Текст книги "Возвращение русской гейши"
Автор книги: Ольга Лазорева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
«Я стала чужой, – поняла я и села на тахте. – И никогда прежней Таня Кадзи уже не будет. Поэтому так хочется вернуться в Москву, к самой себе».
Я вспомнила наши выступления в образе гейш и улыбнулась.
В этот момент в дверь робко заглянула мама. Увидев, что я сижу, она заулыбалась, и от этого многочисленные морщинки разбежались по ее лицу.
«А ведь маме – всего сорок, – подумала я. – Но почему-то женщины в провинции выглядят всегда старше своего возраста».
– Рано ты проснулась, доченька, – сказала она, заходя в комнату.
– Привычка, – ответила я, вставая.
– А я уже оладушков напекла. Решила пораньше, пока не так жарко, – сказала мама. – Сметанка свежая с рынка есть.
«Еще неделя, – подумала я со странным раздражением. – А потом – домой!»
– Вчера, ты уже спать легла, дедушка Митя звонил из деревни.
– Да? – заинтересовалась я. – Давненько я к ним не ездила.
Я накинула халатик и потянулась. Потом пошла умываться. Из кухни пахло оладьями, мама накрывала на стол. Отец тоже встал. Мы поздоровались в дверях ванной.
Когда мы пили чай, он внимательно посмотрел на меня и неожиданно предложил:
– А может, съездить в деревню?
– Когда? – испугалась мама. – Да и зачем?
– Таня давно не была у деда с бабкой. И они хотят ее увидеть, – ответил он.
«А ведь деда Митя – японец, – почему-то подумала я. – Интересно было бы с ним поговорить».
Раньше, когда я приезжала к ним на летние каникулы, меня особо не интересовало, японец он или русский. Он, правда, рассказывал мне сказки со странными сложными именами и не вполне понятными образами. Особенно часто про солнечную богиню Аматэрасу. В детстве я не могла запомнить такое сложное имя и сократила его на свой лад. И частенько перед сном просила деда рассказать мне про «Масу». Я вспомнила его лицо с такими же большими и темно-карими, как у меня, глазами и решила, что должна непременно съездить.
– А что? Отличная идея, – радостно сказала я. – Я действительно давно их не видела. К тому же в деревне легче переносить жару.
Жаворонок парит
Над густым тростником равнины,
Жаркое лето пришло.
Где бы дерево мне найти,
В тени подышать прохладой?
Сайгё
Мы выехали вечером на стареньком «Москвиче», который безотказно служил отцу около пятнадцати лет, и уже через полчаса были в деревне. По московским меркам это было очень близко, и я про себя удивилась, какой далекой мне казалась эта деревня в детстве.
Бабушка с дедушкой ждали нас на завалинке возле дома. Я заметила, что и соседи напротив тоже сидят на скамье возле ворот со скучающим видом. Но как только наша машина подъехала, они дружно повернули головы в нашу сторону.
Бабушка с дедушкой сразу встали. У меня сжалось сердце, когда я увидела, насколько бабушка постарела. Ее сильно загорелое лицо напоминало сморщенное печеное яблоко, на котором ярко выделялись голубые глаза. Зато дед совершенно не изменился. Его короткие седые волосы по-прежнему были густыми, фигура сухощавой и подтянутой, спина прямой. На узком, как у меня, лице блестели живые карие глаза.
«Наверное, по сей день занимается йогой», – подумала я, наблюдая за его упругой походкой.
Дед пошел открывать ворота, а бабушка вытянула шею и внимательно вглядывалась в окна машины.
– Баба Шура! – закричала я, помахав ей рукой из открытого окна, когда мы остановились.
Она сощурилась, закрывая глаза крупной ладонью от закатного, но все равно яркого солнца, и шустро ринулась ко мне. Выйдя из машины, я тут же попала в ее объятия.
– Внученька! – быстро заговорила она. – Ну, наконец-то ты нас порадовала!
Она оторвалась от меня и оглядела с ног до головы откровенно восхищенным взглядом. Потом сложила короткие полные руки на животе и довольно сказала:
– И какая же ты стала красавица!
Мы зашли с ней в ворота вслед за заехавшим «Москвичом». Я увидела, что отец достает из багажника сумки, а дед спешит ко мне.
