Текст книги "Плоскость морали"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава 17. Зигзаги следствия

Судья, отступающий от текста закона, становится… законодателем.

Фрэнсис Бэкон

Однако ночь обманула Андрея Даниловича. Он почему-то до пяти утра просто не сомкнул глаз, а вот под утро – уснул, причём настолько крепко, что не слыхал ни петухов, ни гонга на завтрак. Когда же он наконец проснулся, то заметил, что за те часы, пока он спал, случилось что-то ещё: на улице суетились дворовые люди с чалокаевской дачи и из дома Ростоцкого. Что-то, размахивая руками, доказывал Вельчевскому старик Ростоцкий. Деветилевич, Левашов и братья Осоргины стояли на пороге дома генерала с серыми лицами. Правда, из гостиной чалокаевской дачи неслись тихие аккорды шубертовского «Мельника», а с балкона на поднятую суету недовольно взирала сама Лидия Чалокаева, из чего Дибич заключил, что какая бы беда ни приключилась, она не коснулась «холодного идола морали».

И он не ошибся.

Поднявшись по ступеням боковой лестницы, Дибич столкнулся с Валерианом Нальяновым, который, вежливо и отстранённо кивнув ему, быстро прошёл вниз. В гостиной же сидел старший Нальянов, перебирая ноты.

– А, дорогой Андрэ, вы уже проснулись? – увидев его, небрежно бросил Юлиан. – Вы знаете, что нигде не могут найти прелестную мадемуазель Климентьеву?

– Что? – удивился Дибич, присаживаясь на диван.

– Мадемуазель пропала – с утра ищут. Утром сегодня Белецкие с Ростоцким телеграмму давать ходили, потом разрешения на отъезд получили, а тем временем, как говорят, Елена вышла по саду генеральскому погулять. Белецкие вернулись – вещи сложены, а девицы нет.

Дибич решил, что его разыгрывают.

– Шутите? Куда она с дачи-то пропасть могла?

Нальянов покачал головой.

– Не знаю.

Это просто и почти бездумно произнесённое «холодным идолом морали» слово неожиданно заставило Дибича похолодеть.

– Так она серьёзно пропала? – он вскочил. – А вы где все были?

– Утром-то? Вельчевский с братом на почту ходили, Лидия Витольдовна с ними пошла, я решил ванну принять. Потом поспал ещё часок, газеты полистал. В Германии введён высокий таможенный тариф, пошлины на железо, бумажную пряжу и хлеб. Кроме того, наш Тургенев получил звание доктора гражданского права в оксфордском университете. Сообщено, что он один из первых русских, удостоенный этой чести. Больше ничего примечательно. На рояле побренчал, подзакусил слегка. Ванну принял.

– Какого чёрта вы принимаете ванну дважды в день? – вскипел Дибич.

– Потому что три раза я не всегда успеваю, – охотно растолковал Нальянов.

Дибич тяжело дышал. До него только сейчас дошло, что убийца Анастасии не арестован и может продолжать убивать.

– Перестаньте ёрничать. Вы, что, думаете, что убийца – маньяк, и Елена… Елена погибла?

Нальянов зевнул.

– Отличительные свойства маньяка, дорогой Андрэ, – постоянство и неизменность. Но постоянство и неизменность проступают только со временем. Если убийца маньяк – это скоро выяснится. Девица могла и заблудиться. Валериан с Вельчевским сейчас взяли шляпку мадемуазель и поищут её с собаками.

Дибич едва сдерживал гнев.

– А вам, холодному идолу морали, это безразлично?

– Ну, почему? Это же я предложил взять собаку. Кстати, о расследовании убийства Шевандиной. Её, оказывается, выследила Ванда Галчинская, а Вашу записку Вельчевский обнаружил вложенной в дневник убитой. Он взял образчик моего почерка и сильно интересовался вашим, потому что руку Деветилевича, Левашова, Харитонова, Гейзенберга и Осоргиных уже изучил.

Дибич побледнел и снова сел. Всё его бешенство погасло. Найти его почерк в бумагах министерства не составит труда, а как он объяснит подпись? Рассказать правду было немыслимо, но какие-то объяснения дать было необходимо. Андрей Данилович лихорадочно размышлял, забыв и об исчезновении Елены, однако, как назло, ничего в голову не приходило.

– Что же делать? – растерянно спросил он сам себя, но произнёс это вслух.

Нальянов вздохнул.

