Текст книги "Вольный стрелок"

Автор книги: Ольга Миленина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 7

Поселок непростой, охрана имеется – и твердит в один голос, что никого постороннего тут не было, кроме той, что с банкиром заявилась. И еще твердит, что девка не уезжала никуда – на банкирской машине приехала, которая так в гараже и осталась. Только вот девки-то нет, исчезла куда-то тихохонько – а банкир на месте. Может, и рад бы был уйти – да нет уже возможности.

Скандал, в общем, получается – потому как ясный день, что убили банкира-то. Как уж там и что с ним подруга постельная сделала, это не узнать – то ли яд дала, то ли снотворное и придушила потом, расслабив и утомив ласками жаркими. Но вот что убегала впопыхах да под покровом ночи – это без сомнения.

Потому как у постели банкирской на кресле забыла кое-что – что по-русски исподним называется, трусами, если по-современному. Вот как торопилась болезная – ускакала без трусов, хотя по ночам погоды стоят холодные.

Однако сор из избы выносить кому охота – ни банку, которому имя его важнее всего, ни милиции, которая если и может что, так это алкоголиков по. улицам собирать да водителей штрафовать. Вот и объявили банкира умершим своей смертью – от болезни, которая острой сердечной недостаточностью именуется. Хотя банкиру тридцать три годка всего-то было от роду – рановато от сердца помирать.

И похоронили быстренько, дабы любопытных не смущать. А то, что не один он был той последней ночью, – об этом нам, простым людям, знать необязательно.

Но от нас, читатель уважаемый, правды не скроешь – потому как мы всегда начеку, мы ж вас информировать обязаны. Хотя милиция доблестная тот факт, что была с банкиром девица той ночью, отрицает начисто. А нас, информаторов ваших, даже на порог банкирского дома не пустили – не ровен час увидим то, что не надобно. Взашей вытолкали, если по-русски, – хорошо хоть снимок дома сделать удалось, который и публикуем. Хотя жалеем и сокрушаемся, что не дали нам заснять трусы женские, убийцей банкира оставленные, – может, кто из вас, наши читатели, и опознал бы убийцу, навел бы на след?

Однако трусы от народа теперь надежно спрятаны, лежат, должно быть, в сейфе следовательском до следующего случая, когда какой другой банкир умрет в постели собственной, залитой спермой, рядом в кресле лифчик окажется. А может, милиция по запаху искать убийцу собирается – это нам неведомо. Но вы, дорогие читатели, выпуская из дома жен да любовниц, проверяйте внимательно, надели они белье или запамятовали, – не ровен час устроят облаву в городе на тех, кто без исподнего прохаживается, заметут близких ваших почем зря.

А вам, банкиры да бизнесмены, наш совет – будьте вы Христа ради поосторожнее. Понятно, что хочется, – но уж больно дело стремное. То вас на камеры снимают и снимки потом в газетах печатают, то умершими собственной смертью объявляют, чтобы скандала не возникло. Позаботьтесь вы о себе, сердешные, не то все мы исстрадаемся. И хоть не о нас вы печетесь и карманы свои наполняете деньгами народными, на шлюх да особняки их тратите да за границу перекачиваете, – и все равно жалко вас…"

Я помотала головой, пытаясь понять прочитанное. Ни секунды не сомневаясь, что это просто бред – тем более даже ни одной фамилии не названо, – и вдруг застыв окаменело. Потому что это Улитина хватились во вторник, это Улитин был обнаружен в своем доме в загородном поселке, это Улитина объявили скончавшимся по причине острой сердечной недостаточности.

Этого не могло быть – того, о чем я прочитала. Просто не могло быть.

Просто потому, что не могло быть никогда. Если бы кто-то видел, что Улитин вернулся домой с девицей, будь в его доме следы ее пребывания, никто не стал бы это скрывать – слишком много народа бы это увидело. Охрана поселка, если ее привлекали в качестве понятых или кого там еще, милиция, служба безопасности банка – слишком много свидетелей, чтобы все это оставалось тайной. Хотя…

Я выругала себя за наивность. Напоминая самой себе, что в наше время и особенно в нашей стране возможно все. Банку скандал не нужен, значит, служба безопасности будет молчать – а с милицией можно договориться. Ей ведь висяк ни к чему, милиции, а если еще и денег дадут, так на что угодно глаза можно закрыть. А охрана поселка – ей рот заткнуть можно в секунду. Либо деньгами – либо намеком, что привлекут за соучастие. Раз девица скрылась незамеченной, значит, вы ее и прощелкали – а может, и заодно были.

