Текст книги "Мораль святого Игнатия (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

  Гораций де Шалон тоже бесился, понимая, что задуманное является единственной возможностью понять совершённое с Лораном де Венсаном и раскрыть преступление, и решись он подсказать кому-то из питомцев, что всё происходящее – рождественский маскарад, фарс и буффонада, они снова неминуемо обречены будут оказаться в тупике. Кусок не лез в горло. Но больше всего педагога злило недоверие, которое он прочёл в глазах отцов Эзекьеля и Аврелия. Его попросили не покидать палаты лазарета, соседней с той, где лежал Дюран, так еще и некоторое время тихо обсуждали, не запереть ли его там? Он знал, что отцы надзиратели уже заняли свои посты в спальне их класса. Все пятеро находились под неусыпным надзором. Котёнка, после окончания службы ринувшегося в лазарет, туда не просто не пустили, а убедительно попросили не мелькать под ногами: сейчас отец Жизмон придет исповедовать и соборовать отца Дюрана. Ему нужно подготовиться к последней исповеди... Никто не ожидал такого, но ночью ему стало совсем худо, и Эммеран Дешан сказал, осмотрев его, что, дескать, он не Бог, и медицина тут бессильна...

  Эмиль покачнулся, но поддерживаемый отцом Эрминием, дошёл до спальни. Там сидел Дамьен де Моро с лицом напряженным и тёмным. Он только что обегал всю коллегию – от гимнастических кортов до трапезной в поисках отца Горация, но того нигде не было. Он, значит, не отходит от Дюрана, а, следовательно, дело, и впрямь, худо. Подошли мрачные Потье с д'Этранжем. Филипп был просто убит болезнью отца Дюрана, Гастон, плюхнувшись на кровать и откинувшись на подушку, мрачно смотрел в потолок. Котёнок тихо рыдал в подушку. Как это могло случиться? Он же чувствовал себя лучше... Последним пришёл Дюпон. Он оглядел своих одноклассников и почесал макушку.

  – Да полно вам, так ли всё серьезно?

  Ответом на его недоумённый вопрос были новые рыдания Эмиля. Повисло молчание, снова нарушенное Мишелем Дюпоном, подошедшим к де Моро. Он был единственным, кто не проявлял видимых признаков уныния и скорби. Всё это может оказаться и неправдой, заявил он. Отцу Дюрану – тридцать один год, и это совсем не те годы, когда отправляются на тот свет. Котёнок заверещал, что Дешану верит, а тот сказал, что отец Дюран умирает!! Эмиль захлебнулся слезами.

  -Сделали бы всё, как я сказал, – может, и обошлось бы всё, а теперь ... – Дюпон развёл руками.

  -Умный ты, Аквинат, – беззлобно уронил Дамьен, – но глупо сожалеть о вчерашнем. – И грустно продолжил, – на меня отец Гораций волком смотрит. Думал даже, что это я его...

   – Не надо было сразу скрывать виновника, – начал было Потье, но был резко прерван Котёнком.

   – Никого я не скрывал, я им сказал... – Эмиль снова зарыдал.

   – Надо каяться, – решил Потье, – в конце концов, жизнь отца Дюрана...

   – Это я, я один виноват, я и пойду отвечать, – поднимая опухшее лицо, заявил Котёнок, – вот урок мне на всю жизнь, вот к чему приводят злость и гнев, вот, что бывает, когда гневишь Господа и сам мстишь за себя...

  Дюпон сопроводил слова Котёнка беззвучным смехом. Мститель нашёлся, подумать только...

   – Нечего ругать кошку, когда отбивная съедена, – вступился за Котёнка Дамьен.

   – Пойдём в Каноссу, получим по макушкам, зато спасём отца Дюрана, – согласился Гамлет.

  До сих пор молчавший Дофин неожиданно спросил Дюпона, почему тот считает, что отцу Дюрану не грозит опасность? Тот пожал плечами. Отец Илларий, когда об этом заговорили на кухне, почему-то улыбнулся и глаза отвёл, а ему отец Дюран нравится. Будь тот при смерти, он бы не улыбался. Это, скорее всего, финт ушами, клоунада и фиглярство, и затем всё и задумано, чтобы они во всём признались. Тут либо молчать надо до последнего, памятуя, что знать истину следует всегда, а вот изрекать – лишь иногда, либо – Бог с ним, с Лораном, – во всём признаться. Рождество на носу, не по-божески встречать его с грехами на душе. Дюпон потянулся, почесал макушку и зевнул.

