Текст книги "Без души (СИ)"

Автор книги: Ольга Болдырева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Мысли текли вяло, я думал о том, что теперь будет. Всё уже изменилось. Если сначала надеялся, что хоть что‑то останется прежним, то теперь не было ничего. Не знаю. Алив сказала, что можно делать всё, что угодно: с чистого листа переписать всю историю. Так, как захочется мне. Вот только желания нет. А должно быть. От мыслей меня отвлек шум. Видимо, Леша что‑то опрокинул, может, сам порезался.

Больше не думая, я встал и, продолжая сжимать в руках фото, быстро прошёл в свою комнату, остановившись у порога. Брат с приглушёнными ругательствами пытался поднять опрокинутый стул так, чтобы не задеть осколки, на которые и упал предмет мебели. В витиеватых оборотах он и меня несколько раз помянул. Видимо, Леше совсем не нравилась роль няньки. Няньки больного, безумного брата, которого он все равно продолжал любить. Неудивительно. Мальчишеское желание все идеализировать подло меня предало, не захотев разделить тюремную камеру. Впрочем, а разве должно быть по – другому? Он ненамного меня старше. Конечно, брату хочется сейчас гулять с друзьями, а не собирать острые осколки большого трельяжа.

Я переступил с ноги на ногу, сомневаясь… Сомнения? Хоть что‑то… сомневаясь, стоит ли привлекать к себе внимание, не проще ли вернуться на кухню и что‑нибудь съесть. Но Леша уже обратил на меня внимание. Он долго вглядывался в моё лицо, потом вздрогнул, отвёл взгляд. Я понимаю, пустые глаза – это, наверное, очень страшно.

– Серёжа? – он поднялся с корточек и отложил совок, в который сгребал осколки.

– Да, – прошептал я и ещё сильнее сжал фотографию. Края рамки больно впились в ладони, словно говоря, что я всё решил правильно.

Леша не заметил моего изменившегося тона. Я не буду притворяться. Не могу причинять брату неудобства, пусть и ничего не чувствую. Только странное знание того, что организму необходим сон. И всё. Возможно, нагрузки возвращения, приход в себя, обновление сознания, постепенно возвращение способностей, которые медленно наполняли меня, и смертельная усталость прошлой жизни забрали все физические силы, требуя детального восстановления тела.

– Ты давно здесь?

– Минут пять, – отозвался я, прислонившись к дверному косяку. Говорить было трудно, каждое слово давалась с неимоверным усилием, словно я заново учился говорить. Хотя почему "словно" – действительно в первый раз.

– Сережа? – братишка подскочил на месте, посмотрев на меня как на восьмое чудо света, ассоциативная фраза пришла сама, но улыбнуться я не сумел. Похоже, Леша подумал, будто ему послышалось.

– Да, брат, это я, – немного помолчал и всё‑таки добавил: – Здравствуй.

Он почти подбежал ко мне и вопросительно заглянул в глаза, но теперь уже не испугавшись поселившейся там Бездны, ведь бессмысленная пустота сменилась пустотой осознанной. И убедившись, что это не чья‑то злая шутка, братишка крепко меня обнял.

– Но как?! – чувства и эмоции – чужие, настоящие, живые…

Недоступные.

– Я… я как‑нибудь потом расскажу. Точнее не как‑нибудь, а как можно раньше. Просто очень хочется есть и спать… прости…

Я старался сделать свой тон нормальным. Таким, каким он был в прошлой жизни. Или хотя бы попробовать говорить, как полноценный человек. Но длинными фразами приходилось давиться, глотая окончания и запинаясь. Семь лет в прошлой жизни, когда я ни с кем не говорил, сидя в холодной крошечной камере. Потом ещё два года, лежа трупом. И это тело тоже не умело нормально разговаривать. Но всё‑таки у меня получилось. Леша счастливо засмеялся и закивал головой, не скрываясь слёзы радости.

