Текст книги "Хирургическое вмешательство (СИ)"

Автор книги: Ольга Онойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Прекрати!

Жень пискнул и робко замотался обратно: Анса сердился редко, но выглядело это страшно.

– Ты истратил жертву, – по-обычному тихо сказал громовержец стфари. – Не по своей вине, Жень, но она была конечна и кончилась. Остальное – твои собственные силы. И они невелики.

Божонок понурился.

Шаман долго думал, как бы ухитриться его накормить, но так и не нашел способа. Доступный алтарь был всего один, в самом центре Москвы, открытый глазам толп народу, и, что гораздо хуже, в надежно охраняемом месте. Один раз они к нему подобрались, но теперь милиция Александровского сада наверняка получила ориентировки, и идти туда снова равнозначно было самоубийству.

Они остались гостями в огромном доме, изукрашенном с завалинки до конька и напоминавшем, как особняк Менгра-Ргета под Волоколамском, деревянный пирог. Но этот дом, поднявшийся на краю поля, среди фруктовых деревьев и убранных гряд, был еще больше – такой, каким положено быть дому стфари, в котором живет целый род. Владычествовала здесь старуха Эннеради, как две капли воды похожая на Кетуради; она действительно приходилась той дальней родственницей, принадлежа к громадному клану Менгры, но была куда разговорчивей и добрей.

Ксе с облегчением узнал, что за прошедшие годы рассказы Санда несколько устарели. Должно быть, переписанная, как сказал Даниль, языковая матрица помогала стфари стремительно осваиваться в новом мире. В мобильнике шамана садилась батарея; троюродный внук Эннеради Янгра нашел у себя подходящую зарядку и под благодарности Ксе воткнул вилку в розетку… Темные айсберги родовых домов плыли по океанам полей, и опоры ЛЭП, похожие на диковинные деревья, подходили к ним, а потом уходили дальше, за горизонт.

…Шаман аккуратно складывал фотографии по альбомам. Жень задумчивыми неподвижными глазами уставился на его руки – думал о чем-то своем. Ксе мог побиться об заклад, что знает, в каком направлении текут женины мысли. Он покачал головой, скептически поджав губы: с выкрутасами подростка он уже был знаком накоротке, и этот не нравился ему больше всего.

Начал Жень издалека, на следующий же день после столкновения с Псом; они обедали в покоях Менгры, и мальчишка долго жевал молча, почти невежливо пялясь на жреца и его бога.

– Я разузнавал, – говорил Менгра. – В этот институт не пускают посторонних. Их возможности велики, но благотворительностью они не занимаются. – Он хмуро хохотнул. – Как представлю, сколько может стоить такой же… разрыв между мирами…

– Но это будет уже не мечта, а цель, – сказал Анса, улыбнувшись. – Я думаю, что они на это способны. Даниль остановил Пса одним взглядом. Испугался он, как мне кажется, отнюдь не искусственных богов, а их создателя. Кто он ему?

– Что-то вроде наставника, – ответил Ксе.

– Понимаю.

– Я бы тоже мог их остановить! – зло сказал Жень, уставившись в чашку. – Всех! Даже Пса!

– Жень… – Ксе поморщился.

– Мог бы, – чуть улыбнулся Ансэндар. – Ты зря не веришь, Ксе.

Шаман вопросительно поднял глаза.

– У меня тридцать тысяч человек, – вполголоса сказал бог стфари. – У Женя – сто пятьдесят миллионов. Это невероятная мощь, Ксе, мне такое даже вообразить трудно.

Божонок, слушая его, улыбался хищно и алчно.

– Если бы он мог воспользоваться собственным культом, – договорил Анса, – то действительно на многое был бы способен.

– Но это невозможно, – равнодушно сказал Ксе. – Жень, ты же не пойдешь сдаваться жрецам…

Жень как-то странно на него покосился.

– Мне все равно нужны жрецы, – сказал он рассудительно и добавил с неожиданным мальчишеским запалом: – но не эти!

Тогда Ксе впервые заподозрил неладное, а потом, уже в одиночестве, сопоставил одно с другим и укрепился в своих подозрениях. Божонок только однажды действительно позволил шаманам помочь ему, воззвав к стихии, и тогда с ними был Арья, умевший наводить строгость; после же раз за разом Жень в опасных ситуациях отсекал Ксе от Матьземли, заставляя просто смотреть и злиться от сознания беспомощности. Стоило шаману порадоваться, что парень лишился обретенных сил и будет теперь хоть вести себя поскромнее, как бог войны предпринял вторую атаку.