  – С грехами... Сравнил! У тебя-то, кроме кражи дегтя, грехов нет, а с меня – семь шкур сдерут, – раздраженно бросил Дофин.

  – Да плюнь ты, графскому отпрыску всё с рук сойдёт

  – Ну да, не хватало отца расстроить! Отец Гораций уже и так догадался...

  – Хватит спорить, бросьте жребий, как выпадет – так и поступим. Устал я от ваших препирательств, – заявил Гастон.

  – Не будем мы ничего бросать, – решительно заявил Кот, – я один пойду и во всем признаюсь.

  – Правильно, Котяра, – поддержал его Дамьен, – Христос бы так и поступил.

  Услышав о Христе, Котёнок вновь зарыдал. Да, он – величайший из грешников, если бы он вспомнил в ту минуту о Христе, он не совершил бы ничего подобного... но тут же, что-то вспомнив, зло всколыхнулся и ощетинился.

  -Христа в таких мерзостях даже Иуда не обвинял! Он куда порядочней был нашего Лорана-то!

  -Отец Дюран говорил, 'скрыть правду иногда – и благоразумно и непредосудительно. Да не изрекают уста ваши слов, которые не обдуманы в сердце'. Я так и делал, – не сдавался Дюпон.

  -Я тоже всегда своё мнение о смерти Лорана оставлял при себе. 'Жажда правды, толкающая на поиски виновного, – порочная жажда, говорил отец Дюран. Предоставьте суды Господу'. Вот я и предоставил, – заметил де Моро.

  – Как он говорил, так мы и поступили, я считаю, мы правы, – согласился Потье.

  -Те, кто правы, должны быть выше лжи. Вот что сказал отец Дюран, – шмыгнул носом Котёнок. – Пошли.

   Все переглянулись и вздохнули. Дамьен натянул свитер, схватил за штаны Эмиля, который уже ринулся было из спальни, заставив его надеть курточку. Тем временем оделись и остальные.

  Глава 5. Дознанная правда.

  Глава, в которой выясняется правота отца де Шалона,

  при этом сам он несколько раз, как и другие отцы-иезуиты,

  теряет дар речи.

  Возглавил поход кающихся в Каноссу Мишель Дюпон. Так просто получилось. Он – единственный – по-прежнему не верил, что отец Дюран при смерти, но предпочёл покаяние коснению в грехе. Именно он попросил отца Эрминия провести их к отцу Даниэлю, веско мотивируя свою просьбу тем, что они намерены снять тяжесть с души и во всем признаться. Ex proprio motu, sponte sua, sine lege, по доброй воле, без всякого давления.

  Услышавший их доктор Дешан, который вышел из внутреннего покоя лазарета, где до этого вёл с умирающим душеспасительную беседу о лучших винах Бордо, в котором недавно побывал, при этом закусывая мясом молодой цесарки, тут же шмыгнул назад, мгновенно ликвидировав следы трапезы, подмигнув отцу Аврелию. Гораций де Шалон побледнел и, тихо обойдя постель друга, сел в изножье. Отец Эзекьель поправил свечу в изголовье больного и изобразил на лице уместно безрадостную, минорно-постную мину.

   Дюрана заставили откинуться на подушку и притвориться умирающим.

   Вошедшие были внешне спокойны, но атмосферу лазарета, стараниями отцов-иезуитов превращенную в подобие склепа, тут же нарушил Котёнок, который ринулся к отцу Дюрану, обнял его и разразился рыданиями. Следом подскочил и Дофин, тряся отца Даниэля за плечо и умоляя не умирать.

  Всех их призвал к порядку отец Эзекьель. Если им есть, что сказать, пусть говорят. Нет – пусть убираются. Эмиль, однако, продолжал рыдать, обещая рассказать всё, абсолютно всё, а Филипп пытался торговаться. Они всё расскажут, а за это отец Дюран не умрёт. Дюрану пришлось пробормотать, что он постарается. Сердце его упало, он и в самом деле побледнел, как мертвец. Он боялся признаний и не хотел их. Гораций де Шалон сумрачно озирал стоявших рядком Дюпона, Дамьена и Потье.

