Текст книги "Вольный стрелок"

Автор книги: Ольга Миленина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Наташка скорчила недовольную физиономию и неохотно начала рыться в лежащих на столе бумагах. Бардак у нее царил совсем не женский – но, впрочем, Наташка сама много раз заявляла во всеуслышание, что она существо среднего пола, потому что ни о чем, кроме работы, ей думать некогда. Это отчасти самокритично, насчет среднего пола, – она высокая, худая, плоская, коротко стриженная, и косметики минимум, и я, если честно, никогда не понимала, как шеф с ней ложился в постель. Но не совсем искренне, если вспомнить ее многолетнюю любовь к шефу и желание сочетаться с ним законным или хотя бы гражданским браком.

Зато даже в условиях царивших когда-то в редакции свободных нравов, когда на протяжении нескольких лет по вечерам во многих комнатах пили горячительные напитки и совокуплялись, у Наташки не было ни одного любовника.

Кроме изредка снисходившего до нее Сережи.

– Не было бы интереса шкурного – и не заглянула бы. – Антонова протянула мне две газеты, которые каким-то чудом умудрилась отыскать. – Цени – у меня столько дел тут, голова кругом, а о тебе не забываю. Думаю – ведь объявится Ленская, а кто ей, кроме меня, газетку-то оставит, стрелку вольному?

На, полюбуйся на свой шедевр, а я схожу кое-куда – а заодно жопе своей скажу, чтоб кофе принесла…

Жопа – это не Наташкин худой зад, но Ленка, Антошина секретарша, молодая девчонка, которой вечно нет на месте, а если есть, то треплется по телефону, забывая про Наташкины указания. Она до ужаса бестолкова, Ленка, так что жопа – это даже мягкая для нее характеристика. Особенно если учесть Наташкину любовь к нецензурным выражениям.

Но для того чтобы принести кофе, Ленка годится. По крайней мере на этот раз она появилась с двумя чашками всего-то минут через десять – хотя от Наташкиной двери до редакционного бара, в котором Ленку как посланницу Антоновой обслуживают без очереди, ровно пять шагов.

– Ты смотри-ка – я думала, еще полчаса ждать придется! – Вернувшаяся Наташка, кажется, изумилась расторопности своей секретарши. – Я ж говорю – сегодня медведь в лесу сдох. Ну что, шедевр свой прочитала? Небось кончила от удовольствия?

Насчет оргазма – это, конечно, слишком. Это Наташка от зависти – потому что она фригидная. Несколько лет назад в нетрезвом виде сама мне в этом признавалась – хотя, . протрезвев, сей факт отрицала. И особенно горячо заверяла, что уж с шефом кончает всегда и много раз – в тех редких случаях, когда оказывается с ним в постели. Но заверения мне казались слишком горячими, чтобы быть правдой.

Так что насчет оргазма – это слишком. Да и материал – не шедевр, конечно. Но читабельный – это точно. Про один частный университет, открытый в свое время известным в прошлом экономистом. Экономист, рыночник и демократ, гремевший в конце восьмидесятых – начале девяностых, потом оказался не у дел, как и большинство прочих демократов горбачевских времен. Но не потерялся в жизни – выбил у города здание под частный экономический университет, в котором планировал воспитывать экономистов будущего, столь необходимых многострадальной нашей родине. Акул российского Уолл-стрита, банкиров и менеджеров.

Ну то, что университет платный и платят там за обучение очень приличные деньги, – это ерунда. А вот то, что принадлежащие государству площади сдаются в аренду коммерческим структурам, в то время как сам университет ютится на десяти процентах выбитой поборником гласности и перестройки площади, – это уже интересно. Причем сумма аренды такова, что университет в принципе можно закрывать – выгода от него минимальная.

И еще там есть фактик, что часть фирм, в том числе небольшой такой автосалончик, торгующий всего-навсего «БМВ», принадлежит самому светочу экономики. Для которого университет – в общем-то ширма. Ну, может, в какой-то степени и хобби – это я в конце приписала, чтобы его не обидеть. И название дала – «Учитель танцев», в том плане, что легко порхает по жизни человек и не дай Бог обучит студентов своим хитростям, они ж растащат все, что не растащили до них. И подзаголовок – «Маленькое хобби большого ученого». Так что в целом неплохо.

