Текст книги "Герб Дружбы (СИ)"

Автор книги: Ольга Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Анна-Женевьева сидела в саду и смотрела на распускающиеся бутоны роз. Уже несколько дней ее сердце не покидала тревога. Вокруг всеми красками буйствовало лето, а ее душа была скована холодом.

Эта тревога появилась на следующее утро после того, как ей приснился Арамис. Во сне Рене молча смотрел на нее и улыбался. А перед самым пробуждением, перед тем, как она открыла глаза, он во сне поцеловал ее и посмотрел тем взглядом, который пронзил ее сердце страхом и который она никак не могла забыть. «С ним что-то случилось...» – поняла она, своим любящим сердцем почувствовав беду. Она каждое утро вглядывалась в горизонт, надеясь увидеть гонца с весточкой от Рене или его самого. Но вот уже который день горизонт был пуст. Ничего... А тревога не покидала сердце, с каждым днем становясь все больше.

Слава Богу, герцог на неделю уехал в Париж по делам, и ей не надо было притворяться перед ним, как она это делала последние тридцать лет, скрывая свою любовь к другому мужчине. Любовь, которая поначалу казалась ей простым приключением, но со временем переросла в нечто большее. Арамис завладел всеми ее мыслями и всем ее сердцем. А уж когда родился Анри... Анна-Женевьева улыбнулась, вспомнив, как впервые взяла своего сына из рук повивальной бабки и взглянув в его лицо, увидела... Арамиса – его глаза, его улыбку...

Из задумчивости герцогиню вывел стук копыт. Она подняла глаза и увидела сына, возвращавшегося с конной прогулки. С годами Анри становился все больше и больше похож на своего отца – та же стать, то же изящество и одновременно стойкий внутренний стержень, мужественность и решительность.

Анри на ходу спешился, кинув поводья подбежавшему слуге, и быстрым шагом направился к матери.

– Матушка. – Он поклонился и поцеловал руку матери.

– Анри, сын мой... – Герцогиня ласково погладила сына по голове. – Как ваша прогулка? Погода замечательная. Вы сегодня дольше обычного отсутствовали.

– Матушка, моя задержка вызвана не этим. – Анри сел на скамью рядом с матерью. – Я уже возвращался в имение, когда на дороге встретил гонца, который направлялся к нам. Я предложил ему доставить письмо, которое он везет и передать вам, но он сказал, что поклялся своему хозяину отдать письмо лично в руги герцогини де Лонгвиль.

– Что за гонец? – Напряглась Анна-Женевьева. – Где он?

– Его лошадь устала от долгой дороги, а моя была свежа. Я обогнал его, чтобы успеть сообщить вам. Да вот он. – И Анри указал рукой на въезжавшего в главные ворота имения всадника.

Анна-Женевьева нетерпеливо вскочила и быстрым шагом направилась навстречу гонцу, чем очень удивила своего сына. «Должно быть, в этом письме что-то очень важное, если матушка спешит сама навстречу обычному посыльному...» – Подумал Анри.

Когда Анна-Женевьева подошла к гонцу, тот уже спешился и стоял, ожидая герцогиню. Он поклонился ей, едва она подошла, и достал из внутреннего кармана камзола синий конверт.

– Если я не ошибаюсь, вы – герцогиня Анна-Женевьева де Лонгвиль. – Вновь склонился в почтительном поклоне посыльный.

– Да, это я. Мой сын сказал, у вас письмо для меня. – Ее сердце билось так громко и так часто, что казалась, его стук слышат все вокруг.

– Мой хозяин поручил мне доставить это послание лично вам в руки.

– Ваш хозяин?

– Да. Господин дю Валлон де Брасье де Пьерфом.

«Портос...» – Едва не вскрикнула герцогиня. Конечно, она знала друзей Арамиса по мушкетерской молодости.

