Текст книги "Возвращение русской гейши"
Автор книги: Ольга Лазорева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Послеполуденное солнце ослепительно золотым светом заливало сочную зелень деревьев, пестрые цветочные клумбы, аккуратные газоны с ярко-зеленой, постоянно выравниваемой садовником короткой травой. Я сбросила деревянные сабо на высокой танкетке и пошла босиком. За особняком в глубине сада, я знала, находился застекленный павильон, и я направилась туда. Увидев прозрачную стену, густо увитую резными листьями дикого винограда, я пошла вдоль нее до входа. Оказавшись возле полукруглой арки, за которую цеплялись вьющиеся розы, заглянула внутрь. Лучи света, падающие через застекленный потолок и заполняющие павильон, казались мягкими и золотисто-туманными полосами. Там, где они проходили через плети винограда, их словно рассекали беспрерывно движущиеся тени, которые потом ложились на деревянный пол узорчатыми пятнами.
Посередине находился длинный деревянный стол, почти полностью заваленный различными цветами. Господин Ито любил украшать свои приемы композициями икебана. Но цветов на них уходило обычно немного. Кроме этого он всегда дарил при отъезде гостям маленькие изящные букеты.
Возле стола стоял господин Кобаяси в коротком хлопчатобумажном кимоно кофейного цвета и внимательно изучал ветку полностью распустившейся тигровой лилии яркого оранжевого цвета. Когда я появилась в проеме арки, он замер с широко раскрытыми глазами.
– Замри, дорогая, – быстро произнес он.
И замер сам, так и не опустив руку с зажатой в ней лилией.
Я остановилась и с улыбкой смотрела на него. Мои распущенные волосы шевелил ветерок, и, так как солнце освещало меня сзади, я видела свою тень на полу и ореол колышущихся волос.
– Никогда не видел более совершенной картины, – тихо сказал господин Кобаяси. – Прекрасная девушка, воплощение самой Юности, замершая в проеме солнечного света, очерченном аркой из зеленых листьев и выглядывающих из них еще не распустившихся бутончиков роз.
Он положил лилию на стол и зачем-то поднял голову к потолку. Я невольно проследила за его взглядом и тут только заметила, что за толстую потолочную балку закинуты скрученные жгутом веревки. К их концам была прикреплена большая плоская ваза, из которой свешивались пышные соцветия розовой герани.
– Уехали все гости? – спросил господин Кобаяси странным тоном.
И сердце мое забилось быстрее.
– Да, – ответила я, подходя к столу.
Я взяла крупную темно-бордовую розу, невольно укололась об острые шипы и вскрикнула, но розу не выпустила.
– Больно? – спросил господин Кобаяси, подходя ко мне.
Я промолчала, опустив ресницы. Он осторожно взял розу из моих пальцев, вернул ее на стол и слизнул капельку крови, выступившую на подушечке моего мизинца. Прикосновение его влажного языка заставило меня вздрогнуть. Господин Кобаяси заглянул мне в глаза и задержал взгляд, не выпуская моей дрожащей руки.
– Ты наблюдала когда-нибудь, как стрекоза раскачивается на колеблемой ветром травинке, пытаясь удержаться? – неожиданно спросил он.
Я задумалась и улыбнулась. Конечно, особенно в детстве в деревне я наблюдала такую картину не раз.
– Хотела бы почувствовать, что чувствует в этот момент стрекоза? – продолжил он.
– А она разве этим наделена? – засомневалась я.
– Все живое наделено, – спокойно ответил господин Кобаяси. – Чувствует даже эта роза, о которую ты сейчас укололась. Или это роза уколола тебя? – задумчиво спросил он.
Я отодвинула цветы и села на стол, свесив ноги и побалтывая ими. Потом опустила взгляд, чтобы скрыть волнение, неожиданно охватившее меня.
– Знаешь, мне иногда приходит на ум сравнение шибари с икебана, – тихо проговорил господин Кобаяси.
И я подняла голову, прямо посмотрев ему в лицо.
– На это сравнение, – продолжил он, – меня наталкивает сам процесс создания обвязки. Руки и ноги, словно лишние стебли и листья, «заламываются», заводятся, создавая определенную линию. И тем самым тело модели, словно цветочная композиция, приобретает нужную форму. При помощи различной степени натяжения, узлов, расположенных в нужных местах, прорабатываются детали композиции, делая ее законченной и совершенной.