– Ты только посмотри, Митя, – радостно заговорила бабушка. – Таня – просто красавица! Ее и не узнать!
– Что ты, Шура! – улыбнулся дед. – Она всегда у нас такой была! Ты просто забыла!
Он подошел ко мне и осторожно поцеловал в щеку, едва коснувшись губами.
– Комбанва, – неожиданно для себя поздоровалась я по-японски.
Это означало «добрый вечер».
– Добрый, добрый, – машинально сказал дед и вдруг замер, глядя на меня широко открытыми глазами.
– Таня! – не менее его изумилась бабушка. – Ах, да, мама говорила, что ты жила в Токио.
– Ты мне все подробно расскажешь, – улыбнулся дед.
И я заметила, что его желтоватые щеки покраснели.
«Интересно, а как на самом деле его зовут? – отчего-то подумала я. – Может, Митихиро?»
Так звали одного моего японского друга, с которым я познакомилась в Токио.
– Ну, вы так и будете во дворе стоять? – спросил отец.
Он закрыл гараж и шел к нам.
– Ох, чего это я! – тут же захлопотала бабушка. – Милости просим!
В доме ничего не изменилось. Из маленькой веранды, густо оплетенной плющом, заставленной внутри какими-то сундуками, корзинами, мешками, я вошла в довольно большую комнату, которую бабушка использовала как столовую, когда собиралось много гостей. Слева от входа была дверь в гостиную, а из нее можно было попасть в маленькую спальню. Справа в углу столовой находилась большая русская печь, и за ней располагалась кухня. По другую сторону в закутке возле печи всегда стоял топчан, и я очень любила на нем спать. Это было мое законное место. Я, увидев, что все осталось без изменений, тут же направилась к топчану и поставила свою сумку сбоку в узкое пространство между ним и небольшим книжным шкафом. Маленькое бра с матовым стеклянным плафоном, треснувшим с краю, все так же висело на стене возле шкафа. Я вспомнила, как любила читать по ночам под этим бра, когда все уже давно спали.
– Ага! – рассмеялась бабушка. – Танюшка, как кошка, сразу на свое место. Только оно Тимофеем занято, так что сами договаривайтесь.
Я погладила незнакомого мне огромного рыжего и невозмутимого кота, важно лежащего на одной из подушечек, заполняющих топчан. Он глянул на меня круглыми зелеными глазами и не шевельнулся. Только кончик пушистого хвоста слегка дрогнул, но Тимофею было, видимо, лень шевелить даже хвостом. Он положил крупную голову на вытянутые лапы и, вздохнув, прикрыл глаза.
– Ничего, нам тут места и двоим хватит, – улыбнулась я, почесывая его за ушами.
– Баня готова, – сказал дед, заглянувший в этот момент в столовую.
– Я – первая! – тут же обрадовалась я.
Мне нравилось париться в самый жар.
Когда я, закутанная в махровый халат, влажная и разморенная, зашла в кухню, бабушка сразу подала мне горячий чай. Я, не торопясь, выпила чашку и пошла в гостиную. Дед сидел на диване.
– Деда, а ты не пойдешь в баню? – спросила я, усаживаясь рядом.
– Попозже ополоснусь. Мы с бабкой вчера мылись, – сказал он, улыбнувшись. – Не думали, что вы решите так быстро приехать. Как поживаешь, Танечка? – спросил он, заглядывая мне в глаза.
– Замечательно, – ответила я, улыбаясь в ответ и не сводя глаз с маленькой длинноносой фигурки, стоящей в шкафчике между чайными чашками из парадного сервиза.
Сколько я себя помнила, эта керамическая фигурка всегда здесь стояла. И я в детстве часто брала ее и играла, как с куклой. Меня забавляла хитро улыбающаяся физиономия и длинный, как у Буратино, но довольно толстый нос. И вдруг я поняла, что фигурка имеет раскосые глаза и испещрена узорами, похожими на иероглифы. Я встала и взяла ее.
– Вспомнила свою любимую игрушку? – спросил дед и улыбнулся одними глазами.
– Дед, а это вообще кто? – с легким удивлением поинтересовалась я.
– Твоя любимая игрушка, – спокойно ответил он.
