Текст книги "Возвращение русской гейши"
Автор книги: Ольга Лазорева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– А кто этот парень? – спросила я. – Местный ветеринар?
– Да вроде нет, – ответила она безразлично. – Что-то я такого не помню. В гостях тут, наверное. Дачников много понаехало. В городе-то никому неохота париться.
Когда появилась наша, как всегда, невозмутимая корова, бабушка и мама загнали ее и начали доить. Я в этом процессе участия никогда не принимала и вновь вышла за ограду. Зайдя в палисадник, где у бабушки между кустами сирени были высажены различные цветы, я забралась под старое дерево черемухи и начала пощипывать еще недозревшие ягоды.
– Пойдем, погуляем, – раздался звонкий голос, и разлохмаченная голова Стаса просунулась меж густых ветвей.
«И чего пристал?» – подумала я и не ответила, старательно вытирая губы после ягод.
– Выбирайся из своих зарослей, принцесса, – сказал он и скрылся.
Я постояла в задумчивости под черемухой, потом покинула палисадник. Стас сидел на нашей скамейке со скучающим видом и крутил в руке стебелек чистотела.
– Руки соком испачкаешь, – заметила я, подходя к нему.
– Подумаешь! – пожал он плечами и встал. – Ну? – спросил он и заглянул мне в глаза.
«Надо же, какие ярко-голубые! – подумала я, не отводя взгляда. – Или это от сильно загорелой физиономии?»
– А Лешка где? – спросила я.
– С велосипедом возится, – ответил Стас. – Что-то там со сцеплением.
– Хорошо, – решилась я. – Только переоденусь.
– Да уж будь добра, – неожиданно усмехнулся он. – И не забудь к вечернему платью надеть бриллиантовое колье.
«Ишь ты, деревенские как изъясняться научились», – подумала я и в тон ему ответила:
– Принцессе негоже гулять с ветеринаром. Так что учтите оказываемую вам милость.
Я надела красный спортивный костюм из тонкого трикотажа и, сказав маме, что пойду погуляю, быстро покинула двор. Стас тут же встал, и мы отправились по улице под пристальными взглядами деревенских, сидящих на лавочках возле домов.
– Пошли к роднику, – предложила я.
– Пошли, – легко согласился он. – Только нужно было взять бутылки под воду.
– А мы так попьем, – улыбнулась я и повернула к нему голову.
Стас смотрел на меня со странным выражением. Я заметила, что его ресницы немного темнее волос, сильно выгоревших на солнце неровными прядями. И глаза от этого кажутся глубже и ярче.
«Интересный пацан, – решила я. – И говорит не по-деревенски».
– Леха сказал мне, что ты – столичная штучка, – тихо проговорил Стас. – И чем занимаешься?
«Ага, так я тебе и сказала», – ехидно подумала я и ответила после паузы:
– Преподаю в танцевальной студии в русско-японской школе.
– Японской? – тут же оживился он. – То-то я думаю, что ты очень похожа на японку. Кстати, как и твой дед.
«Можно подумать, он их когда-нибудь видел!» – подумала я, улыбнувшись, но промолчала.
– Ну, просто японская принцесса из сказки! – добавил он.
– А ты чем занимаешься? – перевела я разговор и невольно пошла быстрее по пологому спуску, ведущему в овраг.
На дне протекал ручеек, и росла все та же огромная конопля.
– Я же говорил – ветеринар, – сказал Стас, перепрыгивая через ручеек и подавая мне руку.
Но я отрицательно покачала головой и легким летящим движением перепорхнула на другую сторону.
– Ух ты! – непритворно восхитился Стас. – Прямо мотылек! Ах да, – добавил он, – ты же танцовщица!
– Руководитель танцевального коллектива, – поправила я. – Не путай!
Я и правда отчего-то почувствовала себя легко и свободно, словно только еще училась в культпросвет-училище и приехала на летние каникулы. И ни Петра, ни нашей безумной любви, ни всего, что за этим последовало, в моей жизни еще не было. Впервые за последнее время я поймала себя на этом ощущении и улыбнулась от легкой радости, заполнившей душу.