У Зайцева, которому я тут же набрала, первым делом поинтересовались, кто спрашивает, – и признаться, голос показался мне знакомым, я подумала даже, что, может, это сам Зайцев, от кого-то прячущийся, – и сообщили, что он у начальства и будет позже. А когда я снова набрала ему уже после планерки, то услышала, что скорее всего его сегодня не будет – и разумеется, в его отсутствие никто не может ответить на мой вопрос относительно смерти банкира Улитина. И что майор Зайцев обязательно перезвонит мне, если у него будет такая возможность. Домой, на работу, на пейджер – куда мне будет угодно.

Все это мне жутко не нравилось. Я не могла слепо верить «Сенсации» – но отсутствие Зайцева наталкивало меня на мысль, что, возможно, здесь есть доля правды. И именно поэтому я позвонила тому, кто сейчас снова садился напротив меня, облегчив свой мочевой пузырь и жадно прикладываясь к пиву, дабы вновь его наполнить.

– Как статейка моя? – поинтересовался, отправив в рот очередной кусок мяса. – Ничего? Да, ты чего узнать-то хотела?

– О, во-первых, я хотела лично с вами познакомиться – я так была впечатлена вашим материалом… – Не знаю, насколько искренен был мой восхищенно-кокетливый тон, но Перепелкин все равно был не в состоянии заметить фальшь. Он сейчас явно захмелел и пребывал в состоянии алкогольного блаженства.

– И конечно, я хотела узнать, правда ли то, что тут написано. А еще… Скажите, Володя, – а откуда вы все это узнали?

– Есть каналы! – Мой собеседник опустошил третий уже бокал пива и оглянулся на официанта, показав ему сразу два растопыренных пальца. – Я б тебе сказал, ты девчонка нормальная, – да человек уж больно просил на него не ссылаться. Ты прикинь – я тебе скажу, ты еще кому, а че парня подставлять?

Что ж, это было справедливо – но я ведь не просто так позвала его сюда, и он должен был это понимать.

– Ну что вы, Володя! – Я перегнулась через стол, заглядывая ему в глаза. – Неужели вы мне не верите? Конечно, все это останется между нами – тем более я ведь не собираюсь переписывать вашу статью, ваша сенсация уже на всю Москву прогремела. Просто мне так любопытно, понимаете? Мне бы так хотелось узнать, как у вас получилось такое расследование…

– Профессиональная тайна! – Перепелкин горделиво расправил узкие плечи.

– Места надо знать – сечешь?

Я выдохнула дым прямо ему в лицо – но он не понял значение этого жеста.

Он пребывал уже в другом мире, и все, что мне оставалось сейчас, – это сказать ему вежливо, но твердо, что в таком случае я забираю свое предложение и ему придется самому платить за себя. Или можно было заказать себе что-нибудь жутко дорогое типа бутылки лучшего вина – а потом выйти под предлогом посещения туалета и исчезнуть этак по-английски, не прощаясь.

И я уже подняла глаза на бродящего поблизости официанта, собираясь попросить его принести меню, когда Перепелкин наконец смилостивился. Не зная, что смилостивился не надо мной – а над самим собой. Потому что денег даже для того, чтобы рассчитаться за пиво, у него явно не было.