Я промолчала. Дед после паузы сказал:
– Это тэнгу, один из низших духов, типа русского лешего.
– Вот как? – еще больше удивилась я.
– Точное название – коноха-тэнгу. А есть еще карасу-тэнгу. Они изображаются в виде человека-ворона. У них голова ворона, тело покрыто перьями, а вместо пальцев рук и ног – когти. В Японии тэнгу считаются проказливыми и часто вмешивающимися в дела людей. И они непременные персонажи многих легенд и преданий.
– Кто бы мог подумать! – пробормотала я, с интересом изучая такую привычную на вид фигурку. – А откуда она у тебя?
– Она всегда была при мне. Привез из дома, – нехотя сказал дед.
– А как тебя зовут? – продолжила я расспросы.
– Таня! – засмеялся он. – Ты что, забыла?
– По-настоящему, – серьезно сказала я. – Ты ведь японец! Да, кстати, я тебе кимоно привезла!
Я вскочила и быстро пошла в столовую. Достав пакеты, вначале отправилась на кухню. Бабушка резала помидоры для салата и, увидев меня, заулыбалась.
– Помогать пришла? Да ты еще не остыла, Танюша! Вон, волосы мокрые.
– Это тебе, бабуля, – сказала я, доставая из упаковки бусы из бирюзы.
– Боже мой! – восхитилась она, быстро вытирая руки фартуком. – Да куда же я такую красоту смогу надеть?
– Да куда захочешь! – рассмеялась я. – Пойду деду отдам подарок.
Я вернулась в гостиную и протянула деду кимоно. Он встал и осторожно развернул его.
Я купила его, когда жила в Токио, просто так, потому что оно мне понравилось. Оно показалось мне воплощением стиля ваби – безыскусной простоты. Кимоно было из тончайшего хлопка черного цвета. И только на спине и полочках был вышит иероглиф «Дзэн». Как объяснили мне в магазине, этот иероглиф был выполнен мастером каллиграфии Сёдо. Когда я вернулась, то решила подарить его отцу, но он только посмеялся, сказав, что халаты никогда в жизни не носил, даже банные. Помню, я внимательно посмотрела на его круглое простоватое лицо с серыми глазами и широким немного вздернутым носом и поняла, что в кимоно он будет выглядеть нелепо. Отец разительно походил на свою мать, бабушку Шуру, полную светлоглазую и русоволосую русскую женщину. Видимо, все японские черты, перескочив через поколение, передались исключительно мне.
Я увидела, как дед надевает кимоно и ловко завязывает пояс. Его глаза светились радостью, словно я доставила ему необычайное удовольствие. И оно выглядело на нем изумительно и гармонично, словно вторая кожа.
– Ох, ох! – громко сказала бабушка, входя в гостиную уже в бирюзовых бусах. – Дед у нас всегда франтом был, сколько его помню!
– Но ведь, правда, красиво, – улыбнулась я.
– Да, этот халат, Митя, тебе к лицу, – засмеялась бабушка. – Только где ты его носить будешь?
– Была бы красота, а место ей всегда найдется, – ответил он, снимая кимоно.
– Сыну-то не покажешься? – поинтересовалась бабушка.
– Это для меня, а не для демонстрации, – спокойно ответил дед, аккуратно сворачивая кимоно и подавая его бабушке. – Убери в шкаф.
Она молча взяла и пошла в спальню. Я видела, что дед с трудом скрывает радость. Его красиво изогнутые губы беспрестанно улыбались.
– Знаешь, – заметила я после паузы, – в этом кимоно как-то странно называть тебя Митей.
– Митя – мое второе имя, которое я взял, когда оказался в этой стране, – спокойно проговорил дед. – Родители назвали меня Такидзи. Таки – «много радости», а дзи – приставка, обозначающая в именах «второй сын». – Он замолчал, потом еле слышно сказал: – Я был матросом на корабле в эскадре адмирала Ямамоти. Наш корабль подбили, я попал на остров Итуруп в ужасном состоянии. Сколько же там было крыс! Все еще помню, что они шныряли повсюду, а в бараке, в котором я лежал, они бегали среди бела дня. И я помню только крыс.