– Ты, ты сможешь так, когда родители вернуться? Или мне это всё снится?! Господи, нужно им звонить, чтобы они приехали – посмотрели! Как такое возможно?

Я задумался. Родителям не стоило сейчас возвращаться. Чудес не бывает, а мое "исцеление" можно немного заретушировать. Бездна, уловив мысли, прикоснулась своим холодным щупальцем ко лбу Леши, притупляя эмоции и желания. Я знал, что сейчас она нашептывает ему на ухо успокаивающе слова: нет, не стоит удивляться, не надо звонить родителям, тихо… – все именно так, как и должно быть. Взгляд Леши на миг расфокусировался, а в следующую секунду его сознание поплыло, готовое принять любую правду и адаптировать её для себя.

– Конечно, смогу, – сложно говорить, будто ничего не произошло. Будто не было этих мучительных лет. Не было того времени, когда мы были не разлей вода…

И невозможно даже улыбнуться.

– А вдруг? – брат потянул меня за руку. – Пойдём, покормлю тебя, горе наше. Чёрт, как же я рад, что ты… ты… вернулся! А уж мама с папой, как обрадуются! И даже рассказывать ничего не надо! И так все прекрасно!

Бездна втянула щупальце, как только сформировала нужное ощущение. Теперь брат радовался моему счастливому "возвращению", но удивляться этому не мог. Похоже, он сам не до конца осознавал происходящее. Но так было лучше для всех.

На кухне меня накормили разогретой в микроволновке гречневой кашей, йогуртом и крепким кофе со сгущёнкой и свежевыпеченными кексами. Брат смотрел на меня сияющими глазами и беспрестанно трепался, говоря обо всем, что только приходило ему на ум. Я, не зная, о чём лучше всего начать расспрашивать, попросил пересказать новости мира. Слушал, медленно откусывая кусочки от десерта, и думал. В сон клонило всё сильнее. Моему разуму был нужен отдых. Недолгий. Пятнадцати лет хватило. К тому же ещё по прошлой жизни я запомнил, что новую информацию лучше всего усваиваю во сне, раскладывая её по нужным полочкам и тщательно всё анализируя.

– Серёж, ты пока будешь спать, можно я рядом посижу? А то ты, после сна… – взгляд Леши стал виноватым и просительным.

– Ты сам сказал, что теперь всё будет хорошо, – я всё‑таки заставил себя улыбнуться. Но улыбка вышла несмешной, словно я скривился от зубной боли.

– Ну – у, да.

– Сиди, если хочешь. Но лучше сходи – выпей чаю.

Войдя в комнату, я, не думая, восстановил трельяж, обернувшись на замершего в дверях брата. Кажется, после моего выздоровления даже магия не произвела на него должного эффекта. Или же Бездна предусмотрела мою рассеянность.

– Я всё расскажу, – повторил.

Алеша устроился у окна на большом стуле, задвинув шторы, взял со стола книжку – видимо, мне раньше читал вслух. Я лег на большую кровать и закрыл глаза, понимая, что сон где‑то близко. Надо только расслабиться.

Сны… Цветные и чёрно – белые. Страшные, липкие, сумбурные, чёткие. Что такое сны? Наши потайные желания? Страхи? Тихий шепот других миров? Чьи‑то послания или предостережения? Мы часто забываем их или помним до самой старости. Через несколько лет вспоминаем отрывок сна и тут же его забываем. Лезем за ответами в сонник. И облегченно вздыхаем, когда обещанное не сбывается. Мы делимся снами с близкими людьми или храним их в тайне, лелея, как любимое воспоминание. Иногда хочется смеяться от той глупости, которая приснилась. Или плакать, потому что это случится. Мы видим во снах людей, которые нас покинули, и они улыбаются нам, стоя в облаке света. И после пробуждения мы несколько секунд не можем понять, где реальность.