– Охранник, который там работает, – сосед мой. – Он так широко ухмыльнулся, словно сообщал мне, что у него есть свой человек в администрации президента. – Они там дежурят сутки через двое – вот он как раз в субботу там и сидел старшим смены и видел, как банкир вечером приехал с телкой. Телку, говорит, не видел, – тот часто баб возил, любитель он этого дела. А во вторник звонок в тот дом, где они сидят, – сначала из агентства, от которого работают, позвонили. Предупредили, что из «Бетта-банка» звонить будут, чтоб на все вопросы ответили. А потом из банка звонок – когда в последний раз видели банкира? А он и отвечает – в субботу, мол, а в воскресенье и понедельник другие дежурили, за них не знаю. А ему – сходите, проверьте и отзвоните. Ну он взял одного из смены и пошли. Хлоп – дверь не заперта, прикрыта только. Встали на пороге, давай орать, хозяина звать – а там тишина. Заходят – а домина огромный, три этажа, комнат куча, хер знает, что там, может, кто залез. Там, конечно, чужих не пускают, забор есть вокруг поселка, но мало ль чего?

Перепелкин затянулся своим «элэмом», глядя на меня с превосходством, – и я специально приоткрыла рот, словно заворожена была его фантастически интересным повествованием.

– Они даже стволы достали – вдруг чего? Думали, если кто залез, чтоб дом обчистить, и чего унес, им бошки-то поотвинчивают. Пошли по дому – и тут глядь, в спальне этот валяется. Койка огромная, и этот на ней голяком.

Застремались, что, может, спит он, а проснется, так навставляет за то, что без спроса вошли. И давай кашлять да чихать, чтоб проснулся. А этот спит да спит.

Они и решили, что трахался всю ночь, притомился – и баба где-то близко, моется, может, вот трусы ее в кресле и лежат, белые такие, как у стриптизерш, знаешь?

Вышли, короче, пошли бабу искать, а ее нет нигде. Ни в комнатах, ни в сауне, ни в ванной. Там полотенце на полу валяется и помада бабская – а бабы нет. Решили, что, может, она спит где – комнат до хрена, может, пропустили. Может, затрахал он ее, она и ушла в другую комнату спать, – этот-то на черной простыне валяется, а она вся в пятнах белых. Сечешь, что за пятна?

ГТерепелкинские мутные глаза перестали бегать по сторонам и нагло уперлись в мое лицо, а потом соскользнули ниже. Кажется, он, похмелившись и поев, ожил настолько, что вспомнил, что родился мужчиной и у него даже где-то был половой орган.

– Короче, опять к этому пошли – а там просекли, что он мертвяк. Ну и звонить в банк обратно. Те им – ментов не вызывать, щас приедем. А они в контору свою отзвонили – те говорят, ментам звоните. Тут банковские прилетели, он им трусы показал, и пятна, и помаду в ванной. А через пять минут менты заваливают – банковских выставили, давай в доме шарить. А банковские взбеленились и на соседа моего поперли – поняли, кто ментов вызвал. В сторону отвели и отдолбили, чтоб без следов. Сначала по печенке засадили так, что на колени плюхнулся, а потом по почкам еще. И ствол к башке – болтать, падла, будешь, кончим к едрене фене. Во как!

Я изобразила на лице сочувствие – хотя Перепелкин, кажется, не особо переживал за соседа.

– Ну, свои его оттащили в сторожку, он там отлежался, оклемался чуток.

А потом какие-то шишки банковские понаехали на «мерсах» «шестисотых» и менты с ними из Москвы, генерал даже был. А соседа и напарников его следователь давай опрашивать. И соседу так хитро – что, мол, видел? А он просек уже и отвечает – да ничего я не видел, труп только. А у следака рожа сразу довольная – раз просек, в чем дело, живи тогда. Хотя один хрен обыскали и соседа, и напарников – не сперли ли чего? А потом – умер банкир от сердца, прихватило ночью, а рядом никого. А вы радуйтесь, что агентству вашему не предъявляют, – а то, мол, по-разному можно повернуть…

Рассказчик перевел дух, вытирая покрытый испариной лоб, – и потянулся к пятому уже бокалу. И, не спрашивая, можно ли заказать еще, снова позвал официанта, потребовав пива и заодно креветок, потому как мясо с картошкой он уже сожрал.