  Наконец шум утих, всем подали стулья. Отцы-судьи молча озирали подсудимых.

   – Будет лучше, – заявил отец Эзекьель, – если всё расскажет тот, на ком главная часть греха...

  Тут снова зарыдал Котёнок, обнимая отца Дюрана и уверяя, что во всём виноват только он один. Аdsum, qui feci, mea culpa, mea maxima culpa! Я это сделал, моя вина, моя величайшая вина! Это он, и только он, почти все остальные отговаривали его, но он был непреклонен, потому что был зол и разгневан, и забыл о Господе!

  -Вы хотите сказать, де Галлен, что это вы сломали шею Лорану де Венсану? – в голосе отца Аврелия сквозило нескрываемое недоверие.

  Этот птенец издевается над ними? Такое же недоверие читалось и на лице отца Эзекьеля. Этот ingenui vultus puer ingenuique pudoris36 совершил такое? Кто в это поверит? Котёнок всхлипнул. Причём тут шея? Не ломал он никакой шеи!

   – Мне кажется, – спокойно заметил Дюпон, – будет лучше, если мы просто всё изложим в последовательности.

  Отец Эзекьель кивнул, принимая такой modus operandi. Censeo praefationem non esse, предисловий не нужно, заявил он.

   – Тогда начать надо с меня, – заметил Дамьен, стараясь не смотреть на отца Горация де Шалона.

   В его новом рассказе картина субботнего вечера выглядела не столь идилличной, как раньше.

  ...Узнав от Котёнка, что вытворил негодяй Лоран и передав отцу Дюрану просьбу подняться к отцу ректору, он, Дамьен, погрузился в глубокие размышления. 'Об убийстве?' Нет, об этом он тогда не думал. Он подумал, что теперь, когда всем стало ясно, что Венсан – клеветник, никто не поверит никаким его обвинениям, например, в адрес семьи де Моро. Мысли эти порадовали его, и он решил поговорить с Лораном.

  'Вы встретили его на мансарде?'

  Он туда направился, но по дороге столкнулся с Аквинатом, который от отца Иллария уже услышал последние новости. Сходство суждений, ибо Дюпон пришёл к тем же выводам, что и он, породило родство душ. Однако, присев на скамью и обсудив всё, они решили, что торопливость потребна только при ловле блох, а не змеёнышей, здесь нужна осторожность и осмотрительность. Поэтому они положили после встречи Котёнка дождаться возвращения Венсана, и тогда – высказать ему наболевшее.

  Сказано – сделано. Они вернулись в спальню, там были Гамлет с Дофином. Те, как новости выслушали – ушам не поверили. С Потье началась истерика, он визжал что-то про аспида и василиска и прыгал по кровати, д'Этранж был словно поленом ударенный, Гастон снова орал про какой-то дуб, что зазеленел к Рождеству, а Филипп наконец высказал надежду, что теперь-то они от вампира избавятся, – вышвырнут его, мол. 'Почему же вы с прошлый раз не рассказали этих подробностей?' По мнению Дамьена де Моро, истерика Потье интереса ни для кого не представляла. Встреча же с Дюпоном была их приватным делом и ничего не объясняя, могла лишь запутать отцов-следователей.

  Взгляд отца Эзекьеля лучше всяких слов говорил о том, что тот думает по этому поводу, и он счёл излишним тратить слова.

  ...Далее Дюпон предложил устроить вечер встречи Коту и праздник освобождения от змеёныша. Вызвался испечь пирог, Потье пошёл в храм, Дофин начал убираться, а он, Дамьен, решил сделать Котёнку к возвращению подарок – ему отец давеча прислал две новые 'фиоретти', он решил одну вручить Коту. Тот давно мечтал о такой, да мать его и слышать не хотела о таком приобретении. Боялась, что он порежется.

   Все, затаив дыхание, слушали рассказ.

  ...Не в добрый час решил он это сделать. Проходя мимо мансарды, вдруг увидел де Венсана, тот вылез через окно и шёл по крыше. Дамьен, помня о том, что они решили с Аквинатом, тем не менее, не мог, окликнув Лорана, не сообщить ему своё мнение о его поступке с Котёнком и оповестил, что Эмиль вернулся и теперь всем всё известно.