В древности люди думали, что во сне душа человека оставляет тело и где‑то бродит, веселится с другими душами. И если человека резко разбудить – душа не успеет вернуться назад в человека. Так и останется тихой тенью на земле. Наверное, леса и болота, городские подворотни, затопленные светом луга: весь наш мир полнится такими ничейными душами, одинокими тенями, которые не успели досмотреть свой последний сон. Сны – бессмысленные картинки.

Но когда‑то давно я верил, что нечто большее.

Мне уже давно не снятся сны. Время и Бездна забрали у меня способность к сновидению. Каждый раз, когда я закрываю глаза, просто оказываюсь в темноте. Нет ни смутных образов, ни безликих теней. Только холод, пустота и разум. Когда меня только арестовали, заключив в тюрьму, я боялся спать. Боялся закрыть глаза. Каждый раз причинял себе боль, только чтобы не оказаться в темноте, не чувствовать блуждающую рядом Бездну. Детский наивный страх… обычная человеческая глупость. После трех дней, проведённых без сна, я решил, что лучше страх, чем сумасшествие. Просто привык. Когда у меня отняли душу, Бездна стала моей верной спутницей и подругой. Я уже не мыслил жизни без неё.

Но сегодня я был не один, в зыбкой яви меня преследовал тихий шёпот. Невозможно было разобрать ни слов, ни даже языка, на котором голоса шептались. Звуки сплетались в какой‑то странный узор, который заполнял пустоту знаками, изгибами, цветом. И было тепло и очень уютно, словно на несколько мгновений я снова стал самим собой. Беззаботным, оптимистичным подростком, верящим в добро и чудеса.

Когда‑то:

Долгие годы…

Пусть иногда казалось, будто время навсегда замерло, однажды утром я понял, что оно просто игралось со мной. Как ребенок – зло и невинно, не понимая, что причиняет боль.

Очень холодно.

Почему мне все время холодно? Этот холод не отпускает меня ни в липких кошмарах, ни в ещё более ужасающей яви – он внутри меня: в мыслях, в сердце… там только покрытый изморозью пепел и память, больше нет ничего. Холодно. Может, так действуют поросшие мхом камни тюрьмы, от которых в любую погоду тянет затхлой сыростью, а может гуляющие по коридорам тюрьмы сквозняки или постоянное присутствие стражи. Возможно все вместе. За то, чтобы перестать чувствовать этот холод, я многое бы отдал. Только у меня ничего не осталось.

Я хрипло рассмеялся, за что пришлось расплатиться. Смех перешел в болезненный кашель. Казалось, что вместе с темными сгустками крови я вот – вот выкашляю собственные легкие. Перед глазами начали мельтешить мушки, и о себе напомнила температура. Если честно, я наивно полагал, что о здоровье заключенных будут хоть чуть – чуть заботиться. Как глупо с моей стороны. Хотя я о многом думал неправильно – реальность жестока даже в хороших сказках… в них особенно.

Думал.

Почти все, что мне осталось. За эти года я переворошил всю свою жизнь. Осмыслил столько, что уже не знаю о чем еще думать. Слишком многие мысли приносят боль, слишком многие воспоминания притягивают стражу и Бездну. Сначала я так боялся.

А потом сам стал их звать, чтобы они забрали все, вскрыли раны, выпуская гной прошлых дней. Избавляли меня от боли и памяти в спасительной пустоте обморока. Каждый раз после это я лишаюсь частички себя. Чего‑то светлого. Но так спокойнее: не надо кричать, разрывая голосовые связки; опухшие от слёз глаза, наконец, могут отдохнуть. Остаются только сны – моя слабость, унижение…

Холод.

Боль.

Потому что во снах я снова и снова переживаю предательство.

Раз за разом, два крепких стражника волокут меня по узким коридорам узилища. А мне всё кажется, что это глупая шутка, что этот кошмар вот – вот закончится. Я хочу что‑то сказать, закричать, засмеяться, заплакать. Но сил не хватает даже на тихий всхлип. Как давно это было, а каждая секунда острой иглой врезалась в память.