– Наверное, интересно почувствовать себя прекрасной композицией, включающей в себя несколько разных цветов, – тихо сказала я.
– А мне интересно создать ее, – в тон мне проговорил господин Кобаяси и, легко подхватив меня за талию, снял со стола. – В японской культуре группа всегда более ценна, чем индивидуумы, ее составляющие, – серьезно сказал он.
– Я знаю, – ответила я и ясно ему улыбнулась. – Вы хотите сказать, что мы с вами – группа?
– Именно, – ответил он и, к моему удивлению, вспрыгнул на стол. – И не важно, что нас всего двое. Рост взаимного уважения партнеров, согласно Дзэн, и составляет ценность, превращающую группу в нечто большее, чем все ее члены по отдельности, – продолжил он.
Я увидела, как господин Кобаяси пошел по столу, осторожно переступая цветы, и остановился возле свисающей вазы с розовой геранью. Он медленно раскачал ее, внимательно наблюдая за амплитудой. Потом снял и поставил на стол. Герань при этом запахла настолько сильно, что даже до меня донесся ее острый специфический аромат.
– А ты сомневаешься, что они чувствуют, – заметил господин Кобаяси. – Ведь я не коснулся цветов руками. Но они усилили свой запах во много раз.
– Да, я тоже обратила на это внимание, – сказала я и подошла к вазе.
– Сейчас я сниму ее на пол, – быстро проговорил он. – Посмотри, какое отличное кольцо!
Я подняла голову. Господин Кобаяси держался руками за довольно толстое металлическое кольцо, покрашенное в темно-зеленый цвет, которое висело на веревках, подвешенных к потолочной балке. Именно оно и держало раньше вазу. Он вдруг лег животом на это кольцо и начал медленно раскачиваться, чему-то улыбаясь.
– Стрекоза примерно чувствует это же самое, – пробормотал он и рассмеялся.
Его вид в кимоно с развевающимися краями был забавным, и я тоже начала смеяться. Но вот край одной полы при резком движении отлетел в сторону, и я неожиданно увидела, что член эрегирован. Жар охватил меня, и проснулись вполне определенные желания. Я опустила глаза и замерла.
Господин Кобаяси спустился со стола, снял вазу и отнес ее в угол. Я с удивлением наблюдала, как он легко справился с этим. Ваза была большой и, судя по виду, тяжелой. Он подошел ко мне и встал напротив. Я подняла ресницы. Желание нарастало.
«А ведь он в отличие от господина Ито не в курсе моей проблемы», – подумала я и отчего-то испугалась.
– Цветок особенно красив в пустом пространстве, – медленно проговорил господин Кобаяси. – Подвешивание – важная часть шибари, потому что позволяет поместить модель в пустое пространство, подобно цветку. И этим открыть новые грани ее красоты. Ты хотела бы? – тихо спросил он.
«А почему бы и не попробовать?» – подумала я.
И молча кивнула. Господин Кобаяси улыбнулся и пошел в угол павильона. Там стояли шкафчики с различными садовыми инструментами, лейками и прочим. Я увидела, что он несет моток обычной пеньковой веревки.
– Отлично, – пробормотал он, поглаживая ее пальцами. – Натуральная и шершавая. Ты разденешься?
Я молча скинула платье и осталась обнаженной.
– О! – воскликнул он, и его глаза загорелись. – Ты стала еще прекраснее! Короткий совет, – добавил он и медленно обошел вокруг меня, не спуская глаз, – воспользуйся одним из правил Йоги: в любых положениях шея и лицо должны оставаться полностью расслабленными, чтобы ум не участвовал в работе тела, а наблюдал за ним со стороны.
– Хорошо, я постараюсь, – тихо сказала я и добавила после небольшой паузы: – Мастер.
Даже оставаясь обнаженной, я чувствовала себя в этом пространстве, залитом мягким светом и заполненном цветами, совершенно естественно и комфортно. Я доверяла Мастеру и стремилась к новым ощущениям. Он взял пояс от своего кимоно и провел им по моим плечам. Я замерла под этой ненавязчивой лаской. И приготовилась к дальнейшему. Но Мастер запрыгнул на стол и протянул мне руку. Я последовала за ним.
