Текст книги "Мораль святого Игнатия (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

  Де Моро был растерян.

   – Но отец Жан Петивьер говорил, что мы должны иметь твердые принципы и уверенность в Истине. Он нам цитировал Френсиса Бэкона. 'Если к непостоянству судьбы присоединится ещё и непостоянство наших мыслей, в каком же мраке придётся жить людям...'. Отец Жан говорил, что человек может быть лучше своей репутации, но он никогда не станет лучше своих принципов.

  -Отец Жан был абсолютно прав, но он обращался к несмышленышам. Неизменен должен быть только один принцип – Божественный. Но все остальные – не догмы, и нужно научиться быть добрее своих принципов и умнее своих теорий. Бескомпромиссная прямолинейность любую дорогу превращает в тупик и вынуждает ходить по замкнутому кругу. Люди сильного ума, если они становятся выше и умнее своих былых убеждений, не стыдясь ничьего мнения, меняют их на более здравые. Не происходит изменений лишь с высшей Истиной, ибо она вечна и неизменна. Тот же, кто намерен умереть в преклонных годах, если умён, вынужден себе противоречить. Тот же Бэкон говорил, что учащийся должен верить, но выучившийся должен руководствоваться собственным мнением. Стало быть, он отнюдь не отрицал необходимость и возможность внутренних перемен.

  Де Моро задумался.

  -Вы сказали как-то, что Господь сокрушит сатану под ноги наши... – Дамьен остановился, мягко поправленный отцом Горацием, что это сказано в Писании, – это неважно. Добро победит зло. А взгляд на добро и зло тоже меняется?

  – Добро – это Господь. Зло – дьявол. Это истинное определение. Но зло, чтобы существовать в созданном Богом мире добра должно под него маскироваться, изобретать ложные системы ценностей, уверять, что между ним и добром разницы нет, а если есть – то, так, самая незначительная... Но, слушай и не говори, что не слышал, Дамьен: человек, который говорит, что не видит разницы между добром и злом – либо подлец, либо глупец. Tertium non datur. Человек совершенный навыком приучен различать добро и зло. Это вложено Богом. При этом нужно помнить, что любое истинное определение добра и зла может быль искажено дьяволом, а любое ложное определение, например, 'добро – то, что нравится, а зло – то, что не нравится', – мгновенно становится истинным, если мы приложим его к Богу. Поразмышляйте над этим.

   -А помните, вы сказали, что есть Люди Зла, способные заразить любые души – кого ржавчиной, кого – плесенью. Но они непрочны, то есть, не укоренены в бытии по Аквинату, да? – Последние слова говорили, что Дамьен действительно, думает над сказанным ему, и де Шалон с одобрительной улыбкой кивнул ему. Дамьен продолжил. – Я читал, что болезнь зла имеет свойство расти, как раковая опухоль, подчиняясь своему внутреннему циклу. И как только этот процесс минует некую определенную стадию, его не остановить. Даже если человек сам того захочет. А он, наверное, и не может уже захотеть...– Гораций внимательно слушал юношу. Он старался научить его думать, но уж в больно опасном направлении – и не в первый раз! – текли мысли Дамьена. – То есть зло саморазрушительно и самоубийственно, – подытожил между тем Ворон, – но каковы основные черты распада? Как их понять? Где об этом почитать?

  Отец Гораций почесал кончик носа. И не потому, что тот и впрямь чесался, а чтобы скрыть замешательство.

  -Зло есть в каждой душе, мой мальчик, и выследить его проще всего в себе, чем пытаться заметить в чужой душе, закрытой для тебя. Подлец никому души не раскроет, запомни. Тут скорее ход событий можно понять по итогу, чем прогнозировать итог по видимым признакам распада. Если ты видишь падение грешного – это и означает, что распад завершен.

  Дамьен был разочарован, но явно этого не показал.