Это нагло так было – демонстративно требовать свое за то, что я услышала. Но я не собиралась возмущаться – в конце концов, предлагая ему сходить в ресторан, я была готова расстаться с сотней долларов. А тут даже при его тяге к пиву и непомерном аппетите – непонятно, куда в него, тощего, столько влезало, – можно было ограничиться пятьюдесятью. И следовало признать, что его информация – в которую я все еще не могла поверить до конца – этого стоила.

– А я как раз в среду встал, башка трещит – наотмечался накануне, – а в кармане голяк. – Перепелкин снова закурил свой «элэм» – хотя следовало сказать ему спасибо, что это не зайцевская «Ява», которая все грозится нанести ответный удар американскому «Мальборо» – примерно такой же, какой наши «Жигули» наносят их «фордам» и «линкольнам». – А мне в редакцию переть. Хоть пива выпить по дороге, не то не доеду, в метро помру. Дай, думаю, к Петьке зайду, хоть полтинник перехвачу до пятницы – он мужик свой, меня уважает. Я о нем писал как-то, когда в газетенке криминальной трудился. Звоню-звоню – а там голый Вася. А потом шаги такие, будто бабка какая идет, еле ноги переставляет. Думаю, что такое? Он с женой, Валькой, живет вдвоем, а Вальке на работу с утра, она в магазине продавщицей рядом с нами, – че, думаю, за бабка объявилась? Мать, что ли, его или Валькина к ним приехала? А тут он открывает – здоровенная шайба, а скрюченный пополам, рожа перекошенная, за спину держится. Я ему – ты че, Петь, нажрался, что ль, да на улице упал да поморозился? А он жмется. А потом – давай, говорит, Вов, примем по полтинничку, может, полегчает. Ну и приняли…

Да, может, ты пиво не пьешь, а водочки хочешь? Я мешать не люблю – но чтоб ты выпила, готов. Хочешь?

– О, что вы, я за рулем! – Я лучезарной улыбкой поблагодарила его за заботу – приятно, что он готов был ради меня пойти на жертвы, тем более такие страшные. – Спасибо.

– Ладно, я пивка пока. – Шестой бокал опустел – в Перепелкине было уже три литра пива. – Так слушай – я немного принял, похорошело мне, а Петька прям стакан сразу накатил. Обидно мужику, что здоровый такой, а его как собаку отдолбили, – вот и раскололся. Так-то из него слова не вытянешь, я его сколько раз просил, чтоб рассказал про тех, кто в поселке живет, – кто водку жрет, кто блядей вызывает, кто гулянки с бабами устраивает или жену колошматит. Люди-то при бабках, известные, статейка бы получилась атасная. А он ни в какую – выпрут, говорит, за такое. А тут сам начал – все и выложил. А уж как рассказал, застремался – просить начал, чтоб его не упоминал, а то выпрут из агентства. Я ему – понятное дело, Петь. А сам думаю – хер-то я молчать буду, раз такие дела.

Ну и говорю – пойду, Петь, пора. А он просек, просить стал, чтобы я не писал, – сотку баксов взаймы, говорит, дам, отдашь, когда сможешь, только не пиши. Жалко мужика стало, я ему и говорю – да не буду я. Прикинулся, что сам в жопу уже пьяный, – и свалил. Я ж журналист, ты пойми, – как я могу молчать, когда такое услышал?

Говорить ему, что он слишком высокого о себе мнения, я не стала. И что пишет он не для того, чтобы открыть людям истину, – а чтоб гонорар заплатили и зарплату повысили. И что хотя фамилия банкира не указана, тот, кто знает, о ком речь, легко может вычислить, от кого исходит информация. А значит, соседа своего он все-таки подставил – при этом наверняка взяв у него якобы взаймы сотню долларов за молчание.

Я далека была от того, чтобы его осуждать, – не судите, да не судимы будете. Тем более что мне знакомо ощущение, когда получаешь потрясающую фактуру, а тебя просят хранить ее в тайне. Жуткое ощущение, честное слово.

Особенно болезненное в те времена, когда я была настоящим стервятником – готовым писать о ком и о чем угодно. Таким бескомпромиссным стервятником, не расположенным никого щадить. Беспощадным вскрывателем нарывов на теле общества, готовым в поисках фактов клевать любую падаль, плюющим на последствия своей статьи и руководствующимся только одним мотивом – читатель должен знать правду.