Остановившись возле кольца, я огляделась. Оказавшись на более высоком уровне, я заметила, что все вокруг выглядит несколько иначе. Мой взгляд скользнул по поверхности стола, усыпанной цветами, которые теперь оказались у меня под ногами, по проему арки, который стал теперь ниже и как будто меньше, по прозрачному потолку, приблизившемуся и словно опустившему ниже голубое безоблачное небо. Потом я посмотрела на Мастера, стоявшего рядом, и поняла, что он остался неизменным. И это как-то сблизило с ним, словно в изменившемся мире я встретила что-то привычное и от этого родное. Я сделала шаг к нему, и он нежно обхватил меня за талию. Мои мгновенно вставшие соски уперлись в хлопковую ткань кимоно, я почувствовала, как его пальцы скользят вниз по моему ждущему телу и вместе с их теплом скользит шершавая поверхность веревки.
– Я не буду сегодня связывать твои руки, – прошептал Мастер, обхватывая веревкой мою талию. – Пусть они свисают свободно, словно длинные листья.
Он сделал корсет. Веревка обхватывала грудь, проходила между ног и ягодиц, сжимала талию. Я была уже мокрая и изнывала от вполне отчетливого и сильного желания. Правда, когда Мастер натянул веревку между, моих нижних губок, влагалище на миг непроизвольно сжалось. Я слегка вздрогнула, и он тут же, почувствовав, ослабил натяжение в этом месте. Закончив обвязку, Мастер отошел на шаг назад и окинул меня горящим взглядом. Я стояла спокойно, с наслаждением ощущая мягкие обхваты веревки, казавшейся сейчас теплой. Мастер смотрел на меня, находясь чуть в отдалении, а мне казалось, что веревка на моем теле – его материализовавшаяся ласка, которая длится и длится. И это сводило меня с ума. Я с трудом сдерживала шумное дыхание. Мне безумно хотелось активного физического контакта. Процесс обвязки, как и в прошлый раз, оказался самой лучшей любовной прелюдией.
Мастер подошел к колесу и перевязал его, создав внутри звезду. Потом легко подхватил меня и положил спиной на эту звезду.
– Я не хочу подвешивать тебя в традиционном стиле, – прошептал он, – так как ты не готова. Но и так тоже хорошо.
Я лежала спиной на веревочной звезде, моя голова свешивалась за край кольца, распущенные волосы свободно свисали. Я почувствовала, как Мастер разводит мои колени, веревка чуть сдвинулась и придавила шершавой поверхностью клитор. Я застонала и развела ноги шире. Кольцо при этом движении начало раскачиваться, но Мастер остановил его. Я почувствовала, как он поднимает мою левую ногу и привязывает ее за щиколотку к одной из веревок, на которых висело кольцо. Правую ногу он опустил вниз, оставив ее свободной. Но все равно мое влагалище из-за поднятой и зафиксированной ноги оказалось открытым, и это вызвало новый прилив возбуждения.
Когда я решилась на этот сеанс, то очень боялась именно момента связывания. После пребывания в рабстве малейшее ограничение свободы вызывало шок. Но пока все шло превосходно. Мастер непостижимым образом чувствовал тончайшие нюансы моего настроения и следовал им. Никакого давления, никакого навязывания своей воли не было с его стороны. Мне казалось, что чьи-то руки просто исполняют мои невысказанные и порою даже не осознанные желания.
Я почувствовала, как что-то прохладное коснулось моей связанной щиколотки, но смотреть не хотелось. Мастер явно привязал это к моей ноге, и оно слегка задевало кожу в нескольких местах.
«Это же длинная плеть вьюнка», – осенило меня, и я тихо засмеялась.
– Ты превращаешься в настоящее произведение искусства, – мягко произнес Мастер. – Осталось добавить несколько штрихов.
Я увидела, как мимо моего лица проплывают стебли вьюнков, которые Мастер берет со стола. И скоро вьюнки мягко обвили мое тело не хуже веревки. На мою грудь и живот Мастер положил, судя по запаху, соцветия герани. Потом он оставил меня.