– Планировали только на этот вторник – а шеф в четверг днем вдруг дал команду материал снять, который на второй полосе стоял. В своей манере – материал давно заявлен, здоровенное интервью политическое, я его сама читала и ему давала, и тут в последний момент поступает приказ снять. Взбрендило ему там что-то, беззубо, видите ли, написано, рекламой отдает. Вот твой и поставили.

Мне спасибо скажи – я порекомендовала. А он сразу – раз Ленская, значит, ставим!

– Ну и как, понравилось ему? – спросила без интереса, не сомневаясь, что шефу понравилось. – Или…

– Или! – Ответ был настолько неожиданным, что я округлила глаза, выдавая удивление. – Мужик этот, которого ты с дерьмом смешала, – старый знакомый его, между прочим, они на заре демократии во всяких президиумах рядом сидели на съездах да конференциях, вместе планировали, как светлое будущее демократическое построить. Шеф и не знал, что там у тебя – ему ж твоя фамилия как гарантия качества. И ведь спросил меня, когда я твой материал вместо снятого предложила, – про что, мол, на сей раз? А я ему – про университет один частный, фактура, Сергей Олегович, пальчики оближете. А в пятницу в редакцию приехал, я к нему зашла сразу, а тут звонок – смотрю, Сережа мрачнеет, физиономия каменная. Сначала мягко – разберемся, выясним. А потом трубку швыряет. Ну, говорит, Ленская со всеми меня рассорит к чертовой матери! Теперь, говорит, думать надо, то ли опровержение печатать, то ли пусть в суд идут. А сегодня ни слова не сказал – может, забыл, да и тебя не было, некому напомнить…

Я только развела руками, выражая равнодушным жестом свое отношение к случившемуся. Такое и раньше бывало – хотя главный старался лично читать все крупные материалы до того, как они выйдут, но не особо огорчался, если что-то пропускал. Раз провинился мой знакомый – значит, сам виноват, я тут ни при чем.

Платон мне друг – но истина дороже.

Однако по мере того как у газеты рос тираж, а шеф перевоплощался в крутого бизнесмена, знакомых у него становилось все больше – и личных, и по бизнесу, – а сейчас их вообще гигантская толпа. Да и конкретные политические интересы у него появились – хотя газета у нас неангажированная и спонсоров нет, кормимся, так сказать, на то, что зарабатываем. Но в любом случае плюнуть и попасть в хорошего знакомого многоуважаемого Сергея Олеговича сейчас легко, как никогда. Но это не моя проблема – его.

– Ты пишешь – а мне высказывают. – Наташка покосилась неодобрительно на вытащенную мной пачку «Житана» – прекрасно зная, что я все равно закурю. – Я ж дура настоящая – сама посоветовала поставить, сама потом за это по голове получила. Да еще и вычитывала все. Ты ж на работу являешься когда заблагорассудится, дома тебя нет, на пейджер звоню, тоже не откликаешься – вот за тебя все и сделала. Да еще и ни строчки не сократила – хотя там хвосты отовсюду лезли. Пришлось даже скинуть кое-что сверстанное, чтобы гроб твой поместился, – спасибо, что на колонку новостей места хватило…

– Пожалуйста, – бросила легко, не обидевшись на «гроб». «Гробами» в газете огромные материалы называют, тяжелые в прочтении, написанные сложным, казенным языком на какую-нибудь занудную тему. А у меня все просто и весело и написано грамотно – по всему тексту приманки для читателя расставлены, вкусные куски, как мы это называем, чтобы читатель не устал. Заинтриговал его во входе в статью, кинул, так сказать, наживку – потом можно кое-какие факты изложить.

Но факты, какими бы интересными они автору ни казались, для простого читателя штука скучная – значит, через определенный промежуток текста ему еще наживка нужна. Ну и так далее – чтобы он материал проглотил на одном дыхании, без остановок. Таким образом любую тему можно интересно подать – хоть разведение кур.

Ну и оформление важно – чтобы материал в глаза бросался. Заголовок – это само собой: чем он более броский, тем лучше. Но и без оформления никуда.

Врез неплохо вывороткой давать – это когда белые буквы на черном фоне – и несколько «фонарей» по тексту повесить, то есть разбить для себя текст на смысловые куски и пометить, что каждый такой кусок должен начинаться с огромной черной буквы. Этакие главки получаются – что для читателя опять же привлекательно. Потому что ему не батон колбасы предлагают съесть – а несколько аккуратно нарезанных кусочков.

– Всегда пожалуйста, – повторила, не обижаясь на Наташку – которая и не собиралась меня обидеть, просто по-дружески так подколола. – Ты лучше расскажи, сама-то как?

– А что сама? – Наташка пожала плечами 'с таким видом, словно мой вопрос по крайней мере неуместен – словно я спрашиваю мумию о ее самочувствии.

– Вкалываю за себя и за того парня – да не одного, а за кучу целую. И парней, и девок. И за тебя в том числе – пока ты там по кабакам ходишь да трахаешься, я тут вычитываю шедевры твои, в номер их ставлю, а потом за них отдуваюсь. И за вечное отсутствие твое еще – ты гуляешь, а я тебя покрываю. Взрослая ведь баба уже, Юлька, – головой пора думать, а не другим местом…

Вечное преувеличение моей сексуальности – оно из прошлого. С той самой истории с шефом, которую давно пора было бы забыть. Даже я не вспоминаю – а Наташка, похоже, будет помнить ее вечно. И вечно подозревать, что между нами до сих пор что-то происходит периодически. Хотя в последние года три точно ничего не было – то есть намеки с его стороны были, а я отшучивалась, что стара стала для такого, тем более столько молодых корреспонденток кругом. Но не рассказывать же ей об этом – тем более все равно не поверила бы.

Если честно – мне даже жалко стало Наташку, когда я поняла тогда, восемь лет назад, как сильно она меня к нему ревнует. И потом уже, когда бурный наш и скоротечный роман с шефом завершился, я перед ней хотела извиниться. Не потому, что она ко мне хорошо относилась еще до той истории, – и не потому/что я не хотела ссориться с ней, весьма влиятельным в газете человеком. Просто посочувствовала. И хотя ни слова не сказала – она, кажется, поняла, что у меня внутри. И оценила.

Тем более что поводов для ревности у нее и до меня хватало, и после – Сережа, он же Сергей Олегович Воробьев, всегда был поклонником женского пола.

Хотя с учетом нашей текучки кадров – ведь огромное количество молодых девиц прошло через редакцию, – нельзя точно установить, со сколькими из них Сережа был, так сказать, близок. От двадцати до пятидесяти – это мое личное предположение. Хотя кто-то считает, что и сотня – это слишком скромно.

– Слушай – насчет этого материала, который я заявила… – Я никогда не возражала против того, чтобы поболтать с Наташкой ни о чем, но сейчас мне надо первым делом уладить один вопрос. А именно отказаться от темы – потому что все-таки ничего такого я в ней не нашла. И хотя долго думала над рассказом Хромова, в конце концов сказала себе, что из этого материал не сделаешь – разве что соплей развести насчет злых корыстных дядей, задушивших молодой талант, и насчет того, что этот самый талант умер от непонятости, обиды и разрушенной веры в доброту человечества. Но это не мой стиль. Конечно, я не собиралась совсем его бросать – возможно, через какое-то время у меня появились бы ходы, позволившие бы мне узнать об Улитине побольше, – но по крайней мере отложить на неопределенный период. А пока взяться за что-нибудь другое. – Оставлю я его пока – там фактуры нет, но может появиться, я закинула кому надо. А вчера…

На Наташкином столе оглушительно зазвонил телефон, и я замолчала, еще раз обдумывая, какую именно тему предложить Наташке взамен Улитина. Потому что выходные я провела с пользой – кое с кем повстречалась, кое-какие записи свои просмотрела, сделала с десяток звонков и получила их раза в два больше. Так что теперь идей у меня было несколько – и все они мне казались более выигрышными, чем жизнеописание покойного банкира.

Глава 5

Вообще это странная штука – работа в газете. Я когда только устроилась туда, ощущение было, что вроде и не занимаюсь ничем. Тогда, в конце восьмидесятых, не то что сейчас – народ на службу ходил, по утрам и вечерам в метро толкучка, а днем на улицах только пенсионеры, да школьники, да женщины с колясками. И я с ними – вечно вызывавшая подозрительные взгляды соседок по дому и шепот за моей спиной по поводу того, что я молодая, а тунеядка..

Куда ни зайдешь – в магазин, в троллейбус, еще куда, – везде косились.

Кто с неприязнью, кто с завистью. Раз не работает – значит, на шее у родителей сидит или мужика богатого завела. Хотя все дело было в том, что в редакции раньше одиннадцати никого не бывало, сидеть там целый день никакой нужды не было, потому что писать все равно лучше дома в тишине, – ну пришла, потолкалась, попила кофе, получила задание и либо поехала за фактурой, либо домой поперлась.

И это при том, что я из кожи вон лезла, и хотя могла писать статью в неделю, писала штуки четыре. Мотаясь по всему городу в поисках материалов, реагируя на все сигналы в виде писем и звонков в редакцию. Кому охота была переться из центра в какое-нибудь Медведково, чтобы пообщаться со склочным занудным пенсионером, звонившим в газету по поводу того, что напротив его дома началась стройка и вот-вот вырубят пять чахлых деревьев, гордо именуемых рощей, и разнесут пристанище алкашей, которое он сослепу называет детской площадкой? А я ездила – потому что хотела стать настоящим журналистом. И писала обо всем – о музыкальных школах, жэках, детских спортклубах, акциях горкома комсомола, соревнованиях инвалидов, недовесе на рынках и хамстве в магазинах.

Но порой то старое ощущение появляется и сейчас. Потому что работа такая – ненормированная. И получается, что вроде работаешь – а вроде и нет.

Хотя на самом деле процесс идет и утром, и днем, и вечером, и ночью – за вычетом сна, разумеется, который я всегда любила и на который стараюсь выделить часов восемь. А остальные шестнадцать часов – работа. Пребывание в редакции, просмотр газет и телевизора, звонки мне и мои звонки кому-то, постоянные встречи с кем-то по моей или чужой инициативе, обдумывание материалов – если отвлекаюсь, так на редкие визиты к маме с папой, и то пейджер в покое не оставляет.

Кстати, в рестораны, бары и клубы хожу только с теми, кого можно назвать деловыми знакомыми, – и даже нечастые эпизоды личной жизни, в смысле секса, опять же связаны с ними. С людьми, с которыми познакомилась в процессе добывания информации.

Так что можно сказать, что ничего, кроме работы, в моей жизни нет. Вот взять, к примеру, выходные. В субботу днем поехала на кладбище, оттуда в спортзал к одному знакомому, который в свое время воевал в Белом доме, в Абхазии и в Сербии и которого я не оставляю надежды раскрутить на материал о наемниках с конкретными цифрами и фактурой. Посидела там у него, потом поехали в ресторан – с материалом он все жался, опасался, что он ему боком выйдет, но на обед разориться был готов, нравлюсь я ему. Ну а я, естественно, рассчитывала, что, может, он хоть в ресторане расколется – а он так и не раскололся, гад, ладно хоть поела вкусно.

Потом вернулась домой, мне звонить должны были по одному важному для меня вопросу, – и оттуда на встречу с одной девчонкой с телевидения. Которую с работы уволили и которая в отместку мне долго рассказывала, как они там друг у друга покупают передачи за бешеные деньги, как провозят без растаможки американские боевики, сколько платят ведущим и сколько рядовым корреспондентам и как начальство живет и на чем ездит. Часа три просидели в баре одном – я домой уже в начале второго ночи вернулась. И хотя эмоций у нее было больше, чем фактов, она мне пару телефонов дала – тех, кто может ее рассказ не только подтвердить, но и расширить. И сама пообещала еще кое-что узнать – так что, возможно, полезная была встреча.

А вчера, в воскресенье то есть, проспала часов девять, потом пару часов полежала в ванне, прибрала немного царящий в квартире бардак, и телефон еще звонил не переставая, и кое-что уточнить удалось по тому материалу телевизионному. Прогулялась часок – причем на прогулке все думала про Улитина этого, – так день и прошел. И вроде никакого результата налицо – в смысле статьи, – но я-то знаю, что как бы праздные дни и часы, прожитые мной, посвящены делу. И потом, через несколько дней или недель, благодаря этим как бы праздным часам и дням я принесу в редакцию материал или сразу два.

В общем, странная жизнь. Но я сама ее выбрала. И привыкла к ней настолько, что без нее не могу. В свое время в течение года где-то поруководила сначала одним отделом, потом другим – то есть сама не писала толком, а только правила чужие материалы. Плюс ходила на все планерки, и составляла планы отдела, и получала втыки, и придумывала задания подчиненным – так чуть не свихнулась. И слезно запросилась на свободу.

На которую главный меня отпустил только когда я, отчаявшись, ему сказала, что или я буду вольным стрелком – или пусть заявление подписывает об уходе. Ну вот он и сделал меня спецкором – этаким универсальным игроком, который и к защите успешно подключается, и атаки создает, и забивает. В смысле, пишет о чем хочет – с гарантией, что материал будет классный.

А когда года три назад главный мне настоятельно предлагал место ответсека – Наташка Антонова на повышение пошла, освободилось место первого зама, которое она так хотела занять, – я двумя руками и ногами отбивалась. Да, престижно, да, денег побольше и должность куда выше и перспективнее – при желании потом, когда захочется спокойной, размеренной жизни, можно было с нее уйти на руководящий пост в другую газету, где платят неизмеримо больше. И получать тысяч пять в месяц.

Но не мое это. Мое – быть солдатом удачи, тем самым, который воюет, а не в штабе сидит. Пусть грязь кругом, пусть дерьмо и пули свистят и дискомфортно порой – но это уже привычка.

А со стороны я, конечно, до сих пор тунеядка. Даже для той же Наташки, которая забыла уже, что такое собирать материал и писать – тем более когда речь не о репортаже с коммунистического митинга идет, а о серьезных вопросах. Где правду надо откапывать долго и тщательно, не бульдозером, а вручную, – где все должно быть сто раз выверено и доказано. Конечно, я тунеядка – материал приношу в среднем раз в неделю, получаю за него какие-то копейки по сравнению с тем, что получают в газетах, учрежденных банками и крупными структурами, и снова пропадаю. А в редакции появляюсь хоть почти каждый день, но ненадолго, часа на три-четыре.

Кстати, я раньше, когда у нас свободные нравы царили, тут могла целые дни проводить – утром пришла и сидишь до позднего вечера. Шатаешься из комнаты в комнату, болтаешь, кофе пьешь или что покрепче. И опять же можно было весьма вкусно пообедать в нашей тогда суперстоловой – в которой все есть, от еды и подруг до спиртного и мужчин. И куча развлечений – включая секс. И даже выходить никуда не надо – если только за фактурой для нового материала. Я даже все встречи по работе назначала в редакции – мне так удобней было.

Но потом нравы поменялись, и от старой компании все меньше народа оставалось, да и устала я, наверное, от бесконечного веселья в замкнутом пространстве. И клиенты стали посерьезней, к ним самой уже надо было ездить. И хотя без редакции я все равно не могла и не могу – это уже не второй даже дом, а первый, – но пребывание свое в ней сократила. В отличие от Наташки, которая в силу своей должности приезжает к десяти утра и сидит тут до восьми вечера, в том числе и в субботу.

– Ты оглохла, что ль, Ленская, – или одни мужики в голове? – донесся до меня голос Антоновой, и я поняла, что настолько задумалась, глядя в окно, что даже не слышала, как она закончила телефонный разговор. – Я говорю, шеф кипятком писал от твоей темы. Я ему в пятницу когда сказала, он аж расцвел.

Сказал, что давно с этим Улитиным разобраться хотел, да не вышло – Алещенко облажался. А раз Ленская взялась, значит, все, покойник в гробу не то что переворачиваться будет, а прыгать и наружу проситься. То ли насолил ему чем-то твой.банкир, то ли Сережа пообещал кому-то его приложить, не знаю уж – но ты прям в точку попала со своей темой. Как всегда…

– Да в какую там точку, Наташ, – начала, всем видом демонстрируя, что тут и говорить-то не о чем. – Нет там ничего, пустые какие-то истории, фактуры ноль. Его в свое время Хромов сюда притащил и на пост посадил – так что это под Хромова копать надо, чтобы про покойного что-то узнать. А Хромов чистенький, ты же знаешь – все концы так прячет, что года не хватит, чтобы раскопать хоть что-то толковое. В общем, у меня тут идея получше родилась – у меня подруга на телевидении работала, и…

– Ничего не слышу! – Наташка заткнула уши, мотая отчаянно головой. – Сказала "а" – говори "б". Раз Сережа ухватился – никаких отказов. Что хочешь делай – но чтоб материал был. Или сама с ним объясняйся – я с ним по этому поводу говорить не буду, здоровье дороже…

– Ладно, пойду к нему, – согласилась легко, немного злясь на себя за то, что в пятницу со сна ляпнула Наташке про Улитина. – На месте он или по редакции бегает?

– На месте! За границей он – сегодня изволили улететь. – В Наташкином голосе звучал сарказм. Частые Сережины отлучки – а шеф так полюбил летать за границу, что на день пребывания в редакции приходится день за кордоном, – ее как бы раздражают. Хотя я знаю, что она счастлива – ведь она остается за главного и рулит тут всем в его отсутствие. А она честолюбивая, Наташка, ей это нравится – командовать и самой делать газету.

Я ее не осуждаю. Она тут почти двадцать лет, газета для нее как свой ребенок, которого у Наташки нет, она ее знает всю и чувствует – и, конечно, ей нравится самой определять, что идет в номер, а что нет, что стоит на какой полосе и какие снимки выигрышней, и все в таком духе. Настолько нравится, что она готова потом получать втыки от вернувшегося из очередной поездки Сережи, который, естественно, находит .в ее деятельности массу изъянов. По большей части им же придуманных.

Но надо ведь показать, кто настоящий хозяин в доме. И так Наташка его обязанности, по сути, исполняет даже в его присутствии – забудут ведь, что главный есть. Отсюда и ор на планерках, и авралы, и прочая суета – чтоб не забывали. Чтобы знали, что бог и царь – он все видит и обо всем знает, пусть его самого и не видно почти.

– И когда вернется? – поинтересовалась с надеждой. Понимая, что если поездка длительная, на пару недель, то есть шанс, что он забудет про почему-то так интересующего его Улитина. – Не завтра, надеюсь?

– В пятницу – а на работе в субботу появится только. А для тех, кто по субботам редакцию не посещает – для таких, как ты, – придется понедельника ждать! – отрезала Антонова, понимая, кажется, что у меня на уме. – Но тему замотать не надейся.

Главный мне верит и меня ценит – и наши некогда интимные отношения тут ни при чем. Так что я знаю, что отказаться от темы могу, даже если он ею загорелся. Да, будут упреки и обиды и фразы о том, что даже те, кому он создал режим наибольшего благоприятствования, его подводят, – но я отобьюсь. Если он будет в духе. А если нет – то придется оттянуть сдачу материала, сдать что-нибудь другое и уйти на дно. Заверяя его через Наташку, что работа идет полным ходом, но некоторые факты нуждаются в уточнении.

– Слушай, а ты Гарина такого не знаешь – глава пресс-службы «Нефтабанка»? – Мысль пришла ко мне в голову совершенно неожиданно – и я ухватилась за нее, как за спасательный круг. – Или, может, из руководства кого-нибудь? Банкир покойный там когда-то главным был – и если б кого найти…

Наташка задумалась, пожевывая губы. Они у нее и так тонкие, и красит она их вдобавок бледной бежевой помадой – а когда начинает их жевать, они становятся еще тоньше, а сама Антонова стареет лет на пять минимум.

Закинутый мной спасательный круг – просто так закинутый, на всякий случай – начал спускать, грозя пойти ко дну. Потому что глупо было задавать Наташке этот вопрос – она не тусовщица, она из редакции не вылезает, на всякие мероприятия, куда приглашают главного и куда может ходить она – с ним или в его отсутствие, он ведь далеко не везде ходит, он человек у нас занятой, да и выбирает, где стоит появиться, а где нет, – тоже не таскается. А что касается знакомств на высоком уровне, так серьезные люди серьезные вопросы предпочитают обсуждать с главным. А Наташка – рабочая лошадка, которая решает чисто редакционные вопросы. Хотя случай есть случай – и бывает, что в отсутствие главного кто-то обращается по этим самым серьезным вопросам и к ней. И пусть она сама их не решает – боится прогневить Сережу, – но знакомства-то остаются.