  Сам же отец Гораций, вспомнив переданные ему Дюраном слова малыша Эмиля о том, что де Моро честен, заинтересовался этим. Из тех оценок и суждений, который ронял Дамьен, де Шалон и вправду понял, что наиболее отвратительными и непотребными грехами Ворон считает воровство, блуд и пьянство, нетерпим к предательству и подлости, но гораздо мягче относится к гордыни и гневу, а лень и чревоугодие и за грех-то не считает. Отец Гораций задумался. Что могло заставить юношу возненавидеть воровство? Почему такая нетерпимость к пьянству? Де Шалон предположил, что причина – в семье де Моро, но пока не торопился выяснять это.

  Пока отец Гораций просто учил Дамьена.

  -Единственное, что ставит человека в унизительную зависимость от мира, – говорил он юноше, – это греховность человеческой природы. Избавься от пороков, – и ты станешь неуязвимым. Если отринешь чревоугодие – дух твой станет выше голода, если победишь блуд – будешь неуязвим для соблазнов, возвысишься над жадностью – и ничто мирское не прельстит тебя... Никто не купит тебя и не соблазнит. Сумей преодолеть гордыню, смирись пред Господом, – и вознесешься над миром. Не завидуй, не гневайся, никогда не отчаивайся. Стяжай Дух Господень, ибо только там, где Он – там свобода, там справедливость и Истина.

  Ещё Мишель де Монтень полагал, что если учителя будут просвещать своих многочисленных учеников, не обращая внимание на различие их способностей и характеров, то не удивительно, что среди огромной толпы детей найдётся всего два или три ребёнка, которые извлекут настоящую пользу из подобного преподавания. Люди отличаются друг от друга и способностями и склонностями. Их следует вести к благу различными путями, исходя из их нрава. Оба иезуита любили прославленные монтеневские 'Опыты' и никогда не гнушались его советами. Впрочем, оба были реалистами. Первая проблема воспитания – научить детей вести себя в приличном обществе. Вторая, увы, куда более сложная, – найти им это приличное общество во время всеобщего оскудения. Поэтому отцы-иезуиты формировали самый живучий и приспособленный к перипетиям бытия тип человека – выживающий в любых условиях, устойчивый и неколебимый. В какое бы общество ни попал их выкормыш – он либо легко приспосабливался, либо изменял само общество.

   Воспитанникам никогда не говорили, что они созданы для счастья. Внушающий детям подобное, по мнению отцов-иезуитов, заслуживал, как 'соблазнитель малых сих' только жернова на шею. Ничтожество, озабоченное своим мелким счастьем, бесполезно для Бога и обременительно для ближних. Первый же жизненный удар валит воспитанного в чаянии счастья на землю, порождая кощунственный ропот на Господа, тоскливые жалобы на судьбу и ничем не оправданные укоры ближним.

  Эти люди – балласт человечества.

  Иезуиты готовили Христовых воинов, ходивших перед Богом и отвращавшихся от похотей плоти, учили отказу от собственной воли и собственных желаний. Мнение света не понимало этого, и часто вопило об унижении человека в подобном умалении. Глупцы не постигали, что смирение – величайшая и мощнейшая из защит человеческих, которой мудрый учитель может наделить ученика. Как унизить того, кто ничто для себя не считает унижением, как обидеть того, кто считает себя достойным плети? Чем задеть того, кто единственно значимым считает Господа? Ценности питомцев иезуитов были недостижимы для задевающих их, ибо Бог поругаем не бывает. Они считали любое несчастье вразумлением себе, наказанием за собственные грехи или испытанием своей прочности и верности Богу.

  Эти люди не ломались никогда.

Глава 2. Бастарды и психи.

  Глава, в которой ученики отца Дюрана и отца Горация

  начинают прикладывать принципы учителей

  к своему бытию.

   Августин считал веру непременным условием всякого познания, она, по мнению отцов-иезуитов, обостряла интеллект. Создатель ордена Игнатий Лойола ощутил Бога как Творца и Господина Вселенной, как высшее благо и единственную абсолютную реальность. Весь остальной мир реален лишь как причастный к Богу. С помощью веры человек усматривает присутствие Бога во всех событиях человеческой истории и в своем повседневном духовном опыте. Прямым следствием этих тезисов святого Игнатия являлась способность его учеников неустанно удивляться таинственному величию мира и избегать опасности отвлеченной эрудиции и сухого интеллектуализма, подстерегающей многих молодых людей, взыскующих знаний.