Скоро мы вышли на край деревни. Вид с холма здесь открывался необычайно красивый. Солнце уже садилось, и яркие розовато-красные краски заката придали небосводу необычайно чистые и сочные тона. Мы стояли на дороге, круто спускающейся вниз. Справа от нас в густой высокой траве тихо журчал родник. Тонким ручейком он стекал в небольшое озерко. Вода, отражая небо, казалась красной. Слева поверхность холма заросла различными цветущими травами. Розовые шишечки клевера, белые соцветья ромашки, сиреневые низкие кустики чабреца, сероватые зонтики тысячелистника издавали сильный и терпкий аромат, и я вдохнула его полной грудью. Потом спустилась к роднику и присела возле тонкой беспрерывно текущей струйки. Кто-то воткнул в землю узкий кусок шифера, струя стекала по его углублению и звонко падала в небольшую ямку, полную прозрачной воды. Я наклонилась и, отмахиваясь от комаров, набрала в ладони ледяной воды. Ее вкус был по-прежнему изумительным. Никогда и нигде я не пила такой чистой и вкусной воды.
– Хотят пригласить священника из соседнего села, – сказал Стас, подошедший в этот момент ко мне, – и освятить этот родник.
– Зачем? – удивилась я.
– А бог его знает, – пожал он плечами и подставил руки под беспрерывно текущую струйку.
Напившись, мы вернулись на дорогу. Стас зачем-то взял меня за руку. И от прикосновения его теплых пальцев я почувствовала странное томление.
– Пойдем, искупаемся? – неожиданно предложил он. – Смотри, луна уже встала.
– Комары заедят, – недовольно сказала я, но сердце екнуло.
Меня отчего-то начало неудержимо тянуть к этому парню, и такое развитие событий немного пугало.
«Хотя, чему удивляться? – подумала я, глядя на его красные улыбающиеся губы. – Столько сидела на «сухом пайке», природа требует свое».
– А у меня мазь есть, – сказал он и достал из заднего кармашка джинсов какой-то тюбик. – Не бойся, гипоаллергенная и без запаха.
«И к тому же, – продолжала я рассуждать, – я вижу этого парня первый и последний раз».
– Но у меня нет купальника, – вслух сказала я и невольно на него посмотрела, ожидая, что из кармана его джинсов появится купальник.
Стас сморщился, но потом засмеялся:
– А мы просто окунемся, не глядя друг на друга, только и всего. Знаешь, принцесса, я всегда мечтал поплавать в лунной дорожке.
Я не ответила и быстро спустилась по дороге, направляясь к поблескивающей невдалеке воде. Речка здесь делала крутой поворот, и в излучине образовался довольно большой песчаный нанос. Мы забежали па него, утопая по щиколотку в песке и скидывая одежду. Несмотря на поздний вечер, было по-прежнему жарко. Я без стеснения осталась в одних трусиках и повернулась к явно смущенному Стасу. Он замер, глядя на меня. Его футболка валялась на берегу. Джинсы были расстегнуты. Я с изумлением заметила, что он без трусов. Вставший член беспрепятственно выпирал из ширинки. И это зрелище невыносимо меня возбудило.
Я приблизилась и тихо спросила:
– И где твоя чудодейственная мазь? А то комары сейчас съедят принцессу.
Стас торопливо открыл тюбик и осторожно начал намазывать мои плечи, потом спустился ниже. Когда его пальцы коснулись моих сосков, я не выдержала и тихо застонала, закрыв глаза. Пальцы сжали мою грудь и начали медленно ласкать. И вот горячие губы припали к одному соску, затем к другому. Я обхватила Стаса за талию и прижалась к нему, чувствуя прилив желания и необычайную и странную для меня нежность.
Когда он опустил меня на все еще теплый песок и развел ноги, я с изумлением увидела, что он достает презерватив, и отвернулась.
«Надо же, заранее подготовился, – подумала я, и на душе стало немного неприятно. – А может, они у него всегда при себе? Все-таки врач, хоть и ветеринар».
Но когда довольно длинный и толстый член с размаху вошел в меня, я забыла обо всем и просто отдалась ощущениям, наслаждаясь жарким ясным вечером; мириадами зажегшихся звезд, льющих свой свет на мое запрокинутое лицо; теплым шершавым песком под голой спиной; горячей тяжестью тела, навалившегося на меня; и беспрепятственно входящим и быстро движущимся во мне членом.
