил, что мы им козью морду сделаем.

– Жрецам?

– Угу. Он офицер… был. А мы с Женькой в обычной школе учились. А потом я бы служить пошел, срочником. А потом в военный университет… – Жень погрустнел. – Дома, наверно, все так же осталось. Или не осталось. Мне пофигу, ничего не жалко, только жалко, что я фотки не взял, когда линял тогда… фоток жалко. Хорошо людям, они хоть знают, что реинкарнируются…

– Не всегда, – сказал Ксе правды ради.

– Почти всегда, – махнул рукой божонок. – А папка мой… и Женя…

Шамана мучил вопрос, зачем понадобилось жрецам делать то, что они сделали, но невозможно было придумать худшей бестактности, чем сейчас заговаривать об этом. Жень прежде не говорил о своей близняшке, только об отце – должно быть, мысль о нем придавала мальчишке твердости, он вспоминал о долге и мести и обретал новые силы. Воспоминание о сестре заставило его поникнуть; и Ксе готов был никогда не узнать ответа на свой вопрос, потому что на глазах Женьки выступили слезы.

– Блин, – сказал божонок. – Блин… – и вывернулся из-за стола.

Уже стемнело. Ксе запер дверь своей квартиры и нажал кнопку лифта. Перед тем, как он, наконец, оставил Женя одного, беспокойство все-таки вылилось в дельную мысль: он отдал божонку свой мобильник, а сам зашел в салон и купил еще один. С нового номера Ксе отправил Женю СМС-ку, и теперь, если что, был на связи.

Он даже не опоздал в школу. И рядом с нею, в ларьке возле автобусной остановки, успел купить белые розы для Светы Масловой, которая, вероятно, носила сейчас другую фамилию. Когда-то давным-давно мышонок Лёша не осмеливался и подойти к первой школьной красавице; в старших классах она уже работала моделью, и это возводило Светку практически в ранг богини. Вспоминать было забавно.

Ксе предполагал, что почувствует, подходя к школе, но все равно удивился тому, какой маленькой и обшарпанной оказалась она. Вторая смена уже разбежалась по домам; неопрятная уборщица домывала фойе, у входа толстый сонный охранник грубо спросил, кого Ксе тут надо. Ответить Ксе не успел – от стенда с расписанием ринулся Кабанище, Боря Кабанов, и заорал охраннику, что один раз уже объясняли. Кабанов был точно такой же, как раньше, только выше, толще и в шикарном пальто. От раздевалок подошли Колян и Серый, тоже непривычно взрослые, раздавшиеся в плечах. Шаман Ксе мигом превратился обратно в Лёху Смирнова, разговор завязался, и былая компания подымалась на третий этаж, заваливаясь на перила от хохота.

Классная ждала их, довольно скалясь: выпускники уже нанесли ей подарков. Ксе сам перед собой оправдался тем, что в его ситуации было уж точно не до подарков классной, но чувствовал себя неловко, пряча от нее цветы. «Отдам под конец, – решил он. – Масловой что-то не видно…» Сидеть за изрисованной шаткой партой было весело; с минуту Ксе изучал настольное творчество молодых поколений, и взгляд поднял, только услышав, как восхищенно присвистнул Кабан.

– Светка! – заорал беспардонный Боря. – Да ты как с обложки!

Маслова улыбнулась с легкой иронией: с ее стажем работы моделью комплимент звучал глупо.

Она действительно была необыкновенно красива – и знала об этом, и умело подчеркивала красоту. Ксе сглотнул: кажется, его даже спустя десять лет одолевала робость. Мужчину, вошедшего следом за Масловой, Ксе не разглядывал, и узнал только тогда, когда бывший сосед по парте уселся на свое место.

– Ого! – сказал он добродушно. – Какие люди!

В школьные времена их часто принимали за братьев. Двое белобрысых за одной партой, два узкогрудых и тихих троечника, у них даже имена были похожи – Лёша и Лёня: одинаково бесцветные имена под стать обладателям. К старшим классам шевелюра у Лёши потемнела, и похожими они быть перестали, но дружили по-прежнему, хотя вялой была их дружба и кончилась вместе со школой.

Ксе пожал протянутую руку.

– Я думал, меньше народа соберется, – сказал он. – Все занятые.

– Да я тоже удивляюсь, – Широков огляделся. – Ты глянь, Маслова… и Сонька Липецкая… а ты с работы?

– Не-а, – пожал плечами Ксе, оглядывая класс. – Я три через три работаю…

– А где, если не секрет?

– Стройфирма, – уклончиво ответил Ксе: он не любил распространяться о своем шаманстве.

После того, как решили не ждать отставших, пришло еще пятеро; каждого встречали хохотом и аплодисментами. Эльвире Петровне пришлось утихомиривать класс почти как в былые времена – она стучала по столу журналом и перекрикивала великовозрастных бузил профессиональным учительским воплем, от которого у Ксе закладывало уши.

Классная, как оказалось, составила программу вечера: она вообще была спец по составлению разнообразных программ, методичек и руководств, ее труды печатались и вот-вот должны были принести ей звание заслуженной учительницы. Первый пункт программы назывался «Знакомство сквозь года» и хуже него Ксе ничего вообразить не мог, разве что бег в мешках. Все, что ему нравилось рассказывать о себе и своих достижениях, умещалось в ритуальную фразу «меня зовут Ксе, я шаман», и эту фразу ему совсем не хотелось произносить перед одноклассниками.

Широков рядом с ним тоже скривился, и Ксе обрадовался родственной душе; остальные, похоже, ощущали прилив энтузиазма и рвались вперед.