  Дамьен замолчал. 'Что вам ответил де Венсан?'

  Ничего не ответил, окинул презрительным взглядом... Впрочем, уже темно было, и понять его взгляд было трудно. В общем, глянул он на него сверху, ничего не сказал и завернул за конек крыши, к слуховому окну. Сам Дамьен решил, что тот сейчас спустится, и несколько минут ждал его. Тут вдруг сова ухнула. Он, Дамьен, прислушался, а потом подумал, откуда тут совы? А Лорана всё не было. Дамьен плюнул, поняв, что тот затаился там наверху и спускаться не собирается, и пошёл за рапирами. Взял он с корта рапиру для Кота, и вернулся в спальню. Там Дофин убирался и выгнал его. Тогда пошёл он на кухню к Дюпону, там потеплей, да и марципанов целая куча. Он рассказал Аквинату про встречу с Лораном, и про сову упомянул. Аквинат удивился и сказал, что сов никогда не слышал, но откуда тут – посреди города – сова-то возьмётся?

  Засунул тут Дюпон пирог в печку, а он, Дамьен, задумался. Причём, о сове. Если бы ему удалось её поймать, да набить чучело для наглядного пособия, отец Эрвьёnbsp;-Христа в таких мерзостях даже Иуда не обвинял! Он куда порядочней был нашего Лорана-то!

ему этого не забыл бы. Старое-то чучело мыши изгрызли... Если проследить, где она прячется... Он подумал, что она может жить в дупле того вяза, что растёт между корпусами, или под крышей где-нибудь. Дюпон сказал, что уже через двадцать минут пирог вынуть надо, а до этого крутить его, чтоб равномерно пропёкся. Тогда он, Дамьен, решил прогуляться к дуплу. Фонарь взял и пошёл. Проходя мимо, бросил взгляд на лораново убежище, но там темно было. Сам он был уверен, что Лоран давным-давно ушёл. Зашёл за угол, подошёл к вязу, и тут увидел такое, что про сову забыл начисто.

  На жухлой траве, скорчившись, лежало тело, белея в свете фонаря голой задницей. Подойдя ближе, Дамьен увидел, что это Лоран де Венсан. Тот был мёртв. Голова размозжена, шея сломана. Он ничего не мог понять. Кто убил Венсана? Кто раздел его? Дамьен торопливо понёсся к Дюпону.

   Аквинат внимательно выслушал, но, будучи истинным стоиком и философом, остудил его пыл, заявив, что, если Лоран мёртв, он не оживёт, а допустить, чтобы сгорел пирог, он не может. Есть несоизмеримые по важности понятия. Надо спокойно встретить Котёнка, отпраздновать встречу как ни в чём не бывало, а после тихонько во всём разобраться.

  -То есть, когда мы с Эмилем пришли в спальню, только ты и Дюпон знали о гибели Лорана? – подал голос отец Дюран.

  – Да, но мы не знали тогда, кто его убил. Потому и Потье с Дофином ничего не сказали. Решили сначала сами понять, что произошло.

  'Их вы, стало быть, не подозревали?', поинтересовался отец Эзекьель. Это, по мнению Дамьена, было смешно. Они бы скорей отца ректора заподозрили. Отцы-иезуиты затаили дыхание. 'Что же было дальше?'

  ...После того, как отец Дюран приказал всем ложиться, все и легли. Едва всё затихло, они с Дюпоном тихонько поднялись, взяли два фонаря и направились было к мансарде, и тут оказалось, что за ними увязался Котёнок. Тот не мог уснуть, рапирой любовался, ну и спросил, куда это они, мол, собрались? Ну, скрывать правду смысла не было. Честные не лгут, когда не нужно. Все они Эмилю рассказали – и двинулись. Когда осветили всю картину двумя фонарями – Кот аж зашипел, словно ему на хвост наступили, Дюпон разглядел труп, поглядел наверх и сказал, что не иначе, его сверху столкнули.