Потом мы долго плавали, разбивая телами лунную дорожку и беспричинно смеясь. Я вернулась домой за полночь, прошла через огород и осторожно открыла дверь незапертой калитки во двор. Затем проскользнула в дом. Судя по тишине и темноте, все давно спали, и это меня немного успокоило. Я забралась на свой топчан, спихнув Тимофея, и закрыла глаза, счастливо улыбаясь.
Плачете ка лугу.
Словно вам тоже знакома,
Цикады, тоска любви?
Если б могли ответить,
Я бы спросил у них.
Сайгё
На следующее утро все встали, как обычно. И никто мне ничего не сказал, словно и не заметили, что я отсутствовала допоздна.
«А может, и правда не заметили? – предположила я. – Хотя дом был открыт».
Я не стала сама затрагивать эту тему и вела себя как ни в чем не бывало. После завтрака мы, кроме отца и деда, пошли в лес за ягодами. В сосновом бору находились огромные земляничные поляны, и мы долго собирали красные крупные ягоды, передвигаясь на корточках. Я наелась до оскомины и села на землю, привалившись спиной к толстому стволу огромной сосны. Чувствуя приятную усталость, закрыла глаза, и в памяти мгновенно всплыло лицо Стаса.
«Он все-таки очень симпатичный парень, – лениво подумала я и улыбнулась. – Приеду в Москву и буду вспоминать его как приятное летнее приключение. К тому же он мне помог осознать, что я абсолютно здорова. А это – главное! Тень сомнения, что я могу заниматься сексом только с господином Кобаяси, омрачала мое выздоровление», – попыталась я оправдать себя.
– Устала, Танюша? – услышала я голос мамы и открыла глаза.
– Немного с непривычки, – ответила я и встала, поправляя сползший на лоб платок.
– И не выспалась, – лукаво добавила она, и я невольно покраснела.
– С ребятами загулялась, – ответила я.
– До трех ночи, – заметила мама.
– Ага, – легко подтвердила я, подхватывая ведерко, почти доверху заполненное земляникой.
После обеда бабушка и мама взялись перебирать ягоды, чтобы подготовить их для варки, а я вышла во двор, не зная, чем заняться. Купаться почему-то не хотелось. А может, я просто боялась нечаянной встречи со Стасом. Я вышла в огород, чтобы вырвать пару морковок, и увидела деда, сидящего на скамейке у колодца со своей неизменной трубкой.
Я обрадовалась и тут же подсела к нему.
– Что, стрекоза, – сказал он и улыбнулся, – устала ягоды собирать?
– Ага, – ответила я и прижалась к его плечу, как в детстве.
Потом улыбнулась и тихо попросила:
– Деда, расскажи про «Масу».
Он развернулся ко мне и рассмеялся, выпустив трубку изо рта.
– Что, все еще не забыла сказку про Аматэрасу?
– Конечно, нет!