Ох каким я тогда была разоблачителем! Мне даже все равно было, кого разоблачать. Комсомольского работника, мотающегося за казенный счет за границу и берущего с собой секретаршу-любовницу, – или тренера какой-нибудь сборной, который наживается, распродавая экипировку и дефицитные продукты, положенные его подопечным. Берущего взятки за прописку внуков к бабушкам начальника жэка – или директора рынка, за деньги отдающего предпочтение торговцам с Кавказа и гоняющего русских бабок.

Мне даже родной папа в шутку сказал как-то, что меня боится – и дарит мне машину, только чтобы я не разгромила то совместное предприятие, в которое он перешел из своего института на большие по тем временам деньги. Потому что если предприятие рухнет, то они с мамой умрут с голоду, – и уж лучше пожертвовать машиной, чем жизнью. Это была шутка – но в ней присутствовала доля истины.

Правда, в отличие от сидевшего передо мной урода я всегда разоблачала бескорыстно – и никогда не подставляла человека, который мне что-то рассказывал и при этом просил сделать так, чтобы никто ни о чем не догадался. Знания душили меня и распирали – но я упорно рыла землю, чтобы сдержать слово и найти другой ход. Чтобы повернуть все так, чтобы мой, так сказать, осведомитель остался в тени. А этот урод действовал из корыстных побуждений – и подставил своего соседа. И кажется, этим гордился.

– Я из дома сразу в редакцию – к главному. – Воспоминания о том, что он считал подвигом, доставляли Перепелкину не меньшее наслаждение, чем пиво. – Тот мне – да от тебя водкой несет! А я ему – специально выпить пришлось с человеком, чтоб рассказал кое-что. За редакцию, говорю, страдаю – потому как меня от спиртного воротит. А сейчас, говорю, дайте мне машину и фотографа – я вам такое привезу, что упадете. А он даже машину не дал – сам, говорит, съездишь. Я баксы поменял Петькины, тачку поймали с фотиком – и туда. Охрана нас не пускает – а тут менты. Я им удостоверение, а они нас на три буквы. А фотик парень ушлый, щелкнул тот дом, который видно было из-за ворот, – какая хер разница, кто там живет, тот или не тот. Вот и дали снимок еще – чтобы красивее. А заголовок я сам придумал – что богатые тоже хочут. Отпад, да?

– Фантастика! – Я покачала головой, подтверждая, что поражена, – что во многом было правдой. – Честное слово, просто фантастика. Если ваш главный редактор после этой статьи не повысит вам зарплату хотя бы вдвое – то он просто дурак. И лично я не сомневаюсь, что после этой статьи на вас посыплются предложения из других газет – наверное, мы с вами сидим тут сейчас, а там в редакции у вас телефон разрывается…

Перепелкин не понял моего намека на то, что пора заканчивать, пьяно осклабившись.

– А вот скажите, Володя… – Я была несколько растеряна услышанным и судорожно пыталась сообразить, могу ли еще что-нибудь из него вытянуть. – Ваш сосед – он думает, что это убийство? И что его убила именно девушка – или она просто могла открыть кому-то дверь?

– Да ясный день – убийство! – Мой собеседник, похоже, даже обиделся. – Как иначе-то? Девка была – Петька ее видел в машине. И трусы потом видел.

Думаешь, этот из шкафа их достал, чтоб на них дрочить? Не, девка была – а потом смотала. Вот ты мне и скажи – на кой? А потому, что она и убила – и сперла что-то, может. Может, у него там бриллианты дома были или бабки бешеные. Или заказ ей дали – что, думаешь, баб-киллеров не бывает? Да и чего сложного – затрахала до полусмерти, а потом сыпанула чего в стакан. Может, и не знала, что насмерть, – сделала, что сказали, думала, там снотворное, а увидела, что банкир окочурился, и сбежала. А может, надо было в дом кого впустить – и кто-то другой его и того…

– Но ваш сосед сказал, что незамеченным туда не пройдешь… – начала я, но разошедшийся Перепелкин меня прервал:

– Да че не пройдешь! Ушла телка-то – значит, точно так же и прийти кто-то мог. Я откуда знаю – может, они там в дежурке водку жрут или по ночам дрыхнут? Я вон в армии у знамени части спал – стою с автоматом, а сам сплю. А тут что – охота им всю ночь сидеть? Подъехала машина, сигнал дала, так проснулись – а если никто не будит, и спят себе. А может, им снотворного сыпанули, а они отключились? А может, кто из поселка этого банкира убрал – телку ему подсунул, та ему яду дала, думая, что снотворное, и дверь открыла. А человек из своего дома вышел ночью, заглянул к банкиру, взял что хотел, и все, привет горячий!

Странно – но все это было логично. И прекрасно подтверждалось нежеланием Зайцева беседовать со мной на эту тему, и попыткой убедить меня вообще ничего не писать, и тем, что он пропал сегодня, скрываясь от меня и собираясь бегать и дальше.

– А может, кто из банка его и заказал – чего б служба безопасности Петьку так отдолбила? – Пиво совершило чудо, превратив бездарного писаку в наделенного богатейшей фантазией и брызжущего идеями писателя-детективиста. – Может, он там кому мешал бабки делать – вот телку ему и подсунули. А потом ментам сказали, чтоб шум не поднимали, – от сердца помер, и все дела, и нам и вам так легче. Может, пробашляли им даже – скажешь, быть такого не может? Чего ж тогда написали в некрологе, что банкир от сердца помер? Ладно б следствие шло – можно промолчать про девку, а тут какое следствие, раз сам умер? Ментов пробашляли и тех, кто мертвяка вскрывал, – и все дела. Скажешь, быть такого не может?

– Вы такой умный, Володя! – поддела его автоматически, думая совершенно о другом – а именно о том, что в его словах нет ничего нереального. И возможен любой из перечисленных им вариантов. – Почему вы об этом не написали?

– Да написал – а главный сказал, что с ментами ссориться не хочет, еще налоговую нашлют или чего другое учудят. – Перепелкин грустно вздохнул. – Сказал, что того, что есть, хватит. А что умный я – это ты точно. Учись, пока я жив!

С его манерой работы было опрометчиво произносить такие фразы – я бы не удивилась, если бы его пристрелил выпертый из своего агентства охранник. Но я кивнула ему благодарно, как бы обещая воспользоваться предложением. Погружаясь в свои мысли – из которых вышла только потому, что ощутила скользящий по мне взгляд. Разглядывающий лицо, стаскивающий с меня обтягивающую водолазку, облизывающий жирненькие грудки. И подняла глаза на собеседника, в котором пиво и еда пробудили тот самый инстинкт, который называют основным. И который так бы и спал в нем, если бы он не опохмелился и не поел.

– Слушай – а у тебя планы какие? – Он откинулся, оглядывая меня так, словно я была восхищенной ученицей, которая могла только мечтать о возможности переспать с мудрым учителем. – Может, пойдем отсюда, возьмем еще чего покрепче и двинем куда? Ты одна живешь, нет? Ко мне нельзя – жена в шесть приходит со службы. Во, я щас приятелю одному позвоню, у него хата двухкомнатная – если выпить привезем, все нормалек будет. Ну чего, поехали?

Я усмехнулась внутренне, говоря себе, что наглость границ не имеет – особенно у такого примата, как Перепелкин. И потому никак не среагировала на его слова, думая о том, все ли у него спросила. И не находя ничего такого, что могла бы еще узнать.

– О, я так благодарна вам за предложение… – Коль скоро он все равно не слышал иронии, я могла острить сколько угодно. – Мне, право, очень лестно – но, к сожалению, это невозможно. Мне так приятно – но меня ждут в редакции…

– Да ладно, ты че? – Отказа Перепелкин понимать не хотел – хотя я не сомневалась, что не найдется женщины, которая ему не откажет. Ну разве что такая же, как он, – которой не светит ничего лучше, чем этот неприятный, неухоженный, алкоголичный тип. – Поедем, выпьем, я тебе еще расскажу всякого – я ж в журналистике полтора года уже, такого навидался. Ну и расслабимся – плохо, что ль?