   Пригляделись они впотьмах и тут заметили тряпку, что болталась на водосточном желобе. Решили подняться наверх и посмотреть из слухового окна, что это такое. Эмиля внизу оставили, а сами полезли. По дороге Дюпон влез в деготь, а он, Дамьен, проломил ступеньку, щиколотку поцарапал. Когда же они влезли наверх, Дюпон попытался подцепить старой шваброй тряпку, но ничего у него не вышло – она вниз упала. Тут он заметил ботинок, – лоранов, у самой кромки крыши. Его-то подцепить и подтянуть удалось. Спустились они с трофеем вниз, а Котёнка-то нет. Зато тряпка, что вниз упала, оказалась штанами венсановыми. Тут Мишель и высказал догадку, что, после того, как он, Дамьен, напугал Венсана, тот, должно быть, разнервничался, оступился, благо, крыша была скользкая, и свалился вниз. А, может, и не нервничал он, паскудный, нисколько, а просто зацепился или ботинком, или шнурком, проехался вниз, снова зацепился за водосток штанами – и сверзнулся вниз, а брюки повисли на желобе. А может, все ещё лучше. Иссякло терпение Господне смотреть на мерзости Лорановы, вот и отторг Он негодяя от Себя. Тут ему и конец пришел. Слышал же Ворон его падение, а не уханье совы.

  Нет тут никаких сов.

  Растерялся он, Дамьен, от этого предположения, но не мог не вспомнить мудрую мысль отца Горация. Тот говорил, что распад души – невидим. 'Если ты видишь падение грешного – это и означает, что распад завершен...' Стало быть, прав был отец Гораций, вот оно – падение грешного. Завершение распада. А его Господь сподобил стать свидетелем гибели мерзавца, nulla virtute redemptum a vitiis .

  Отцы-иезуиты молчали. Дюран откинулся на подушку, и грудь его вздымалась глубоко и размеренно. Он разомкнул искусанные в кровь губы, и смотрел на де Моро больными глазами. Он не ослышался? Но этот рассказ, по крайней мере, объяснял их с Аврелием тяжёлое недоумение. Их сбило местонахождение трупа. Падение, ну, конечно, перелом шеи... Они догадались бы, если бы ни болото... Неожиданно он ощутил в своей руке руку де Шалона и сжал её. Глаза их встретились, во взгляде обоих читалось утомлённое облегчение. Для других эмоций у Дюрана не было сил. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Всё остальное не имело значения.

  Однако, для отца Горация де Шалона имело.

   -Какого чёрта, – он задохнулся, на мгновение потеряв дар речи, но тут же вздохнув, гневно продолжил, обжигая взглядом Дамьена, – какого чёрта вы его не оставили там, где он был? – Он сорвался на крик. – Ведь вы просто стали рarticeps criminis – соучастниками преступления!

  Дюпон, видя, что Дамьен бросил на него умоляющий взгляд, заговорил.

   – Я сказал, что надо оставить всё как есть, завтра утром его обнаружат и все поймут то же, что и я.... – начал было Дюпон, – надо было надеть на него брюки и уйти, но тут вдруг неведомо откуда подскочили Котёнок, злой как чёрт, и д'Этранж, вообще невесть откуда взявшийся, и не успели мы ничего понять, как Гаттино загнал черенок лопаты Лорану в задницу, да ещё что-то там сказал про Пюиморена и про возмездие, а Дофин решительно порекомендовал проследить, чтоб кол вошёл поглубже – иначе, мол, вампир может ожить. Справедливости ради и в оправдание Котёнка следует сказать, что поза погибшего наталкивала на подобные действия, можно сказать, провоцировала на них... Он, Мишель, и сам об этом подумал, так, умозрительно, метафизически, как сказать, но Кот не собирался абстрагироваться от конкретики и погружаться в академические дискуссии.

   – Стало быть, вы солгали на дознании, что не видели черенка? – обратился отец Эзекьель к Эмилю.

   Ничего он не лгал, честные не лгут, когда не нужно. У него про это не спрашивали. Соучастник преступления! Ещё чего! Бог преступлений не совершает! А нет преступления – нет и соучастников! Отец Аврелий тихо рассмеялся, поняв, что мальчонка далеко не так наивен, как кажется, казуист тот ещё, а Дюпон тем временем методично продолжал рассказ.