Я лежала, слегка раскачиваясь и упиваясь странными ощущениями. Мое подвешенное в пространстве тело я четко чувствовала благодаря шершавому обхвату веревок и нежному касанию вьюнков. Моя грудь и живот были словно одеты в плотные соцветия герани, и из-за этого ничем не прикрытое раздвинутое влагалище, пересеченное только узкой веревкой, казалось преувеличенно большим и выпирающим в пространство. И этот акцент на него невыносимо будоражил.
И вот я почувствовала, как пальцы касаются его, и застыла в ожидании. Но Мастер только завел веревку за одну из губок и этим полностью обнажил вход. Я уловила резкий запах герани, затем короткий и тонкий стебелек вошел во влагалище, и прохладные нежные лепестки коснулись моих горячих набухших губок. Видимо, Мастер, украсил мои «яшмовые ворота» соцветием розовой герани.
И этого оказалось достаточно. Судорога побежала волной по животу, за ней еще одна и еще. Мастер придержал качнувшееся кольцо, потому что мое тело изогнулось в немыслимо остром оргазме. Потом судорога пробежала снова и снова. Словно что-то взорвалось внутри моего живота, и тяжесть, постоянно давившая меня изнутри, исчезла. Я вскрикнула и на миг потеряла сознание. Очнулась от быстрых касаний прохладных пальцев. Мастер перерезал веревку, держащую мою ногу за щиколотку, и, осторожно взяв меня на руки, снял с кольца. Я дышала тяжело, возбуждение от его объятия накатило с новой силой. Он глубоко заглянул в мои затуманенные глаза и бережно опустил на стол, прямо на смятые, остро пахнущие цветы. Я застонала и закрыла глаза. Веревка между моих ног отодвинулась, и я ощутила, как твердый и длинный член входит в меня до отказа…
Из тетради лекций Сайюри:
В Средние века существовало боевое искусство ходзёдзюцу – особая техника связывания противника. Кроме того, были распространены пытки с использованием верёвки. В мирную эпоху Эдо приемы ходзёдзюцу применялись к заключенным. Но к концу XIX века во времена реставрации Мэйдзи эти навыки постепенно отмерли. При этом важно отметить, что никаких свидетельств о применении ходзёдзюцу в эротических целях не имеется.
Как и любая школа боевого искусства, ходзёдзюцу имело разные направления и стили. Каждый мастер разрабатывал свои особые отличительные методы вязания узлов, рисунок наложения витков на тело, положение конечностей при фиксации, по которым его можно было опознать, а также понять, кем является связанный: вельможей, воином, крестьянином или разбойником.
В Японии в настоящее время существуют две различные школы шибари. Последователи традиционной школы полагают, что основной целью является путь (как процесс и как стиль жизни) преодоления женщиной боли, дискомфорта, унижения и эротического возбуждения. При этом эротическое возбуждение не выделяется из множества ощущений. Последователи авангардной – выносят эротический эффект на первый план и рассматривают другие аспекты как вспомогательные.
Одним из первых, кто, не стесняясь, заявил о шибари миру, был художник по гравюрам (а одними из классических сюжетов гравюр укиё-э были изображения преступников) Сеию Иго. Он решил заменить в своих произведениях воров и убийц на связанных женщин. Этим он и занялся вскоре после Первой мировой войны. Правда, он свои модели не рисовал, а фотографировал. Стилистика Сеию Ито (связанная страдающая женщина) получила известность в первой половине 50-х благодаря эротическим журналам Kitan Club и Uramado. В 1961 году Ито умер, примерно тогда же журнал Uramado был закрыт цензурой.
В 1965 году в Токио в помещении танцкласса сорокалетний Осада Эикити провел первое публичное шибари-шоу. Известно, что Осада родился в префектуре Тотиги, это недалеко от Токио, а учился в университете Хосеи в Токио. Учеником или последователем Сеию Ито он не был – не известно вообще, были ли у того ученики. Но именно Осаде мы обязаны тем, что искусство шибари вышло за пределы Японии. Он на протяжении многих лет показывал шибари со сцены частных клубов и стрип-театров. Отработав дней десять на одной площадке, перебирался на следующую. Собственно, этими выступлениями Осада-сэнсэй и стяжал себе славу. Коронным номером Осады была одновременная работа с двумя моделями, которых он связывал с такой скоростью и изяществом, что движения его напоминали полет, чем, разумеется, не преминули воспользоваться составители рекламных буклетов, окрестившие Осаду «Мастером летающей веревки». А веревки были яркими, разноцветными: Осада отказался от традиционной пеньки в пользу более броских синтетических веревок. В промежутках между шоу Осада проводил съемки, писал в садомазохистских изданиях, проводил семинары. Осада-сэнсэй ушел со сцены в 1989 году. Через два года его разбил инсульт, и он на несколько месяцев оказался прикован к постели. Для реабилитации он решил вернуться к любимому занятию. У него это получилось. Осада встал с постели, набрал необходимую физическую форму и даже вновь начал выступать на сцене. Правда, конечно, не с такой интенсивностью, как в лучшие годы.
Свиток третий
Колокольчик, раскрывшийся к солнцу
У самой дороги
Чистый бежит ручей.
Тенистая ива.
Я думал, всего на миг, —
И вот – стою долго-долго…
Сайгё
Мы чуть не опоздали на поезд. И все из-за этого оболтуса Тимура. У меня с утра были дела в агентстве. И я решила, что возьму сумку с вещами, чтобы поехать на вокзал, не заезжая домой. Тим сказал по телефону, что тоже придет в агентство, потому что квартира его новой мадам находилась неподалеку. Поезд отправлялся в пять вечера, и я наказала Тиму быть не позже четырех.
К трем я проверила все дела, оставила план работы для Сакуры и Идзуми и еще раз поговорила с Лизой насчет организации чайной церемонии.
– Посмотри нужную литературу, – советовала я, идя в репетиционную, – подбери соответствующую посуду, продумай интерьер. И вообще, – я остановилась в дверях и посмотрела на нее немного беспомощно, – ты остаешься за меня, так что будь на высоте.
– Ну, чего ты так переживаешь? – улыбнулась Лиза. – Идем лучше чаю выпьем. А то на тебе лица нет.
– Но я хотела еще раз прикинуть, что где расставлять, – сказала я.
– Идем! – потянула она меня за рукав. – Сама справлюсь!
Мы устроились в моем кабинете. Лиза купила вкусные слоеные пирожки.
– А как Павел Николаевич? – поинтересовалась я, наливая чай.
– Скоро выпишут, – усмехнулась она. – Я ему сказала: «Попробуй не выздоровей, узнаешь, что будет!». Он тут же испугался и быстро пошел на поправку.
– Ох, Лиза! Чем же все это закончится?
– Прекрати, Танюшка! Есть чудный анекдот. «Доктор: – Вы страдаете половыми извращениями. Пациент: – Что вы, доктор! Я ими наслаждаюсь!»
Лиза задорно засмеялась.
– О чем я и говорю! – грустно сказала я.
– Что-то Тим задерживается, – перевела она разговор на другую тему.
– Да? – тут же заволновалась я.
– Ага, уже пятый час, – сообщила Лиза.
Я вскочила, подхватила сумку и пошла к выходу.
– Да подожди ты! – рассердилась Лиза. – У него ведь сотовый есть. Позвони!
– Позвони сама, – на ходу проговорила я.
Выйдя из офиса, я увидела, что наш шофер уже стоит возле машины и вопросительно на меня смотрит.
– Двадцать минут пятого, Татьяна Андреевна, – спокойно проговорил он. – А вдруг пробки?
– Да-да, Николай, – пробормотала я, вглядываясь в даль улицы. – Сейчас должен подойти еще один человек.
– Он «отключен или вне зоны действия», – сказала появившаяся в дверях Лиза.
– Черт бы побрал! – громко сказала я, подходя к машине.
Шофер открыл багажник и закинул мою сумку.
– Ну что, едем? – спросил он. – До Казанского, конечно, не так и далеко, но сами понимаете…
И в этот момент я увидела быстро идущего, улыбающегося Тимура. Следом за ним семенила на высоких каблуках какая-то явно рассерженная женщина, на вид лет под шестьдесят. Мы замерли. Когда они приблизились, я сурово глянула на Тима.
– Знаю, знаю, – весело сказал он и улыбнулся еще шире. – Я готов!
Тут только я обратила внимание, что из блондина он превратился в шатена. Его васильково-синие глаза сияли, лукаво поглядывая на нас.
