Текст книги "Вольный стрелок"

Автор книги: Ольга Миленина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 2

– Теть Галь, мне два двойных…

Теть Галь, бесформенная невысокая тетка без возраста, фамилии и отчества, в этом здании, кажется, с самого момента его постройки. По крайней мере когда я сюда пришла в 87-м, она тут уже была – и толкущийся в буфете народ фамильярно звал ее теть Галь.

Правда, судя по татуировке, периодически вылезающей из-под рукава условно белого халата, какой-то период своей жизни теть Галь провела вне буфета, а именно в местах не столь отдаленных. Я так думаю, тоже в общепите работала и за Профессиональные прегрешения и попала. Тогда, при коммунизме, выгодней торговли да общественного питания занятия не было – ну и риск соответственно имелся приличный.

Через пару-тройку лет после начала журналистской карьеры, когда я натуральным стервятником стала, мелькала у меня мысль ее разговорить и сделать интересный материал – может, напоить даже, чтобы сведения нужные вытянуть, она, судя по лицу, не прочь поддать. Но забыла почему-то, а когда снова вспомнила, тема утратила актуальность. Когда бандит стал героем книг и фильмов, когда страну разворовывают почти открыто, кому интересны откровения некогда попавшейся на обвесе или мелких хищениях колбасы буфетчицы?

Теть Галь доведенными до автоматизма движениями заряжала кофеварку. Я не подозрительная, но порой вкус у кофе даже двойной крепости бывает слабоват – и мне казалось не раз, что она использует одну закладку дважды, выгадывая какие-то копейки. Но в любом случае ничего не увидишь – ловкость рук и никакого мошенничества.

Да и даже увидишь – что, сенсационную статью писать?Хотя, может, какая-нибудь «желтая» газетенка и напечатает – и то если тему соответствующим образом повернуть, заголовок дать насчет давления на прессу и ограничения свободы слова. Но я не настолько жадна, чтобы лишать гонорара специалистов по высосанным из пальца сенсациям, – да и дерьмовый вкус у кофе, приготовленного теть Галь, явление не столь частое. Может, совестно ей обманывать тех, кого сто лет знает.

– А ты чего, Юль, без пирожных-то сегодня – эклеры вон свежие, только привезли. И безе тоже…

Перед глазами встали весы, но я отмахнулась от них мысленно, грозя им страшными карами, а потом, запугав, предложила компромисс:

– Ну тогда еще и эклер – но один…

Пирожное и вправду оказалось свежим – а кофе крепким. Я, правда, совсем не есть и не пить сюда пришла, а по делу – но с делом своим не торопилась.

Получая удовольствие, а заодно расслабляя собеседника – специально приглашенного в буфет Женьку Алещенко из отдела экономики. Так таинственно приглашенного – потому что я его позвала не в наш редакционный бар, но в этот общий буфет, в котором пьют кофе и перекусывают обитатели всех расположенных на пяти этажах редакций. И потому что содержание нашего разговора пока оставалось для него неизвестным.

Эклер покрыт был крепкой шоколадной коркой – а крем внутри нежирный, прохладный. И я наслаждалась им спокойно, видя, что и Женька не торопится никуда – и, кажется, ждет, когда я аккуратно предложу ему заказуху. То есть интересующую кого-то из моих знакомых статью на экономическую тему, которую эти самые знакомые готовы проплатить.

– Жень, тут шеф вопросом одним интересовался, – начала наконец, глядя в симпатичное Женькино лицо – он приятный такой, хотя для меня слишком высокий и худой. – Насчет банкира, который умер. Улитин, кажется…

Я заметила это как бы между прочим, но Женька нервно передернулся. Я знала его давно уже – с самого его прихода в газету, то есть лет пять примерно – и потому и увидела, что он почему-то занервничал. Но списала все на его нежелание заниматься навязанной начальством темой, в то время как наверняка есть куча своих – тем более что свои темы по большей части проплачены.

Отдел экономики в этом плане место доходное – бизнесмен или банкир за свою рекламу или компромат на конкурента заплатит куда больше, чем, скажем, театральный режиссер за статью о новом спектакле или директор совхоза за материал о проблемах села. Есть, конечно, отделы и подоходное – те, что о шоу-бизнесе пишут и светской жизни, – но это уже другой разговор.

– Да слышал я, что он умер, – только писать здесь о чем? – Женькино удивление показалось мне немного неискренним. – Юль, да у нас живых банкиров столько, что если о каждом писать, работы на сто лет хватит. А мертвых чего трогать?

Женька с высшим экономическим образованием. Не знаю, почему при наличии такой денежной вроде бы профессии он подался в журналистику – он здесь, конечно, неплохо имел на заказухах, но, наверное, мог бы и побольше в другом месте получать. Но тем не менее сразу после института пришел в редакцию. И надо признать, профи оказался настоящим. Насколько мне было известно, у него на каждого крупного банкира и бизнесмена имелось досье и свои люди были, которые информацию подкидывают. А уж во всяких аферах он разбирался почище любого афериста. По крайней мере материалы у него четкие и понятные – даже для такой экономически темной личности, как я. И вдобавок убийственные – куча фактов, железная логика и никакой воды.

– Не в курсе я, Жень, – это Сережина блажь, – соврала легко, не сомневаясь, что через пару минут избавлюсь от выбранной вслепую и не нравящейся мне темы, а Женька ею обзаведется. – Я с Антоновой по телефону говорила утром – она мне и рассказала, что шеф заинтересовался вопросом. Представляешь – меня озадачить пыталась. Так-то вроде звучит интересно – умирает банкир, молодой, всего тридцать три. Я вот лично не слышала, чтобы банкиры своей смертью умирали, – а ты?

Так удачно пришедший мне утром в голову риторический вопрос произвел на Женьку то же впечатление, что и на Наташку, и на меня саму. Потому что он задумался всерьез и лишь через какое-то время удивленно мотнул головой.

– Ну вот мы с Антошей и прикинули, – продолжила весело, чтобы он не заподозрил подвох. – Я б взялась, но в экономике твоей по нулям. А ты спец. И ты наверняка знаешь, что там у этого Улитина было, – может, покопаешь, так выяснится, что не сам он умер, а кто помог…

Пирожное почти кончилось, на дне чашки осталась только кофейная гуща – так что можно было уходить. Оставалось только заручиться Женькиным согласием – или вырвать его из него – и тут же идти к Антоновой. И сообщать ей, что в связи с моей некомпетентностью в экономике тему пришлось отдать – а я себе возьму что-нибудь другое.

Я еще по пути изобрела хитроумную свою схему. Мне до редакции от дома пятнадцать минут пешком – и я шла и обдумывала утренний разговор с Наташкой и наконец сказала себе твердо, что этой мутью я заниматься не буду. А то, что спросонья ляпнула "а", а теперь надо говорить "б", – так это решаемо. И, не заходя на наш второй этаж, поднялась на четвертый, к знакомым девчонкам в «Ночную Москву». И от них набрала Женьке. Сказав себе, что если его нет – то, значит, мне не повезло. Но он оказался на месте – и похоже, теперь об этом жалел.

– Не, Юль, – пустое это. – Женька махнул рукой и попытался улыбнуться, но я видела, что он напряжен. – Да и нехорошо мертвых трогать…

Это неискренне. Настоящий журналист – это человек, который в доме повешенного говорит о веревке, в то время как все другие, согласно правилам хорошего тона, делать этого не должны. Но у журналиста свои правила – и все строгие тона, приличия и прочие условности ему должны быть по фигу. Если он настоящий, конечно, а не лох с улицы, который пришел в дешевую газету, чтобы заработать денег любым путем. В последние годы таких много развелось – газет-то пооткрывали кучу, надо ж кого-то набирать. Но Женька – профи. А значит, сейчас лицемерил.

Я сделала вид, что не расслышала, аккуратно разламывая ложечкой оставшийся от длинного эклерного дерева пенек, отправляя в рот предпоследний кусочек. А потом чуть развернула стул, прислоняясь спиной к стене, оглядывая небольшой зальчик с выложенным плиткой полом и старомодными деревянными столами и стульями, в связи с возрастом нетвердо стоящими на металлических своих ногах.

Кивая знакомым, уже без удивления отмечая, сколько за последнее время появилось новых лиц.

Я здесь уже десять с половиной лет – осенью будет одиннадцать.

Вообще-то больше – первую заметку я сюда притащила, еще когда училась в десятом классе. А летом 87-го, закончив школу, твердо решила стать журналисткой. И, сказав родителям, усиленно пихавшим меня в Иняз, что в этом году поступать никуда не буду, потому что хочу определиться, кем мне быть, начала внештатничать. Отдохнула месяц после экзаменов, еще месяц болталась по городу, придумывая темы для статей, которые писала по вечерам, – естественно, какой-то бред, который не стали печатать, но в котором увидели проблески моего таланта.

А на следующий день после празднования семнадцатилетия, а именно второго сентября – всегда обожала символы, – заявилась в редакцию, уже напечатавшую штук пять крошечных моих заметок. И притащила с собой папку с написанными в августе статьями – этакой демонстрацией моего ума и способностей.

Статьи были жутко объемными, полными образов и философии, умных слов и изречений знаменитых людей, и абсолютно не газетными ни по объему, ни по стилю – сейчас смешно, а тогда я ими жутко гордилась. И ни секунды не сомневалась, что за них тут же ухватятся, а меня начнут усиленно зазывать на работу и сулить всяческие блага, опасаясь, что иначе мой талант переманят другие.

Однако, как и следовало, в общем, ожидать, самодеятельность моя пришлась не по вкусу, почти все темы были забракованы, а одобренные – безжалостно исчерканы и отданы мне на переработку. Но тем не менее я легко выслушала отказ и согласилась писать что скажут и как скажут – может, потому, что мной все-таки заинтересовались, пусть и не особенно бурно.

Тогда был сентябрь 87-го – а сейчас апрель 98-го. Если задуматься, срок жуткий – и в редакции я порой ощущала себя старухой. Из тех, с кем я начинала, может, человек десять осталось – остальные по другим изданиям разбрелись или вообще профессию сменили. У нас же молодежная газета – соответственно, всегда платили мало.

Раньше вообще так было – на зарплате минимум нарoдa, остальные за штатом, на гонораре. По меркам 87-го года на этом самом гонораре рублей сорок заработать было можно в месяц, ну пятьдесят – вдвое-втрое меньше средней зарплаты. Тот, кому давали в газете полставки – то есть гонорар плюс шестьдесят рублей, – считался счастливцем. А те, кто был на зарплате, вообще к лику избранных причислялись – хотя вся зарплата сто рублей составляла, уборщица получала больше. И лет пять эти цифры не менялись – хотя в конце восьмидесятых начавшие вовсю разворачиваться предприимчивые люди, еще не именовавшиеся бизнесменами и известные как кооператоры, уже миллионами ворочали.

В принципе на то она и молодежная газета – сделал себе имя и уходи. Ну в каких «Известиях» или «Правде» можно было в конце восьмидесятых написать объемную статью о проститутках, или роке, или гомосексуалистах? А в молодежке можно – шеф за каждый спорный, так сказать, материал с вышестоящими инстанциями бился, может, поэтому у нас тираж все время рос и сейчас он под два миллиона.

Так что вплоть до начала девяностых это несложно было – при наличии головы и умения писать – сделать себе имя. А там остепеняйся, иди в солидное издание и пиши какую-нибудь аналитику. К тому же все больше новых газет стало появляться – которые переманивали из существующих изданий всех, кто готов был уйти, тем более деньги предлагали куда большие, чем в нашей конторе.

В общем, текучка кадров всегда была сильная – и за эти почти одиннадцать лет, что я работаю в редакции, пятьсот человек точно через нашу газету прошло, а может, и тысяча. А я все тут – хотя уж вариантов было…

– Пустышка это. – Женька, которому я дала время на раздумья, решительно отодвинулся от стола, скрипя по кафелю железными ножками стула, явно собираясь уходить. – За кофе спасибо, Юль, – пойду, дел по горло. Ты Наташке так и скажи – нечего там ловить, ничего не нароешь…

Я, конечно, не великий психоаналитик – хотя журналистика сродни психологии. Ну если не репортажи пишешь короткие, а пространные интервью, очерки и зарисовки – о людях, в общем. Если в человека не вдуматься – ни черта не выйдет, он тебе штампами отвечать будет, и не статья получится, а скучный и сухой набор слов. А если поймешь его и раскрутишь на разговор – такое расскажет, что заслушаешься.

Это к тому, что я видела, что он нервничает – не нравился ему наш разговор. Хотя очевидных причин для этого не было.

– Жень, ты пойми – ну скажу я Наташке, и что? Шеф сам заинтересовался – и что она сделает? Ты же знаешь – если ему что интересным покажется, ему вынь да положь, – заметила рассудительно. – Ты же сам писал как-то – что за каждым бизнесменом что-то есть, даже за самым честным, потому что бизнес у нас такой, на грани фола. У тебя же досье на всех, связи – неужели не найдешь фактуру?

– Да сказал же – нет там ничего. – Женька оглянулся на дверь в буфет с таким видом, словно ждал спасения. – Если что – сам к шефу схожу и объясню все…

Я была поражена, признаться. Просто так к шефу ходить любителей нет – он мужик нормальный, но припадки случаются. И уж с таким вопросом – отказываться от темы, которая ему показалась перспективной, – только самоубийца может к нему пожаловать. И если человек предпочитает пойти на риск, вместо того чтобы взяться за материал, – для этого нужен повод. И очень серьезный.

– Памяти у него нет ни хрена, у главного, мать его! – То, что вежливый обычно Алещенко выругался, тоже подтверждало, что с ним не в порядке что-то.

Для газеты неформальная лексика – это норма, и используется она обычно обоими полами, но от Женьки лично я ничего такого никогда не слышала. – Он мне прошлым летом Улитина этого подкидывал. Знаешь же, как бывает – кто-нибудь из улитинских конкурентов счеты с ним свести решил, нашел выход на шефа и понес.

Сенсация мол, только копни, кругом аферы, бабки за рубеж качают – а конкретики никакой. Вот и оказалось, что липовая компра – а если что и есть, все так прикрыто, что ничего не найдешь. Шеф меня озадачил, я давай копать, времени кучу потерял – а там пустышка. Я так шефу и сказал – если бы вам хоть один факт дали, Сергей Олегович, я бы через него и другое вытянул. А тут, похоже, просто счеты хотят свести – и газету нашу вслепую использовать…

Женька округлил глаза, качая головой – видно, вспоминая реакцию главного на такую безрассудно смелую речь.

– Думал, уволит сразу – аж краской налился! И давай мне пихать – что не мне на такие темы рассуждать, и он никому газету использовать в корыстных целях не позволяет, и если я не могу материал сделать, надо в этом честно признаться, а не хамить. И тем, кто работать не умеет, надо заявление писать – а тех, кто джинсой кормится, заказухами, он сам поганой метлой выметет. И еще вопрос, кто газету использует для своей корысти – тот, кто хочет ее интереснее сделать, или тот, кто на джинсе деньги колотит, мобильные телефоны покупает и машины и квартиры. Орет, слюна летит – а потом вообще на визг сорвался…

Приступы бешенства у главного я наблюдала не раз – и потому сейчас отчетливо представила себе эту сцену. Вальяжного, солидного Сережу в хорошем костюме, красного от ярости, визжащего, брызгающего слюной. Не идет ему психовать, очень неприятное впечатление остается. Хотя лично мне его ярость никогда не адресовывалась, но я много раз видела, как он на других орал. А с Алещенко это было один на один, и все отрицательные эмоции предназначались ему.

Так что, похоже, и вправду он не смог ничего найти – раз осмелился заявить шефу, что кто-то из его, так сказать, друзей его использует.

– Ну ты герой! – произнесла с деланным восхищением, показывая Женьке, что оценила его поступок. Хотя, на мой взгляд, идти на открытую конфронтацию глупо, но, с другой стороны, это чисто женский подход – избегать прямых конфликтов, решая вопрос более тонко и хитро. – А он что?

– Да он только передышку сделал, я извинился тут же, объяснил, что не то имел в виду. – Женька, так красочно повествовавший о стычке с Сережей, сразу сдулся, – Сказал ему, что у нас слухи про всех ходят – и про политиков, и про банкиров, – да разве можно на всех компру найти? Если бы, говорю, такое было возможно, все газеты только компромат бы и печатали. Пообещал проверить все слухи, которые про Улитина ходят, – на том и расстались…

– А что за слухи? – Я заглянула с грустью в пустую чашку, а потом в миллионный раз пожалела, что в этом буфете не курят. В нашем редакционном баре можно – но я сама предпочла до разговора с Женькой в редакцию не заходить. – Интересное что-нибудь?

– Да вода одна! – Алещенко скривился с таким видом, словно угробил на это расследование год. – О шефе тоже вон слухи ходят – про миллионный счет в Англии, – и что?

– Жень, скажи честно… – Я произнесла эти слова с улыбкой, потому что собиралась спросить нечто неприятное так что надо было хотя бы постараться смягчить вопрос. – Сколько тебе Улитин дал, чтобы ты не писал ничего? Ты ведь точно накопал что-то – ты же профи, Жень.

Женька не ждал вопроса – и куча эмоций на лице появилась, от изумления и обиды до испуга и бравады.

– Дал! Да ладно было бы, если б дал! А он, его мать…

– А что он? – вцепилась я в последние слова. – Пожадничал, что ли?

Алещенко спохватился, кажется, решив, что сказал что-то лишнее. И кажется, этого лишнего испугавшись.

– Да, конечно, пожадничал – потому что чистым оказался, в смысле концы все хорошо спрятал. – Женька выдавил улыбку, не обманув меня своей напускной веселостью. – А раз ничего нет – так и денег платить не за что. Пустая, короче, тема. Так, может, растолкуешь подруге своей Антоновой? Чтобы она шефу потом объяснила…

– Да боюсь, не получится, – произнесла задумчиво, все пытаясь понять, что именно скрывается за Женькиным поведением. – Ты же знаешь – раз Сережа загорелся, никакие объяснения в расчет не берутся. Умри, но сделай…

– Так, может, ты сама? – В голосе Женьки зазвучала надежда. – Тут же в экономике разбираться не надо – не о банке же речь. Я ведь как – если с экономикой что, тут я да, спец, а такой материал, чтоб про человека, я и не потяну. Тут копать надо насчет личного – а это лучше тебя никто и не умеет…

Комплимент был заслужен – но меня им не купишь. И я хмыкнула скептически – хотя Женька предпочел этого не заметить.

– Не, серьезно – ты ж такая, ты ж там найдешь, где и нет ничего. А я помогу, если надо будет, факты там, все, что есть. Ну и…

– А что, много фактов? – спросила просто так, понимая уже, что Женьку мне не убедить – а если начну давить, он рано или поздно задаст тот вопрос, которого я, признаться, ждала. Поинтересуется, почему я ему передаю задание, а не Наташка или главный. И еще, чего доброго, побежит к Антоновой отказываться – и тут и выяснится истина. Которая заключается в том, что мне, дуре, надо было сначала идти к Наташке и спихивать тему на Женьку – а я захотела схитрить и обхитрила сама себя. – Фактов, говорю, много?

– Да нет вообще-то… – Алещенко развел руками смущенно, и мне это тоже показалось странным – что у него, профессионала в своей области, нет ничего такого интересного на не последнего, как я понимаю, банкира. – Но все, что есть, – твое. Пойдем ко мне – я прям сейчас файл распечатаю и отдам или на дискету перегоню, если хочешь…

Я сказала себе, что, судя по всему, попала – и теперь тема, похоже, моя. Совсем неинтересная мне, пустая и абсолютно бесперспективная тема – на которую можно убить кучу времени, но так ничего и не найти. Просто по причине отсутствия того, что необходимо для статьи.

– А хочешь – ты тут посиди, а я сбегаю, распечатаю и сюда тебе все принесу? – Женька был сама любезность – и вид у него был такой, словно он безмерно счастлив, что сумел отвертеться. – Давай кофе тебе возьму еще – хочешь? А сам минут через десять вернусь.

– Ну тогда еще и пирожное, – уронила автоматически, забывая про весы – потому что голова была занята другим. Мыслями о том, кому позвонить, кого разыскать из тех, кто может дать мне ценную информацию. Потому что тот факт, что Женька ничего такого об этом Улитине не знал, – он вовсе не означал, что ничего не узнаю я. – Эклер…

Когда три минуты спустя рядом со мной аккуратно опустилась чашка кофе и тарелка, а Женька убежал, на радостях даже выполнив еще одну просьбу и оставив мне мобильный, я заметила, что эклеров на тарелке два. И тут же заткнула голос совести, сообщая ему в резкой форме, что это ведь не я сама себе купила, это меня угостили. А отказываться от угощения нехорошо – можно обидеть человека.

Американцы говорят, что надо мыслить позитивно – и во всем видеть положительные стороны. Я с этим согласна полностью – тем более что позитив в тот момент был налицо. Он передо мной лежал на тарелке в виде двух эклеров – наглядно доказывающих, что не слишком приятные события этого дня удалось подсластить. А могло бы быть куда хуже – и тема бы осталась мне, и эклеров бы я не поeла вдоволь. Так что надо радоваться.

Я задумчиво придвинула к себе тарелку, разламывая призывно лезущий в глаза эклер. Повторяя про себя что если надо радоваться – значит, будем радоваться. Как минимум до тех пор, пока тарелка не опустеет…