Текст книги "Мораль святого Игнатия (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

  Для дискуссии выбрали один из библиотечных залов.

  Камиль Леметр, ученик отца Аврелия, надо сказать, проявил объективность и непредвзятость мышления, собрав все имеющиеся на этот счет точки зрения. Одни авторы, сообщил он, склонны считать справедливость высшей ценностью человеческой жизни, синонимом нравственности. По их мнению, быть моральным существом – значит обладать чувством справедливости и руководствоваться им во всех поступках. Другие же полагают, заметил он, что никакой возвышенности, силы и благородства в справедливости нет – да и быть не может. Она изобретена для компенсации недостатков человеческой природы, для нейтрализации дефектов общественного устройства. С этой позиции справедливость – инструмент исправления серьезной 'недоделки' мира. Ещё дальше в этом направлении идут те, кто видит в справедливости упадок жизненной силы человека, ухищрение слабых в их защите от сильных. Для человека же верующего справедливость в известном смысле тождественна с Богом, и справедливость и милосердие, которые в искаженных философских системах могут входить в радикальное противоречие, для человека духовного едины, справедливость без милосердия нельзя считать евангельской.

  Изложенное выдавало некоторую неопытность мышления, аналитику без синтеза. Но глупо было и ждать его от шестнадцатилетнего юнца. При этом обсуждение сразу же пошло вразрез с намеченным планом, но педагоги не сочли нужным обращать на это внимание.

   -А я наоборот... – со странной улыбкой проронил Дюпон, – Всякий раз, когда вспоминаю о том, что Господь справедлив, дрожу, и начинаю твердить себе, что он не столько справедлив, сколько милосерден. Для меня это совсем не одно и то же.

  Лицо другого шестнадцатилетнего юнца было задумчиво в вызывающем дерзновении. Отец Гораций заметил, что Сильвани глазами указал ему на Потье, и обратился к Гастону.

   -А какая точка зрения близка вам, Гамлет? – Гораций де Шалон заметил, что отец Аврелий удивлённо на него покосился, услышав прозвище Потье.

  Гамлет почесал за ухом и заметил, что запутался. Из четырех перечисленных Камилем положений: 'Справедливость – мораль в действии, законная казнь злодея', 'Справедливость – когда мне позволено делать все, что угодно, исправляя мир', 'Справедливость – право слабейшего' и 'Справедливость – приговор Господа' – какую-то часть истины содержат в себе все. Но его собственные понятия о справедливости запутаны, он не может разобраться в их приоритетах. Каковы принципы справедливости? Хотя бы вычеркнуть лишние или ранжировать... Он методично перечислял: 'Каждому – по рангу и правам его', 'Всем – одно и то же', 'Всем – поровну' 'Каждому – по закону' 'Каждому – по нужде его', 'Каждому – по трудам его', 'Каждому – по заслугам', 'Коемуждо по делом его', 'По котлу и крышка, по мощам – и елей', 'Собаке – собачья смерть'...

  Отец Гораций, заметив странное выражение на лице их собрата, отца Сильвани, изумлённо слушавшего словесные выверты Потье, улыбнулся. Потом вмешался Франсуа де Мирель. По его мнению, хотя у справедливости много сравнений: правосудие, благо, совесть, честь, достоинство, но чаще всего её сопоставляют с равенством. Например, Платон и Аристотель основывали справедливость на неравенстве. Они исходили из естественного природного неравенства, из того, что человеческая жизнь так устроена от века. Аристотель прямо писал, что 'следует, чтобы один подчинялся, а другой властвовал', Они полагали, что у каждого человека есть своя жизненная мера, свой данный от рождения круг способностей, выходить за который нельзя, ибо это и есть корень всякой несправедливости. Несправедливо идти против природы и судьбы. 'Справедливость, – утверждал Платон, – состоит в том, чтобы каждый имел своё и исполнял своё'

   – Ты согласен с этим?