   – Кот настаивал, что имеет полное право на подобное деяние, право Пюиморена. Он, дескать, чуть не умер, отец Дюран заболел, мать столько пережила волнений – и всё из-за этого клеветника и пакостника. Змеей ползал, творил гадости, а теперь ещё и улизнул на тот свет от расплаты? Филипп тоже беспокоился – достаточно ли остро заточен кол и бормотал какую-то антивампирную молитву, кажется, собственного изобретения. Дамьен сказал Гаттино, чтобы тот не тревожился – в аду тот своё получит. Но Котяра заявил, что ему пришлось выслушивать тьму мерзких вопросов на земле – и он имеет право отыграться на костях Вольтера. Ну, развернулась дискуссия: что общего между костями Вольтера и задницей Лорана? Но Кот, надо сказать, искусно используя рrincipium cоntradictionis, principium exclusi tertii, principium rationis sufficientis и особенно principium identitatis, мастерски доказал тождественность понятий, хоть и злоупотреблял амфиболией и эквивокацией.

  – Вы же утверждали, дорогой д'Этранж, что единственный способ оградить себя от домогательств вампира – это воткнуть ему кол в грудь, дабы пронзить сердце. – Отец Аврелий с трудом скрывал смех. – Так как же вы объясните свои действия?

  Филипп нисколько не затруднился. Чего тут объяснять? Наука не стоит на месте, но идёт вперед семимильными шагами! Все дифференцируется! Согласно последним уточнённым научным данным по вампиризму, проткнуть сердце нужно только у трансильванского, австро-венгерского, итальянского или немецкого вампира, а вампиров отечественных, галльских, можно проткнуть в любое подходящее место. Задний проход, posticus transitus, так сказать, – чем не подходящее место? Главное – проткнуть.

  ... Когда Кот влетел в спальню и стал шуршать – он, Дофин, проснулся, окликнул того – и тут узнал, что Лоран мёртв. Его подбросило, а Гаттино заявил, что не хочет допустить, чтобы кости Вольтера покоились в Пантеоне. Когда такое покоится – всем остальным покоя не будет, вампир не успокоится! Разве он не прав? Филипп целиком и полностью поддержал мудрое утверждение Котяры. Хотел было Гамлета разбудить, да тот в оранжерее целый день дежурил, устал и спал без задних ног. Да и всё равно не верил он, нехристь, ни в вампиров, ни в привидений, хотя Писание на этот счет содержит убедительнейшие свидетельства. Ещё бы отговаривать начал, еретик... Короче, махнул он на Потье рукой. Выскочили они вдвоём с Гаттино из спальни. Кот заскочил в сарай и вытащил черенок, Дофин заострил его и примчались они к мансарде. Там были уже Дамьен с Дюпоном. Ну, и осуществили они с Котом справедливое возмездие, одновременно не дав мерзавцу стать Дракулой.

  Повествование снова продолжил Аквинат.

  После этого события развивались быстро. Дамьен сказал, что устал и хочет спать, Кот предложил опустить змеёныша в болото, мотивируя, что там ему самое место он, Дюпон заявил, что тогда надо скрыть следы падения и залить место, где была кровь – дегтем, Дофин поддержал всех присутствующих. В итоге Ворон с Котом и Дофином потащили тело к болоту, а он, Мишель, ликвидировал следы крови. После чего у самого болота он догнал Филиппа, Эмиля и Дамьена и поменял ботинки – свои на лорановы, он ведь влез в деготь. Пока он ботинки менял, шельмец-Котяра завязал на черенке бантик.

   – Ленточку вы взяли у отца Петивьера?

  Котёнок категорически отверг это обвинение. Не был он в рекреации, не брал ничего у отца Жана. Просто отцов обмануло наружное сходство предметов, разнящихся, однако, в сущности. Decipimur specie recti, все мы обманываемся видимостью правильного, ибо кому известны vera rerum vocabula – истинные наименования вещей? Эта лента – от пеньюара его матери, он её по ошибке в саквояж засунул, когда впопыхах вещи собирал. А обнаружил он её, когда пижаму искал, вот и сунул в карман штанов, а тут кстати про неё и вспомнил!

   Надо сказать, что слезы Гаттино постепенно по ходу рассказа высохли, покаянное настроение было им забыто и сейчас стало очевидно, что маленький пройдоха явно гордится своим подвигом, мысленно примеряет к пушистой макушке лавровый венок, считая себя если не Цезарем, то уж Катоном точно.