– Хорошо! Только вкратце. У Аматэрасу, богини Солнца, был брат Сусанно-о, бог Урагана, – начал рассказывать дед. – И вот отец разгневался на него за плохое поведение и решил изгнать с неба. Сусанно-о захотел попрощаться с сестрой и сообщить ей, что уходит в Страну мертвых. Но поднимался он к ней на гору с таким грохотом, тряской земли и разрушением людских жилищ, что Аматэрасу испугалась и спряталась в грот на своей горе. Сразу наступила тьма на земле, и злые духи повыползали из своих убежищ. Собрались боги и стали решать, как им выманить Аматэрасу и вернуть свет на землю…
Из голубой тетради с изображением розовых цветов сакуры на обложке:
…Густоветвистые деревья Масакаки с небесной горы Кагуяма, выкопав с корнями, к верхним веткам прикрепили длинные нити со множеством магатама, на средние ветки навесили большущее зеркало, к нижним веткам подвесили белые, голубые лоскуты нигитэ, и все эти различные вещи бог Футодама-но микото благоговейно, для преподношения, держал, а бог Амэ-но коянэ-но микото сильное молитвословие благоговейно вознес, а Амэ-но-тадзикара-о-но микото – Небесный Бог-Муж Могучих Рук – у двери притаился, а Амэ-но-удзумэ-но микото – Небесная Богиня Отважная, рукава подвязав лозой, с небесной горы Кагуяма, из небесной лозы Сасаки сетку кадзура сделав, листья Саса с небесной горы Кагуяма пучками связав, пустой котел у двери Небесного Скалистого Грота опрокинув, ногами с грохотом колотя, в священную одержимость пришла и, груди вывалив, шнурки юбки до тайного места распустила. Тут Равнина Высокого Неба ходуном заходила – все восемьсот мириад богов разразились хохотом. Тогда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками, странным это сочтя, дверь Небесного Скалистого Грота чуть приоткрыла и молвила изнутри: «Я сокрыться изволила, из-за этого Равнина Высокого Неба вся погрузилась во тьму, да, я думаю, и Тростниковая Равнина – Серединная Страна тоже вся во тьме. С какой же стати Амэ-но-удзумэ потешает, да и все восемьсот мириад богов хохочут?» – так молвила. Тогда Амэ-но-удзумэ сказала: «Есть высокое божество, превосходит тебя – богиню. Вот и веселимся-потешаемся» – так сказала. А пока так говорила, боги Амэ-но коянэ-но микото и Футода-ма-но микото, то зеркало принеся, Великой Священной Богине Аматэрасу-но оо-ми-ками показали, и тогда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками еще больше в удивление пришла, постепенно из двери вышла-выглянула, и тут тот бог Амэ-но-тадзикара-о-но микото, что у двери притаился, взял ее за священные руки и вытащил, а бог Футодама-но микото тут-то веревку-заграждение позади нее и протянул и сказал: «Отныне возвращаться туда не изволь» – так сказал. И вот, когда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками выйти изволила, тут и Равнина Высокого Неба, и Тростниковая Равнина – Серединная Страна сами собой озарились светом…
«Кодзики»
Закончив рассказывать, дед неожиданно усмехнулся:
– А ведь танцующая богиня Удзумэ разделась практически донага. Я это никогда не акцентировал, ведь ты была мала. Но знаешь, Таня, я часто думал, когда читал «Кодзики» в школе, именно об этом моменте. Представляешь, как давно существовал «тёнкина»?
Я с нескрываемым изумлением воззрилась на него.
– А что это? – спросила я после паузы.
– Тёнкина – это танец с раздеванием в «веселых» домах старого Эдо, – ответил, улыбнувшись, дед. – Сейчас это называется стриптиз, – добавил он.
– А я, возможно, вновь поеду в Токио ненадолго, – неожиданно призналась я. – Только нашим не говори.
Глаза деда на миг расширились и словно заглянули в невидимую даль.
– Это было так давно, Таня, словно не со мной и в другой жизни. Странно все это вспоминать, сидя здесь. Я ездил в Токио, и не раз. Знаешь, – он усмехнулся и повернулся ко мне, – и в Ёсивара побывал. Это такой район, где были собраны «веселые» дома.
– После войны американцы уничтожили его, – тихо сообщила я.
– Что ж, всему свое время, – вздохнул дед. – Я, конечно, помню многое, но внутренне я уже успокоился, прижился на этой земле. До войны я был совсем молод, всего двадцать! И очень горяч, – после паузы проговорил дед.
Я увидела, что его глаза затуманились. Бабочка-крапивница села на конец мундштука его погасшей трубки, которую он держал в опущенной руке. Но дед этого даже не заметил.
– А я ведь был влюблен сразу в двух девушек, – неожиданно засмеялся он.
И бабочка вспорхнула и перелетела на цветок ромашки, росший возле колодца.
– И обе абсолютно не подходили такому парню, как я, – добавил он после паузы, не переставая улыбаться.
– Расскажи, деда! – не выдержала я. – А то сейчас кто-нибудь придет и нам помешает.
– Танюша! – раздался голос бабушки. – Ты где? Там тебя соседский паренек спрашивает.
– Ну вот! Я же говорила! – рассердилась я.
– Иди, внучка, – сказал дед, – а то невежливо. Я потом расскажу, если тебе интересно.
– Обещаешь? – спросила я, вставая и одергивая короткий сарафан.
– Обязательно, – ответил он и вновь раскурил трубку.
Я вышла за ограду и увидела сидящего на скамейке Стаса. Он сильно покраснел и поздоровался тихо и робко. Желание мгновенно захлестнуло меня, но я постаралась принять невозмутимый вид.
– Привет! – спокойно сказала я.
– Я соскучился, – откровенно заявил Стас и заглянул мне в глаза.
– Погуляем? – предложила я.
Тут до меня дошло, что мы оба четко знаем, чего хотим. Я вдруг поняла, что Стас изнемогает от желания, также как и я.
Я схватила его за руку и быстро пошла по улице. Днем она была пустынна, так как население занималось многочисленными хозяйственными делами. И даже собакам лень было в такую жару выбираться из дворов и облаивать нас. Только гуси, если мы проходили близко от них, начинали шипеть, вытягивая шею и хлопая крыльями.
Мы вышли на окраину деревни, перебрались через шоссе, пересекли поле, засеянное кукурузой, и зашли в тенистый прохладный березняк. Все это время мы молчали. Сильный ветер, дующий сегодня с утра, делал жару не такой нестерпимой. Я заметила, как он ворошит сено в недавно сметанной, рыхлой копне, которая возвышалась на небольшой круглой поляне. Мы, не сговариваясь, направились туда и упали на сено практически одновременно. Оно спружинило под нами, обдавая ароматом разогретой на солнце высыхающей травы. Я закинула руки за голову и посмотрела в небо, на котором белели тоненькие облачка, напоминающие разметанные перья. И тут же перед моими глазами появилось раскрасневшееся лицо Стаса. Он навалился на меня и начал лихорадочно целовать лицо, потом шею, потом опустился ниже. Я перебирала его крупные спутанные кудри, закрыв глаза и изнемогая от желания. Он поднял подол моего короткого сарафана, отодвинул уже влажную серединку трусиков, и я почувствовала с легким изумлением умелый ласкающий язычок. Он нашел мое «зернышко», и я быстро кончила, извиваясь на сене и с трудом сдерживая крик. Но Стас не остановился. Переместившись, его язык проник в «яшмовые ворота». Но когда я почувствовала приближение оргазма, Стас отстранился и быстро перевернул меня. Он стремительно вошел сзади, но так резко и глубоко, что достиг моей точки боли. Я невольно вскрикнула. Привычный спазм, правда, не такой сильный, закрыл «яшмовые ворота». Стас замер, потом начал мягко массировать мои бедра и живот. Когда я расслабилась, он аккуратно вынул член и лег на сено. Я ощутила страх.
«Неужели все вернулось?» – думала я, стараясь не расплакаться.
– У тебя спазматические явления, – тихо заметил Стас. – Раньше такое бывало?
«Ах, да, он же доктор, – вспомнила я, вначале удивившись его словам, – хоть и ветеринар. Основа-то одна».
– Нет, – соврала я.
– Это довольно опасно, – сказал он. – Тебе стоит по приезде в Москву обратиться к соответствующему специалисту. Возможно, это произошло от чрезмерного перевозбуждения. Ты необычайно страстная девушка. Но учти, что бывают случаи, когда любовников увозят на «Скорой» после такого вот «склещивания». Хорошо, что спазм был довольно слабый и я вовремя его почувствовал.
Стас встал. Я сползла с копны вслед за ним. Вернулись мы в деревню, болтая ни о чем. Но я чувствовала себя крайне неуютно и старалась не встречаться с ним взглядом.
– Вы когда уезжаете? – спросил он, когда мы подходили к моему дому.
– Через день, – ответила я, не поднимая глаз.
Его присутствие становилось отчего-то все более неприятным, и я хотела поскорей уйти.
– Может, телефон оставишь? – неожиданно попросил он.
– Зачем? – удивилась я. – Будешь из деревни мне позванивать?
Я глянула в его смущенные глаза и отрицательно покачала головой.
Вечером, когда все угомонились, я вышла во двор с чашкой чая и устроилась за маленьким деревянным столом, вкопанным под раскидистым кленом в углу огорода. Я отодвинула банки с малосольными огурцами, поставила чашку и задумалась. Настроение оставляло желать лучшего. Я все думала о Стасе, вернее, о том, что сегодня произошло.