  Франсуа уверенно кивнул. Конечно, правда, справедливость для аристократа – это произвол для лакея, и наоборот. Его бабушка рассказывала, как лакеи устанавливали равенство. Она говорила, что всем при этом стало не до братства, и не перегрызись эти мерзавцы между собой в июле, потерять бы всем французам и свободу, и даже жизнь... Прадеда ведь арестовали... Справедливость – дело Божье. Из людских попыток установить справедливость, кроме кровавых боен, ничего не получается, уж сколько раз пробовали...

  Отец Гораций повернулся к Гастону.

  – 'Все люди по природе своей равны'. 'Все люди по природе своей неравны'. Какое высказывание – справедливо? – спросил он Потье.

  Тот ухмыльнулся. Это как поглядеть... Он, Потье, не ровня Дофину, но хотел бы быть ровней. Было бы справедливо, если и он был бы не сыном коммерсанта, но наследником графа. Однако Дофин должен зубрить страницу латинского текста целый час, а ему хватает и пяти минут. Их способности не равны, но он, Потье, считает это справедливым. Сам же д'Этранж, напротив, полагает вполне справедливым и оправданным, что ему довелось родиться в семье его сиятельства и префекта, но при этом считает неправильным, что он наделён памятью хуже моей. По его мнению, это несправедливо. Все ратуют за справедливость, однако хотят ее лишь для себя и напрочь забывают про нее, едва дело коснётся других.

  С этим неуверенно согласился и Дамьен де Моро, заметив, что главная несправедливость заключается для него в том, что он, когда бывает прав, часто сомневается, но ошибается всегда с полной уверенностью...

  Все улыбнулись.

  – А вы согласны, Лоран? – мягко спросил Дюран. Тот все это время молчал, храня на лице печать умеренного интереса и столь же умеренной скуки. Теперь он пожал плечами. Понятие справедливости – расплывчатая и трудноопределимая величина. Скорее, можно понять несправедливость...

   – Но допустимо ли самому пытаться устранить несправедливость? – Дюран задал этот вопрос именно де Венсану, но тут два голоса, резко контрастируя друг с другом, одновременно высказались.

  'Нет' – Потье был категоричен. Не менее категоричен был д'Этранж. 'Да'.

  Оба, сумрачно взглянув друг на друга, умолкли.

  Лоран тихо, но отчетливо заметил, что справедливым является право сильного и слабые не могут установить справедливость, если под ней понимают своё право управлять сильным. Нет у них такого права, и их попытки приведут к тому, что их вовсе уничтожат. И это будет справедливо. Лицо де Венсана было спокойным, но пальцы все время дергали и крутили тонкое серебряное кольцо на его безымянном пальце.

  Воцарилось короткое молчание.

  – Мир справедлив и истинен, ибо управляется справедливым и истинным Богом, – был убежден Котёнок, одновременно высказывая воззрение и оппонируя Лорану. – Я уверен, что, если что-то нам кажется несправедливым – это свидетельство только нашего непонимания. Когда человек становится безбожным – Бог кажется ему бесчеловечным, и он во всем видит несправедливость, а на самом деле мир прекрасен, справедлив и исполнен Божественной благодати, – лучезарно улыбнулся Гаттино отцу Дюрану.

  – Несправедливость в мире есть, – не согласился Леон Нуар из соседнего класса. – Вот скажите, – он обратился к отцу Аврелию, – вот двое. Один – художник, творящий по Божьему вдохновению. Другой всю жизнь пытается подняться на вершину его гениальности. Но – не дано... и где-то на полпути к вершине он и остаётся, несмотря на все усилия превзойти свою ограниченность. Но почему? Ему не дано стать великим. Чей это произвол? Бога? Почему человек должен всю жизнь чувствовать себя неполноценным? Разве это справедливо?

  Отец Аврелий неожиданно обернулся к Потье.

   – Вас, кажется, коллеги зовут Гамлетом? – Тот кивнул, – а что бы вы ответили Леону?

  Лицо Гастона стало жестоким. Черты обострились.

   -Я забыл прибавить ещё одну парадигму справедливости. 'Знай сверчок свой шесток'. Платон тут прав. Бездарь, дерзающий быть гением, пусть винит своё глупое дерзание, а не провидение. Ещё летать бы захотел, глупец...