– С Женькой я уже говорила, – добавила быстро, опережая вполне возможный Наташкин вопрос. – Нет у него там завязок. Я с утра сегодня телефон пресс-службы выяснила, дозванивалась черт знает сколько – из-за этого и опоздала, между прочим, на планерку, – так лучше бы и не звонила. Он, мол, от нас ушел за несколько месяцев до смерти, но мы все равно потрясены, все в шоке – обычная туфта и ни слова конкретно. Если вы хотели написать материал про бывшего шефа, вам лучше обратиться в тот банк, в котором он работал последнее время, – а у нас все в таком шоке, в таком шоке… Прям такое ощущение, что по банку люди во всем черном ходят, все стены фотографиями Улитина завешены, а над зданием флаги траурные развеваются…

В принципе я и сама не знала, зачем мне нужен «Нефта-банк», – шансов, что они подтвердят рассказ Хромова о том, что Улитина оттуда буквально выперли, не было. Но попробовать встретиться стоило – и дать понять, что я знаю больше, чем они думают. Тем более по журналистским правилам – которые мало кем соблюдаются сейчас, но я-то старой закалки человек – следует предоставлять слово той стороне, которую в чем-то обвиняешь.

Так что мне надо было попробовать встретиться с ними. И может быть, что-нибудь вытянуть – что-нибудь, чего я пока не знаю, но что мне может помочь.

Слепой достаточно ход – и с предсказуемым на девяносто процентов концом, тупиком в смысле, – но других я не видела пока. Совсем. И коль скоро Наташка меня заверила, что шеф проявил к материалу о покойном банкире самый пристальный интерес, значит, я должна была подергать за все ниточки. В том числе и за Наташкину – тут же уныло повисшую.

– Не, никого у меня там нет. – Антонова энергично мотнула головой. – Сама же знаешь, банки да компании всякие не журналистов в пресс-службы берут, а со стороны людей. Своих – внуки, дети и прочая хренота, которая слово «трахаться» через два "ц" пишет. Сама ищи, Юлька, – ты ж тему выбрала…

Я усмехнулась невесело, говоря себе, что, к сожалению, Наташка права. Я выбрала – мне и объяснять шефу, почему материала не будет. Но грустить по этому поводу уже не имело смысла.

Мой организм, привыкший к стрессовым ситуациям, давно научился заботиться о себе сам – и умеет поддерживать хорошее настроение и внушать необходимые для этого мысли. И потому усмешка моя переросла в улыбку, и я махнула рукой – адресуя жест не Наташке, но Улитину, на которого потеряла пару дней. Говоря себе, что в моей работе без промахов не обходится – и этот не самый страшный. И лучше отдать пару дней и отказаться от чего-то, чем тянуть пустышку пару недель. Так что можно считать, что мне повезло, – и продолжать радоваться жизни.

– Ты чего это развеселилась так? Мужика, что ль, какого вспомнила? – Наташка в который раз подтвердила свою сексуальную озабоченность – на ее взгляд, все женщины только и думают, что о мужчинах, и если чего и хотят, то только секса, которым занимаются при первой возможности и с кем угодно. – Да, у Андрюхи Слепцова сегодня день рождения – договорились редколлегией символически отметить. Тут у меня соберемся, посидим, потреплемся – как только номер подпишем, так и сядем. Так что ты не уходи никуда, поняла, Ленская?

– Только не ко мне! – сразу предупредила Наташку, зная, что ближе к вечеру кто-нибудь намекнет, и возможно, сама Наташка, что лучше перебраться в мою квартиру, – о том, что я живу одна и очень близко, все старожилы хорошо знают. – А то потом не выпроводишь.

– Да ты что – мы ж символически!

Я хмыкнула. Зная, что у Наташки, как и у меня, нет никаких сомнений, что символическое отмечание выльется в самую настоящую пьянку – старая гвардия, то есть старожилы редакции, коих остался-то десяток человек, по-другому не умеет. Сначала произносится традиционное «махнем по соточке» – любимое редакционное выражение, означающее на самом деле, что ста граммами никто ограничиваться не собирается, – а потом пьянка перемещается в один из двух облюбованных еще в давние времена кабаков, до которых от редакции рукой подать.

И завершается поздно ночью.

У меня были кое-какие планы на этот вечер, но я отмела их с легкостью.

В конце концов, повод для того, чтобы немного расслабиться, у меня был – а именно окончательное решение забыть про господина Улитина.

О мертвых или хорошо, или ничего – принцип, бесспорно, не мой. Но сейчас мне показалось, что для покойного банкира можно сделать исключение…