В этот момент между грядами с луком появился Тимофей. Он припал к земле и затаился, явно охотясь за мышью. Его уши прижались, кончик пушистого рыжего хвоста подрагивал. Я невольно улыбнулась, наблюдая за ним. В огород зашел дед и, видимо, спугнул мышь. Тимофей сел и глянул на него, как мне показалось, укоризненно.
– Деда, иди сюда! – позвала я.
– А я подумал, что ты опять гулять с мальчишками отправилась, – сказал он, подходя и усаживаясь рядом.
– Нет желания, – ответила я. – Ты мне лучше расскажи про свои два увлечения. Помнишь, ты обещал? – перевела я разговор на другую тему.
Дед прищурился и достал из кармана неизменную трубку и старый, вытертый кисет. Я знала, что его сшила когда-то давно бабушка, и дед так и таскал его с собой.
– Ну, если тебе так интересно, – начал он, раскурив трубку, – то слушай. Я жил в городе и учился в университете, как все обычные ребята из хороших семей. Мой отец был уважаемым человеком, бухгалтером на одной крупной фирме. И я учился на бухгалтера. Мама занималась домашним хозяйством. Мой старший брат был уже женат и жил отдельно. У нас была хорошая квартира в новом доме. До университета я добирался пешком, так как он располагался в получасе ходьбы от нашего жилья. Мне было девятнадцать. Знаешь, Таня, мне все говорили, что я очень симпатичный юноша.
– Неудивительно, – сказала я, улыбнувшись. – Ты и сейчас очень симпатичный.
Дед глянул на меня, улыбнулся кончиками губ, потом продолжил:
– Понимая, какой я красавчик, я считал, что могу вскружить голову любой девушке. Но получилось так, что я влюбился сам и сразу в двух. И при этом ужасно мучился.
– Деда! – расхохоталась я. – Но как это могло быть?
– Они обе были для меня абсолютно недоступны, поэтому я и любил их с такой страстью.
– И ни одна не ответила взаимностью? – спросила я, погладив Тимофея, который подошел и прижался к моим ногам.
– Юко была дочкой мусорщика. На вид казалось, что ей не больше 14 лет, такая она была худенькая и низкорослая. Я иногда видел ее по утрам на улице, сжигающей небольшие кучки мусора. Ее жалкий вид при довольно красивых чертах лица и изящной фигурке вызывал во мне нежность и желание защищать. Она нигде не училась, потому что ее семья были «эта», и часто помогала отцу.
– Эта? – переспросила я. – В смысле?
– Переводится как «отбросы», – ответил дед и вновь раскурил погасшую трубку. – Ты мало жила в Японии и не знаешь всех тонкостей. Издревле «эта», или официально «буракумин», были как бы вне приличного общества. Они выполняли работу могильщиков, убойщиков скота, они обмывали трупы, убирали мусор, то есть делали работу, «оскверненную смертью» по буддийским понятиям. И селились они за пределами городов в специальных поселках «бураку». Во времена Токугавы почти все они служили доносчиками для господ из сёгуната. В наше время они живут на окраинах городов. И молодой человек из приличной семьи никогда не сможет породниться с девушкой из «бураку». Они и на хорошую работу не могли устроиться. Не думаю, что и сейчас что-то изменилось. Древнее название Японии – Ямато, или Великая гармония, – после паузы задумчиво добавил дед. – Возможно, буракумин никак не укладывались в гармонию и даже разрушали ее, поэтому их как бы вынесли за пределы общества.
– Кошмар какой-то, – заметила я. – А у нас, по-моему, все равно, мясник ты или инженер, лишь бы хорошо свою работу выполнял.
– В этом преимущество русского характера, – улыбнулся дед.
– А вторая девушка? – с нетерпением спросила я.