   – Вам не нравится одарённость? Раздражает дерзание? Или – несправедливость?

  Гамлет неожиданно словно сломался. Резкий перепад в настроении поднял его голос почти на октаву.

   А разве справедливо отрицать, что дурацкое следствие может и не проистекать ни из какой причины? Калибан прав. Несправедливость мира понять проще, она вертится, как смерч, вокруг этих дурацких слов 'За что?' – и что толку взывать к справедливому Господу? Как устал я от дерзающих, притязающих и одарённых! Как утомился от ищущих справедливость! Как надоело жить среди калибанов... Где то убежище, что укроет от них? Каждый заслуживает Бисетр, это тоже справедливо... Как болит голова, – произнёс он вдруг так жалобно, что Дюпон, д'Этранж, де Моро, и Котёнок стремительно обернулись к нему. Гастон поспешно вышел, за ним выскочил и Филипп, после чего дискуссия была продолжена, но ничего интересного больше не прозвучало.

  Вечером отцы-игнатианцы собрались зале ректорского корпуса. Отец Аврелий был странно задумчив, и когда Гораций де Шалон попросил его высказаться об увиденном – ведь со стороны виднее – помрачнел ещё больше. Вслух заметил, что понял их беспокойство и находит его оправданным. 'С этим мальчиком будьте поласковее: вы имеете дело с крайне восприимчивым, весьма нервозным и легко возбудимым... змеёнышем. И Бога ради, не наступите' Даниэль с Горацием переглянулись. Весьма нервозным и легко возбудимым?

  -Вы о ком, Сильвани?

  Тот, однако, нисколько не затруднился.

  -Вы же затеяли это ради этого, сероглазого, определившего справедливость как расплывчатую и трудноопределимую величину? Я правильно понял?

  Его заверили, что он не ошибся.

  -Но почему вы назвали его нервозным, это Потье свойственна некоторая...

  – ...артистичность,– расхохотался отец Аврелий, – и не некоторая, а весьма значительная. У Красавца голова на плечах. Он, кажется, единственный из всех, понял, чего вы добиваетесь, но боялся подсказать вам искомое. Однако изощрился и сумел. Кое-что обронил и этот смазливый малыш с яркими глазёнками. Что до вашего Венсана – благодарю Господа, что он не в моём классе. Возни вам хватит, и тут ничего не поделаешь, – он помрачнел ещё больше. – Il est trop tard de fermer la porte, quand le loup est entre – когда волк в доме, глупо запирать дверь.

  Сильвани ушёл. Гораций горестно переглянулся с Даниэлем и тяжело вздохнул. Тот ответил ему унылым и сумрачным взглядом. Обсуждая, что имел в виду их коллега, отцы вернулись к себе в спальню. Аврелий, начав фразу по-французски, неожиданно закончил её итальянизмом. 'Extremement receptif, tres nerveux et facilement excitable par le... serpentеllo ' Почему?

  Перед началом дискуссии педагоги долго обдумывали, стоит ли поручать Лорану сделать какое-либо сообщение, но решили, что лучше не сковывать его заданием: так он может высказаться свободнее. Однако, Лоран предпочел отмолчаться, и лишь на прямой вопрос учителя – проронил фразу, хоть и отвечающую, Дюран был уверен в этом, его мыслям, но отнюдь не раскрывающую их до конца. 'Справедливым является право сильного и слабые не могут установить справедливость, если под ней понимают своё право управлять сильным. Нет у них такого права, и их попытки приведут к тому, что их вовсе уничтожат. И это будет справедливо...' Похоже, он говорил о себе и дерзал почти в открытую отстаивать право вампира кусать кого вздумается... Но до конца ничего не прояснилось, хотя Горацию де Шалону показалось, что какое-то слово все-таки прозвучало, что-то дало какую-то зацепку, но она тут же и ускользнула. Но и сказал мальчишка вполне достаточно для того, чтобы понять, что тревога их вполне оправдана. Понял это и Сильвани.

  Неожиданно в коридоре раздались шаги и в комнату, постучав, снова вошел отец Аврелий. В руках его был небольшой том в чёрном переплете. Оказывается, он ходил за книгой. Отец Аврелий протянул книгу Дюрану.