– Рыжик, милый, может, ты нас все-таки представишь, – пролепетала, чуть задыхаясь, его спутница.
– Рыжик?! – прошептала мне на ухо Лиза и тихо прыснула.
– Отстань ты от меня! – неожиданно злобно зашипел он и выдернул руку из ее цепких пальцев. – Мы и так из-за тебя опаздываем!
Я увидела, как губы женщины задрожали, а большие светло-голубые глаза наполнились слезами.
– Извините, – быстро проговорила я, – но мы действительно опаздываем. А поезд, сами понимаете, ждать не будет!
Я расцеловалась с Лизой и села на переднее сиденье. Через секунду Тим забрался на заднее. Когда мы поехали, я обернулась и увидела Лизу, машущую нам рукой, и спутницу Тима, которая прильнула к ней и что-то быстро говорила, нервно жестикулируя.
Мы с трудом успели. И забежали в вагон под ворчливые замечания проводницы буквально за минуту до отправления. Плюхнувшись на сиденья, перевели дух, одновременно посмотрев в окно. И увидели, что поезд тронулся. В купе, кроме нас, никого не оказалось.
– Зайдут еще, – сказал Тим, когда я выразила радость по этому поводу. – Следующая остановка через два часа.
Он убрал наши сумки под сиденья и предложил сразу переодеться.
– Думаешь? – нерешительно сказала я, снимая льняной пиджак и аккуратно вешая его на плечики.
– А чего? – удивился он. – Зато будем чувствовать себя свободно. А то жара немыслимая. И ты еще так официально вырядилась! Могла бы просто сарафанчик какой-нибудь надеть, а то деловой костю-ю-юм! – протянул он и скривил губы.
– Только стриптизеры и геи обращают такое внимание на одежду! – заметила я и усмехнулась, начиная раздражаться.
Я давно не общалась с ребятами, подобными Тиму, и его манера разговора показалась чрезмерно свободной. Мои друзья и знакомые были в основном людьми успешными, состоятельными и солидными и обращались ко мне исключительно вежливо и уважительно. И тут вдруг такой тон!
– Танька! – обернулся ко мне Тим. – А ты становишься занудой! Переодевайся, кому говорю!
И он задорно рассмеялся. Я, глядя в его синие искристые глаза и на яркие смеющиеся губы, невольно улыбнулась в ответ.
– Забудь ты, что большая начальница, – продолжил он, спокойно скидывая голубую футболку и бросая ее на сиденье. – Тебе всего двадцать лет! Расслабься! Ты едешь отдыхать!
«А и правда, – подумала я, – я еду домой. И на время полезно забыть о гейше Аямэ».
Тим тем временем расстегнул белые джинсы, стянул их и, не торопясь, повесил на плечики. Его стройные ноги и узкие бедра, обтянутые тонкими белыми трусиками, находились прямо перед моими глазами.
Член, плотно обтянутый трикотажной тканью, выпирал округлым бугорком. Я невольно задержала на нем взгляд.
– И что у тебя за новая подружка? – невпопад спросила я.
– Обычная богатая телка. Хуже всего, что она ничем не занимается, – ответил Тим, расстилая покрывало и усаживаясь на него. – Она дважды вдова, и ее мужья оставили ей немалые состояния. Она просто от безделья бесится. У ее предшественницы по крайней мере свой бизнес был. А тут вся энергия на меня, на разнесчастного, – притворно вздохнул он и рассмеялся.
Я, видя, что одеваться он не собирается, встала.
– Может, накинешь что-нибудь на себя и выйдешь? – спросила я. – Хочу переодеться.
– Надеюсь, в сарафанчик? – улыбнулся Тим и не сдвинулся с места.
– Дался тебе этот сарафанчик! Так выйдешь или нет?
– А зачем? Ты что, стесняешься? Вот уж не ожидал такого от выпускницы нашего «кулька». Вы разве не ездили на концерты по селам? И в одном маленьком автобусе вместе с парнями не переодевались между номерами? Мы своим сокурсницам даже костюмы помогали застегивать, – спокойно проговорил он.
В дверь раздался стук, и тут же заглянула проводница.
– Билетики, пожалуйста, – начала она и замолчала, уставившись на Тима. – Ой, извините, – пробормотала она, сильно покраснев. – Мне выйти?
– Что вы, мадам! – галантно произнес Тим, тряхнув длинными темно-рыжими волосами и закинув ногу на ногу. – Проходите!
Проводница беспомощно глянула на меня, но я только пожала плечами. Она протиснулась бочком и встала у двери.
– Да вы присаживайтесь, – не переставая улыбаться, предложил Тим.
– Я уж постою, – сказала проводница и чуть кашлянула.
Я достала билеты и протянула, заметив, что ее взгляд направлен на грудь Тима, вернее, на его левый сосок, со вставленным в него золотым колечком.
– Да-да, – сказала она, беря билеты и, наконец, подняв глаза на меня. – Чай будете? – спросила она уже другим тоном.
– Потом, – ответила я. – Белье?
– Скоро принесу, – заверила она.
Когда дверь за ней закрылась, мы оба прыснули.
– Говорила тебе, оденься, – сказала я, раскрывая сумку и доставая короткое трикотажное платье. – Любишь шокировать.
– Танечка! – улыбнулся Тим. – Да это воспоминание она унесет с собой в могилу! Увидеть такого красавца, как я! К тому же бесплатно обнаженным, это дорогого стоит!
– Да? – ядовито спросил а я. – А ты в этом уверен?
– Уверили, – ответил он. – Тетеньки, посещающие наш клуб, визжат от меня. Я даже взял новый псевдоним.
– А какой у тебя был? Я что-то забыла.
– Лель. Но тогда, если помнишь, я был блондином. А сейчас я – Напалм.
– О господи, – вздохнула я. – Что, выжигаешь все вокруг?
– Нет, только женские сердца, – гордо произнес Тим.
– И что мне с вами делать? – задумчиво проговорила я, снимая топик и брюки и натягивая платье.
– А у тебя по-прежнему классная фигурка, – заметил он, окинув меня быстрым взглядом. – И с кем это – с вами?
– Лиза становится настоящей госпожой, понимаешь?
– Наша тихоня Лизка? – громко спросил Тим и даже подскочил. – Шутишь?
– Если бы! Настоящей, понимаешь? По сути. И это ей доставляет удовольствие.
– А я тебе говорил, что у нее с головой не все в порядке, – улыбнулся Тим, но глаза его стали грустными.
– Да дело тут не в этом, – начала я и осеклась.
Тимур не знал причину, и открывать ее я, естественно, не собиралась.
– Смотри, как знаешь, – видя, что я молчу, сказал Тим. – Но я с трудом представляю Лизу в образе госпожи. У нас есть номер в шоу, когда госпожа выводит на цепи раба и заставляет его медленно раздеваться. При этом слегка оглаживает его плеткой.
– Слегка! – не удержалась я и хмыкнула. – Видел бы ты, как Лиза отделала одного товарища!
– А ведь это не лечится, Таня! Но у каждого свой путь.
– Может, влюбится в кого-нибудь? – пробормотала я. – И сразу вылечится.
– Влюбится? – звонко рассмеялся Тим. – Ты меня удивляешь! Да разве есть любовь? Есть только сделки между двумя особями разного или одного пола. Так что живи в свое удовольствие и не забивай себе голову иллюзиями!
Из черной записной книжки с изображением красного дракона на обложке:
То, что зовут духом Пустоты, находится там, где нет ничего. Этот тезис не укладывается в человеческое понимание.
Пустота – это ничто. Только познав то, что существует, ты сможешь узнать то, что не существует. Это Пустота.
Люди в нашем мире ошибочно смотрят на вещи, полагая, что все, чего они не понимают, должно быть пустотой. Это неистинная пустота.
В Пустоте – достоинство, и никакого зла.
Мудрость обладает существованием, принцип имеет существование.
Путь обладает существованием, дух есть ничто.
Мусаси Миямото
«Это «ничто» не есть небытие, как его понимают на Западе, скорее наоборот, это пустота, через которую свободно проходит все сущее, – это беспредельность и бесконечность, это Вселенная, душа которой содержит неиссякаемые богатства».
Кавабата Ясунари
«Если у Вселенной одно сердце, то, значит, каждое сердце – Вселенная».
Махаяма
Мы приехали в пять утра. Я не стала облачаться в льняной костюм, а надела джинсы и футболку. Но Тим, к моему удивлению, оделся в брюки и шелковую рубашку с яркими абстрактными узорами. Тщательно расчесав волосы, он нацепил мягкое красное кепи с округлым козырьком и попросил меня застегнуть браслет на запястье, в виде толстенной золотой цепи. Я знала, что Тим – воспитанник детдома, поэтому удивленно спросила:
– Тебя что, кто-нибудь будет встречать? Чего это ты так вырядился?
– Нет, я просто, – ответил он и отвернулся в окно с видом скучающего столичного денди.
Поезд остановился, и я увидела спешащих к вагону родителей. В руках у матери трепетали помятые ромашки.
– Это твои вроде? – спросил Тим вставая и закидывая сумку на плечо. – Знаешь, Танюх, неохота мне знакомиться, что-то говорить, объяснять. Ты иди сейчас, а я позже спущусь. О’кей?
– А может, к нам? – предложила я.
– Нет, что ты! Обратно вместе едем, ты дай мой билет.
– Ах, да! – спохватилась я.
Открыв сумку, протянула ему билет.
– Приехали, чего не выходите? – сказала проводница, заглядывая к нам.
– Уже, – ослепительно улыбнулся ей Тим. – Спасибо за приятную поездку!
Проводница смущенно улыбнулась в ответ и ушла.
– Ты вот что, Тимур, если захочешь пересечься до нашего отъезда, звони. Телефон мой у тебя есть, – быстро проговорила я, беря сумку и выходя из купе.
– Пока! – сказал он мне вслед.
Я не была в родном городе больше двух лет и, выйдя из вагона, увидела все то же обшарпанное здание вокзала, чахлые деревья и дворника в грязном фартуке, меланхолично сметающего мусор с перрона. Картинка осталась неизменной, словно я и не уезжала. Родители, увидев меня, ринулись к вагону, и я со сжавшимся сердцем поняла, что они постарели. Впереди шла мама, прижимая ромашки к объемной груди, обтянутой дешевой синтетической кофточкой, за ней вышагивал отец все в том же давно вышедшем из моды парадном костюме.
– Здравствуй, доченька! – всхлипнула мама, прижимаясь ко мне вместе с ромашками. – Наконец-то! Как долго ты не приезжала!
– Отпусти ты ее! – смущенно сказал отец. – Задушишь!
Мы расцеловались и пошли к выходу в город. Я оглянулась и заметила, что Тим стоит у вагона и смотрит нам вслед. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся, как голливудская кинозвезда, и поднял руку. Его яркий силуэт сильно выбивался из общего спокойного фона, словно в типично русский березняк залетел тропический попугай.
Первые два дня я пыталась адаптироваться. И за бесконечными разговорами, застольями, посещениями родственников они пролетели, как одна минута. Утром третьего дня я проснулась очень рано и, лежа неподвижно, долго смотрела в потолок, слушая громкий беспрерывный щебет птиц, залетающий в комнату через раскрытое настежь окно. Погода установилась очень жаркая, и даже рано утром я чувствовала духоту. Мои родители много лет жили в пятиэтажной панельной хрущевке. К тому же квартира находилась на последнем этаже, и разогретая за день крыша не успевала остывать за ночь.
«В принципе, можно уже уезжать в Москву», – неожиданно подумала я.
Я, конечно, соскучилась по родным, но чувствовала себя несколько странно. Все осталось без изменений: и зеленые улочки моего города, по которым я так любила гулять; и эта квартира; и моя комната все с теми же книжными полками, густо заставленными любимыми книжками, со старым письменным столом, исчерканным кое-где шариковой ручкой; с продавленной скрипучей тахтой и маленьким поблекшим ковриком возле нее. Даже старушки, сидящие у подъезда, были все те же и оживленно здоровались со мной, выясняя, как «здоровьице» близких. Но этот привычный мир казался застывшим. И в то время, как я стремительно жила и развивалась вне его, он по-прежнему оставался все тем же. Город, правда, понемногу ветшал, и я ни разу не увидела во время своих прогулок, что здания ремонтируются. Я, конечно, замечала на улицах, что молодежь одета несколько иначе, но, на мой взгляд, все это выглядело, по большей части, карикатурой на столичную моду.