  С другой стороны, поскольку сам человек сотворен по образу Божьему и является средоточием его любви, нужно как можно полнее развивать дарованные тебе свыше способности. 'Cura personalis', 'забота о личности' стала основополагающим тезисом иезуитской педагогики, и учебные программы адаптировались к интеллектуальным и душевным особенностям каждого воспитанника. Во главу угла ставилась личность, при этом каждый учащийся в меру своих сил должен стремиться к максимальному совершенству – excellence – своей личности, дарований и всей жизни.

  ...Вернувшись из Дижона, где он провёл у бабушки каникулы, Мишель Дюпон заболел бургундской кухней, дивными соусами 'ла-бургиньон', приготовленными в красном винном соусе с луком, грибами и салом. Классические бургундские блюда – курица в вине, местные сардельки 'шабли', улитки по-бургундски, которые его бабуля несколько часов тушила в белом вине с овощами и специями, маленькие козьи сырки из Макона, говяжье рагу по-бургундски в соусе из красного вина и фондю, домашняя птица 'пусин' из Бресса, знаменитое 'пуле Гастон Жерар' – жареный цыпленок в соусе из сыра грюйер, белого вина и горчицы, покорили его сердце.

  Первоклассная местная ветчина с петрушкой, рыбный суп 'пошуз' с луком, маслом, чесноком, салом и белым вином, заячье жаркое 'рабле-де-ливр-ла-пирон', сосиски с горчицей из Франш-Конте, а также знаменитая говядина 'шароле' – заставляли его с тоской считать дни, оставшиеся до конца вакаций. И только решение непременно не только перенести в коллегию все рецепты, записанные с бабушкиных слов и почерпнутые из наблюдений за их приготовлением, а также – кое-что и усовершенствовать, заставили Мишеля смириться с возвращением.

  Мадам Анриэтта Дюпон ликовала, видя неподдельный интерес внука к делу деда, державшего когда-то лучший ресторан в Дижоне. Мсье Жан Дюпон, отец Мишеля, помалкивал. Он теперь постоянно помалкивал. По мнению его матери, мадам Анриетты, которое она открыто высказывала, он был позором рода, поруганием её седин и оскорблением фамилии Дюпонов, человеком, лишенным вкуса и понимания, не могущим отличить плавленый сыр канкуайот от мондора, путавший анисовую настойку из Флавиньи с дижонским ликёром из черной смородины, одним словом – ничтожеством. Единственное, что, по мнению мадам Дюпон, сумел в жизни этот обормот и шалопай, предавший семейные традиции поруганию и бесчестью, – это сделать сына, который, дай Бог, снова поднимет честь рода Дюпонов на недосягаемую высоту.

  Здесь она обжигала Жана Дюпона таким взглядом, что он опускал глаза и бледнел.

  Мсье Жан Дюпон был весьма крупным чиновником, судьей и членом муниципалитета. Человек весьма одарённый, он был прекрасно образован, его речи на городских собраниях были блестящи, а судебные решения – продуманы и справедливы. Но абсолютная неспособность к кулинарии в глазах его матери обесценивала любые его заслуги. Бездарь. Но этим ущербность мсье Жана не исчерпывалась. Водились за ним и другие грехи, о которых его мать предпочитала не говорить вслух, но о которых прекрасно помнила.

   Внучек же, сокровище, радовал бабулю до слёз умиления. Он моментально понимал принципы приготовления любых блюд, вычленял ингредиенты, усваивал последовательность фаз готовки, был поэтом гастрономии. Бабуля усиленно потчевала его изысками, проверяя его вкус – и он ни разу не разочаровал её. Слава небесам! Господь сжалился над родом Дюпонов!

  При этом любой, кто присмотрелся бы к отношениям в этой семье, был бы удивлен одним странным обстоятельством – трепетной взаимной любовью бабушки и внука, и весьма неестественными, загадочными отношениями отца и сына. Фамильное сходство между ними было более чем заметным. Все, кто хоть раз видели Мишеля и знали его отца, неизменно спрашивали, не Дюпон ли он? Мишель кивал, опуская глаза. При этом он, хоть и относился к отцу с подчеркнутым уважением, никогда не был откровенен с ним. Отец тоже был отстранен от сына, и хотя их взаимная отчужденность тяготила Жана Дюпона – преодолеть её он был не в силах.

  Мадам Анриэтту Мишель звал бабулей, но Жана Дюпона – 'мсье'.

  Дело в том, что в метрических книгах Дижона маленький Мишель был записан под другой фамилией, ибо его отец никогда не состоял в браке с его матерью. Это обстоятельство, когда Мишель вспоминал о нём, заставляло его сжимать зубы. Мадам Дюпон, зная о бастарде своего сынка, бесконечной гульбой и блудными разгулами в юности успевшего порядком раздражить её, потребовала от Жана жениться на матери Мишеля, от чего тот отказался наотрез. Мадам Анриетта настаивала, – но мсье Жан дал ей весьма ясно понять, что не собирался и не собирается давать выблядку свое имя.

   В восемь лет мальчик осиротел, был помещён в приют, и Бог весть, какое будущее ждало бы сироту, но через два года в его жизнь впервые вмешался Божий Промысел, причём так тонко и неощутимо, что мало кто что понял. Бесконечные амурные похождения и любовные авантюры, к которым был столь привержен в своё время мсье Жан, неожиданно надломили его организм, причём слухи ходили самые разные... Теперь оказалось, что женитьба на приличной и состоятельной девице, давно присмотренной мсье Дюпоном, стала просто невозможной. Перспектива одиночества и бездетной старости замаячила перед сорокапятилетним Жаном Дюпоном во всей своей безотрадности. Мать заметила перепад в настроении своего беспутного сынка, ставшего по два раза на дню прикладываться к бутылке и остающегося по вечерам дома, и сделала правильные выводы.

  Догулялся, патаскун чёртов.

  Мсье Жан воспринял случившееся вначале как простую случайность, но постепенно ему пришлось осознать, что ничего случайного в его жизни не было. Долгими бессонными ночами он перебирал в памяти подробности своих былых похождений, перед его мысленным взором вставали те, кто составлял когда-то его наслаждение... Теперь одни поблекли до отвращения, другие, помоложе, со смехом отворачивались от него, обессилевшего и неприкаянного. Откуда-то из закоулков сознания вынырнул вдруг крохотный мальчонка, со смехом протягивавший к нему ручки. К сорока годам комната человека должна наполниться детскими голосами – иначе её наполнят жуткие призраки прошедших дней и откровенные кошмары. Мсье Жан неоднократно слышал об этой максиме, но никогда не верил в её истинность.

   Пришлось поверить.

  Теперь мсье Жан сам вспомнил о сыне. Он нашёл мальчугана в приюте, и через свои связи сделал все, чтобы десятилетний Мишель носил отныне имя Дюпонов. Уставший от беспросветной нищеты приюта, от голода и побоев, от всегдашних оскорблений и жестокого наименования 'выблядок', маленький Мишель, понимая куда больше, чем дети его возраста, был рад обрести дом и семью. Всем сердцем сразу привязался к бабке, всегда считавшей его своим внуком. Он был благодарен и отцу, понимая, если бы тот не признал его – судьба его была бы плачевна. Однако, развитый не по годам, из обрывочных слов мадам Дюпон Мишель понял, что отец был вынужден усыновить его по мотивам весьма постыдным, а вовсе не потому, что полюбил его или нуждался в нём.

  Сердце мальчика заныло саднящей и тупой болью, но что тут поделаешь?

  Отданный в иезуитскую коллегию, куда никогда бы не попасть незаконнорожденному, Мишель Дюпон успевал, но больше всего боялся, чтобы его секрет не стал известен его высокопоставленным сокурсникам. Проявив в двенадцать лет, неожиданно для самого себя, дедовские таланты, Мишель увлёкся кулинарией, мечтал продолжить дело деда, о котором был немало наслышан от бабки, и полагал, что кошмары приюта и клеймо 'выблядка' остались в прошлом.