– Я увидел ее, когда гулял в южной части города после сдачи трудного экзамена. Помню этот ясный летний день и мое прекрасное настроение. Я забрался на склон, называемый Голландским, потому что там располагалась знаменитая вилла Гловера. Она очень красива. Ее еще называют домом мадам Баттерфляй. В саду есть статуя японки. Я увидел Итисудзу возле этой статуи. Она внимательно ее разглядывала, я подошел и завязал разговор. «Говорят, что это статуя знаменитой гейши Чио-Чио-сан», – сказала она. И повернулась ко мне. Ее тонкое одухотворенное личико с большими светло-карими глазами поразило меня выражением непритворной печали. И я мгновенно влюбился. Мы познакомились. Итисудзу было всего шестнадцать, и она училась на гейшу. Ее имя значит «колокольчик». И она действительно оказалась веселой, живой, со звонким голоском, напоминающим колокольчик. Мы потом периодически общались, и это всегда доставляло мне много радости.
Я с замиранием слушала этот рассказ. Меня так и подмывало сообщить деду, что я тоже своего рода гейша. Но я понимала, что ему лучше этого не знать. Он, конечно, благодаря постоянным занятиям йогой сохранял ясный живой ум и острую память, но кто мог знать, как он отреагирует на такое сообщение.
– А потом? – спросила я с нетерпением.
– Потом война началась, – сказал дед и замолчал.
– А ты говорил про «веселые» кварталы, – решила я изменить направление разговора.
Дед повернулся ко мне и лукаво улыбнулся.
– А ты бабушке не расскажешь? – тихо спросил он.
И я рассмеялась. Тимофей, лежащий у меня на коленях, поднял голову и недоуменно посмотрел на нас сонными глазами.
– Конечно, и у себя в Нагасаки, и когда выезжал куда-нибудь. Я уже тебе говорил про Ёсивара, – сказал дед, глядя на мою улыбку. – Все молодые люди посещали такие заведения. Общаться с гейшами, артистками и с… – он замялся, подбирая слово.
– Путанами, – пришла я на помощь.
– Да, – улыбнулся он, – входило в традиционное воспитание молодого человека.
– Интересно, – заметила я.
– И правильно, – сказал он. – Тогда каждый мог выбрать, что ему больше нравится, какие женщины, какие способы. Ведь предпочтений в сексе великое множество. Ты стала совсем взрослой, раз мы говорим на такие темы, – заметил он.
Я посмотрела на его лицо, освещенное заходящими лучами солнца. Оно казалось высеченным из красновато-коричневого камня и поражало живым блеском глаз.
– Но это была другая жизнь, – после паузы добавил он. – И трудно сказать, что было лучше. Я и не сравниваю никогда. Ведь здесь, рядом с твоей бабушкой, поверь, удивительной женщиной, я тоже на своем месте. И, возможно, это лучшее место для меня.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:
Итальянец Джакомо Пуччини внес едва ли не самый значительный вклад в создание романтических представлений о гейшах, написав оперу «Мадам Баттерфляй» по повести «Гейша» американского писателя Лонга. Но в основе этой красивой истории подлинная судьба гейши Kara Маки родам из Нагасаки.
В семидесятые годы XIX века в Нагасаки жили три брата-шотландца по фамилии Гловер. Алекс, один из братьев, познакомился в чайном домике с пятнадцатилетней японкой по имени Kara Маки. Она была гейшей и носила псевдоним Чио-сан, или Бабочка. Молодые люди влюбились, но такой брак в то время был невозможен, и они заключили так называемый «временный брак», то есть Алекс заплатил сто иен семье гейши. Такой союз мог быть расторгнут по воле мужа в любое время. Kara Маки родила сына, назвав его Синсабуро. Но Алекс оставил их и уехал.
По законам гейше не разрешалось воспитывать детей. Брат Алекса Томас, который жил гражданским браком с японкой Авайа Цуру, усыновил племянника. Он поменял его имя на Томисабуро, сокращенно Том. Kara Маки запретили общаться с сыном. Когда Том Гловер вырос, его отправили учиться в Америку. Все, кто знал, что Том – сын гейши, хранили молчание. Но когда была написана повесть «Гейша», основанная на подлинных событиях, а потом и опера «Мадам Баттерфляй» стала иметь оглушительный успех по всему миру, Том Гловер рассказал в интервью, что он действительно сын гейши Чио-Чио-сан. Исследования учетных записей регистрационных служб подтвердили это.