Мыслил он стратегически – этого не отнять.

Ксе сложил альбомы в пакет и поднял глаза на подростка: тот сидел на диване боком, поджав одну ногу и вплетя пальцы в длинные волосы. Лицо Женя было грустным и потерянным.

– Вот, – сказал он полушепотом, – раньше все были. А теперь никого нет. Ксе…

– Что?

– Ты меня бросишь, да?

Шаман поперхнулся. Жень сполз с дивана на ковер и теперь смотрел на Ксе снизу вверх, закусив губу.

– Не брошу, – сказал Ксе почти через силу: он действительно не собирался этого делать, но бесконечно разубеждать Женя было утомительно.

– Правда?

– Правда.

– У тебя отпуск кончится. Работать вернешься и бросишь меня.

– Я приезжать буду. Жень, чего ты добиваешься?

Божонок устроил локти на сиденье дивана и положил на них подбородок, глянул на Ксе сквозь спутанные русые пряди.

– Ксе, – шепотом спросил он, – Ксе, ты в меня веришь?

Шаман сморгнул. Отвел лицо, чувствуя себя бесконечно уставшим: кажется, Жень собирался биться за свои нелепые идеи до последнего и применить весь арсенал нечестных приемов. «Мало тебя папка драл», – мысленно заключил Ксе и вздохнул.

– Жень, – веско проговорил он. – Уясни, пожалуйста. Я никогда не сделаю того, что ты хочешь.

– Ксе-е-е…– тихо-тихо заскулил божонок.

– Я. Никогда. Не стану. Твоим. Жрецом.

Жень уселся на пол к нему спиной и опустил голову. Шаман смотрел на взъерошенный светлый затылок и вопреки всему чувствовал себя полным гадом. «Какого хрена?! – почти зло подумал он. – Что он себе вообразил? Что это – как работу поменять? Я шаман. Я контактер-стихийник, этому с тринадцати лет учатся… я теологии антропогенной не знаю, я не умею ни хрена, я вообще из другого гадюшника!..»

– Значит, ты меня им отдашь? – очень спокойно спросил Жень и тряхнул волосами. – Чтобы они меня на кровь посадили?

– Жень, – морщился Ксе, – ну вот не надо этого, а? Арья сказал – ты вырастешь и пойдешь работать по специальности. Я только исполнитель. Матьземля попросила – я выполняю. Учитель попросил – я делаю.

– А сам-то ты вообще чего-нибудь думаешь? – мрачно сказал Жень, не оборачиваясь. – Тебя все устраивает, да? Я-то вырасту. Я-то пойду. А там те же самые суки сидят, которые Женьку убили, которые папку убили, которые мамку замучили. Ну поостерегутся они со мной – я-то последний. А знаешь, как это прикольно – когда тебе человека режут?!

– Жень…

– А знаешь, сколько у меня храмов?!

– Прекрати…

Жень вцепился пальцами в покрывало.

– Догадайся, сколько в Союзе папке храмов поставили, – прошипел он. – В холодную войну! Больше, чем сейчас наживе!

– Причем здесь я?! – обозлился, наконец, Ксе и вскочил с дивана. – Что я-то тебе здесь сделаю?

– Ксе, – голос Женя стал тихим и жалобным; шаман раздраженно дернулся, но противиться так и не смог, – Ксе, ну пожалуйста… Ты же меня не бросишь? Ты же меня не предашь? Ксе, пожалуйста, не отдавай меня им!

Шаман резко выдохнул – и сел на пол; он чувствовал себя совершенно выбитым из колеи. Подросток сидел перед ним и смотрел несчастными щенячьими глазами, им невозможно было не восхищаться – стоило вспомнить, каким взглядом могут смотреть эти глаза, как сердце обваливается в живот под прицелом зрачков… Жень не притворялся и не играл, но он задумал план и был искренним по плану. «Стратег недоделанный», – подумал Ксе и бессильно усмехнулся.

– Ну пожалуйста, Ксе, – заискивающе сказал бог. – Ну ведь так круто получится. Они все обломятся как лохи, в натуре.