  Отец Дюран отрешённо глядел в потолок, бормоча сакраментальное "Incredulus odi, не верю". По глазам отца Горация было видно, какого он обо всём этом мнения, но слов для выражения распиравших его чувств у него не было. Всё, что он смог – это отвлечься от materia tractanda, обратившись к Дофину.

   – Теперь хотелось бы понять, откуда взялся пожар на мансарде...

  Всё, по мнению Филиппа, было просто. После того, как утром в воскресение проснувшийся Потье узнал о произошедшем ночью, он ахнул. Сначала сказал, как и Аквинат, что надо было натянуть на мерзавца штаны и оставить там, где был, но потом изменил своё мнение. Что сделано – то сделано. Гастон пожал Гаттино руку и заявил, что Пюиморен – просто ничтожество в сравнении с его величием, отчего Котяра, и без того довольный собой, окончательно возгордился. Он же, Дофин, хоть и вздохнул с облегчением и возблагодарил Господа за суды Его праведные, тем не менее, не ощутил полного успокоения, пока не обнаружил... некие бумаги. А так как до ночи Лорана не нашли, а ночью никто его искать не собирался, он предложил Потье полазить в тайниках Лорана на мансарде. До этого, днём, они обыскали вещи Венсана в спальне.

  – Вы нашли то, что искали?

  Дофин потерянно покачал головой. В тайнике стола на мансарде Гастон нашёл деньги, все двенадцать тысяч франков, что тот вытянул из него, – при этих словах у отцов-иезуитов вытянулись лица, – девять – его, и три – ему Гастон дал, но писем се... Бумаг не было. Гамлет предложил затопить камин и планомерно сжигать всё, что горит, может, так они найдутся? Но всё было без толку. Они сожгли, предварительно перетряхнув, почти всю рухлядь на чёртовом чердаке, оставив только остовы стульев, два старых матраса да старые наглядные пособия, но ничего не нашли. А после, уже на Бдении, он случайно выронил из огня какой-то листок, тот попал в разлитую на полу лужу какой-то чёрной дряни, и она вдруг вспыхнула. Они еле успели выскочить и добежать до спальни. А минут через десять отец Аврелий ударил в колокола.

  Никто не прокомментировал этот рассказ, лишь Дюран со страдальческим выражением, застывшим на лице, спросил, почему тот молчал? Почему не сказал ему или отцу Горацию о том, что Лоран получил от него подобную сумму?

  Д'Этранж горестно пожал плечами.

  – А что бы вы сделали? Письма или у него, или у его отца. Это люди начальника полиции, скорее всего, украли письма у Лианкура. А потом Лоран мог спереть их у отца. И пока они не найдены – всё бесполезно. Сказать своему отцу, о том, где они, и о шантаже Лорана, я не мог – это убило бы его. Он знал, что Антуан де Венсан ненавидит его. Я только и мог – молчать, скрывать всё от отца и платить.

   История была мерзкая.

  Отец Аврелий спросил д'Этранжа, осмотрели ли они шкаф Лорана на корте? Дофин переглянулся с Гамлетом. Нет, там не подумали. Потье мышью юркнул за дверь, за ним выскочил и Филипп, а отец Сильвани между тем со странным любопытством осведомился у Гаттино, кто такой Пюиморен? Тот вяло изложил то, о чём однажды уже дебатировал с друзьями. И он действительно считает это допустимым и похвальным – ругаться над трупом? Котёнок вновь тонко разделил дефиниции. Похвальным не считает, а вот допустимым – вполне. Трупу всё равно – с черенком быть в заднице или без, от этого его посмертная участь хуже не будет, а живым это – назидание. Платон говорил, 'если наказываемый неисправим, если он не удержался от величайшего зла, то наказание такому человеку – смерть, и это ещё наименьшее из зол. Для остальных граждан полезным примером станет бесславие преступника' Кроме того, Господь одобрил Иосию, что сжёг кости жрецов на жертвенниках их, 'ибо осталось беззаконие их на костях их'. А разве на заднице Лорана его беззаконие не осталось?

  Так как этот вопрос имел академический характер, отец Эзекьель направился доложить об окончании расследования отцу ректору, однако, отец Аврелий был почему-то странно заинтересован поступком Котёнка. Тот веско и убедительно обосновал своё деяние, тем самым окончательно явив отцам всё легкомыслие и призрачность своего предыдущего раскаяния.