   – Красавец проронил имя. Не Венсана ли он назвал калибаном? Если это так – хоть что-то можно расшифровать. Хотя гораздо интересней, и я бы на вашем месте озаботился в первую очередь этим, почему Красавец корчит из себя психа и почему этот ваш Лоран столь нервозен? А поинтересоваться этим стоит у того, кто разделил милосердие и справедливость, он повзрослей и поспокойней остальных. – Аврелий вышел, тихо затворив дверь.

  Отец Гораций медленно поднялся и неторопливо подошёл к Дюрану, столь же неспешно перелистывающему страницы. Это был том Шекспира из библиотечного собрания, содержавший его пьесы. Дюран прочёл оглавление – 'Гамлет', 'Макбет', 'Король Лир' 'Отелло' и 'Буря'.

   Отец Гораций взял том и недоумённо вопросил:

   -Он намекает на 'Гамлета'? Почему он называет Потье красавцем? – Он вяло перелистал книгу и вдруг взорвался, – Боже мой! – Гораций лихорадочно переворачивал страницы, – какой умница, Господи, конечно же, – бормотал он, листая, – вот оно. – Почти выгнув переплет, де Шалон погрузился в чтение.

  Дюран заметил, что заинтересовался друг последней пьесой Шекспира – 'Бурей', – редко цитируемой и редко упоминаемой. Он напрягся, вспоминая содержание – и вздрогнул. Просперо, Ариэль ... Калибан... Потье уронил имя, пользуясь тем, что Лоран, не любивший книги, не поймет, о чём речь ... Но почему Аврелий назвал Гастона – красавцем и артистом? Не потому ли, что Потье просто... разыграл представление в библиотеке? Отец Даниэль подумал, не взять ли в библиотеке другое издание 'Бури', но Гораций сказал, что не нужно, он сейчас прочтёт – тут всего несколько сцен, и Дюран опустился на кровать в ожидании. Вскоре друг протянул ему книгу, сам завалившись на постель и тяжело задумавшись.

  Дюран перелистал страницы.

  Сын ведьмы, чудовище Калибан... 'Ты добрым впечатленьям недоступен, способен лишь на зло. Тебя жалел я: но злой природы не мог добром в тебе искоренить, как ни учил. Отродье ведьмы!' 'Чёрт, прирожденный чёрт! Его не изменить мне воспитаньем. Тщетно потрачены труды мои над ним. С годами он все безобразней телом, да и душа его заражена'. Волшебник Просперо, и верно, оказался бессилен из злобного, мстительного и раболепного чудовища сделать человека...

  Вот на что намекнул кривлявшийся Гамлет. А ведь и верно, психопатичен ли он? Возбудим – да, но отец Аврелий почему-то убежден, что Гамлет корчит из себя психа. Играет. Но почему Сильвани счёл, что де Венсан – нервозен? И почему посоветовал спросить об этом у Дюпона? Неожиданно, сквозь размышления, услышал голос друга, приглушенный и задумчивый:

  -А ведь... ведь твой малыш, и верно, тоже проронил, причём в открытую. Почему я сразу не заметил? Как он сказал? 'Когда человек становится безбожным – Бог кажется ему бесчеловечным ...' Это Эмиль о Лоране?

  Глаза их встретились и лица напряглись.

Глава 5. Градации веры.

  Из которой выясняется, что в одной и той же душе

  могут сочетаться сомнения

  в разумности Божественного мироустройства

  и смиренная покорность Создателю.

  Самым красивым зданием коллегии была церковь. Ученики ежедневно присутствовали на обедне, а по воскресениям слушали проповедь. Молитву пред уроками слушали коленопреклоненно. Ежедневно, кроме того, упражнялись в религиозных размышлениях и молитве по четкам, это были так называемые 'exercitia spiritualia', 'духовные упражнения'. Ученики должны были ежедневно испытывать свою совесть и ежемесячно ходить на исповедь. При этом Закон Божий преподавался отцом Камилем только раз в неделю, отцы-игнатианцы полагали, что этого – вполне достаточно.