  Мишель ошибался. Его сокурсник Лоран де Венсан сообщил ему, что о его происхождении ему всё известно.

  Нельзя сказать, чтобы Мишель испугался. Разглашённые, эти сведения могли создать ему весьма большие сложности, но ничего это не изменит. Приют закалил Мишеля, а отцы-иезуиты научили стоицизму. Он признан законным сыном, а прошлое может откликнуться лишь дурными прозвищами да унизительной болтовней вокруг него. Неприятно, но переносимо.

   Но неприятно...

  Лоран потребовал за молчание вещей вполне терпимых – выполнять за него все математические задания. Это было просто смешно, и Мишель подумал, что этим Лоран не ограничится. Но де Венсан больше ничего не хотел,– то ли ему ничего больше не приходило в голову, то ли это действительно было всё, что ему было нужно, то ли Лоран всё же побаивался Дюпона, проронившего, что, если де Венсан проболтается – так тому и быть, помешать он не сможет, но это будет последнее, что Лоран вообще скажет, ибо его, Мишеля, ничего тогда не будет и сдерживать. Есть педали, на которые можно нажать только раз...

  Четвертый год Мишель Дюпон выполнял за Венсана все арифметические уроки.

  Мишель тяжело вздыхал, глядя на отца. Зачем он так?... Если он не любил его мать, зачем было делать то, что привело к его рождению, а если любил, то почему обрёк его на позор? Он, приезжая на каникулы, каждый раз видел, что 'мсье' всё больше сдает, выглядит постаревшим, усталым и каким-то надломленным, но по-прежнему держится с ним, как с чужим. Мишель не знал, что мсье Жан давно воет ночами и кусает подушку от раскаяния и отчаянной беспомощности, осознав и суетную пустоту прожитой жизни, и свою неизбывную вину перед сыном.

  Сам же Мишель уверил себя, что сумеет пробиться, несмотря ни на что. Нравящийся ему мягкий и заботливый отец Дюран ненавязчиво сумел уже обрести на него влияние, формировал круг его чтения, помогал вырабатывать суждения, учил видеть промысел Божий в событиях на первый взгляд случайных, заставляя размышлять и над тем, что случилось с ним самим. И Мишель задумался. Считал ли он, что с ним поступили несправедливо? Дюпон вздыхал. Господь терпел и худшее. Да, он почти не помнил мать, не имел, да и не имеет отца, испытал немало приютских тягот, но Господь дал ему талант и силу духа, у него есть истинные друзья – и бабуля, и отец Илларий, и отцы Даниэль и Гораций. У него прекрасное здоровье. Бог с ними – с презирающим его 'мсье' и бесовским Лораном. Бабуля обещала оплатить его обучение в Париже, в Школе поваров, и тогда он подлинно станет славой рода. Мадам Дюпон сможет гордиться им.

  При этом, с каждым годом взросления, с пробуждением собственной мужественности Мишель понимал всё больше, и теперь сказал себе, что никогда не будет таким, как 'мсье'. У него не будет незаконных детей, с которыми ему будет противно разговаривать, он никогда не будет распутником, но будет честным с женщинами, и своих сыновей воспитает по-другому. Как надо. Они с рождения будут носить его имя, не будут стыдиться своего происхождения и трепетать, как он, от угроз таких ничтожеств, как Венсан. Надо только немного потерпеть, он справится. Господь помогал ему, Господь помогает, Господь поможет ему и впредь.

   А 'мсье'... а что 'мсье'? Бог ему судья.

   В коллегию Мишель Дюпон вернулся, одержимый новыми гастрономическими идеями. Он, прежде всего, решил попробовать замариновать в уксусе особый состав из специально разработанных им комбинаций специй. На кухне он поместил их в бутыли, тщательно надписав и пометив номером каждую. Коды перенес в толстую конторскую книгу. Если его догадки и смутные предчувствия были верны – в одной из них должно реализоваться таинство воплощения нового составляющего для соуса – соуса, которому он собирался дать патриотичное название 'Краса Франции'. Но правильно ли он всё рассчитал? Три группы пряностей по три ингредиента в каждой давали двадцать семь основных вариантов и ещё дюжину составляли его фантазии – смесь каперсов с тертой морковью, сочетание базилика, майорана и шалфея в самых диких пропорциях.