– Вы же не убивали Анастасию Шевандину, хоть и подставили её под ревнивую месть пятерых влюблённых дурочек, – невесело усмехнулся он. – Но факт остаётся фактом. После ночи с вами она была жива и здорова, а раз так…

– А если я скажу Вельчевскому, что просто пошутил над девицей, а она возьми и прими всё за чистую монету? – жалобно пробормотал Дибич. – Она пришла, ну, а мне, как джентльмену, деваться было некуда?

Нальянов покачал головой.

– Не выйдет. Вельчевский же не идиот. Если бы дело шуткой и закончилось, вопросов бы не было, но убийство… убийство, увы, на любое деяние проливает свой холодный и мертвенный свет. В вашей записке стоят мои инициалы, а джентльменам свойственно подписываться своим именем. К тому же, если бы девица приняла всё не в шутку – прийти она должна была ко мне, именно так Вельчевский и подумает, уверяю вас, – лениво растолковал он.

– Ну, спальню перепутала…

– Ага, – расхохотался Нальянов. – Записка ваша и почерк ваш, инициалы зато мои, спальня снова ваша, девица в моём доме идёт в вашу постель. Дивны дела твои, Господи.

Дибич вздохнул. Он не мог признаться Вельчевскому, что решил заманить к себе Климентьеву запиской от имени Нальянова. Не мог доказать, что перепутал шляпки. Не мог объяснить, что вовсе не Анастасию Шевандину ждал к себе в полночь – всего за восемнадцать часов до её смерти. Он попал в дурной капкан двумя ногами и понимал это.

– Если вам что-то мешает рассказать правду, – усмехнулся Нальянов, – правдиво солгите. И если вы не настолько щепетильны, чтобы принять от меня помощь…

Дипломат резко повернулся к нему.

– Что мне делать?

– Пусть следствие думает, что я был в курсе этой записки, – посоветовал Нальянов. – Вы можете сказать, что знали о моей связи с девицей, хотели приволокнуться за ней, имея в виду лёгкую добычу, посоветовались со мной, и я согласился, чтобы вы заманили её к себе от моего имени. Мне она была безразлична, и вы знали об этом. Она пришла, вы своё получили, а кто убил девицу на следующий день – знать не знаете. Лучшая ложь та, в которой много правды. – Глаза Нальянова болотно искрились. – Разумеется, о Климентьевой – ни слова, даже если её угораздило стать новой жертвой маньяка: вам до этого дела быть не должно.

– И вы подтвердите, что знали о записке? – оживлённо спросил Дибич. В словах Нальянова ему и вправду померещился выход.

– Что мне, подлецу, стоит солгать следствию? – язвительно рассмеялся Юлиан. – Да, дорогой Андрэ, я готов это подтвердить.

Дибич облегчённо вздохнул. Он понимал, что Нальянов проявляет по отношению к нему высокомерное великодушие, но сейчас решительно всё заслонило беспокойство о себе. Подобная история, всплыви она во всех подробностях в свете, могла бы здорово уронить реноме и стоить карьеры. Не говоря уже о том смешном положении, при котором он, незадачливый Казанова, ловил в сети утончённую красотку, а получил чужие объедки.

– Благодарю вас, – сказал дипломат почти искренне.

* * *

Однако заняться лжесвидетельством им довелось не скоро: Елены нигде не было. Ростоцкий был бледен, к нему вызвали врача. Эмансипированные девицы недоумевали, Лизавета и Анна испуганно жались друг к другу, Белецкий метался по даче генерала как помешанный, но только путался у всех под ногами. Харитонов, Гейзенберг, Деветилевич, Левашов и Осоргины отправились в Старую Сильвию, обошли весь парк, выкрикивая имя Елены, но никто не отозвался. Собака Ростоцкого и полицейский пёс Вельчевского взяли след, но явно вчерашний, и Валериан Витольдович с Вениамином Осиповичем, прометавшись несколько часов по поляне и местам пикника, тоже ничего не нашли, убедившись, что девица пропала бесследно.

«Холодный идол морали» в центре всего этого сумбура был воплощением ледяного спокойствия: он заказал кухарке бефстроганов и послал за бутылкой роскошного вина, потом прогулялся по чалокаевскому парку и сел обедать в одиночестве, ибо Лидия Витольдовна и Дибич ушли в парк узнать об итогах поисков. Когда они вернулись – вместе с Вельчевским и Валерианом Витольдовичем, Юлиан допивал уже последний бокал.

Дибича безрезультатность поисков всё же сильно обнадёжила, к тому же он был уверен, что убийца, кто бы он ни был, никогда не стал бы нападать на Елену в то время, когда рядом были её дядя и тётя. Она жива, просто… просто… он не знал, что предположить, но верил, что Елена непременно найдётся. Она забрела в какой-нибудь храм или старую церковь в Павловске, заблудилась или повредила ногу…

– Ничего не нашли, Валье? – осведомился Юлиан тоном, который ясно говорил, что в ответе он не сомневается.

– Её нигде нет, – ответил младший Нальянов, приступая к трапезе. – А ты чем занимался, Жюль?

– Меня господин Дибич обвинил в равнодушии к следствию, – любезно улыбнувшись Андрею Даниловичу, светским тоном сообщил Нальянов, – всего-то за то, что часок понежился в ванной. Между тем, – Юлиан вытер губы салфеткой и положил её на стол, – девицу я нашёл.

Дибич в изумлении выронил вилку, звякнувшую о край тарелки, Вельчевский замер, Лидия Витольдовна усмехнулась, а Валериан, сохраняя каменное спокойствие, осведомился:

– И где она, Жюль?

– Вам всем лучше дообедать, а после сопровождать меня.

– Какого чёрта? – вспылил Дибич, с досадой отбросив салфетку. – Вы всё это время знали, что с девушкой?

– Не знал, – покачал головой Нальянов. – Она могла быть в Сильвии, заплутать в незнакомых улицах, упасть о обморок… Есть и ещё один вариант – попала в воды Славянки, и тело её кануло на дно. Однако, прогулявшись в ваше отсутствие по округе, я отверг это допущение. А теперь, когда ваши поиски окончились безуспешно, я могу с весьма большой точностью предположить, куда она пропала.

Лидия Чалокаева единственная не придала большого значения словам племянника. Она с аппетитом ела, заботливо спросила Юлиана, что он будет на ужин, приказала принести ещё вина. Дибич заставил себя успокоиться и снова принялся за еду. Валериан поднял глаза на брата.

– Значит, она мертва? – он, казалось, утверждал это.

Дибич обмер, в глазах его потемнело. Вилка снова со звоном ударилась о тарелку.

Юлиан уверенно кивнул.

– Да, Валье.

– Это… это ваши догадки! – Дибич почувствовал, как рывками заколотилось сердце. – Чушь!

Нальянов усмехнулся и промурлыкал:

– «Белый саван, белых роз деревцо в цвету, и лицо поднять от слёз мне невмоготу…»

Дибич побледнел, чувствуя, как спирает дыхание: Нальянов безжалостно процитировал песенку утопленницы Офелии.

Валериан же спокойно закончил трапезу.

– Я, кажется, тебя понял, – он исподлобья взглянул на брата. – Ты полагаешь, она… в нашем пруду? У меня была эта мысль, но собаки-то не пошли туда.

Чалокаева нахмурилась, бросила встревоженный взгляд на племянников, но ничего не сказала, хоть было заметно, что эта догадка Валериана её отнюдь не порадовала. Она не любила, когда кто-то появлялся в её имениях без её ведома, а уж утопленницам в собственном пруду и вовсе была не рада. Чалокаева внимательно посмотрела на Юлиана. Увы, на сей раз любимый племянник не смог порадовать её.

– Они и не могли туда пойти, – он развёл руками. – Она же вчера вечером промочила ноги. Едва ли у неё была с собой другая обувь. Стало быть, она надела чужие туфли или калоши, что стояли у входа.

– Этого не может быть, – Дибичу казалось, что всё, что говорит Нальянов, тот говорит специально, чтобы побесить его. – Это… это просто вздор!

Валериан же явно ни на минуту не усомнился в словах брата.

– Значит, ты уверен, что рано утром убийца выманил её из дома, они пошли через сад Ростоцкого в наш парк, и там он около пруда задушил её и сбросил в воду?

– Думаю, да. Я полагал сначала, что он вывел её к реке, но, когда прошёл туда, заметил, что Савинковы вырубили на подходе к своей даче кусты и берег почти голый, да и глубина там – курице по колено. И видно всё вокруг – на выстрел. Значит, спрятал у нас, тут везде кусты, пруд в сажень глубиной.

– Выходит, она не подозревала его в убийстве Шевандиной. – Валериан допил вино и повернулся к Вельчевскому. – Я полагаю, Вениамин Осипович, нам надо проверить догадку брата.

Тот уже стоял на ногах. Чалокаева подозвала к себе лакея и что-то тихо сказала ему. Дибич, которого сильно трясло, тоже поднялся.

– Дорогой Андре, не сочтите за обиду, – Юлиан тоже поднялся, – но мы с братцем и господин Вельчевский – люди, если так можно выразиться, привычные к трупам. Я дела по убийствам ещё в отрочестве почитывал, Валье в уголовном ведомстве семь лет служит, а Вениамин Осипович – и того дольше. Вас же, как я заметил, бездыханные тела… нервируют. Может, останетесь?

– Нет! – Дибич выкрикнул это резко и зло.

Он сильно нервничал, мысль о смерти Елены Климентьевой была нестерпима, и то, что Нальяновы столь деловито и бессердечно обсуждали версию о гибели Элен, раздражало его непомерно, просто убивало. То же, что Нальянов припомнил ему его слабость у тела Анастасии Шевандиной, оскорбило и рассердило. Не менее злил и нарочито мягкий тон Нальянова, точно тот говорил с ребёнком.

Юлиан кивнул и уступил, не став настаивать.

– Ну, не обессудьте. Будь по-вашему.

Вошедший в комнату лакей протянул Юлиану Витольдовичу небольшую бутылку французского коньяка.

– Мерси, тётушка, – повернулся племянник к Чалокаевой. – Такая вещь лишней не бывает.

– Я Семёна за вами пошлю. Что понадобится – присылай его.

Юлиан улыбнулся тётке, любезно поцеловал ей ручку и вышел.

За ним последовали и все остальные.

* * *

На дворе по-прежнему моросил дождь. Господский парк, окружавший дом, был длиною около семисот саженей, шириной и того больше. Большой пруд, над которым нависал арочный мост, наполовину скрытый ветвями прибрежных ив, лежал в шестистах саженях от дома и был огорожен со стороны Славянки каменной стеной, но со стороны генеральской дачи ограда была всего лишь живой изгородью в аршин высотой и в нескольких местах была прорежена, а в одном – и вовсе отсутствовала.

Братья Нальяновы двигались одинаково легко, почти по-кошачьи. Вельчевский же снова напомнил Дибичу борзую – он словно принюхивался к воздуху и шёл в болотных сапогах напрямик, минуя выложенные плитами дорожки. Андрею Даниловичу в парке от запаха молодой листвы, яркости свежей зелени и птичьего пения немного полегчало, он чуть пришёл в себя и подумал, что напрасно разозлился на Юлиана. Это всё нервы, мелькнуло у него в голове. Однако чем ближе они подходили к пруду, тем больше он чувствовал усталость и изнеможение и уже почти жалел, что не остался в столовой с Чалокаевой.

Сама поверхность пруда оказалась в итоге зеркальной и безмятежной. Дибич бросил торжествующий взгляд на Юлиана, но тот в это время обернулся к брату и Вельчевскому.

– С берега убийца её сбросить не мог, тут мелко, только с моста, но там глубина около сажени.

– Нет, – покачал головой Валериан, – я плавал там на исходе прошлого лета и доставал ногами до дна.

– Хорошо, – вздохнул Юлиан. – Иеремия – для купания рано, конечно, но… – он начал стягивать с себя рубашку.

– Перестань, – остановил его Валериан, – ты, что, третьего дня не наплавался? – Он сбросил куртку, рубашку и штаны. – Ты только коньяк не разбей… – с этими словами он прыгнул с моста в воду.

– Вот там сначала посмотри, Валье, где ветка сломана.

– Но разве утопленник… он на дне? – растерянно спросил Дибич Вельчевского. – Мне казалось, что тело… ведь его несёт по воде…

– По течению реки недолго несёт, – кивнул Вельчевский, – а в пруду утопленник быстро идёт ко дну и остаётся там, пока лёгкие не заполнятся водой. Вскоре внутри трупа накапливаются газы, и оно всплывает на поверхность. Но тут не в утоплении дело. Убийца мог столкнуть живую девушку с моста, а мог задушить жертву и только потом бросить тело в воду. Картина будет разная.

Дибич в ужасе отвернулся. Его убивало то, как спокойно и уверенно эти люди говорят о смерти Элен.

Между тем, Валериан раз за разом исчезал под мостом, обшаривал всё вокруг, но не находил тела. Вода в пруду сильно помутнела, по воде шла нервная рябь.

Неожиданно Дибич услышал:

– Жюль, здесь. Кажется, нашёл.

Дибич вскочил. Вельчевский бросился к мосту, подошёл ближе к Нальянову, готовый помочь. Но Валериан сказал, что вытянет тело на берег, так проще, и поплыл к тому месту рядом с мостом, где стоял Андрей Данилович.

Вениамин Осипович и Юлиан торопливо спустились с мостков и стали на берегу рядом с Дибичем. Вода у берега не была замутнена, виднелось дно. В двух саженях от берега Валериан достал ногами отмель и стал в воде по пояс. Он волок за собой тело, и там, где ступали его ноги, со дна подымались, мутя воду, голубоватые разводы ила. «Нет, нет, не может быть», уверял себя Дибич. Он был внутренне уверен, что на берег будет извлечено что угодно, только не тело той, о которой он грезил. «Это не она, не может быть…»

Валериан тем временем появился из воды по пояс, он подхватил утопленника на руки и, взрывая вокруг себя желтоватые буруны воды, вынес на берег тело Елены Климентьевой. Она походила на фарфоровую кукл – безольно висящими руками и маленькими босыми ножками, бледно-розовыми и нежными.

Глава 18. Офелия, о, нимфа…

Нелепо спорить с убийцей о его праве убивать людей.

Вильгельм Райх.

У Дибича помутнело в глазах, и в мутном тумане перед ним промелькнуло лицо Юлиана Нальянова – лицо падшего ангела, искажённое зловещим ликованием и изуверской улыбкой палача, а также бледное, странно испуганное лицо Валериана и затылок Вельчевского, бросившегося на помощь младшему Нальянову. Потом всё погасло. Он рухнул на траву.

Нальянов заметил обморок Дибича, лишь когда тот упал рядом. Но не бросился на помощь, а, не отводя взгляд, смотрел на брата. Потом, быстро опомнившись, он послал Вельчевского за носилками и доктором.

– И попросите тётю распорядиться, чтобы брату приготовили горячую ванну.

Вельчевский исчез, а Нальянов, перешагнув через Дибича, набросил на плечи брата куртку и оттолкнул его в глубину парка – под сень ивовых ветвей.

– Ты, что, с ума сошёл?

Валериан казался усталым и поникшим. Намокшие на концах волосы стекали по его лбу и плечам прозрачными слезами.

– Я видел твоё лицо.

– Причём тут лицо? Над лицом я не властен, но над собственными деяниями – вполне. Выбрось из головы.

Валериан вцепился в отворот рубашки брата.

– Ты виделся с ней ночью. Я видел. Зачем она приходила? Что ты сказал ей?

Юлиан опустил голову и, не отрицая ночного визита Климентьевой после убийства подруги, отчеканил:

– Она спрашивала, знаю ли я, кто убил её подругу? Я ответил, что в таких случаях подозреваю всех, даже её. Она поинтересовалась, серьёзны ли были мои отношения с убитой, раз она провела ночь в моем доме? Я сказал, что не каждый, кто провёл ночь в моем доме, обязательно провёл её со мной. При этом посоветовал ей как можно скорее вернуться в Петербург. Мы поговорили об убитой, Елена… задала ещё несколько вопросов, после моих ответов появилась княгиня Белецкая и они обе ушли в дом Ростоцкого.

– Поклянись Богом и жизнью, что ты ни при чём, – он заметил движение брови Юлиана и резко добавил, уточнив, – моей, моей жизнью поклянись.

– Клянусь, – веско отрубил Юлиан и, заметив, как смягчилось и оттаяло лицо Валериана, ядовито добавил, – это каким же Каином ты меня считаешь, а?

Но Валериан только покачал головой.

– Прости, ты напугал меня.

Юлиан сразу заметно расслабился.

– Полно, чего уж там. Пошли делом заниматься. О, мой дорогой Андрэ приходит в себя. – Дибич и вправду зашевелился. – Где коньяк?

– У тебя в левом кармане.

– А, ну да, вот он…

Дибич действительно пришел в себя и чуть поднял голову. Он уже некоторое время назад начал воспринимать и слышать, увидел братьев Нальяновых, потом оба подошли к нему. Но сил подняться не было. Он ощутил на губах обжигающий вкус коньяка, с помощью Валериана сумел сесть на траве. При этом Юлиан Нальянов не стал, к удивлению Андрея Даниловича, глумиться над его состоянием, а, напротив, вынув из кармана большую лупу в золотой оправе, начал внимательно изучать шею утопленницы и сновал вокруг трупа.

– Странно, – отрывисто бросил он наконец. – Очень странно…

– Вы… – Дибич внимательно слушал Нальяновых, – вы полагаете, это самоубийство?

– С чего бы, дорогой Андрэ? – продолжая осматривать тело, спросил Юлиан.

– Она… она любила вас, а вы отвергли её.

– И что?

Дибича снова разозлило, что «холодный идол морали» даже не считает нужным отрицать любовь к нему убитой.

– Это вы виноваты в её смерти. Вы…

Это обвинение ничуть не задело «холодного идола морали».

– В её смерти равно можно обвинить и вас: случись всё, как вы хотели, девица была бы вами обесчещена и, поняв, что обманута, вполне могла прыгнуть в пруд. Но я вас не обвиняю. Я ведь тоже логик. В смерти её виновен тот, дорогой Андрэ, кто затянул на её шее шарф и столкнул с моста в воду.

– Что? Шарф? – Дибич бросил растерянный взгляд на труп. – Какой шарф?

– Розовый, шёлковый, он затянут сзади на один узел. Судя по тому, что наша Офелия… – Он осёкся, бросив взгляд на Дибича, и перешёл на сухой тон полицейского чиновника: – Судя по тому, что на жертве преступления платье цвета чайной розы, можно предположить, что шарф тоже принадлежал ей. Кажется, она приехала в субботу именно в этом платье, и шарф держал шляпку на ветру. В это утро он, возможно, был обвязан вокруг горла, и убийца, зайдя за спину жертвы, стянул узел до предела, а потом столкнул задохнувшуюся девицу с мостика.

Дибич, преодолевая страх и отвращение, присмотрелся к трупу и понял, что Нальянов прав, просто сам он не разглядел шарфа.

– Так она… её убили?

– Разумеется, убили. Наш маньяк трепетно выбирает мосты над вешними водами, а вот методы удушения разнообразит, – кивнул Юлиан. – При этом я рад, что у вас снова безупречное алиби, дорогой Андрэ. Мой камердинер может свидетельствовать, что вы всё утро прохрапели в спальне. Я тоже вас слышал.

Подошли Вельчевский, слуги с носилками, бледная, как смерть, Белецкая и представительный мужчина из городского Правления. Надежда Андреевна ринулась к погибшей племяннице и зарыдала в голос, у Дибича снова начала кружиться голова, он хотел было сказать Нальянову, что пойдёт к дому, но обнаружил, что обоих братьев у пруда уже нет.

Тогда он сам, несколько раз сбившись с главной аллеи на боковые и выходя к ограде парка, побрёл на удачу и наконец увидел за деревьями белые стены дома. На пороге его встретила мрачная Чалокаева, и Дибич сразу понял, что она уже знает от племянников о происшествии.

Сами же племянники снова поразили Дибича: младший согревался в горячей ванной, поставленной прямо в малой гостиной, а старший возлежал рядом – на небольшом диванчике с гитарой, и мерно перебирал струны. Выходившая мелодия была наглой импровизацией: Гуно кривлялся, Мефистофель пел «Камаринского», а откуда-то сбоку почему-то зловеще проступали такты «Коробушки».

– Pretty Ophelia! O nymph! Sins of my prayers remember![12]12
  Прелестная Офелия! О, нимфа! Грехи мои в молитвах помяни! (англ.)


[Закрыть], – промурлыкал гитарист напоследок.

Дибич снова рассердился, но он был слишком обессилен, чтобы вспылить. По счастью, заметив его, Нальянов отложил гитару.

– О, дорогой Андре, это вы. Вам бы поспать, вы плохо выглядите.

– А вам совершенно всё равно, кто убил девушку? – не отвечая, спросил Дибич Нальянова.

– Ну, с чего это вы взяли? – чуть подняв соболиные брови, осведомился Юлиан. – Или, чтобы вас успокоить, я должен поминутно выражать вслух беспокойство? При этом я не совсем вас понимаю, дорогой Андрэ. Откуда эти обвинительные нотки в вашем голосе? Вообразили себя прокурором? С чего бы?

– Вы разговаривали с ней вчера после убийства Шевандиной! Вы сами признались!

– Не признавался, – покачал головой Нальянов, – а просто сказал. И что? Да, вчера, заметив меня у дома на скамье, она подошла и заговорила со мной. Но подошла княгиня Белецкая, прервала нашу беседу и увела племянницу в дом. В это же самое время меня позвал в дом брат: тётя хотела, чтобы я поиграл ей. После этого Лидия Витольдовна распорядилась запереть все двери в доме и велела Силантию и Семёну-дворнику охранять дом. Убийцу боялась. Я же лёг в спальне брата в половине одиннадцатого и проспал до девяти утра сном праведника. Нас обоих разбудил Вельчевский.

– У вас нет сердца. Вы – не человек, – зло бросил в лицо Нальянову Дибич.

– Я уже говорил вам, чувствительность – не преимущество, слабость сердца – не достоинство. Идите спать, вы же с ног валитесь.

Дибич неожиданно точно ощутил вязкую сонливость и тянущую боль в сердце. Он подумал, что спорить с «холодным идолом морали» бессмысленно, пошёл к себе в комнату и, едва прилёг, провалился в сон.

* * *

За окном совсем стемнело. В третий раз за день полил дождь, на сей раз – затяжной и сильный. Юлиан заставил брата выпить ещё один бокал коньяку, Лидия Витольдовна, вернувшись со двора, со злостью захлопнула двери.

– Совсем помешалась Надька, ей-Богу! Кричит, что это всё из-за тебя, Жюль. Как так можно? – С Надеждой Белецкой Лидия Чалокаева не ладила никогда, и истерические вопли княгини, её обвинения в адрес собственного обожаемого племянника не могла не воспринять в штыки.

– У неё горе, – меланхолично сказал Юлиан, наигрывая моцартовский «Реквием».

– А ты, что, племянницу её близко знал? – подозрительно спросила тётка.

Юлиан поднял глаза и лучезарно улыбнулся.

– Нет, близко не знал.

– А эту… шевандинскую девицу?

– Эту знал, – рассмеялся Нальянов.

Валериан покачал головой. Глаза тётки блеснули.

– А что же она в смерти этой Анастасии тебя не обвиняет, а в смерти её Ленки, получается, ты виноват? Кричит, что ты её с ума свёл? Ловеласом обозвала…

– Она не так уж и не права, – пальцы Юлиана, пробежав по клавишам, вызвали к жизни кривляющуюся мелодию чардаша. – Ловелас не тот, в ком женщины пробуждают страсть, а тот, кто пробуждает страсть в женщинах. Это мужчина, которому женщина не может и не хочет сопротивляться. Но мужчина охладевает к женщине, которая слишком сильно его любит и не ценит тех, кто не сопротивляется. Видимо, с сердечными чувствами дело обстоит как с благодеяниями: кто не в состоянии отплатить за них, становится неблагодарным. Но в смерти Климентьевой я неповинен ни сном, ни духом. А где Вельчевский?

– С врачом и телом уехали.

Чалокаева села рядом с Юлианом. Тон её изменился, она успокоилась, но казалась напряжённой.

– Юля, Валье, а кто девок убил-то?

Нальянов посмотрел тётке в глаза и улыбнулся. Ответил серьёзно.

– Когда появится Вельчевский – я, возможно, буду это знать.

– Но это мужчина? Кто-то из этой публики?

– Да, это из этой публики, что до того, кто убийца… Женщины способны на всё, мужчины – на всё остальное, так что, тётушка, подождите немного. У истины есть дурацкое свойство, общее с дерьмом. Она всегда всплывает. Эту же мысль, кстати, выразил и наш Господь, но в более пристойной форме, сказав, что всё тайное всегда становится явным.

Лидия Витольдовна усмехнулась и вышла.

– Ты уже что-то понял, Жюль? – Валериан, хоть и выпил полбутылки коньяку, слова произносил отчётливо.

– Как ни странно, наоборот. Я кое-что перестал понимать. Чёрт бы подрал дорогого Андрэ с его блудными забавами. Если бы не он, я бы уже разобрался.

– Ты полагаешь, что убийца действовал из ревности?

– Меня сбивает блудная ночка Дибича, – пояснил Юлиан. – Он спутал мне все карты. Спросить напрямую, есть ли у него привычка оставлять на плечах и заднице девиц царапины, я не могу – воспитание не позволяет. Но Вельчевский завтра это спросить будет обязан. – Нальянов плесканул себе коньяка на дно бокала и озабоченно продолжил. – Но мой дорогой Андре и солжёт, дорого не возьмёт, к тому же, он дипломат: умение лгать входит в набор его профессиональных навыков. Жаль, нервишки у него слабые – сегодня они его подвели. В любом случае, всё сводится теперь к одному – была ли Шевандина изнасилована убийцей? Если да – всё становится ясным как божий день, и можно посылать Вельчевского за парой наручников. Если нет – надо будет думать снова.