Тихо раскачиваюсь на волнах полуяви, полубреда. Сознание постепенно угасает в паутине холода. Так хорошо. Кашель прошёл, оставив истерзанные лёгкие в покое, головная боль отступила, оставляя лишь легкое и в чём‑то приятное головокружение. Ещё бы холод ушёл… и так лежать дальше. Вечность.

Больше никогда не открыть глаз. Забыть дышать. Но я не зову тихую госпожу, знаю: она придёт, когда наступит время – ни мгновением раньше или позже.

Может, я сошёл с ума?

Какая разница…

По коридору глухим эхом раздались шаги надсмотрщика. Человек передвигался рывками, делая маленькие шажки, и сильно хромая на ногу. Так я их различаю – по шагам. Перевернулся на другой бок к стене, чтобы нельзя было разглядеть моё лицо. Только один раз я позволил себе показать свои глаза. Больше эта ошибка не повторится.

– Не сдох ещё? – голос отозвался новым приступом боли, а надсмотрщик, будто специально, ещё провёл палкой по ржавым прутьям решётки, вырывая у меня тихий мучительный стон. – Не сдох, значит, – с каким‑то мрачным удовольствием констатировал мужчина.

– Я тут подумал, а что это ты у нас занимаешь целую камеру? Не жирно будет? Может ещё отдельные апартаменты предоставить? Так что после ужина переедешь, голубчик, в другую камеру. Там тебе будет веселее.

После чего по коридору снова раздались столь неприятные на звук шаги. К моей камере опять приблизилась стража, за ней обжигающе ледяное дыхание Бездны. Совсем близко. Казалось, они стояли прямо надо мной.

Вдох, выдох.

Как же холодно.

Мучительно хотелось повернуться лицом к решётке и открыть глаза. Мне казалось трусостью – встречать их, спиной, лежа в защитной позе эмбриона. Еще один хриплый вдох и сознание привычно заволакивает пелена воспоминаний.

Улыбающиеся родители.

Мои руки в чужой крови.

Перехватывающий предназначающуюся мне стрелу Ферл.

Счастливо улыбающийся Шарисс.

Адриан с перерезанным горлом.

Детская обида в глазах Эрика.

Тихо поскрипывающая колыбель.

Кровь на полу деревенского дома.

Ирэн…

Они смотрят на меня, не осуждающе или ненавидяще. Пока просто смотрят. И это не выносимо. Лучше бы они кричали, обвиняли, проклинали.

Так скоро будет. Совсем скоро.

Шепот.

Иногда я слышу шепот. Они хотят мне что‑то сказать, но всё теряется в новой круговерти воспоминаний. В новых приступах боли. Тогда лица превращаются в маски и на них проступает злорадство. Но я еще не верю в это. Бесполезное занятие искать истину там, где ее нет. Слишком много времени я потратил на это, чтобы понять…

Безумие совсем близко. А может быть я уже давно безумен? Возможно, рассудок повредился настолько, что перестал это замечать? И я смеюсь протяжно, хрипло, но смеюсь… Пока окончательно не проваливаюсь в холодную пустоту.

– Здравствуй, Сергей.

Медленно поворачиваюсь к нему. В серых стенах, пропитанных отчаяньем и страхом, он кажется каким‑то неземным существом. Ангелом, пришедшим из прошлой жизни. Спокойные глаза с капелькой брезгливости. Чистое лицо. Собранные в хвост ухоженные волосы. Безупречная одежда без единой складочки.

Хранитель моих кошмаров.

– Здравствуй, Эрик, – еле слышно говорю ему. Он чуть морщится, но не возражает против такого обращения. – Ты ведь не оставишь меня… продолжишь мучить

– Я всего лишь показываю твои ошибки. Посмотри на себя – и это спаситель? Ты жалок, – он стоит, прислонившись к грязной стене, так расслабленно, словно просто отдыхает. – Скажи, чего ты добился? Ты ведь сделал всё, что хотел? Исполнил свои мечты? Ты счастлив, Сергей?