– Что получится? – устало спросил Ксе. – Как обломятся?

Жень скрестил ноги и деловито приступил к изложению теоретической части.

…Жрец может всю жизнь провести неофитом. Формально нося это звание, жрец может даже не быть контактером: чиновникам отделов по работе с тонким планом, низшему обслуживающему персоналу храмов не требуется инициации. Неофитов много. Инициированных жрецов, от адепта и выше – несколько тысяч во всей стране. «Вообще-то это по большей части деды, – сказал Жень. – В Союзе их столько набрали, когда паритет надо было с Америкой держать. Уволить-то из адептов нельзя. Но сокращать планировали». Жрецов уровня мастера – пара сотен. Верховный – один. «Верховных шаманов не бывает, – вставил Ксе, когда божонок переводил дыхание. – Дед Арья – он старый, опытный, он учитель. А других рангов у нас нет». «Ну вы вообще…», – неопределенно сказал Жень и продолжил.

Знак инициации – нож – жрец получает из рук божества; сейчас, когда кумирня пуста, не может появиться ни новых адептов, ни новых мастеров, и даже вернувшись, Жень необязательно признает все посвящения, утвержденные его отцом.

– Поэтому они в любом случае по-хорошему не будут, – подросток скривился и сплюнул. – Верховный, сука, Женьку убил… и что, я после этого его приму? Не идиот же он. Поэтому они меня сразу на кровь посадят, Ксе, к гадалке не ходи. Чтоб я уже ничего поперек сказать не мог.

Договорив это, Жень явственно приуныл.

Ксе молчал, разглядывая узор ковра.

– Но я-то и без кумирни могу инициацию выдать, – сказал подросток, смущенно потупившись. – Любую. И адепта… и мастера… и еще. А верховный – он один, понимаешь?..

– Понимаю, – сказал Ксе. – Понимаю, что киллеры нынче дороги. Но девять грамм свинца российская армия для меня как-нибудь сыщет. Поскребет по сусекам.

– Ну блин, Ксе! – Жень задергался, беспокойно косясь то в один угол, то в другой; светлые брови поползли на лоб. – Ну зачем им? Смотри – вот ты, вот я, я готов работать, все хорошо. Нафига тебя убивать? Верховный – он как чиновник просто-напросто замминистра, он вообще в немилости после того, как обгадился так с планом этим, его на пенсию отправят, и все.

– А меня замминистра назначат, – покивал Ксе; картина рисовалась настолько абсурдная, что даже ругаться не хотелось, только смеяться.

– И назначат, – уныло сказал Жень. – Ну чего ты улыбаешься? И назначат, никуда не денутся. Ты чего, замминистра быть не хочешь?

Шаман не выдержал и расхохотался в голос. Потом поднялся и сел на диван; он был почти доволен – божонок нес такую ерунду, что ему легко было отказать. Ксе собирался с мыслями, намеренный открыть подростку глаза на его наивные представления о жизни, и не уследил: Жень подполз к нему и по-собачьи положил голову на колени. Ксе ахнуть не успел, как пацан вдруг подался вперед и схватил его в охапку.

– Я тебя не отпущу, – сказал Жень ему в живот. – Я знаешь что сделаю? Я тебя от Матьземли отрежу. Ты больше никогда ее не почувствуешь, понял? Только меня.

– Псих, – грустно ответил Ксе, не пытаясь высвободиться из железных объятий бога. – Я сразу понял, что тебя к подростковому психологу вести надо.

– Куда хочешь веди, – Жень прижался к нему еще теснее. – Только не к ним.

– А обо мне ты подумал? – устало спросил Ксе. – Я, между прочим, не хочу быть жрецом. Никогда не хотел.

– Ксе, – Жень поднял голову и с отчаянной преданностью заглянул ему в глаза. – Это ведь я только сейчас мелкий. Я потом стану как папка. Я все что хочешь для тебя сделаю.

– Не сделаешь.

– Почему?

– Хрен я тебя людьми кормить стану…

Глаза Женя засияли.

Шаман вздрогнул, поняв, что сказал, вжался в спинку дивана, быстро замотав головой, но божонок уже отпустил его и сидел теперь на полу, на поджатых ногах, разглядывая Ксе так, будто увидел впервые и улыбаясь – счастливой детской улыбкой.