  Личность Христа, предмет глубоких медитативных прозрений Игнатия Лойолы, Личность Богочеловека – возвышалась над всем. Иисус жив, Он 'и днесь и ныне тот же', и каждый мог непосредственно обратиться к нему в молитве. Ключевым словом в отношениях человека с Иисусом Христом является слово 'ответ' и наиболее истинным ответом на любовь Бога является подражание Ему. Ученики должны быть внутренне подготовлены к серьезным испытаниям: Христос свободной волей излил за нас свою кровь, в наших силах ответить на Его любовь любовью: стойким перенесением посылаемых испытаний и, главное, служением и жертвой окружающим людям – если понадобится, вплоть до полного душевного опустошения и истощения жизни. Особо подчеркивалось, что ответное отношение к Богу не может быть умозрительным, от учеников ждали, что они воплотят свою веру на практике, будь то семья, общественные движения, государственные структуры или Церковь.

  Дамьен де Моро был религиозен. Он сам не мог понять, почему, но его всегда влекло в храм. Он помнил, как в детстве с братьями их приводили в старую церковь в Этрабонне. На улице было холодно, но внутренность храма казалась сказочным царством, где горели свечи, где ходил священник в парчовом облачении, где был, Дамьен чувствовал это, Бог... Андрэ и Валери, братья-близнецы, были на семь лет старше его, но они, хоть всегда восхищали его и силой, и знанием вещей ему непонятных, были равнодушны к этой красоте, а когда замечали его одушевление, смеялись. Однако, оба они вскоре были отправлены в Парижское военное училище и разлучены младшим братом, отданным в Иезуитскую коллегию св. Франциска Ксавье в Безансоне. Виделись они только в отцовском доме на летних вакациях, при этом молодые кавалеристы говорили только о казарменных делах, поединках, лошадях и хорошеньких девицах, и вправду, сообщая юному Дамьену куда больше сведений о жизни, чем надлежало знать в его возрасте, но на духовные темы они не говорили никогда.

   В коллегии Дамьен любил богослужения, а после знакомства с отцом Горацием начал интересоваться и теми вопросами духа, на которые тот тонко наталкивал его. Юный ум неразвит и зачастую не видит направления мысли и логики рассуждения, не может сделать верные выводы, понять ложность иных утверждений и отделить их от истинных, как зерна от плевел. Де Шалон не пытался вложить в Дамьена истинные суждения, но учил истинно мыслить, для чего просто разбирал житейские ситуации, исторические события, любимых Дамьеном героев книг.

  Филипп д'Этранж отчёта в своей вере себе не отдавал. В Бога он верил как в Любовь, Жизнь и Милосердие, но пытаясь повторить опыты Игнатия, чувствовал только свою ущербность. С воображением у него проблем не было, он мог представить любого вампира как живого, но, будучи чрезмерно здравомыслящим и практичным, не мог сфантазировать гору Сион, пока Потье не показал ему её на картинке. Он не был ни визионером, ни мистиком, выйти из себя и погрузиться в мир иррационального ему было не дано. Зато Гамлет верил экстатически, и в 'Духовные упражнения' Лойолы уходил, как рыба под воду, нырял и плескался в мистике игнатианских прозрений, погружаясь на самые глубины, душа его пылала, и даже в зеркальных поверхностях икон он сам себе казался Игнатием, как ни мало было между ними сходства. На исповеди Гастон был откровенен и страстен, легко мог разрыдаться.

  Лоран де Венсан был лаконичен – и в молитвенных жестах, и в словах исповеди. Теперь святым отцам становились в полной мере ясны слова отца Жана, который по формальным перечислениям грехов Лорана никогда не мог проникнуть в его душу. Он, видимо, не хотел пускать туда никого. Вспомнив слова Гаттино, Дюран еще более пугался – он не видел в Лоране ни благоговения, ни подлинной веры. Помимо этого у Дюрана возникло странное впечатление, которое он вечером попытался передать Горацию. Не каждую душу можно раскрыть, но заглянуть можно в каждую. Но в этом сероглазом шестнадцатилетнем отроке он не видел, не чувствовал души. Лоран говорил с ним, поднимал глаза, иногда их взгляды встречались – и каждый раз отца Даниэля заливала волна ледяного страха: он словно наталкивался рукой на холодную, склизкую и липкую поверхность, противную, как жабья кожа. Все это странно перекликалось с определением Дофина и словами Эмиля, и пугало еще больше.