Я легко подавила в себе желание сообщить ему, что я в журналистике уже одиннадцать лет, – опускаться до него мне не хотелось.

– Расслабимся? – поинтересовалась непонимающе. – Вы хотите сказать?..

– Ага, расслабимся – выпьем, потреплемся за жизнь, и вообще… – Он снова окинул меня очень мужским, по его мнению, взглядом – для меня это был взгляд не знающего женщин закоренелого мастурбанта. – Ну че ты – маленькая, что ль? Ты девчонка симпатичная, мне нравишься – поняла?

– Скажите, Володя, – а вы ведь забыли уже, как меня зовут, верно? – Он ни разу не назвал меня по имени за тот час с лишним, что мы здесь сидели, хотя я назвалась, когда разговаривала с ним по телефону. – И фамилию мою вы не запомнили – и вообще не знаете, из газеты я или специально соврала, чтобы с вами встретиться. Так вот представьте, что я та самая девушка, которую вы упомянули в своей статье, – и встретилась с вами, чтобы понять, как много вы знаете. Между прочим, на мне нет того, что вы называете трусами, – хотя я не могу вам этого продемонстрировать по ряду причин – и возможно, это именно моя часть туалета осталась в доме Улитина. А вы, такой невероятно умный, так неосмотрительно меня куда-то приглашаете. Представляете, что про вас потом напишут – бедные тоже хочут, а потом плачут…

– Да кончай, – неуверенно выговорил Перепелкин через какое-то время, так и не поняв спьяну, шучу я или нет, – Да не – ну че ты?

– Спасибо вам за компанию, Володя, но мне пора! – Я решительно встала под его потерянным взглядом, отмечая, что и вправду заронила в его пустую голову сомнения. – Знаете, я тут все сидела и думала, сыпануть вам в пиво то же, что и Улитину, или нет – да, к счастью для вас, знаете вы про меня мало.

Так что вы, Володя, не искушайте судьбу – и забудьте и мое лицо, и марку моей машины, хотя вы вряд ли разбираетесь в автомобилях. И я даже закажу вам еще бокал пива – и разрешаю написать о нашей встрече в следующем номере. Идет?

Наверное, он все-таки очень много выпил вчера – и сегодняшнее пиво, смешавшись с вчерашним алкоголем, сильно помутило жалкие остатки его сознания.

Потому что на лице, которое точнее было бы назвать рожей, такое странное было выражение – нечто среднее между недоверием и испугом. И следовало бы дать ему еще один совет – срочно пойти к врачу и вшить себе «Торпедо», дабы избежать белой горячки, которая уже была недалеко.

Возможно, все это было глупо – то, как я себя вела. Однако в противном случае мне бы пришлось быть с ним резкой и посоветовать ему, коль скоро он так хочет секса, купить себе вибратор самого большого размера. А заодно найти другую профессию – к примеру, предлагать соответствующие услуги небогатым геям у памятника героям Плевны. Думаю, это у него вышло бы лучше, чем писать статьи.

Но быть с ним грубой означало опуститься до его уровня – а так получилось даже весело. По крайней мере я улыбалась, когда после минутного колебания рассчиталась-таки с официантом. А вот в его взгляде, который я поймала, уже выходя из зала, ничего веселого не было. Хотя и боли по поводу нашего расставания я в нем не увидела…

– Ты куда сбежала после планерки? – В голосе Наташки был упрек. – Хотела с тобой потрепаться – а тебя уже и нет. Вот, думаю, Ленская дает – подруга-подругой, а сматывает, ни слова не сказав!

– Так я же вернулась, Антош, – дела сделала и вернулась. – Я закурила, не обращая внимания на укоризну в Наташкиных глазах – в своем кабинете она курить запрещает. Что умно, если учесть, сколько к ней заходит постоянно народа, даже если главный на месте, – к нему идти боятся, так что прямиком к Антоновой. И если каждый будет курить, то, наверное, можно задохнуться. Но отказываться от сигареты я не собиралась – справедливо считая, что для меня можно сделать исключение. И, закурив, подошла к окну, открывая его пошире.