Я снова отворачиваюсь к стенке, в бреду повторяя привычное движение, заставляя околевшее тело двигаться.

– Глупый, наивный мальчик. Я вижу, как ты хочешь плакать, как ты устал, как тебе больно. Во снах ты плачешь и зовешь мать. Лнём ты можешь терпеть боль и холод, но ночь выдает тебя. Преданный мессия. Грязный, выброшенный щёнок. Распятое божество…

Его тихий смех раздаётся совсем близко.

– А знаешь, мне тебя не жаль. Совсем. Наоборот, я искренне наслаждаюсь твоей болью. Твоим отчаяньем. Я ведь предлагал тебе присоединиться ко мне. У тебя было бы всё. Власть, сила, знания. Любой твой каприз, всё бы исполнялось по мановению мизинца. Но ты выбрал другой путь. Такой красивый, яркий. Вот только финал разочаровал. Не находишь? Скажи, ты счастлив, что остался верен великому свету? Он не слепит тебя? Не выжигает изнутри раскаленной болью предательства? Чем тебе так не понравилась безумная госпожа? Ответь мне…

Снова хрипло смеюсь, плевать на боль.

– Ты не переубедишь меня. Я убью тебя снова, если придётся. Всё равно откажусь. Ненавижу.

– О, да! Теперь ты знаешь, что такое ненависть. Я вижу в твоем сердце ее следы. Словно опухоль, она расползается по всему твоему естеству, заполняя собой разум. Сергей, милый мой Сергей… знай, чтобы ни случилось, ты будешь жить. Ты заслужил эту боль, а я маленькую радость. Я отпущу тебя только тогда, когда сполна наслажусь твоей агонией.

– Ты не сможешь, – так хочется кричать. Так не выносимо слушать этот голос, – ты бессилен, я убил тебя. Тебя нет – это безумие, болезнь. Я сошёл с ума. Тебя нет… нет… нет…

Как же мне холодно.

Он отвечает искренней улыбкой.

– Конечно, Сергей, я уже давно умер. Мое тело бросили в грязную яму и забросали землей. То же самое сделают и с тобой после смерти. Мы ведь так похожи. Да, Сергей, я мертв!

Эрик счастлив. Он кричит эту фразу чистым звонким голосом.

– Я мертв! А ты жив, безумен и сгниешь здесь. Ты прав, меня нет. Я лишь плод твоего больного воображения. Воплощение твоих кошмаров и ошибок. Это ты сам говоришь с собой. Ты сам себя ненавидишь. Ты счастлив, что гниешь заживо. И будешь наслаждаться своей агонией до конца. Ты сошел с ума, но это не отменяет боли…

…В сознание меня привела вспышка резкой боли в боку. Надсмотрщик сдержал обещание и вернулся в тот момент, когда я был в обмороке. А что как не хороший удар лучше всего приводит в чувство?

– Вставай, падаль! – рыкнул он, встряхивая меня.

Потом мне надели наручники, блокирующие магию, и вытолкнули в коридор. Тут волей – неволей пришлось открыть глаза, хорошо, что мой провожатый шел позади, ощутимо тыкая меня в спину палкой каждый раз, когда я спотыкался или сбивался с шага. Моя новая камера находилась на четыре этажа выше прежней. Тут было намного холоднее, на лестничных пролётах отсутствовали целые куски стен. Верхние этажи тюрьмы утопали в свинцовых тяжёлых облаках, покрывающих такое прекрасно и недоступное небо.

В детстве я думал, что на облаках живут ангелы. И они смотрят на наши земные дела с такой невообразимой высоты, что проблемы кажутся глупыми, мелочными. Наверное, про меня забыли, или мой хранитель отрёкся от меня, может, он просто такой же неудачник, как и я.

Из раздумий меня вывел еще один удар в спину.