– Да, их там было невозможно много, – задумчиво добавила бабушка, вошедшая в этот момент в комнату.
Они замолчали.
Я знала из рассказов родителей, что дед и бабушка познакомились после Второй мировой. Япония капитулировала, часть островов перешла России, и Итуруп в их числе. Дед был в беспомощном состоянии и остался. А потом по призыву компартии на эти острова приехала молодежь со всей страны. Дед к этому времени перебрался в Курильск. Там они и познакомились. Но подробности никогда не рассказывались, потому что ни дед, ни бабушка не любили вспоминать эти тяжелые времена.
– Но почему ты не вернулся на родину? – неожиданно спросила я, нарушая табу.
Бабушка глянула на меня немного укоризненно.
– Я взял себе имя Митя, – тихо проговорил дедушка, словно не слыша моего вопроса. – В Японии каждый взрослый может взять себе псевдоним, это в порядке вещей. А после смерти почти все получают новые посмертные имена. Они называются «кайме». Имя записывают на особой табличке «ихай». И она как бы воплощает дух умершего. Митя, конечно, не мое посмертное имя. Но ведь меня похоронят на местном кладбище именно под этим именем.
Дед замолчал, о чем-то глубоко задумавшись. Я подошла к нему и потянула за рукав.
– Деда, но почему ты не вернулся обратно?
Он глянул как бы сквозь меня, потом встал и вышел из гостиной, пробормотав, что ему нужно кое-что взять во дворе.
– Таня! – сказала бабушка. – Не приставай ты со своими вопросами! Захочет Митя – сам тебе расскажет, что сочтет нужным. Такой ухе у него характер. А не вернулся он потому, что родом из Нагасаки и все его родные погибли 9 августа 1945 года во время атомной бомбежки.
– Понятно, – тихо ответила я. – Ужас какой!
– И потом, удивляюсь я твоим расспросам, внученька! – добавила она, улыбнувшись. – Никогда тебя семейная история не интересовала.
– Просто в Токио я почувствовала себя японкой, – ответила я. – Меня многие за нее и принимали.
– Да, я заметила, что ты неуловимо изменилась. Но деда не доставай, а то знаю я твой настырный характер!
Легли мы поздно, но я долго не могла уснуть и лежала в темноте, прислушиваясь к шорохам старого дома. Тимофей, не желая уступать свое место, свернулся у меня под боком и периодически начинал громко мурлыкать. Вдруг раздался какой-то тихий стук, и из гостиной появился дед. Он осторожно пробрался к двери и вышел на улицу. Я подождала какое-то время и, накинув махровый халат, отправилась за ним.
Дед сидел на крыльце и курил, по своему обыкновению, трубку. Полная луна, висящая над крышей сарая, заливала окрестности мягким серебристым светом. Дым от трубки плыл белыми тающими завитками. Его тонкий аромат смешивался с сильным сладким запахом раскрытых в темноту, словно белые звезды, цветов табака, росших под окнами. Я села рядом и с трудом сдержала зевок. Дед оторвался от созерцания луны и повернул ко мне голову.
– Я тоже в лунные ночи плохо сплю, – сказал он. – Эта крыша сарая похожа на вершину горы, и луна над ней дополняет картину.
«И правда похожа, – подумала я, посмотрев на сарай, – практически, вершина Фудзи».
– Есть красивая легенда о названии горы Фудзи, – словно читая мои мысли, сказал дед.
– Расскажи!
– О, она очень длинная! – улыбнулся дед. – Не думал, что и сейчас ты будешь приставать ко мне с просьбами рассказывать сказки.
– Буду! Хотя бы вкратце.
– Хорошо, слушай. В полнолуние гуляла дочь Лунного царя по лунному саду, оступилась и упала на Землю, в густые заросли молодого бамбука. Лунная царевна была ростом меньше рисового зернышка. Она попала в полый бамбуковый стебель и осталась там до утра. Ее нашел бедный старик по прозвищу Такэтори – «тот, кто добывает бамбук». И вырастил в своей лачуге. Она превратилась в девушку необычайной красоты. Прозвали ее Лунная дева – Кагуя-химэ.
Дед замолчал, я ждала с нетерпением. Мне казалось, что я вновь маленькая девочка и дед ведет меня за руку в мир удивительных японских сказок.