10.

– А вот и он, – сказал Лейнид и коварно сощурился.

Аспирант содрогнулся. Загнанно озираясь, он влип в стену и нацелился уйти через точки, но компания хором пропела: «А мы тебя ви-и-идим!», и Даниль понял, что выхода нет. Тяжко вздыхая, он пролавировал между столами и присоединился к собранию.

– Щас-щас, – подмигнул ему Тинкас и водрузил на стол цветастый рюкзак, – щас мы уврачуем твоих скорбей…

Даниль вытаращил глаза, скорчил рожу и скособочился: жестом престидижитатора Тинкас поднял ярко-синий лоскут на боковине рюкзака, приобнажив маленький краник, который затем немедленно спрятал.

– Винище! – алчно выдохнул аспирант, и ноздри его зашевелились.

– Хы-хы!.. – глубокомысленно заметил владелец рюкзака, в то время как оный убирался под стол, и за ним нырял стакан из-под сока.

Очень глупо это было, но до чрезвычайности весело – им, совершенно взрослым и уже почти серьезным людям, дурачиться, украдкой потягивая дешевое вино в институтской столовой. За столом сидели инспектор Минтэнерго третьекурсник Лейнид и трое кармахирургов-дипломников – Тинкас, Ильвас и Римма. Наиболее заметным персонажем была, конечно, последняя – умопомрачительно рыжая дева-дива в сильно декольтированной алой кофточке. Даниль аж сглотнул – это было не декольте, но Декольте; оно заставляло вспомнить рисованных девочек из любимых мультиков Аннаэр. Второй, не менее впечатляющей, достопримечательностью Риммы был круглый солнечно-желтый значок, прицепленный к ее сумке; на нем прямо и без обиняков заявлялось «I love Tyrannosaurus Rex!»

– Касьянов, – сообщил Даниль, глядя на того левым глазом, в то время как правый смотрел в стакан, – ты сатана!

Тинкас плотоядно ухмыльнулся.

– Прозит, – сказал он.

Ильвас хихикнул на свой обычный манер – мрачно, вращая глазами.

– Будем живы, – согласился он, отпивая. – Хоть недолго.

– Да ладно тебе, – промурлыкала Римма. – Что вы, мальчики, себя накручиваете, я не понимаю. Ну что может случиться? Ну, самого плохого? Два часа страха – и вы с дипломом…

– Ящер, – сказал Ильвас и втянул голову в плечи. – Сожрет.

Даниль покосился на Тинкаса: добиваться внятного ответа от Васильева пришлось бы долго, Костя Касьянов казался более вменяемым.

– Мы узнали, кто у нас в комиссии сидеть будет, – сказал Константин, усмехаясь. – Вот… горе запиваем.

– А что? – недоумевал Даниль. – Ну, подумаешь, у меня тоже Ящер в комиссии сидел.

– Казимеж, – вздохнула Римма, загибая пальцы, – Гена. И Лаунхоффер – председатель.

Аспирант съежился.

– Д-да… – в ужасе представил он эту картину, – не повезло вам, люди… А Вороны не будет? Точно не будет?

– Точно, – скорбно покачала головой Римма. – И ректора. То еще испытание, конечно. Но чего парни так трясутся, я правда не понимаю…

«Зато я понимаю, – подумал Даниль, стараясь не слишком пристально пялиться в ее декольте. – Там же Гена будет! А ты рыжая арийка с во-от такими… глазами. Фетиш, блин!»

Ильвас вздохнул.

Он был самым старшим в компании, старше Лейнида; история его знакомства с Лаунхоффером началась очень давно, еще в ту пору, когда Ильваса звали Михаил Васильев, а орденского контактерского имени он и не думал искать, потому что контактером не был. На профессиональном жаргоне такие, как он, назывались «зазипованными». По уровню способностей Васильев мало уступал Сергиевскому, а может, и вовсе не уступал: Данилю никогда не приходило в голову это оценивать. Во всяком случае, тонкое зрение Данилю открыли уже в институте, а у Ильваса оно открылось само – в без малого пять лет. Сначала мать умилялась тому, какие необыкновенные фантазии у ее ребенка, потом стала сердиться, и в конце концов испугалась. Некомпетентный врач долго выбирал между галлюцинациями, неврозом и болезненной лживостью, и добился только того, что мать Ильваса запаниковала; придя домой, она раз и навсегда запретила сыну рассказывать ей или кому-либо еще его «дурацкие выдумки». Миша был ребенком послушным – сначала он действительно молчал, а после и сам поверил, что все это ему только кажется из-за чрезмерно богатой фантазии. Тонкое зрение пластично, чувства тонкого тела поддаются волевому контролю куда легче физических, и в конце концов Васильев действительно перестал видеть. Он с отличием закончил школу, потом истфак МГУ, защитил диссертацию и пришел в МГИТТ преподавать на кафедру общегуманитарных дисциплин.