  Де Шалон кивал. Он понимал Дюрана.

  Мишель Дюпон верил как бургундский крестьянин, практичный и здравомыслящий, словно заключив с Господом Богом некий контракт, согласно которому он, Мишель Дюпон, обязывался быть приличным человеком и достойным сыном церкви, а за это Господь должен помочь ему взойти на вершины мастерства и обеспечить прекрасное реноме и процветание его ресторана, точнее, ресторана его деда, который он собирался превратить в святилище гастрономического искусства. Аквинат и его положения – логически безупречно выстроенные – были ему понятны, но метафизических проззрений Игнатия он никогда не понимал и, пытаясь обнаружить трансцендентное в чувственно воспринимаемом – терялся. Это было не для него.

  Вера Котёнка была верой в Санта-Клауса. Он всегда ждал, что в его носке под Рождество окажется счастье, правда, какое – сказать не мог бы и сам.

  После дискуссии в библиотеке отец Дюран обратился к Эмилю – обратился искренно и прямо, не затрудняя себя попытками замаскировать суть своего интереса. Его настораживает и пугает один из учеников, заметил он. Ему кажется, что с его душой далеко не все благополучно. Это Лоран де Венсан. Ему, Дюрану, показалось, что сам Эмиль считает, что тот не верит в Бога? Так ли это?

  Эмиль молчал, но в его молчании Дюран не почувствовал теперь ни страха, ни упрямства, ни желания избежать разговора. Котёнок доверял ему. Дюран продолжил. Святой Игнатий Лойола говорил, что нужно избегать в речах всякого злословия и сплетни. Если кто объявит чей-либо смертный грех, то согрешит смертно, если простительный, то согрешит простительно. Если обнаружит чей-то недостаток, то тем выдает собственный недостаток. Это верно. Но если речь идет не о злословии, но о стремлении исправить душу, то о грехе или слабости другого допускается говорить в двух случаях: во-первых, если грех общеизвестен, как грех публичной женщины, или речь идёт о вине, доказанной судом, или об общественном заблуждении, отравляющем души тех, кого оно касается. Во-вторых, если грех тайный, но передается другому, чтобы тот отговорил согрешающего от греха...

  Ему, отцу Дюрану, кажется, что Лорану ещё можно помочь...

  Эмиль тяжело вздохнул и, видя, что отец Даниэль ждёт его ответа, заговорил.

  Ему нечего сказать. Однажды он видел, как Лоран, чтобы достать с верхней полки книгу, подставил стул, положил на него несколько книг и стал сверху. Но не достал. Тогда он подложил на книги ещё несколько книг и икону, стоявшую на столе. Тогда дотянулся. Человек благоговейный так бы не поступил. Лоран никогда не упражняется в духовном, но читает в это время романы. Какие? Разные. Недавно читал этого... Эжена Сю. Гаттино не читал его, и не знает, о чём роман, но Потье, когда увидел, что это, презрительно передернулся и назвал роман глупостью. Лоран же зашипел на него и назвал психом, которому нечего судить о том, что читают нормальные люди. Сам Лоран никогда ничего против Христа не говорит. Он вообще мало говорит, но если что скажет – обязательно что-то неприятное. Говорил и нечто похожее на то, что сказал и в библиотеке. Дескать, справедливо, когда правит сильный, а если кролики попытаются править, мол, волком, их просто сожрут. Многие после разговоров с ним совсем поникшие ходят. Дофин говорит, что это настоящий вампир. Похоже на то.

  – А что ты сам от него слышал? Лоран обижал тебя?

  Эмиль пожал плечами.