– А что Каверин грустный такой? – На Наташкином лице нарисовалось болезненное любопытство. Видно, именно по той причине, что она не выяснила сразу этот вопрос, Антонова так переживала по поводу моего исчезновения. – Выгнала посреди ночи? Или не вышло у него по пьяни?

– Да не было ничего, Антош, – произнесла укоризненно, потому что Наташка знала, что Димка ко мне пристает периодически вот уже лет десять – и что ничего ему так и не обломилось. Хотя шанс у-него, бесспорно был, – поскольку он проявлял на начальном этапе своего увлечения мной фантастическую настойчивость. – Пытался меня до дома довести, а я отшила.

– Ну и сука же ты, Ленская! – Наташкина фраза прозвучала как упрек, словно она ужасно переживала за Каверина. – У мужика столько лет на тебя стоит, а ты… Даже в круиз тогда тебя запихнул – а ты тварь оказалась неблагодарная…

Настроение после встречи с Перепелкиным у меня было так себе – весьма задумчивое настроение, – но я улыбнулась. Потому что история с круизом действительно была смешная. В 89-м это было, весной. Я как раз накануне перешла из отдела комсомольской жизни в отдел информации, по Димкиному, между прочим, предложению – он тогда уже на меня запал и, видимо, решил, что если я перейду в его отдел, то все будет о'кей. Ему уже под тридцать было, а мне девятнадцать исполнилось или даже еще нет – и, наверное, хотелось Каверину молодого тела после некрасивой жены-ровесницы.

Надо сказать, что по тем временам Димка зарабатывал бешеные деньги. Он, кроме руководства отделом, вел музыкальную полосу, на которой регулярно помещал им самим придуманные рейтинги исполнителей, альбомов и синглов – и, понятное дело, получал приличную отстежку от тех, кто в этом самом рейтинге хотел занять место повыше. И за раскрутку тоже получал – за интервью и репортажи с концертов.

Так что больше, чем Димка, в газете тогда никто не зарабатывал – еще не начались те времена, когда с журналистики стали снимать деньги, тогда все на гонорары жили. А Димка был жадный и хитрый и сам придумал схему зарабатывания, и хотя многие догадывались, что не просто так прославляет он одних и тех же, за руку поймать все равно никто не мог. А с главным он, кажется, делился – потому что у Сережи претензий к нему не было.

При этом Каверин был фантастически скуп – и даже выпить старался за чужой счет. Но со мной вдруг расщедрился – в буфете кофе угощал, а это ж целых двадцать копеек за чашку, разориться можно. Потом пирожные начал покупать, на обед приглашать в нашу столовую. И между прочим, доплачивал, если мне талонов не хватало, чтобы рассчитаться за вкуснейшие по тем временам блюда, – а у нас тогда кормили как в ресторане, столовую обеспечивала база, снабжавшая высшие партийные и комсомольские учреждения.

Димка был жутко некрасивый, полысевший преждевременно, узкоплечий – и хотя одевался по тем временам дорого и даже приобрел себе «фольксваген-гольф», такой же, как у меня сейчас, это не делало его привлекательнее. По крайней мере в моих глазах. И приставал он по-идиотски – вызывал к себе в кабинет и сидел и пялился на меня, может, думая, что его взгляд меня обжигает и пробуждает во мне желание. А мне этот взгляд казался не сальным даже, но беспомощно-жалким – как у старого импотента, который хочет, но не может, о чем сожалеет ужасно.

В общем, он только пялился и ничего не говорил – а я делала вид, что ничего не понимаю. Меня это устраивало – а его, похоже, нет. Тем более что он был в курсе, что кое с кем из редакции у меня что-то было и есть. Так что он как-то даже отважился пригласить меня в бар – а потом и в ресторан. И я бы, наверное, отдалась ему в благодарность за настойчивость – но он и там ни слова не сказал, только руку мою гладил своей вспотевшей ладонью, мялся и жался. И когда притормозил потом у моего подъезда – а я уже тогда жила одна, спасибо маме с папой, – не попросился зайти. Хотя я бы пустила. Но он не отважился – потому и уехал ни с чем.