   Juris praecepta sunt: honeste vivere, alterum non laedere, заявил Кот, suum cuique tribuere, предписания закона сводятся к следующему: честно жить, не обижать других, каждому воздавать по заслугам. Право наказания – jus puniendi – принадлежит Господу, грешно на него и покушаться, а вот право на возмещение собственного морального ущерба у него, как у пострадавшей стороны, было. Поэтому покуситься на жизнь негодяя он бы не смог, а вот требовать его бесславия – имел все основания. Черенок, послуживший signum reprobationis, знаком осуждения, так сказать, он взял у отца Симона, это – правда, но не украл, ибо красть – значит присвоить и скрыть вещь в целях личного обогащения. Он же и не думал обогащаться, себе оный черенок не присваивал, к тому же, позаимствовав сей предмет на время, отнюдь не прятал его, вон он, в лазарете валяется. И сделано это было с целью общественной пользы – как сказал Платон, 'в назидание гражданам', а также, д'Этранж прав, для борьбы с вампирами, в чём тоже – общественная польза. Он мог бы, конечно, не делать этого, но рaulum sepultae distat inertiae celata virtus – скрытая доблесть мало чем отличается от могильной бездеятельности .

  – Вы считаете это доблестью? – глаза отца Аврелия сияли, он едва сдерживал смех, – разве вы не знаете принципа 'Quieta non movere' – не трогать того, что покоится?

  Вот и сказали бы об этом Венсану! Он, Эмиль, пребывал в полном покое, никого не трогал, а этот как аnguis in herba, так сказать, подкрался и укусил его, аспид и василиск треклятый. Растленная задница, сontaminatus anus, maculates nates, – это возмездие и бесславие. Да, он знает, найдутся многие, кто осудит его деяние. Но он еrrare mehercule malo cum Platone, quam cum istis vera sentire, предпочтёт ошибаться вместе с Платоном, чем разделять правильное суждение с этими людьми ...

   – Тут вы ошибаетесь, юноша, – усмехнулся отец Аврелий, – Существительное nates – это pruralia tantum, и изменяется оно по категориальным парадигмам множественного числа. Прилагательное нужно поставить во множественном числе. Maculati nates...

  Эмиль смиренно кивнул и обещал запомнить.

  -Но мне хотелось бы понять, кому принадлежит другая честь и доблесть... Кто организовал оборону?

  А никто... Потье сказал, что скрыть нужно минимум – место смерти Лорана и её время. Во всём остальном – честные не лгут, когда не нужно. Не следует скрывать ни того, кем был Лоран, ни отношения к нему – это чрезмерная тягота для психики и артистизма. Надо сказать не истину, а то, что соответствует действительности, а именно, что погибший был сукиным сыном, а они все тут не причём. Дюпон сформулировал картину дня и ночи, убрав лишние несущественные детали. Д'Этранж заявил, что главное, чтобы вампир не ожил, а все остальное значения не имеет. Дамьен вообще больше всего сожалел, что сова, которая ему примерещилась, оказалась фантомом, Кот же заявил, что не намерен ничего скрывать – Господь покарал мерзавца и пусть все об этом знают.

  – Эмиль... – отец Дюран жалобно посмотрел на своего воспитанника, – разве Христос поступил бы так? Где мера деяния? Где подражание Христу? Как можно так поддаваться гневу?

  Смутить Эмиля не удалось. Христа в подобном никто не обвинял. Его в богохульстве обвинили, в приложении к Себе божественных предикатов! Обвини кто его, Эмиля, в подобном, он бы объяснил, что ни в чём подобном неповинен, но ничуть не разгневался бы. Это не мерзость была бы, а так, мелкое недоразумение. Но Иуда не обвинял Христа в непотребном, как его – Лоран. Неизвестно поэтому, как бы Господь отреагировал! Кроме того, отец Гораций, когда рассказывал им о Менандре на уроке греческого языка, цитировал его. 'Тот, кто дурное видя, не разгневался – надежно доказал свое злонравие'. Magister dixit.Учитель сказал. Он же, Эмиль, видя непотребное, был преисполнен гнева праведного, и тем самым показал своё добронравие!