– А дальше все, как обычно, – усмехнулся дед. – Сватались женихи, Кагуя-химэ давала невыполнимые задания. И в конце концов в нее влюбился микадо, государь. И она тоже. Но ведь она была из другого мира и разве могла ответить ему взаимностью? Существа из разных миров никогда не смогут соединиться.
– А дальше что? – встряла я.
– В назначенную ночь в час Мыши, то есть в полночь, за Кагуя-химэ прилетели небесные посланцы. Все войска микадо не смогли остановить их. Лунная дева вернулась в свой мир. Но оставила ему письмо с признанием в любви и сосуд с напитком бессмертия. Микадо в безутешном горе выбрал самую высокую гору и отправил туда человека по имени Цуки-но Ивакаса, что значит «Скала в сиянии луны». Он в сопровождении множества воинов поднялся на указанную гору и там, выполняя волю микадо, открыл сосуд и зажег напиток бессмертия. Чудесный напиток вспыхнул ярким пламенем, и оно не угасает до сих пор. Оттого и прозвали эту вершину «Горой бессмертия» – Фудзи. Так говорит старинное предание.
Дед замолчал и вновь раскурил трубку. Я сидела, нахохлившись, закутавшись в халат, и так и видела прекрасную лунную деву, улетающую в небо.
– Но ведь она, существо иного мира, жила какое-то время на Земле, – сказала я.
– И что? – удивился дед. – По легенде, ее наказали за какие-то грехи прошлой жизни и отправили на Землю в семью нищего старика.
– Значит, возможны встречи с обитателями иных миров? – предположила я и посмотрела в небо, усыпанное искрами звезд, тонущих в лунном сиянии.
Я подумала в тот миг об НЛО, но дед решил, что я говорю о других вещах.
– Таня, извини, если я лезу не в свое дело, но ты к какой принадлежишь религии?
– Ни к какой, – ответила я с недоумением и глянула в ставшее серьезным лицо деда.
– Я так и думал, – проговорил он. – Моя семья всегда исповедовала синто, как и многие японцы, твоя бабушка – православная, как и многие русские, а твои родители – атеисты, как и многие люди, выросшие в Советском Союзе, – добавил он.
– Я слышала о синто, – после паузы сказала я, не понимая, почему дед затронул эту тему. – Многие мои друзья – японцы. Это религия, основанная на почитании божеств природы и духов предков, да? Эти духи вроде называются «ками».
– Так. «Ками» в точном переводе означает «верхний», – ответил, улыбнувшись, дед. – Удивляюсь, что современная молодежь интересуется такими вещами. Я начал этот разговор потому, что в древности культовые действия отправляли жрецы – шаманы. А так как в основе действий мистическое бракосочетание с Духом природы, то шаманами со временем стали только женщины. Не думаю, чтобы что-то изменилось и в наше время. Наш народ всегда свято соблюдал традиции. Ты, живя в Токио, наверное, сама смогла в этом убедиться.
– Да, я обратила на это внимание, – ответила я, вставая и срывая цветок табака.
– А ведь он живой, – заметил дед.
Я немного смутилась и воткнула цветок в волосы.
– О да! Так очень красиво, – сказал он, глядя на меня с восхищением.
И я увидела, что эта красота мгновенно примирила его с гибелью цветка.
– Чтобы стать шаманкой, – продолжил после паузы дед, – нужно было быть от рождения слепой. Обучались они около семи лет. Затем девушка после ритуальной смерти воскресала и надевала свадебный наряд. Затем происходил мистический обряд ее бракосочетания с духом-покровителем. И она становилась проводником высшей воли Неба и осуществляла связь с людьми. Это к твоему вопросу о возможности контакта с иными мирами.
– Но я думала немного о другом, – тихо заметила я, и отчего-то грусть сжала сердце.
Я ясно увидела светлые глаза моего мертвого любимого, его ясную улыбку и даже почувствовала, как его руки обнимают меня. Я невольно поежилась и закрыла глаза.
– Шаманки умеют разговаривать с духами не только природы, но и людей, – сказал дед, и я вздрогнула.
Повернувшись к нему, внимательно вгляделась в его точеный профиль. Лицо деда было серьезным и сосредоточенным.