Шла вторая неделя его работы здесь, когда Васильев поздоровался на лестнице с профессором Лаунхоффером.

Ящер мгновенно опознал «зазипованного» и мгновенно же понял, что врожденные способности у историка редкостные, что он вполне способен сделать карьеру в любой контактерской профессии, и даже может, имея научный склад ума, заняться теорией. По понятной причине Эрик Юрьевич полагал биологию тонкого плана царицей наук, и решил, что потерять в лице историка потенциального коллегу будет невосполнимой утратой.

Чтобы снять блок, Лаунхофферу понадобилось три секунды. Сделал он это, несомненно, из лучших побуждений, но вот объяснять Ильвасу, что с ним произошло и как он теперь будет воспринимать мир, Ящеру было некогда – и он преспокойно ушел по своим делам.

К концу первого семестра историк готов был лечь в Кащенко.

Разрешилась ситуация не сразу, конфликтов вокруг нее было много, в особенности среди Ла-Ла (иного трудно было ожидать), но в конечном итоге Ильвас все же пошел на второе высшее – кармахирургию.

Был он человек симпатичный, но после пережитого – излишне нервный; порой Ильваса «клинило», и тогда он долго говорил об одном и том же, не в состоянии сменить тему. Сергиевского эта история мало трогала – приятелем Ильвасу он не был, причастным бедам и радостям института себя не чувствовал, да и ученым, по совести говоря, становиться не хотел, но иногда думал, что понимает Ларионова. Человека со способностями Ильваса должны были позвать в аспирантуру даже несмотря на то, что одну диссертацию он уже защитил, но расшатанная психика становилась тому действительно серьезным препятствием. Даниль подозревал, что теперь ему даже лицензии на самостоятельную практику не дадут, выше ассистента хирурга Ильвасу не подняться. Ректор страшно злился на Ящера из-за этой истории.

Впрочем, студент из тридцатитрехлетнего Ильваса был – загляденье. К примеру, историк знал наизусть все куплеты Бесконечной Баллады, что само по себе внушало уважение.

– А дальше? – как раз требовал Лейнид, радуясь как ребенок, – дальше-то?

– Над ужасным институтом ветер робко шевелится, – прикрыв глаза, с каменным лицом читал Ильвас, – по безмолвным коридорам грядет грозный Лаунхоффер, неуклонно приближаясь… Он идет по галереям, он проходит по тоннелям. Где пройдет, не оглянувшись – там цветы в горшках завянут, где посмотрит между делом – там в стаканах чай замерзнет. Жутью веет в деканате – скоро, скоро всех отчислят!

– А дальше? Про Евстафьевну?

– Евстафьевна – зверь!

Тинкас ржал. Римма, сощурившись, как сытая кошка, аккуратно зевнула и скрестила руки под грудью.

– Ладно, – сказал Даниль, посмеиваясь. – Раз уж вы так трясетесь, я вам… знаете что? Я вам код дам.

– IDDQD? – с надеждой спросил Ильвас, который был всех старше и помнил древние времена.

– IDKFA! – уверенно сказал Лейнид, который тоже помнил. Широкову до выпуска было еще далеко, но он намеревался подготовиться заранее.

Даниль засмеялся.

– Что-то я в последнее время слишком добрый стал, – сказал он. – Значит, так: проводите рекогносцировку. Важно узнать, где Лаунхоффер будет сидеть. Осторожно, чтоб ничего не заподозрил, кладете на стол – не прямо перед ним, а с краю! – пачку бумаги. Смотрите, чтоб бумага была хорошая и годилась для рисования. И карандаш. Все! Ящер не подает признаков жизни. Если повезет.

– А если не повезет? – опасливо спросил Ильвас.

Даниль поразмыслил.

– Ему неинтересно, что вы там понаписали, – сказал аспирант, – и слушать вас скучно. Он будет либо рисовать, либо спать. Но если он будет спать, то может проснуться в любой момент. И вот что я вам скажу: важно помнить, что ты в этом не виноват. Ты не виноват, что Ящер проснулся именно на твоем выступлении. У него просто сон кончился. И еще: когда он просыпается, его на самом деле волнуют только два вопроса: «что я здесь делаю?» и «кто все эти люди?». Сказать он может что угодно, но вы ни в коем, ни в коем случае ему не возражайте! Ему нельзя возражать! Даже если он скажет, что вы профнепригодны, вас надо вывезти за сто первый километр и сгрузить в овощехранилище.

Ильвас содрогнулся.

– Ему надо задавать встречные вопросы, – авторитетно порекомендовал Даниль. – Просить уточнений. Отвечать ему лень, и он успокаивается. А если ему возражать, он звереет. И валит на корню.

Дипломники рассыпались в благодарностях, пышногрудая Римма поправляла бретельки, Лейнид, похохатывая, пробовал записывать Бесконечную Балладу в блокнот под диктовку историка, а Сергиевский натянуто улыбался, чувствуя, как уходит из груди веселье – словно вода через трещину. «Какой же я идиот, – ударяло в висках. – Идиот, идиот, идиот…» Его совет пятикурсникам только казался шуточным, он был вполне действенен, и головой об стенку хотелось биться от мысли, что он, Даниль, не додумался последовать ему сам.

«Что я наделал… – беспомощно удивлялся он. – Зачем? На кой хрен оно мне сдалось? Зачем – я – возражал – Ящеру?!.» Адский зверинец – не люди-подчиненные, которым можно вменить самодеятельность, это инструменты, продолжение воли Лаунхоффера, это практически он сам; разворачивая Координатора, Даниль показывал фигу Эрику Юрьевичу, и безнаказанным остаться не мог. Оставалось ждать, когда грянет гром.

Распрощавшись с повеселевшими студентами, Сергиевский ушел из столовой через точки и ступил на заасфальтированную дорожку в глубине Измайловского парка; день был хмурый и облачный, подмораживало, и потому гуляющих было немного. Вдалеке за деревьями показались и пропали скачущие лошади, и от их вида на душе почему-то стало спокойней.

Лиственные деревья уже почти обнажились; золото осени дотлевало в рыжем гнилье. Даниль шел, засунув руки в карманы плаща, и думал.

Несколько дней назад, на дороге у леса, он удовлетворил свое любопытство, поняв, как устроен зверинец, но вместе с тем необыкновенно сглупил. Как если бы на него смотрело дуло автомата – и он интересовался бы сборкой этого автомата, а не мыслями того, чей палец лежал на спуске.

«А кто его поймет-то? – с грустью подумал аспирант и поддал ногой пустую бутылку. – Он гений…»

Теперь-то Данилю казалось, что он с самого начала видел в «зверинце» некую целостность. Каждая из живых программ была полностью автономна и полифункциональна сама по себе, но вместе с тем являлась деталью высшей системы. Сергиевский наблюдал в действии лишь небольшую ее часть, и голова шла кругом, когда он пытался прикинуть, сколько все-таки у Ящера экспонатов и на что они способны в полном комплекте. Точно детальки Лего, программы совмещались, комбинировались, встраивались друг в друга; Ищейка и Координатор, структуры поиска и управления, в паре становились системой контроля, о возможностях которой даже задумываться не хотелось, в особенности оттого, что, без сомнений, в высшую систему точно так же инсталлировался Великий Пес…

– Стоп, – сказал Даниль вслух и действительно остановился.

«Охотника я вам не дам, – сказал Лаунхоффер. – Вы с ним не справитесь». Если б Сергиевский чуть хуже знал своего руководителя, то решил бы, что жрецы заявлялись к нему вторично и так-таки выклянчили божественного добермана для своих целей. Но единственным человеком, который мог переубедить Ящера, была Ворона, а Ворона уж точно не стала бы просить за каких-то жрецов. «Да там и не было никаких жрецов! – осознал Даниль. – Там людей-то было трое, остальные – куклы Координатора… да и эти-то трое тоже куклы. Птичка командовала!» Стало быть, ястреб Лаунхоффера мог справиться с Охотником… «Впрочем, на то он и Координатор, – заключил Даниль и сел на скамейку. – Как пить дать, они вообще способны действовать автономно. Чтоб не отвлекать хозяина от работы».