  -Нет. Он просто говорит неприятные вещи. Но я его не понимаю. Я не шибко способный, но Лоран ещё бездарней меня. Но он называл меня тупицей. Я не силён, но он ничуть не лучше. Но говорит, что я – слабак. Но это просто ругань. Но Лоран ведь... его боится сам д'Этранж, сын графа Люсьена! И Потье, и Дамьен – все уступают ему. Почему?

  – Дюпон тоже боится его?

  -Я бы сказал, что он старается не связываться с ним. С ним никто не хочет связываться. Я не знаю, почему. Однажды ... однажды он заставил Дофина почистить его ботинки. Тот побледнел, чуть не бросился на него, но потом... почистил. Как это понять? Тот же Дюпон, он в математике страшно умный, всегда всё за него решает – ему только переписать остаётся. Какого чёрта Мишель так делает? Он же его одной левой свалить может!

  Надо сказать, отец Дюран в полной мере разделял недоумение Гаттино.

  Дюран решил присмотреться к Мишелю Дюпону – отчасти памятуя совет отца Аврелия, отчасти – по пробудившемуся собственному интересу. Очень скоро Даниэлю довелось оценить в мальчугане и недюжинный ум, и силу воли, и спокойную уверенность в себе. Во всём, что касается кулинарии, Дюпон обнаруживал феноменальные знания. Заглянув в его библиотечный формуляр, Дюран выяснил, что в собрании книг отца Этельбера не осталось ни одной нечитанной Мишелем книги по гастрономии. Отец Даниэль чаще стал встречаться с Дюпоном, щедро делился рецептами блюд, которыми он с отцом Горацием угощался в Риме, они провели несколько часов в спорах о преимуществах французской кухни над итальянской, несколько вечеров сражались с переменным успехом на бильярде.

   Странно, но что-то мешало Дюрану заговорить о Лоране де Венсане, однако, однажды, к удивлению отца Даниэля, Мишель высказался сам. Они беседовали о бильярде, который по праву называют 'игрой королей'. Карл IX и Наполеон Бонапарт любили его. Отец Дюран рассказал, что Мишель Шамильяр, служивший при дворе Людовика XIV писцом, овладел игрой в совершенстве и прослыл лучшим игроком страны. Он стал партнером короля. Шамильяр периодически поддавался Людовику, и тот, в благодушном расположении духа после выигрыша, говаривал, что, не являясь 'профессором бильярда', всё же превосходно владеет кием. Впоследствии Шамильяр из писарей был превращен в контролера финансов, а ещё позже стал военным министром Франции...

  Мишель посмеялся. Разговор зашёл о посредственности и одарённости, и он неожиданно проронил, что ему трудно понять парадокс, о котором говорил на академии Леон Нуар, о внутреннем устройстве бездарности. Но не той бездарности, которая стремится достичь уровня гения, такая серость несчастна, но её спасает само стремление ввысь, зря Потье так... Но есть и другая...которая стремится все опустить в своё смрадное болото, вот это – действительно бездарность. Злящаяся на любое превосходство, ненавидящая одарённость и талант. Как наш Венсан.

  Дюран мягко спросил, натирая кий мелом:

  – По-твоему, это озлобление от осознания, что ему не дано таланта?

  Дюпон потёр широкий лоб.

  – Да полно, а прав ли я? Понимает ли он, что он обделён? Я не постигаю его. Кстати, я все забываю вас спросить, вы же так образованы. Кто такой калибан?

  Дюран объяснил. Мишель, наклонив крупную голову и вытянув губы трубочкой, кивнул.

  -На зимних вакациях тресну, но прочту всего Шекспира.

  Отец Даниэль заметил, что пьесы английского гения неравноценны, и читать всё не нужно. Ещё хуже – читать все подряд бездумно. Целесообразно начать с комедий, и читать только лучшее. Если Мишель нуждается в его советах – он всегда готов помочь в выборе книг. С веками их, увы, становится все больше, и подлинные жемчужины тонут в море шелухи. За жизнь человек вообще-то должен прочитать только три десятка книг, самых важных и нужных, о которых, и вправду, можно сказать nocturna versate manu, versate diurna11 ...

   – И каких же это?