– Умерших? – уточнила я.
– Обряд называется синикути, в переводе «уста умершего», – сказал он. – Душа умершего приходит с того света и отвечает на вопросы. А есть еще икикути, уста живого, когда вызывается дух отсутствующего человека.
– Это и вправду возможно, деда? – немного испуганно спросила я.
– В префектуре Аомори, на конце полуострова Симокита есть гора Осорэ, – сообщил после очень продолжительной паузы он. – Все туристы знают Фудзи, это своего рода фирменный знак страны, символ. Но кроме Фудзи в Японии много других легендарных гор. И все японцы знают Осорэ. Там возможно встретиться в определенные дни с духами умерших.
– Осорэ? – переспросила я, стараясь запомнить это название.
– Да, – ответил дед. – В переводе – Страх.
Я вздрогнула всем телом. Дед глянул на меня и улыбнулся.
– Пойдем-ка спать, – сказал он, вставая. – Совсем я тебя сегодня запугал.
– Нет, очень интересно, – ответила я, невольно проследив за какой-то быстрой тенью, исчезнувшей в темной глубине сарая.
И тут же раздалось такое громкое и угрожающее завывание, что я вскрикнула и прижалась к деду.
– Опять коты дерутся из-за территории, – спокойно сказал он.
И я сразу облегченно рассмеялась и расслабилась.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:
Как писал один древний японский автор, «Богиня Солнца оставила своих потомков править нами вечно, как в этой, так и в загробной жизни. Это действенно лишь для нашей страны, и нигде в зарубежье мы не найдем ничего подобного. Вот почему наша страна именуется Божественной».
Идеи дзэн воспринимались проститутками и гейшами как образ жизни. Они окружали себя неким искусственным дзэном в музыке, пении, исполнении чайной церемонии, принятии пищи, походке и одежде. И кажется, что даже их костюмы и стили причесок возникли из дзэнских идей.
Любая проститутка и гейша в то или иное время держала сверчка в клетке, птицу или собаку на счастье. Великие куртизанки и знаменитые гейши обычно имели по нескольку японских спаниелей. Они были горячо привязаны к своим питомцам. Но, по поверью, маленькое животное, птица, кошка или собака, не должно перебегать комнату; их следовало немедленно поймать и отправить обратно по их же следам, приговаривая «гомэн кудасай» («Прошу прощения»),
И гейши и проститутки находились в плену всевозможных предрассудков, суеверий, верили в предсказания и в разные приметы.
Слово тя («чай») лучше было не произносить вслух; предполагалось, что можно самой быть растертой в чайный порошок или потерять работу.
Сидеть на ступенях не рекомендовалось: это приводило к уходу всех клиентов.
Чихание имело свое значение: один раз – кто-то говорит о тебе хорошо; два раза – говорит плохо; три раза – кто-то в тебя влюбился; четыре раза – ты простудилась.
Если наступаешь случайно на свежий лошадиный навоз – ждет несомненная удача.
Существовало устойчивое поверье, что кудрявые женщины развратны сверх всякой меры.
Несчастье приносит число 4, по случайному совпадению оно произносится как «си», точно также, как слово «смерть». И при счете вслух это слово по сей день стараются заменить словом «ён».
Нельзя спать головой на север – так хоронят покойников в Японии.
Нельзя втыкать хаси, палочки для еды, вертикально в рис – так ставится пиала с рисом перед домашним алтарем в доме умершего.
Нельзя брать сасими палочками для еды с палочек другого, так как после кремации родственники покойного собирают палочками прах и кладут его в специальную фарфоровую урну.
Если мимо проезжает похоронная процессия, то большой палец закрывают другими пальцами: этот палец называется «ояиби» – родительский. Таким образом оберегают родителей от несчастья.
Несмотря на то что все услуги предоставлялись за деньги, все-таки были клиенты, которые казались крайне нежелательными. Тогда шли на крайние меры и прибегали к колдовству.
Брали коёри (скрученную бумагу, использовавшуюся в качестве лучины) и из нее сворачивали фигурку собаки. Клали ее на подставку для зеркала в комнате, смежной с той, где находится посетитель, повернув к нему морду животного. Шепотом несколько раз спрашивали животное: уйдет гость или останется?
Заворачивали горстку теплого пепла в кусок бумаги и подкладывали пакетик под ночные одежды гостя ближе к его ногам. Он уходил немедленно.
Прислоняли веник к перегородке в конце комнаты рядом с комнатой гостя и, положив рядом с ним сандалии, говорили шепотом: «Вот, пожалуйста, уходите быстрее». Он тут же должен уйти.
Проснулась я рано, почувствовав запах булочек с ванилью, доносящийся из кухни. Я спихнула тяжелого сонного Тимофея с живота и быстро вскочила, чувствуя необычайную бодрость. Выйдя во двор, потянулась и с наслаждением вдохнула полной грудью прохладный, кристально чистый воздух. Поднимающееся солнце подсвечивало резные листья хмеля, увивающего веранду до самой крыши, и они казались золотисто-салатовыми. Семенные коробочки, свисающие между ними, напоминали смешных зеленых ежиков. Я потрогала одну из них и рассмеялась, ощутив мягкие иголочки. Почему-то вспомнила последний сеанс шибари и себя, увитую вьюнками и висящую в центре пустого пространства, залитого солнечным светом. Воспоминание о том, что последовало дальше, вызвало прилив вполне отчетливого возбуждения. Я быстро спустилась во двор и пошла к умывальнику, висящему на заборе. Вода была холодной, и я с удовольствием набрала ее в ладони. Но умывальник уже оказался пуст, и я пошла в огород, чтобы набрать воды из колодца. Открыв калитку, я замерла, увидев деда. Он стоял на широко раздвинутых полусогнутых ногах, лицом к солнцу и спиной ко мне. Его тело было литым и словно подсушенным. Я не заметила ни лишнего жира, ни дряблых складок. Короткие спортивные трусы позволяли увидеть мускулистые стройные ноги. А ведь деду было далеко за семьдесят. Он медленно повернулся вправо всем корпусом и плавно развел руки. Я не стала мешать и ушла в дом.
После завтрака родители сказали, что хотят помочь в прополке картошки.
– Да и колорадских жуков много, – вздохнула бабушка. – Может, Танюша обберет их?
Я поморщилась, так как с детства не очень любила это занятие. Жуки казались мне противными на ощупь, а их личинки были мягкими и пухлыми. Я надела тряпичные перчатки, взяла пластиковое ведерко и пошла на огород. Дед уже был там. Он тяпал между рядами картофельных кустов. Его вид в застиранной рубашке и мятых старых брюках был обычным для деревни. На голове белела полотняная кепка.
«Странно все-таки распоряжается судьба», – подумала я, подходя к нему.
– Ага! – усмехнулся он. – И тебя заставили!
– Обычная и непременная обязанность, – вздохнула я и сняла с куста жирного полосатого жука.
– Сегодня будет очень жарко, – сказал дед. – Так что долго не работаем. И сходи на речку.
– Обязательно! – обрадовалась я.
После обеда все отправились отдыхать, а я, надев купальник и сверху накинув сарафан, отправилась босиком на речку. Деревня располагалась на вершине длинного холма. Я прошла между домами, периодически морщась и подпрыгивая от невозможно раскаленного песка.
«Черт! Надо было напеть шлепанцы!» – подумала я, ускоряя шаг.
Дорога вывела меня на начало спуска, и я на миг замерла, привычно любуясь открывающимся простором. Склон холма порос высокой травой, в основном коноплей. Узкая тропинка, ведущая к реке, терялась в этих, выше моего роста, зарослях. За блестевшей лентой реки виднелись поля, за ними возвышался темно-зеленый сосновый бор.
– Чего застряла? – услышала я сзади насмешливый голос и обернулась. – Может, подтолкнуть?
Ко мне приближались два парня типично деревенского вида. Один, сильно загорелый со светлыми кудрявыми волосами и ярко-голубыми глазами, смотрел на меня, улыбаясь.
– А вам что, места мало? – в тон ему спросила я.
Его спутник, сын наших соседей Лешка, с которым я часто играла в детстве, небрежно, но явно смущаясь, проговори:
– Да это Танька, внучка деда Митяя, нашего соседа. Привет, Танька! Давно приехала?