Красота решения ошеломляла. Вот только эффективность всей этой красоты Даниль прикинуть не мог, потому что так и не понял, ради какой цели создавался адский зверинец.

Не утруждая себя приветствием, фронтлайн-менеджер косо глянул на кармахирурга и снова уткнулся в книгу. Опоздавший на два часа Даниль поймал себя на том, что ему хочется чуть ли не заключить дурака Нику в братские объятия – до того казался менеджер обыкновенным, привычным, почти родным. Лучезарно улыбаясь, Сергиевский направился в кабинет и мимоходом заглянул через плечо Ники в разворот толстого тома. Менеджер читал «Властелина колец». Даниль многозначительно хихикнул и под ненавидящим взором Ники удалился.

Глас интуиции обнадеживал: сегодня клиентов ждать не стоило. На работу Даниль ходил затем же, зачем иные студенты ходят в читальные залы библиотек: страдая хронической ленью, аспирант пытался заставить себя делать хоть что-то. Помогало слабо, потому что рабочий компьютер Даниля был подключен к Сети, но все же диссертация строчка за строчкой подвигалась вперед.

Сергиевский включил обе машины, устроился в кресле, стукнулся в «аську» к секретарше и попросил кофе, выпил кофе, разглядывая потолок, покурил, несмотря на запрет курить в помещении, и еще немного посидел просто так. Настроение неуклонно улучшалось – день наконец-то обещал пройти спокойно. Заняться Даниль намеревался отчетом о поездке под Тверь в двух вариантах, для обоих Ла-Ла, и думал, о чем следует умолчать. Спустя некоторое время пришла еще одна оптимистичная мысль: а ведь Лаунхоффер может и не устроить разноса, потому что аспирант имеет полное право спросить, чего Эрик Юрьевич добивался, посылая за кем-то Охотника.

«И за кем, собственно, он его посылал», – мысленно закончил Даниль, стуча по клавишам.

Это тоже был вопрос вопросов.

Когда зазвонил мобильник, он даже не удивился: безотчетной тревоги, предшествующей плохой новости, он не чувствовал, мало ли кто мог звонить – приятель ли, приятельница… Даниль только вяло скривился, увидав на экране имя Аннаэр.

– Извини, что отвлекаю, – глуховато сказала она. – Можно?

– Да я особо не занят, – честно ответил Сергиевский.

– Я хотела у тебя спросить кое-что. Проконсультироваться.

– А-а… – смутно удивился Даниль. – Пожалуйста. Чем смогу.

– Ты сейчас на работе? Можно, я заскочу?

– Конечно. Только в дверь войди, а то мало ли кто ввалится вдруг.

– Ладно.

Спустя пару минут он заново проникся уважением к Мрачной Девочке, которая умела навести страху на кого угодно. Распахнувший дверь Ника пробурчал не обычное свое «тебя тут девка хочет», а почтительно-настороженное «к тебе тут по делу пришли».

– Привет, – весело сказал Сергиевский, поднимаясь из-за стола. – Чем обязан?

Эрдманн потупилась.

– Да ты садись, – улыбнулся Даниль. – Хочешь, кофе принесут?

– Нет, спасибо, не надо. – Мрачная Девочка села и оправила юбку. Выглядела она скованной и какой-то виноватой, Даниль удивился и со все большим нетерпением ждал, когда она перейдет к делу. Аня оглядела скромный кабинет, прищурилась, рассматривая что-то в окне, и вздохнула.

– Ань, ты…

– Извини, – снова сказала она. – Я подумала, что ты это можешь знать лучше меня, в конце концов, проблема с сансарой связана.

«Опаньки», – подумал Даниль; внутри зародилось смутное подозрение, хотя плохими предчувствиями оно все равно не сопровождалось.

– Даниль, – наконец, выговорила Аня, скосив взгляд куда-то в угол. – В общем… Мы с Эриком Юрьевичем разговаривали, я об одной проблеме обмолвилась, и Эрик Юрьевич мне статью посоветовал написать, он сказал, что мне все равно публикации нужны. А я эту проблему так… детально не рассматривала. Я искусственными тонкими телами занимаюсь, ты же знаешь, а ты к натуральной среде ближе…

– Что за проблема-то?