  Дюран засмеялся, обняв Мишеля за плечи. 'Для того, чтобы их отыскать, приходится читать горы дребедени'. Но Дюран пообещал отобрать для Мишеля лучшее из своей библиотеки. При этом учитель не решился спросить Дюпона о том, почему тот, как сказал Гаттино, выполняет за Венсана, этого лишенного дарований ученика, домашние задания о математике. Просто чувствовал, что спросить об этом время ещё не пришло.

  Переданный отцу Горацию, этот разговор насторожил де Шалона. Что они имели, если подытожить?

  '...Крайне восприимчивый, весьма нервозный змеёныш'. Это был взгляд со стороны. Но взгляд безошибочный. Это чувствовалось. Потье назвал его калибаном, Дофин – вампиром, Дюпон считает его бездарностью, а Гаттино – безбожником. Если добавить выражение лица и молчание Дамьена, то картинка вырисовывалась пугающая. Всё это было тем более странно, ведь речь шла о худеньком подростке с невзрачным лицом и тусклыми серыми глазами...

   Наутро у отца Горация созрел план, который, не решая возникших проблем, позволял, по крайней мере, хоть кое-что прояснить. План был реализован тотчас же. В проверочной работе по греческому языку у Филиппа д'Этранжа обнаружились три ошибки. В другое время отец де Шалон заставил бы шалопая проанализировать и разобрать у доски свои ляпсусы. Но не сегодня. Сегодня гнев педагога по поводу бездельника и лодыря д'Этранжа был безмерен. Ведь он уже трижды объяснял это! Тема проще пареной репы! Что тут можно не понять? По счастью, его дружок Потье написал работу блестяще, заметил отец Гораций. Сам он не может задерживать класс из-за тунеядца.

  – Потье, после занятий вы с этим лоботрясом в кабинете греческого языка займетесь его работой. Завтра он должен знать тему на отлично. Вы меня поняли?

  Гастон понял. Чего тут не понять-то? После утренних занятий дружки понуро поплелись в кабинет греческого, провожаемые ласковыми напутственными словами отца Дюрана, выразившего уверенность, что при выдающихся способностях Потье и внимательности д'Этранжа они справятся минут за сорок...

  Ровно через семь минут, сверившись с часами, отец Даниэль вспомнил, что в его кабинете остались наглядные пособия отца де Шалона и, подозвав Лорана де Венсана, оставленного в классе вместе с Дюпоном для уборки, велел ему отнести их в кабинет греческого языка.

  Тем временем отец Гораций, разместившийся в соседнем кабинете, внимательно слушал через слуховое окно разговор Филиппа с Гастоном, одновременно наблюдая за друзьями. Как и ожидал отец Гораций, вначале он не услышал ничего, кроме вялой перебранки дружков. Д'Этранж недовольно бубнил о придирках грека, Гастон упрекал его за отсутствие внимания, Филипп лениво возражал, что дело не во внимании, а в том, что он был занят куда более важными размышлениями, чем грамматические категории греческих существительных, будь они прокляты...

  В эту минуту, как и ожидал отец Гораций, в кабинете появился Лоран де Венсан. Сам отец де Шалон, разрабатывая свой план, был уверен, что визит де Венсана – после его ухода – неминуемо спровоцирует приятелей на разговор о нём. На этом и строился замысел. Со стороны самого де Венсана он ничего не ждал.

  Однако, человек в этой быстротечной жизни только предполагает, определяется же бытие Господом.

  Гораций де Шалон никогда не оспаривал эту максиму, принимая её в полноте, и лишь иногда приятно изумлялся изыскам Провидения. Лоран де Венсан замер на пороге кабинета и окинул одноклассников взглядом настороженным, но и наглым. Увидев его, Потье резко встал. Д'Этранж остался сидеть за столом, с особой тщательностью выписывая греческие слова. Не обращая внимания на вошедшего, он спросил Гастона об этимологии существительного άνθρωπος, но тут лицо де Венсана исказила насмешливая и жесткая гримаса. Он бросил под ноги Филиппа у стола карты и, глядя на него в упор, приказал: