Текст книги "Вольный стрелок"

Автор книги: Ольга Миленина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 3

– Я сейчас, Юль, – пять минут подождешь? Посиди, покури – а я к начальству и обратно. Срочно вызвали – прям перед твоим приходом, как нарочно…

Выбора не было – и я кивнула, аккуратно вешая любимое черное пальто с серебряной подкладкой на вешалку и устраиваясь поудобнее на убогоньком стульчике, предназначенном для посетителей. Скептически думая, что не слишком обрадовавшийся моему появлению майор Зайцев побежал совсем не к начальству. Уж больно долго он выяснял у меня по телефону, что мне надо, а когда выяснить не получилось, пытался отговорить от визита к нему – или хотя бы перенести с сегодня, с пятницы то есть, на понедельник.

Но я понимала, что в понедельник его не окажется наверняка – не любит майор Зайцев таинственности, подвох в ней чует, так что вполне мог попытаться замотать нашу встречу. И потому я настояла на своем. Вот он и убежал, как только я появилась. И скорее всего не к начальству, а в столовую или буфет – надеясь, что, может, мне надоест его ждать и я уйду. На него это похоже.

Но он не знал, что я его дождусь, сколько бы он ни отсутствовал, – потому что он мне нужен. Потому что я рассчитывала, что он расскажет мне что-то. Что-то, что окончательно убедит меня в том, что от темы надо отказываться, – либо в обратном.

Может, поэтому я так и уехала из редакции, не заглянув к Наташке.

Позвонила сюда, в пресс-центр ГУВД, по Женькиному мобильному, вернулась домой за стареньким своим «фольксвагеном», спавшим у подъезда, – знала бы, что придется поехать куда-то, не пошла бы в редакцию пешком, – и вперед. К майору Зайцеву Ивану Петровичу – давнему, так сказать, другу нашей газеты.

Дружба, правда, довольно односторонняя. Все время, что я работаю в редакции, газета делала господину Зайцеву кучу рекламы. Например, всегда благодарила его за предоставленные материалы – хотя в тех редких случаях, когда он их предоставлял, материалы оказывались совсем не сенсационными и не слишком содержательными. Всегда ссылалась на него, если по какому-то вопросу журналист звонил проконсультироваться на Петровку. И даже порой печатала бредовые опусы, лично написанные Зайцевым и тупо прославлявшие московскую милицию.

Что же касается ответной дружбы, то недавно ставший майором Зайцев на нее всегда был скуповат. И лично я не знала случаев, чтобы он шепнул кому-то из наших по секрету что-то по-настоящему важное или любопытное – чтобы дал газете хоть один эксклюзив.

Это я к тому, что не рассчитывала, что он расскажет мне нечто феноменальное. И не поможет ни наше долгое знакомство – в 89-м я в течение какого-то времени вела колонку происшествий в газете, ходила на всякие брифинги и с ним регулярно общалась, да и позже не раз приходилось встречаться, – ни то, что он знает, что мне можно верить, и если я получу от него конфиденциальную информацию, то никогда не скажу, откуда я ее получила.

Так что я просто на всякий случай к нему приехала. Потому что настоящий журналист при подготовке материала обязан встретиться со всеми, кто может хоть что-то сказать по интересующему его вопросу, – никогда не знаешь, где и что услышишь. А мне обязательно надо было что-то услышать – просто необходимо.

В маленьком кабинете было жутко накурено – и так как я не выношу запаха дыма, если не курю сама, то пришлось извлечь из кармана пачку «Житана». И, щелкнув зажигалкой, прикурить и уже потом подойти к окну, раскрывая его пошире, выглядывая на залитую ярким весенним солнцем улицу.

Часы показывали почти полчетвертого. Пять минут растянулись уже до двадцати пяти – подтверждая, что майор Зайцев совсем не торопится насладиться моим обществом. А заодно сообщить мне, что известно правоохранительным органам о смерти господина Улитина. И может, и о жизни заодно. О которой я, увы, знала очень и очень мало.

Женькино досье оказалось на удивление скромным – настолько, что я, прочитав его дважды, все запомнила наизусть. И могла выдать, не заглядывая в бумаги, что Андрей Дмитриевич Улитин родился в июне 1964 года в крупном областном центре, закончил школу, отслужил в армии, поступил в педагогический институт на исторический факультет, на вечерний, занимался бизнесом, а в 1991 году стал активным членом предвыборного штаба одного молодого бизнесмена, решившего баллотироваться в мэры.

Предвыборный штаб сработал на славу – и, видимо, в благодарность господин Улитин в том же году стал вице-президентом имевшейся в городе топливной компании. А два года спустя – когда мэр возглавил область – юный бизнесмен, в свою очередь, возглавил крупнейший в городе банк. А еще через два года благодетель был приглашен в Москву в правительство – и, естественно, потащил за собой самых верных соратников, в том числе и банкира Улитина, получившего в столице должность президента новой финансовой структуры с громким названием «Нефтабанк»: «Нефтяной акционерный банк» в расшифровке.

В экономике я несильна – но Женька все объяснил более-менее доходчиво.

Что улитинский благодетель, он же член клана молодых реформаторов Василий Васильевич Хромов, по прибытии в Москву развернул бурную деятельность, подтверждающую его реформаторскую сущность. В частности, начал борьбу с олигархами и всякими монополиями. И именно по его инициативе и был создан «Нефтабанк», по сути, контролирующийся государством и образованный для того, чтобы разрушить монополию банков олигархов, жиреющих на прокручивании бюджетных средств. И большую часть этих средств пустили как раз через «Нефтабанк» – чтобы не обманывал никто дорогое государство и его граждан.

Однако бурная деятельность явившегося из провинции реформатора олигархам пришлась не по вкусу – так что Василия Васильевича, считавшегося чуть ли не наследником престола, в конце 96-го года из правительства попросили.

Он правда, в родную провинцию не вернулся, в Москве остался, ударившись в политику – в ранге героя, пытавшегося обустроить Россию, но пострадавшего невинно от рук злодеев капиталистов.

А вот протеже его, господин Улитин, продолжал спокойно работать на своем месте. Что, в принципе, меня удивило – раз с покровителем разобрались, то и его должны были попросить, чтобы посадить кого-то своего. Но тем не менее молодой банкир Улитин – согласно Женькиной фактуре, самый молодой президент крупного банка – оставался на своем посту еще десять месяцев. А в октябре 97-го, прошлого то есть года, этот самый пост покинул – по неизвестной Женьке причине. И переместился в заместители председателя правления другого крупного банка, на сей раз частного. И там и трудился до самого дня своей преждевременной кончины.

Признаюсь, мне это показалось странным – что человек по своей воле ушел из президентов одного банка в члены правления другого. Я, конечно, в банковском деле несильна – но такие вещи понимаю. Женька, однако, в ответ на мой вопрос, не кажется ли это странным ему, просто пожал плечами – там, мол, почти госструктура была, а в частной конторе оно куда приятнее и спокойнее. Тем более что за два года на президентском посту заработал господин Улитин, должно быть, немало – вот и ушел на должность более спокойную и совсем безответственную. А может, и сняли его – вспомнили спустя десять месяцев, чей ставленник занимает хлебное место, вот и исправили ошибку. Но в любом случае все произошло тихо, без скандалов и разборок – полюбовно, так сказать. Будь по-иному – Женька бы об этом знал.

Вот и вся история – если не считать мелких деталей типа того, что господин Улитин был женат и имел дочь, проживал в элитном подмосковном поселке, а заодно владел квартирой в престижном районе Москвы. И вполне понятно, что история эта не внушала мне никакого оптимизма. Будь в ней хоть намек на причастность покойного к аферам и махинациям – мне бы было веселее. Но Улитин, похоже, был кристально чист – точнее, свою нечистоту умело скрывал.

Лично я не верю, что можно занимать такой пост и не замараться ни в чем. «Человек зачат в грехе и рожден в мерзости и путь его – от пленки зловонной до смердящего савана» – это мой некогда любимый писатель сказал, Роберт Пени Уоррен, написавший книгу «Вся королевская рать», которую у нас экранизировали даже.

Любовь к нему давно прошла – а вот фраза осталась. И я ее часто повторяла, и сейчас повторила, чтобы напомнить себе, что за каждым что-то есть – в том числе и за хозяином этого кабинета, и за Женькой Алещенко, и даже за мной. И уж тем более за господином Удитиным, имевшим отношение к очень большим деньгам. Если он, конечно, не святой и не вознесется на собственных похоронах, которые были назначены на субботу, то есть на завтра.

– А я уж думал, ты ушла! – Голос вернувшегося наконец Зайцева был довольно скучен – видно, он озвучил тайную свою и несбывшуюся надежду. – Я начальству говорю – корреспондент у меня, а все равно час продержали почти.

Сижу там и думаю – вот ведь неудобно получилось, ведь точно ушла, не дождавшись. Думаю, раз ничего такого срочного у тебя нет – ничего ведь не стряслось нигде такого? – значит, точно уйдешь. А ты дождалась, видишь. Ну так что, Юль, зачем пожаловала? Что за вопрос такой серьезный, раз почти час ждала?

Я помнила, что, будучи молоденьким лейтенантом, нынешний майор строил мне глазки, пытался неумно острить и проявлял прочие знаки милицейского внимания. Довольно кондовые и странные, с моей точки зрения. Например, подарил мне наручники на Восьмое марта – и густо покраснел, когда я заметила, что пока мазохистских наклонностей в себе не замечала. Тем не менее на следующее Восьмое марта он подарил мне милицейскую дубинку – и я чудом удержалась, чтобы не сказать, что в секс-шопе можно купить вибратор и поудобнее. А живой половой орган я предпочитаю имитации. И сдержалась-то только потому, что подумала, что органу Зайцева, каким бы он ни оказался, предпочла бы все же дубинку.

Но Зайцев не знал о моем отношении к его подаркам, и пусть относился ко мне не так, как раньше – что по прошествии стольких лет вполне понятно, – но все же с симпатией. И потому я улыбнулась ему кокетливо.

– А что, разве я просто так не могу заехать? Мы с вами, товарищ майор, столько лет знакомы – разве не можем без повода пообщаться? Вот хотела вас на чашку кофе пригласить. Может, в саду «Эрмитаж» бар какой-нибудь есть – нам же с вами только дорогу перейти. Посидели бы в приятной обстановке – все равно ведь пятница, не работать же рам, в самом деле…

Я знала, что Зайцеву это польстит – и мое обращение к нему на вы, и мое приглашение. Он маленький такой, щупленький, и мне всегда казалось, что у него комплекс неполноценности по этому поводу, – по крайней мере в день нашего знакомства представился он мне по имени-отчеству, что было очень комично, и в дальнейшем ни разу не предложил перейти на ты. Хотя сам перешел – в одностороннем порядке. И держаться всегда старался очень важно и начальственно.

Это смешно смотрелось – но я не смеялась. Я все рассчитывала, что от него хоть какая-то польза будет. Хотя пользы, признаться, было как от козла молока – несмотря на мое подчеркнуто уважительное отношение и его симпатию ко мне, ничего такого ценного он мне ни разу не сообщил. Ничего такого не шепнул на ухо с просьбой на него не ссылаться. А если что и выдавал под видом эксклюзива, так буквально на следующий день выяснялось, что не я одна это знаю.

Так что и сейчас особой надежды не было. Но я была готова выложить энную сумму за пару чашек кофе – с нашими московскими ценами кофе стоит порой на уровне спиртного, – чтобы в этом убедиться.

– Это можно. – Зайцев задумчиво посмотрел на часы, показывая мне всем видом, насколько он занят. И как хорошо ко мне относится, коль скоро готов ради меня нарушить свой напряженнейший график работы. – А что, можно. Ты мне вот скажи только – тебя что интересует? А то выражаешься так туманно – есть разговор, хотела кое-что уточнить. Ты мне конкретно скажи, может, бумаги какие надо поднять, коллег поспрашивать – чтоб не возвращаться потом, пропуск тебе заново не заказывать…

Это было разумно. Хотя, признаться, говорить с ним в его кабинете я не хотела – я вообще хотела поиграть. А вопрос свой задать как бы между прочим, прикрыв его другими, абсолютно для меня незначимыми, но зато обожаемыми Зайцевым. Поинтересоваться, например, как идет борьба с оргпреступностью, – он на эту тему часами может говорить. Соврать, что хочу большой материал написать – а через какое-то время как бы невзначай вставить свой вопрос насчет Улитина.

Но если он и вправду ничего не знал о нем сам, то получилось бы, что я зря потеряла несколько Д часов, и придется возвращаться сюда в понедельник, а то и-Д во вторник – а я бы хотела все знать сейчас.

– Да, в общем, мелочь, – кинула небрежно, улыбаясь ему с прежней кокетливостью. – Можно сказать, придумала повод для того, чтобы вас, товарищ майор, увидеть. А то вы же без дела встречаться не захотите – вот и придумала кое-какую ерунду…

Зайцев покосился на меня недоверчиво, вытаскивая из кармана пачку «Явы», и, оправдывая худшие мои предположения, закурил, обдавая меня дымом, по сравнению с которым дым моего «Житана» – натуральное благовоние.

– Хотела насчет человека одного уточнить, – продолжила, наблюдая, как Зайцев нейтрально смотрит в окно. – Позавчера банкир один умер, Улитин, и…

– Ну журналисты, ну народ! – Зайцев, поперхнувшийся дымом, прокашлялся наконец, энергично мотая головой со страдальческим выражением на слишком взрослом для его подросткового тела лице. – Ну что вам неймется – ну умер человек и умер! Ладно «Сенсация» эта – «желтая пресса», с. нее чего взять, – но ты-то, Юль, серьезный же человек, статьи умные такие пишешь, взвешенные! Ну не ждал – ей-богу не ждал!

– Значит, насчет него из «Сенсации» уже звонили, констатировала, спрашивая себя, чем вызван интерес самой, «желтой» из всех существующих у нас «желтых» газет к покойному. Если уж у Алещенко нет на него никакой фактуры то у них ее точно не может быть.

Хотя, с другой стороны, им фактура не нужна – у ниx сенсации дешевые.

Взял какой-нибудь факт типа смерти банкира, приляпал к нему слух, выдуманный скорее всего, – есть гвоздь номера. Например, «Кто отравил банкира Улитина?» – с фантастической историей о том, как в редакций пришел человек, назвавшийся одним из поваров престижного ресторана, в который часто ходил банкир Улитин. И рассказавший, как в день смерти Улитина у них появился новый официант, который вел себя очень странно, подозрйтельно долго возился с бутылкой вина, прежде чем отнести ее за стол, а сразу после того, как обслужил Улитина, исчез.

Может, я утрирую, но это вполне в их стиле – состряпать вот такую дешевую муть, выдавая ее за сенсацию. А чтобы не притянули за язык, придумывают человека, якобы давшего им эту информацию, – и поди докажи, что его не было.

– Да не звонили они – вчера у дома покойника сшивались. А там как раз наши люди были… – Зайцев осекся, бросив На меня обеспокоенный взгляд.

Подсказывая мне, что за фактом присутствия оперативников на даче покойного что-то кроется. Но в силу недалекости явно не догадываясь, что я заметила его беспокойство. – Эти журналисты в дом просились – поснимать, все такое. Да вопросы всякие идиотские задавали. Ну им и сказали – все вопросы к пресс-центру, а нам не мешайте. Погнали, короче. И мне отзвонили – предупредить. А «Сенсация» эта так и не проявилась…

– А ваши-то что там делали, товарищ майор? – Я как бы между прочим спросила, делая вид, что удивлена известием насчет «Сенсации», а вопрос задан просто так, автоматически. – Я поняла, что он своей смертью умер, банкир.

Или?..

– Да никаких «или» – от сердечного приступа он умер, какие тут «или»? – Зайцев произнес это так быстро, словно мой вопрос напряг его каким-то образом.

– Вскрытие же делали, вот и установили – острая сердечная недостаточность.

Мужик молодой, но ты ж знаешь, как эти банкиры живут – работа да кабаки, гулянки всякие и девки. Вот сердчишко и прихватило – а жил один, даже валидол некому дать. Ну и того…

– Да, за красивую жизнь надо платить. – Я покивала задумчиво, давая Зайцеву возможность расслабиться. – Так, а ваши-то там что делали?

– А что наши – наших там нет уже. – Кажется, он не ждал, что я повторю вопрос, – и даже растерялся немного. – Вчера были – жену привозили посмотреть, не пропало ли чего – вдруг заходил кто, дверь-то вроде открыта была. А пролежал черт знает сколько – кто угодно мог зайти. Вскрытие показало, что он с субботы на воскресенье умер, ночью, – а нашли только во вторник вечером. Он, бывало, сам на работу ездил, хотя водила был и охрана, – а тут не приехал. Он там не каждый день появлялся, на работе, – если собирался, то заранее звонил и водилу вызывал с машиной сопровождения. А тут не появился в банке – ну и хрен с ним.

Член правления банка – это ж тебе не майор Зайцев. Меня-то тут же хватятся – а он не пришел, и ладно…

Зайцев скривился, выражая свое отношение к банкирам, – хотя, судя по тону, кажется, не прочь был бы поменяться местами с одним из них, желательно с живым.

– В понедельник не появился, во вторник не появился – решили наконец узнать, не заболел ли. Я так понял, он с женой не жил – она в Москве, а он за городом, один. Начали звонить – дома никто не подходит, мобильный молчит.

Позвонили охране – там охраняемый поселок, где он жил, – а те говорят, что в субботу вечером его в последний раз видели. Вот и послали на всякий случай водилу – он его и нашел. А ты говоришь – что наши там делали? Во вторник вечером нашли, в среду проверяли там все, в четверг жену привозили – мало дел, что ли? Дом осмотреть, охрану поселка еще раз опросить, соседей опять же.

Человек немаленький – тут все надо отработать, от и до, даже если сам умер…

– А есть вариант, что не сам? – Зайцев так шумно выдохнул, так изобразил душевное страдание, что мне чуть не стало неловко. – Всякое ж бывает – я тут читала, что можно укол сделать, который сердечный приступ вызывает. И вроде сам умер – если точку от укола не заметить. А с ядом тогда была история несколько лет назад – когда банкиру телефонную трубку ядом намазали? Если бы секретарша тоже не умерла, не обнаружили бы…

– Да не было у него никаких точек, и яда в организме никакого. – В голосе Зайцева слышалась скорее усталая мольба о пощаде, чем возмущение. – И никаких следов присутствия посторонних в доме, никаких бутылок на столе и наркотиков. Ну как ты не поймешь – сам умер, не от водки или наркоты, просто сердце подвело…

Вообще-то я не спрашивала насчет наркотиков и того, был ли в доме кто еще, – но Зайцев все это выдал, словно заранее ждал подобного вопроса. Может, к разговору с «Сенсацией» готовился? И немного странно было, что он прям-таки убеждал меня в естественности смерти Улитина – так, словно я в этом очень сильно сомневалась и нуждалась в убеждении. Так, словно в этом стоило сомневаться.

– А раз в доме никаких следов посторонних, зачем тогда проверять, не пропало ли чего? – Был шанс, что Зайцев на меня обидится, но я готова была рискнуть – если разобраться, толку от него все равно никогда не было и вряд ли он мог быть в обозримом будущем. – Я, между прочим, вам пытаюсь помочь, Иван Петрович, – вот «Сенсация» на вас сейчас насядет, и другие скандальные газеты за ней, понапишут такого, что в пьяном бреду не придумаешь. А вам потом начальство предъявит – вы же за работу с прессой отвечаете. А так расскажете мне, что там на самом деле произошло и какие версии есть у следствия, я напишу быстро – и кто им потом поверит?

Зайцев посмотрел на меня внимательно, словно идея ему понравилась. А потом перевел взгляд на телефон, кажется, собираясь кому-то позвонить и решая судорожно, стоит ли это делать. Но трубку так и не снял – и после растянувшейся на пару минут паузы прокашлялся весомо.

– Юль, так это и есть все! – Голос, может, и убедительно звучал, но я ему уже не верила. Все больше склоняясь к тому, что что-то не так с этим банкиром. Но понимая, что без разрешения начальства Зайцев рассказывать мне ничего не станет – а из-за собственной трусости к этому самому начальству не обратится. – Нет никаких версий и следствия нет – раз установили, что сам умер, какое еще следствие? Ну почему ты поверить не можешь, что все тут нормально?

Мне было что ответить на этот вопрос – «потому что вы так себя ведете».

Но это мне ничего не давало, кроме прямого конфликта и прекращения беседы, – и я предпочла иной путь, оставлявший мне шанс что-то выведать.

– Разве я могу вам не верить, товарищ майор? – Слова, произнесенные с максимальной откровенностью, которую я способна изобразить, кажется, подействовали, потому что Зайцев убрал с лица напряженную озабоченность. – Умер и умер. Просто подумала, что слишком молодой, чтобы самому умереть, – вот и спросила. Я ведь не из «Сенсации» – дешевку писать не буду, вы же знаете. Да, а охрана и соседи ничего интересного не рассказали? Это я так, для себя…

– Толком не опросили – эти там из банка под ногами мешались. – Майор поморщился недовольно – все, кто был обеспеченнее его, ему активно не нравились. Настолько активно, что, когда в свое время я с ним разговаривала об убийствах разных бизнесменов, мне постоянно казалось, что он одобряет действия тех, кто их убил. – Они за репутацию свою трясутся – вот и лезут везде. Свою службу безопасности подключили, и в министерстве нашем у них связи. Даже повторное вскрытие из-за них не сделали…

Зайцев спохватился вдруг, кидая на меня подозрительный взгляд, – но я продолжала задумчиво кивать, затягиваясь «житаниной», показывая ему, что думаю о другом. Радуясь про себя, что мне удалось его расслабить настолько, что он сболтнул лишнее, – и хотя пока это самое лишнее ни о чем не говорит, но возможно, окажется зацепкой.

– Такой молодой – и от сердца умер, – произнесла, как бы не услышав, что он говорил. Стараясь выглядеть максимально абстрактной, чтобы следующий вопрос не вызвал подозрений. – А ведь, наверное, врагов у него хватало – и смерти ему кто-то желал. У них же так всегда, у тех, кто на больших деньгах сидит, – правда, товарищ майор? А умер сам…

– А то! – поддакнул майор. – Все под Богом ходим, Юль, – банкир ты или кто…

Я ждала, признаюсь, совсем другого. Но Зайцев замолчал, тоже закуривая, глядя в окно, куда утекал выпускаемый нами дым.

– А ведь наверняка и с бандитами связан был, и недоброжелатели имелись, – продолжила все так же философски. – Как думаете, Иван Петрович?

– Да кто его знает? – Зайцев пожал плечами. – У нас таких данных нет. С законом не сталкивался, ни в чем таком замечен не был. А и был бы – не наша компетенция, министерство бы занималось или прокуратура. Но между нами – чисто все у него. Проверили наши на всякий случай – все чисто. И по налоговой тоже.

Я сказала себе, что, значит, на Петровке к версии смерти от острой сердечной недостаточности отнеслись скептически – отсюда и проверка эта насчет отношений между господином Улитиным и законами Российской Федерации. Отсюда и попытка произвести повторное вскрытие. И еще это значит, что Зайцев точно что-то недоговаривает.

– А с тем, кто проверял, – с ним можно встретиться? – Вопрос, конечно, был слишком прямой – но у меня не было места для маневра. – Так, на всякий случай – вдруг что интересное…

– Да ты что, Юль, – я же сказал, что это между нами. – Зайцев посмотрел на меня с укоризной. – Да и неофициальная была проверка, понимаешь? Банк этот везде лезет со связями своими – так что все неофициально было. Да и повода-то нет – сам же умер…

– А вот, например, распечатку получить с телефонной станции и с сотовой сети, кто ему звонил на домашний и мобильный, а кому он? – Я предприняла последнюю попытку, чувствуя, что больше сегодня ничего не узнаю. – Представляете, выяснится, что он перед смертью с женой разговаривал или с матерью, – для статьи красивая концовка будет. Жил порядочный человек, герой, так сказать, нашего времени, поднялся высоко своим трудом, честно зарабатывал деньги, умер молодым. А потом концовка – «за пять минут до того, как у него остановилось сердце, он позвонил той, которая помогла ему подняться на самый верх, – своей жене. Но какими были его последние слова, мы уже не узнаем…»

Как вам?

– Красиво… Я и не знал, что такое писать можешь – человеческое… – Я чуть не сплюнула от той дешевой патоки, которую выдавила из себя только что, а вот Зайцеву она, похоже, пришлась по вкусу, и он посмотрел на меня уважительно, кажется, поверив моим неискренним речам. – Не то как читаешь тебя – тот взяточник, этот вор, третий с бандитами связан. Да не, шучу – про гаишника тогда была хорошая статья, которого ни за что посадили. И про опера, который бандита застрелил, а его чуть за решетку не упрятали. Шучу, в общем. Просто не думал, что ты про покойника писать будешь, раз ничего такого за ним нет и умер сам. Но вообще звучит. Только про распечатку забудь – дела нет, следствия нет, какие там распечатки? Ты с банком да с женой его свяжись – тебе же положительное про него надо?

– Есть пословица одна – римская, кажется, – начала не спеша, судорожно думая, о чем еще его спросить, пытаясь потянуть время, пока не придет в голову что-нибудь ценное. – О мертвых или хорошо, или ничего. Как вам, товарищ майор?

– Неплохо. – Зайцев, кажется, забыл, что о мертвых я писала не раз – но правду, которую далеко не всегда можно было охарактеризовать словом «хорошо». – А что – неплохо…

– Или хорошо – или ничего, – задумчиво повторила, маскируя этой самой задумчивостью ту лицемерность, с которой цитировала древних римлян. – Что ж, спасибо, что помогли, Иван Петрович, – не буду вас больше задерживать…

– Всегда рад! – столь же лицемерно откликнулся Зайцев, кажется, жутко довольный тем, что я уезжаю, и даже не собирающийся мне напоминать про обещанную чашку кофе. – Если что – звони. Да, и это – ты, если писать будешь, на меня не ссылайся, ладно? Не то начальству потом втык сверху сделают – пообещали этому банку, что информации никому и никакой. Да и чего тут вообще писать? Ну умер и умер – мало, что ль, народу умирает? Давай я тебе лучше какую-нибудь статью аналитическую подготовлю – по борьбе с оргпреступностью, скажем. Цифры, факты, истории про бандюков всяких, авторитетов да воров – зачитаешься. Давай?

– Это интересно, – ответила вежливо, зная, что вся фактура Зайцева – не третьей даже, а десятой свежести. А истории про бандитов взяты из книг, которыми завалены все киоски и лотки. А якобы аналитическая статья – неграмотно написанный доклад о несуществующих успехах родной милиции. – Я ребятам скажу из отдела расследований…

– Вот и ладненько! – Развеселившийся Зайцев приобнял меня так по-дружески, подвел к вешалке, хотя и не притронулся, к счастью, к моему пальто – одеваться я люблю сама, как и раздеваться, впрочем. – А о банкире покойном и писать нечего – чего их воспевать, банкиров-то?

Я кивнула ему на прощание и медленно пошла вниз по лестнице, анализируя все, что услышала недавно. С тоской думая, что, несмотря на то что Зайцев что-то скрывает, писать тут, похоже, нечего – да и скрывать он может какую-то ерунду. Типа того, что пока банкир лежал мертвый, дом его обокрали. А кажущееся поначалу подозрительным поведение банка, в общем, вполне оправданно – потому что имя Улитина ассоциируется именно с ним, а упоминание в печати в связи с покойником в банке вряд ли считают хорошей рекламой.

И даже в появлении «Сенсации» тоже ничего такого нет – в конце концов, там штатным сотрудникам, даже рядовым, платят вдвое больше, чем у нас, а сенсаций на всех не хватает, вот и цепляются за все подряд. И желание оперов до конца отработать версию смерти по естественным причинам – оно тоже объяснимо, потому что если потом пойдут слухи, что Улитин умер не своей смертью, то вставят именно им.

На улице было солнечно и, даже можно сказать, тепло – по крайней мере для начала апреля. И думать о работе не хотелось совсем – уж лучше об отдыхе.

Прежде всего о еде – без которой отдых невозможен. О тарелке дымящихся спагетти, политых густым соусом и присыпанных нежной сырной крошкой, – и о бокале вина.

Мой ярко-красный «гольф» завелся с пол-оборота, загудев уютно и приветливо – может, чуть шумнее, чем надо, но ведь он не новый в конце концов.

И я, прежде чем тронуть его с места, снова сказала себе, что, похоже, писать тут действительно не о чем. И идеально было бы двинуть отсюда в редакцию – хотя уже полпятого и субботний номер давно подписан в печать, Наташка наверняка еще на работе, и лучше прямо сегодня, не откладывая, заскочить к ней и сказать, что я беру другую тему.

Но перед глазами уже стояли тарелка с пастой и бокал вина – а никакой другой темы у меня пока не было. Так что получалось, что надо ехать прямо домой – а разговор с Антоновой отложить до понедельника. Понадеявшись на то, что за выходные что-нибудь да придет в голову.

Потому что в нее всегда что-нибудь приходит…