  Дерзкий кулинар не боялся смелых экспериментов.

  Отец Илларий следил за подопечным восторженными глазами. Вместе они пытались воплотить невозможное – на основе местных продуктов изготовить настоящего 'Гастона Жерара', но вместо сыра грюйер попеременно использовать шаурс, везеле, конте, морбьер, сетмонсель и сумантран. Две пробы оказались великолепны, две – вполне съедобны, остальные были забракованы.

  Отцы-иезуиты наблюдали за гастрономическим разгулом на кухне с философским спокойствием, временами даже выступая в роли дегустаторов и ценителей. Неизменно хвалил его изыски отец Дюран, благодаря его протекции и просьбе отца Иллария несколько находок Дюпона были официально включены в меню коллегии. Учебные заведения иезуитов славились своей изысканной кухней, и если в учебной программе, устойчивой и консервативной, изменения вводились нечасто, то в плане питания руководство коллегии было весьма либеральным и свободомыслящим.

  После осенних вакаций обстановка в классе Дюрана изменилась. Ворон увлёкся Гомером и ревностно зубрил гекзаметры, собираясь на Рождество блеснуть перед родными, читал классиков и следил за Котёнком. Эмиль осваивал под его руководством приёмы фехтования, стал появляться в общем зале, ибо уже не отставал от остальных, был ровен и весел. Дружелюбные отношения теперь связывали Дамьена с Дюпоном, их взаимная антипатия исчезла, временами они, собираясь в бильярдном зале, непринужденно и откровенно болтали на самые разные темы, как приятели. Мастерство Дюпона не только на кухне, но и за бильярдным столом восхищало Дамьена. В остальные часы Дюпон витал – если не в облаках, то в кухонных запахах, постоянно что-то изобретал. Удивлял всех остроумием и ликованием Гастон Потье, который мог бы составить некоторую конкуренцию де Моро в борьбе за внимание преподавателя, ибо льнул к Горацию де Шалону, как соскучившаяся кошка к ногам хозяйки. Но тому удавалось уделять внимание обоим, не ссоря их. Сам он шутил 'кому же и быть другом Гамлета, как ни Горацио...'

  По роняемым восторженным фразам Гастона, почти преодолевшего свой детский ужас, педагог довольно точно восстановил изначальную картину случившегося с ним, и понял, что страх безумия в мальчонке не был игрой, и не мог не отдать должного мужеству, с которым Потье пытался преодолеть свой кошмар, не дать себе соскользнуть в пучину безумия. Этот ум обещал со временем стать запредельным. Филипп д'Этранж стал несколько спокойнее, отец Гораций похвалил его сочинение по греческому – о ламиях, а отец Дюран сделал несколько лестных замечаний по поводу его последней работы – прекрасно разобранной оды Горация о ведьмах Канидии и Сагане.

  Просто блестяще.

  Что до де Венсана, после вакаций он стал мрачнее, и та нервозность, о которой говорил отец Аврелий, теперь проступила явственно. Лоран постоянно что-то мял в руках, будь то перо или кухонная салфетка. Отец Гораций через одного из отцов-наблюдателей нашёл место, откуда можно было, не затрудняя себя гимнастическими упражнениями и лазаньем по оголившимся деревьям, наблюдать за происходящим на лорановой мансарде, но то, что в очередной раз увидел, вызвало отвращение. Де Венсан то теребил орган, предназначенный для продолжения рода, то просто молча сидел, уставившись на гору старого хлама. Он больше не проявлял себя в вопросах, даже когда на дебатах должен был высказываться. Отношение юнца к Дюрану де Шалон определил как неприязненное, при этом сам Дюран замечал, что Лоран провожает отца Горация взглядом, исполненным самой мрачной антипатии. Лоран не шёл на контакт, не реагировал на попытки сближения, не давая отцам-иезуитам возможности разобраться в его душе.

  Происходило что-то тревожное и неясное, тяготящее неким предчувствием зла, предощущением беды.