– Привет, Леш! Вчера.
– Познакомься, это Стас, – сказал Леша и отчего-то смутился еще больше.
– Здравствуйте, – официальным тоном поздоровалась я и отвернулась, спускаясь по тропинке.
Ребята двинулись за мной. Только мы вошли в заросли конопли, многочисленные комары тут же с противным тонким писком кинулись на нас. Я максимально ускорила шаг и через несколько минут вылетела на открытое пространство. Не оглядываясь, припустила к речке. На небольшом песчаном пляже народу, к моему удивлению, оказалось мало. В основном деревенские ребятишки, прыгающие и визжащие возле самого берега на мелководье. Чуть в стороне на полотенцах лежали две незнакомые мне девушки и подбадривали громкими криками двух парней, переплывающих речку наперегонки.
Я сбросила сарафан и устремилась в воду. Она оказалась такой холодной, что я невольно вскрикнула и быстро поплыла вперед.
– Помочь? – услышала я и резко обернулась.
Стас плыл рядом.
– Интересно, как? – спросила я, шумно отфыркиваясь.
– Ну, ты так жалобно вскрикнула, что я подумал об оказании необходимой помощи, – усмехнулся он.
– А ты что, доктор? Или спасатель? – спросила я, поворачивая обратно.
– Первое, – ответил он и стремительно поплыл вперед.
Я увидела, что Леша все еще стоит на берегу и медленно расшнуровывает кроссовки.
– Как вода? – спросил он, когда мы вышли на берег.
– Супер! – ответил Стас и искоса на меня глянул.
– Не верь ему, – засмеялась я, – вода холоднющая.
Стас ничего не сказал и вновь пошел в воду.
– Он что, действительно, доктор? – спросила я нарочито безразличным тоном.
– Да, ветеринар, – серьезно ответил Леша. – Пойдешь еще? – спросил он, направляясь к воде.
– Попозже, – ответила я и, расстелив сарафан, улеглась на него, устремив взгляд на серебристую поверхность воды.
Белокурая голова Стаса была уже довольно далеко от берега. Леша стремительно двигался за ним, размашисто загребая руками.
«Ветеринар! – усмехнулась я. – Коровий доктор. Что-то я такого среди друзей Лешки и не помню».
Я перевернулась на спину и погрузила взгляд в бездонное небо. Но солнце было настолько ярким, что эта чистая синева ослепляла, и я невольно прикрыла глаза.
«Хотя, – лениво думала я, – какое мне дело до этого парня? Ну, ветеринар и что из этого? Чего я о нем думаю? Все равно через три дня уезжаем, и не известно, когда я еще сюда вернусь».
– Не спать! Сгоришь заживо! – раздался надо мной смех, и ледяная вода пролилась на мое уже обсохшее тело.
Я тут же невольно взвизгнула и вскочила.
– Дурак! Лечиться давно пора! – закричала я, глядя на смеющееся лукавое лицо Стаса.
– О тебе же забочусь, – быстро проговорил он. – Остудил немного.
Я, не отвечая, пошла в воду. Стас поплелся за мной. Мы нырнули практически одновременно и поплыли к кувыркающемуся в воде Лешке. Он встретил нас веселым смехом и предложил поднимать друг друга на скрещенные руки и кидать в воду. Вдоволь напрыгавшись и нахохотавшись, я вышла на берег. Ребята остались в воде. Я накинула сарафан на холодное влажное тело и побрела, не оглядываясь, к дому.
Вечером я вышла за ворота и присела рядом с бабушкой на скамеечку ждать прихода коровы из стада. Скоро к нам присоединилась мама. Мы щелкали семечки и болтали ни о чем. И вот в конце улицы начали появляться медленно бредущие коровы. Возле некоторых шли хозяйки, подбадривая их легкими шлепками по бокам. Неожиданно из-за угла показалась чрезмерно резвая телка. Она взбрыкивала ногами, потом галопом неслась по улице. Сзади нее я, невольно прыснув, увидела разъяренного покрасневшего Стаса. Он бежал за телкой с хворостиной в руке и что-то угрожающе выкрикивал. Промчавшись мимо нас, он скрылся за поворотом улицы, а я повернулась к бабушке.