Валериан быстро вскинул глаза на брата.

– Я правильно понял, Жюль? Ты считаешь, что убийц двое?

– Да, – уверенно кивнул Юлиан, – и они даже не соучастники.

Валериан напрягся. На его переносице снова проступила поперечная морщина.

– То есть второе убийство никак не связано с первым?

Юлиан закусил губу и ненадолго задумался.

– Связано. В том смысле, что не будь первого, не было бы и второго. Но убийца Шевандиной, я думаю, сегодня имел повод здорово удивиться.

Валериан потёр виски.

– Чёртов коньяк, я много выпил, туманит голову. На каком основании ты полагаешь, что это не один человек? Обе девицы молоды, хороши собой. Мне даже показалось, что в действиях убийцы в обоих случаях сквозит какое-то безумие, почти отчаяние.

– Правильно, мой мальчик. Я тоже заметил. Только отчаяние совсем не одинаковое.

– Ты уверен?

– Хм…

– Конечно, он ни в чём не уверен. – Дибич стоял на пороге гостиной. Он прекрасно слышал разговор братьев. Полчаса назад он проснулся. Подслушанный разговор вывел Дибича из себя. – И что вы хотите от меня услышать? Причём тут моя правдивость? Вы просто умничаете и набиваете себе цену, вот и всё.

– Иногда я это делаю, – согласился Юлиан, – но не перед Валье, уверяю вас. Ну, а так как я не подозревал о вашем присутствии, то нелепо думать, чтобы я актёрствовал перед собой.

– Тогда с чего вы решили, что моё свидание с Шевандиной имеет отношение к преступлению?

– О! – махнул рукой Нальянов. – Тут, скажу честно, дорогой Андрэ, мы делим ответственность пополам. И мне придётся покаяться перед вами. Вы поступили как обычный подлец, решили обманом заманить и соблазнить девицу, в которую были влюблены, и подсунули ей записку, подписанную моим именем. Я не любил мадемуазель Климентьеву, но как сказал один остроумный француз: «Пусть нет любви, зачем же ненавидеть?» Я не желал девушке зла, при этом считал, что связь с таким подлецом, как вы, счастья никому не принесёт: когда она поймёт, что обманута, да ещё вами, она, я уверен, наложила бы на себя руки ещё быстрей, чем после связи со мной. В таких случаях во мне проступает «холодный идол морали»: мне захотелось помочь бедняжке и спасти её от вас. Но я тоже подлец и не брезгую подлыми методами. Я переложил записку в шляпку своей бывшей любовницы, хоть, признаюсь, хотел подсунуть её кому-нибудь из эмансипированных особ, да не получилось.

Дибич стоял с открытым ртом посреди комнаты и не мог выговорить ни слова.

– Именно этим, кстати, объясняется и моя великодушная готовность помочь вам выбраться из западни, в которую вас загнала ваша блудная похоть, – спокойно продолжал Нальянов. – Аморально подписываться чужим именем и выдавать себя за другого, аморально обманывать непорочных, но подлог письма тоже неправеден. Хотя, если задуматься, раз письмо было подписано моим именем, следовательно, у меня было и некоторое право решать, кому его адресовать, – глаза Нальянова насмешливо блеснули. – Теперь я отвечу на ваш вопрос. Почему я говорю, что вы смешали полиции карты? Потому что о визите Анастасии стало известно Ванде Галчинской, которая выследила её, а так как нигилистка считала, что приходила она не к вам, а ко мне, то из ревности и обиды за высказанное Настей им с Мари пренебрежение, она рассказала о ночном вояже Шевандиной всем гостям Ростоцкого. Точнее – своей подружке Тузиковой, Левашову и Елизавете Шевандиной. Лизавета закатила скандал Анастасии, их слышал Гейзенберг, потом от Левашова всё узнали Харитонов, Климентьева и Анна Шевандина. А Лизавета, видимо, рассказала всё жениху и его братцу. В итоге, на пикнике мы попали не просто в гадюшник, как я вам сказал раньше, а в растревоженный террариум.