  Это предчувствие заставило отца Горация, если не было возможности постичь происходящее, все же предпринять некоторые интуитивно ощущаемые как правильные усилия в другом направлении. Он давно подметил восхищение Дюпона Гастоном Потье. Сейчас, когда де Шалон приобрёл – волей случая, в котором отцу Горацию хотелось бы прозревать волю Божью – почти колдовское влияние на Потье, учитель решил использовать его для сближения этих двоих. Зачем? Он и сам бы не мог ответить, но чувствовал, что это нужно. Гораций сближал души, в которых замечал хотя бы проблески взаимной симпатии, одновременно неосознанно усиливая их, преодолевая разобщенность и равнодушие.

  Де Шалон стал делать все, чтобы Потье чаще проводил время с Дюпоном, отправляя их то на совместное дежурство в библиотеку, то давая им общие поручения. Гастон заметил восхищение Мишеля и был польщён им, он, внутренне весьма смиренный, умилялся тому, что кто-то считает его гением. Они стали говорить свободнее, и тут, к удивлению Гамлета, обнаружилось, что Дюпон мыслил, хоть и неспешно, но с той основательностью и глубиной, что и не снилась д'Этранжу. Случайное обстоятельство способствовало многократному увеличению интереса Потье к Дюпону.

   Задержавшись в трапезной, Дюпон натолкнулся на Лорана, который потребовал принести ему с кухни несколько яблок, на что Мишель спокойно заметил, чтобы тот принес их сам. Де Венсан обжёг его неприязненным взглядом, но, пройдя на кухню, взял яблоки. Потье, оставшийся за углом трапезной, проводил его мрачным взглядом.

   Спустя полчаса, когда они, по заданию отца Горация, рисовали цветными чернилами наглядные пособия по греческому, Гастон неожиданно спросил Мишеля, почему тот не принес яблоки Лорану? Дюпон поднял глаза на Гастона и тут же опустил. Мишель неоднократно замечал, что выпады де Венсана против Потье и д'Этранжа были на порядок наглее, чем поведение Лорана с ним самим. Дюпон прозревал и причины этой разницы.

  – Я не позволю ему обнаглеть. – Мишель был твёрд и, понимая, что говорит с человеком, чей ум вызывал его восхищение, добавил, – ему есть, чем надавить на меня. Но надавив раз – он потеряет силу. И знает это.

  Потье пронзил его воспалённым и задумчивым взглядом.

  – И чём тебе грозит его удар?

  Дюпон тоже смерил Гастона внимательным взглядом. Этот человек восхищал его, и ему не хотелось ни ссоры, ни обострения отношений. Мишель не ждал от него подлости. Потье просил доверия, и начинавшееся между ними приятельство было дорого Мишелю, никогда не имевшему близких друзей среди ровесников.

   -Неприятностями, – он помрачнел, – не столь уж страшными, но лучше бы этого не произошло. При этом, и я сказал об этом подонку, после того, как он об этом расскажет, я просто изувечу его. Меня ничего не будет сдерживать. И он меня понял.

  Потье кусал губы и невидящим взглядом смотрел на стоящие на столе чернила. Дюпон сказал достаточно.

   – Я... ты мне ничем не обязан, но...– Гастон помедлил, – я могу спросить... Нет-нет, не о том... – замахал он рукой, заметив потемневший взгляд Дюпона. – Ты виноват в этом?

  Потье хотел уточнить, но этого не потребовалось. Мишель вздохнул.

  – Из тех определений справедливости, что ты тогда привёл на дебатах, я согласен с евангельским. 'Коемуждо по делом его'. Да, это справедливо. Но когда ты ни за что ни про что получаешь за дела другого... За свои грехи я отвечать готов, но меня вынуждают платить по чужим векселям. Это не моя вина.

  – И ты, как и Филипп, готов ... 'устранить несправедливость'?

  Дюпон усмехнулся. Он понимал с полуслова.

   -'Собаке – собачья смерть?' Нет, не готов. Был бы готов – его бы уже не было. Я... почему-то верю, что всё... обойдётся. – Мишель поморщился. – Во всяком случае, лучше отвечать за чужой грех, чем брать на душу свой, да ещё такой. А, что, д'Этранж думает, что он сможет? – Дюпон недоверчиво наморщил нос, явно сомневаясь в серьёзности угроз Дофина.