– Свободные фрагменты, – Аннаэр помялась. – Ты извини, если я занудно буду говорить, я уже текст набросала и простыми словами не могу объяснять, все время на формулировки сбиваюсь.

– Да ну, Ань, подумаешь, – засмеялся Даниль. – Я что, маленький, по-твоему?..

– Извини, – Мрачная Девочка совсем съежилась, она не поднимала глаз, и Данилю уже хотелось ее утешить и успокоить. – После завершения жизненного цикла душа распадается на фрагменты, которые перемешиваются с остатками других душ и элементами стихий, обкатываются в тонком плане, как береговая галька, таким образом обновляются и становятся исходным материалом для образования новых душ. Это чем-то похоже на жизненный цикл звезды. Одним из основополагающих свойств свободных фрагментов является их валентность, способность как бы слипаться, объединяться с другими фрагментами и с объектами плотного мира.

– Ну, – сказал Даниль. Пока что Аня не более чем пересказывала учебник («береговую гальку» она взяла именно оттуда – автором учебника была Лильяна Евстафьевна, которая мыслила поэтически), и Сергиевский успел сообразить, что статья пойдет не во внутренний сборник МГИТТ, а в какой-то научный журнал, может, даже англоязычный.

– Одна из малоисследованных проблем… ну, у нас все проблемы малоисследованные… – стесненно сказала Аня, едва подняв на Даниля глаза, – это «барабашка»… способность свободных фрагментов подсоединяться к небелковым структурам в плотном мире. Неизвестно, как было раньше, а теперь наиболее часты случаи подсоединения к автомобилям и домашним компьютерам, то есть достаточно сложным устройствам, работающим с человеком. Видимо, так проявляется остаточное стремление к социализации. Кроме того, многие люди склонны к анимистическому мышлению, что облегчает фрагментам подсоединение. У меня ноутбук такой.

– И чего?

– Я обмолвилась об этом, а Эрик Юрьевич сказал, чтоб я статью написала. Я говорю – это же все знают. А он сказал, что эти фрагменты еще никто не додумался использовать во благо. Например, сообщать им функцию защиты контактирующего с ними человека. Создавать что-то вроде амулетов. Скажем, чтобы квазидуша автомобиля стремилась избегать аварий, еще какая-нибудь защищала от болезней, или даже способствовала высветлению кармы. Я говорю: «Эрик Юрьевич, это же ваша идея, я не могу ее от своего имени разрабатывать». А он: «Я ее только сформулировал. Пишите. Будет публикация». Вот… я пишу. Только я не очень хорошо эту сферу знаю, а ты должен был заниматься… в связи с динамикой сансары…

– Я, если честно, глубоко не вникал. Но занимался. А что тебя интересует?

– Насколько сложное должно быть устройство, чтобы фрагмент мог к нему подсоединиться, – Аннаэр, наконец, подняла голову. – И какие функции фрагменту можно сообщить. И где можно брать донорские фрагменты, чтобы не нарушить динамику сансары – вот что главное, без этого все исследование ничего не стоит.

«В аномалии можно, – немедленно пришло в голову аспиранту. – Даже нужно. Много их там… не по делу свободных».

Но сразу он этого не сказал, потому что глаза у него полезли на лоб, а сердце – в пятки.

Аня, потупившись, ждала ответа, очевидно полагая, что Даниль погрузился в размышления; тот только надеялся, что лицо у него сейчас не настолько глупое, чтобы Мрачная Девочка свое мнение поменяла. «Что-то будет, – ужасался Сергиевский. – Ой, что-то будет!» Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы понять, с какой стати Лаунхоффер вдруг заинтересовался свойствами свободных фрагментов, да еще в плане их практического употребления. Его никогда не занимала практика, он занимался теорией, притом исключительно для собственного удовольствия, отнюдь не стремясь принести пользу человечеству – и тут вдруг «защита от болезней», «высветление кармы», «амулеты»… «Ящер все знает, – понял Даниль. – И он страшно обиделся! Кто же ему сказал? Гена? Ворона? Она что, совсем с ума сошла?!»