Kara Маки, после того как ее покинул горячо любимый муж, а сына отдали в приемную семью, еще какое-то время работала в качестве гейши. И вот она узнает, что Алекс женился в Америке. В опере мы видим эффектный конец – Чио-Чио-сан после этого известия кончает жизнь самоубийством, пронзив горло кинжалом. Но на самом деле Kara Маки приняла ухаживания давнего поклонника, своего соотечественника, и вышла за него замуж. Они переехали в другой город. Но брак оказался неудачным. Когда они развелись, Kara Маки вернулась в Нагасаки, где и умерла в 1906 году.
Ее сын, которого она так больше никогда и не увидела, вернувшись из Америки, поселился в Нагасаки. Он женился на Накано Вака, дочери английского коммерсанта. Их брак был бездетным. Накано Вака погибла во время Второй мировой войны. А после атомной бомбежки в августе 1945 года сын Баттерфляй покончил с собой.
После успеха оперы многие захотели посмотреть на дом Тома Гловера. В южной части Нагасаки, в районе Оура-Тэнсюдо, неподалеку от Дэдзимы, располагается своеобразный заповедник западной архитектуры – Оранда-дзака (Голландский склон). Вот там и располагалась резиденция Гловера. Дом был построен в 60-х годах прошлого века японскими мастерами по проекту английского архитектора и стал одним из первых сооружений европейского стиля в стране. Это прекрасная вилла, построенная в форме цветка клевера. Ее окружает великолепный сад, где стоит отлитая в бронзе фигура японки в кимоно, которая указывает прижавшемуся к ней мальчику на морские просторы. Ее поза передает глубокую тоску. Большинство туристов считают, что это памятник Чио-Чио-сан, хотя на самом деле изображена японская певица Гамаки Миура, прославившаяся исполнением главной партии в опере Пуччини. Внутри дома сохранены обстановка, документы и фотографии той эпохи.
Свиток четвертый
Солнечный корень
Гнети ломает,
Вихрем гудит в полях.
Ливнем промчится…
И только вы над ветром,
Облака! Листья деревьев!
Сётэцу
На вокзал мы приехали за полчаса до отправления. Я прощалась с родными, а сама оглядывалась по сторонам. Но Тима все еще не было.
«Опять этот оболтус опаздывает», – с невольным раздражением подумала я, не слушая, что мне сбивчиво говорила мама.
– Обязательно звони, – услышала я голос отца и повернулась к ним.
– Хорошо, – ласково ответила я, глядя в повлажневшие глаза мамы.
Когда до отправления оставалось десять минут, я решила идти в вагон. Расцеловавшись с родителями, протянула билет проводнице, и в этот момент увидела идущего от здания вокзала Тимура. Его сопровождала какая-то дама лет пятидесяти. Ее лицо показалось мне знакомым.
Тим подошел к нам, беззаботно улыбаясь.
– Привет! – как ни в чем не бывало произнес он.
– Здравствуйте, – удивленно ответила моя мама, перестав всхлипывать и быстро вытирая глаза.
Я увидела, как спутница Тима окидывает ее пренебрежительным взглядом. Затем она довольно враждебно посмотрела на меня.
– Это Инга, – сообщил он, небрежно кивнув головой в сторону спутницы.
– Мои родители, – торопливо сказала я. – А это мой друг Тимур.
Отец хмыкнул и потащил маму за руку.
– Пора, пора, – бормотал он. – Пусть спокойно усаживаются. Попрощались уже на сто раз.
– Как приеду, позвоню, – крикнула я.
Мама обернулась и махнула рукой. Ее глаза были полны слез.
Когда я зашла в купе, Тим и Инга сидели на нижней полке и что-то оживленно обсуждали. Я посмотрела на ее холеное лицо с большими глазами и крупным чувственным ртом и внезапно вспомнила, где я ее видела. Тим какое-то время жил в моей квартире, а потом переехал к богатой дамочке. Мы с Лизой наблюдали с балкона, как он садится в ее машину. И это была именно Инга, сейчас я в этом не сомневалась.
«Но какого черта она здесь делает? – недовольно подумала я. – Ведь, как говорила Лиза, они расстались. И он сейчас с другой. Хотя, – припомнила я, – речь шла о каком-то соревновании между ними за Тима. Ну и дела!»