  Потье безнадежно махнул рукой.

  -Он отводит душу в разговорах, только и всего.

  Дюпон снова взглянул на Гастона.

  -А он... Филипп... Он виноват в том, чем давит эта мразь?

  Потье отрицательно покачал головой.

  – Нет.

  -А ты?

  Вопрос был задан спокойно, Потье снова отрицательно покачал головой, потом неожиданно вздрогнул.

  – Господи, а ведь если де Шалон прав, я скоро избавлюсь... Но нет, – снова помрачнел Гастон, – Венсан из мести, просто по злобе, ударит по д'Этранжу. Откуда он взялся, этот калибан? Я и не замечал его...сер, никчемен, бессилен, глуп к тому же. Ведь он вправду страшно недалёк, ограничен. Отец Гораций говорит, что все промыслительно...Как хочется верить в это.

  – Отец Гораций тебе нравится?

  – Да. И отец Дюран тоже. Я даже думал... довериться им. Но д'Этранж против. Я понимаю его. Они могут оказаться бессильны, а эту тварь, как змею, шевелить опасно. Бог весть, что выкинуть может.

  – А чем он прижал Дамьена?

  Потье скосил глаза на Мишеля.

  -Не знаю. Мы не настолько близки, чтобы он со мной откровенничал, – Потье вздохнул. – А, кстати, зря. Если бы мы держались вместе...

  Дюпон пожал плечами.

  -Что это даст, когда он угрожает каждому в отдельности? Даже если ты освободишься, сам же говоришь, ты побоишься пнуть его из-за Филиппа. Не можем же мы убить его...

  -Д'Этранж считает это единственным выходом. Правда, он и муху убить неспособен. Скорее, с Лораном покончит наш Котёнок.

  Мишель усмехнулся.

  – Да уж.

  Это ироничное замечание, походя уронённое Мишелем, как ни странно, имело продолжение. Как раз на следующий день произошёл почти неприметный случай, когда на перемене де Венсан, проходя мимо Котёнка, неожиданно злобно пихнул его к стене. Эмиль, не ожидавший удара, едва удержался на ногах, и тут внезапно по обе стороны от де Галлена, не сговариваясь, появились Дюпон и Потье. Мишель, несмотря на стоицизм натуры и свойственное ему терпение, стал уставать от выходок негодяя, а Потье, поверив отцу де Шалону, перестал бояться разглашения обстоятельств, которыми угрожал ему де Венсан. Оба они медленно подходили к Лорану, и на лицах обоих промелькнуло, надо полагать, нечто, испугавшее де Венсана. Он бросился бежать, но, споткнувшись, растянулся на паркете. Ни Мишель, ни Гастон не стали догонять его, но, повернувшись к нему спиной, начали утешать разозлённого Котёнка, уговаривая его не обращать внимание на это ничтожество. Вышедший в рекреацию Дюран вздрогнул, заметив взгляд, который поднявшийся на ноги и отряхивающийся де Венсан бросил на Эмиля и Дюпона с Потье.

  В нём была нескрываемая ненависть.

Глава 3. Преторы и декурионы.

  Глава, в которой происходят вещи,

  основательно бесящие отца Горация

  и изумляющие отца Дюрана.

  В игнатианских учебных заведениях считалось, что трезвое знание о мире позволяет отличать добро от зла и помогает самосовершенствованию. Весь класс отцы-иезуиты разделяли на два состязательных лагеря, один из которых назывался Римом, другой – Карфагеном. Практиковалось также усиленное применение внешних отличий и наград. Каждый день, за основательное знание урока достойнейшие ученики получали награду, напротив, отставшие пересаживались на особые парты, а иногда получали и внешние знаки позора – дурацкий колпак или ослиные уши. Отличившиеся на репетициях приобретали почетные звания преторов, цензоров и декурионов, с которыми связывались некоторые льготы и преимущества, они же привлекались и к надзору за остальными учениками.