Если отсюда спрыгнуть, можно успеть, не только насладиться полётом и вспомнить всю свою жизнь, но и состариться.

Вот и тюремный коридор.

Вместо решёток камеры были закрыты прочными дверями с мощными засовами и петлями, изрядно объеденными ржой. За бурым мхом практически не видно каменной кладки, а разряженный воздух, кажется, разъедал лёгкие. А ещё тут не было стражи. Надсмотрщик, покряхтев, открыл дверь и резким движением втолкнул меня в камеру.

– Приятно провести время! – раздалось мне в след и дверь, мерзко скрипнув, захлопнулась.

Привыкать к темноте глазам не пришлось. В противоположной от двери стене было сделано забранное решёткой ассиметричное окно. Также камера была намного просторней предыдущей. А ещё место тут было для трёх человек. Два моих соседа с интересом рассматривали новичка, не вставая с кровати, на которой они… перекидывались в карты?

– И кто это к нам пожаловал? – растягивая слова, мне навстречу поднялся мужчина. И я с ужасом понял, что два моих новых соседа это Дрир и Масиб: прислужники Эрика – они были моими мучителями, когда я попал в плен к темному мастеру. В свою очередь они поняли, кто я.

– Забери меня Бездна! Как я давно об этом мечтал!

Похоже, надсмотрщику показалось забавным – бросить бывшего спасителя к слугам мастера. Или "сверху" поступил приказ, вычеркнуть имя спасителя из списка живых. Второе было более логично. Если враг не умирает самостоятельно, несмотря на организованные условия, ему помогают в этом благом деле.

Дальше я запомнил события плохо. Точнее, не запомнил совсем. Кажется, меня били. Мучительно долго. С наслаждением ломая каждый палец и выкручивая суставы. Возможно, я даже кричал или хрипел, проигрывая своей боли…

А очнулся уже в другой камере. И ничего не болело, точнее, я просто не чувствовал собственного тела. Рядом сидел пожилой мужчина. Морщины вспарывали его лицо, словно шрамы. В выцветших глазах была усталость.

– Очнулся? Зря, – спокойно констатировал он.

– Почему? – еле разлепив губы с засохшей коркой крови, прохрипел в ответ.

Мужчина покачал головой и отвернулся к окну.

– Ты нежилец. А через полчаса перестанет действовать обезболивающее. Лучше быстрая смерть, чем долгая агония.

Как выяснилось, у меня было сломано больше половины костей, задето легкое, отбиты почки и внутреннее кровоизлияние. Про такие мелочи, как сотрясение мозга и многочисленные ушибы можно вообще промолчать. Человеку выжить нереально. Но Эрик оказался прав: моя агония растянулась. Видимо, некая сила решила не отпускать меня, и по истечению получаса я не умер от болевого шока. Нет, я вовсе не мечтал о смерти, как обычно пишут в героических романах, но и не стремился задержаться на этом свете любой ценой. Мне было все равно. Поверьте, когда вас рвет собственной кровью, желания мыслить просто не остается.

Но я снова выжил. Наверное, там наверху просто издевались и делали ставки, сколько еще мальчишка с Земли сможет пережить и вынести. Или Бездна не хотела терять свою игрушку. Надсмотрщик, осознав, что слепая пряха не спешит обрывать нить моего существования, начал за мной ухаживать. Его звали Микелем, а это крыло тюрьмы отвели для казненных узников, по – другому – живых мертвецов. Стража и сама Бездна редко захаживали сюда, но всё равно я постоянно чувствовал их присутствие.

День сменялся днем, постепенно кости срастались, увы, неправильно, причиняя дикую боль. Благодаря отварам Микеля тело медленно восстанавливалось. А что там с кровоизлиянием, я так и не понял. Как кашлял кровью, так и продолжил.

Жизнь продолжалась, если это, конечно можно было назвать жизнью.

Будь ты проклят, Эрик!

И тихий смех на грани сознанья:

– Он мёртв, я – это ты.