Посыльный протянул ей конверт. Едва взглянув на надпись на конверте, Анна-Женевьева с трудом удержалась на ногах. Там до боли знакомым почерком было написано «герцогине де Лонгвиль»

– Благодарю вас, сударь. – Стараясь сохранять величие и сдержанность, которых требовало ее положение, произнесла Анна-Женевьева. – Вас накормят и дадут возможность отдохнуть вам и вашей лошади.

– Благодарю Вас, мадам. Но мне было приказано передать вам письмо и тут же возвращаться обратно. На постоялом дворе в десяти милях отсюда меня уже ждет свежая лошадь.

Посыльный еще раз поклонился герцогине, вскочил в седло и вскоре скрылся с глаз.

Анна-Женевьева дрожащими руками держала конверт, боясь открыть его. Анри хотел было подойти к матери, но, заметив ее состояние, понял, что сейчас нужно оставить ее одну.

Не замечая ничего вокруг себя, Анна-Женевьева по дорожке сада вернулась к той скамье, на которой все эти дни выглядывала весточку от любимого. Она не знала, сколько держала в руках конверт прежде чем открыла его.

Внутри она обнаружила запечатанное письмо, на котором было одно лишь слово, написанное все той же знакомой рукой – «Анри», и сложенный вчетверо листок бумаги.

«Анна-Женевьева... Дорогая моя...» – прочла она первые строки, и слезы невольно проступили в ее глазах... «Любимая моя...

К моему великому сожалению я не смогу лично сказать вам то, что собираюсь доверить бумаге. Конечно, это риск, который я не допускал раньше все эти годы, что живет наша любовь, но я уверен в Портосе, я знаю, он пошлет к вам с этим письмом самого верного слугу. Я не сомневаюсь, что вы получите это письмо, только вы и никто другой.

Простите меня, Анна-Женевьева. Простите, что вынужден сообщать письмом то, что должен был сказать лично. Но время сейчас против меня.

Я... умираю...

Не знаю, сколько еще мне отпущено на этой земле. Но я не могу покинуть этот мир, не сказав вам мое последнее «прости». Я не могу уйти, не сказав вам и нашему сыну то, что чувствовал все эти годы, но не говорил. Страх причинить неприятности вам и Анри мешал мне открыться. Вам ли мне говорить, как наше общество относится к незаконнорожденным. Я всегда хотел для Анри только самого лучшего. Как я вам и обещал, я все эти годы старался быть рядом с ним. Будучи его духовником, это было не сложно сделать, не вызвав подозрений.

Господи... Сколько раз я хотел сказать ему правду! Как разрывалось мое сердце при каждой встрече с ним! Я и не подозревал, насколько сильным может быть голос крови.

И вот сейчас я сижу в покоях в доме Портоса, пишу вам это письмо и сожалею лишь об одном. Я сожалею не об ошибках прошлого и не о моих несбывшихся авантюрах, я готов понести наказание перед Богом за все то, что сделал в своей жизни. Я сожалею лишь о том, что так и не успел открыться самому родному мне человеку, тому, ради которого я, не раздумывая ни секунды, все эти годы был готов отдать жизнь, ради которого я бы убил любого, кто посмел бы словом или поступком обидеть его или причинить боль.

Я так и не сказал своему сыну, что люблю его.

Я написал ему письмо. В вашей власти поступить с этим письмом так, как вы посчитаете нужным. Вы можете уничтожить его, если передумаете и не захотите, чтобы Анри узнал правду, вы можете вскрыть его и узнать, что я сказал своему сыну на прощание, вы можете отдать его ему, не вскрывая. Поступайте, как сочтете нужным.

А я... Я покорился воле Господа и смиренно жду, когда он призовет меня к себе.

Прощайте, милая Анна-Женевьева. Я много чего в своей жизни сделал и сказал против убеждений сердца и разума. Но в одном я клянусь вам... Клянусь перед лицом смерти, что я... любил вас... и буду любить до последнего вздоха.

Простите меня ...и прощайте...

Ваш Рене...»

Уже начало темнеть, а Анна-Женевьева так и сидела на скамье, держа в руках письмо, и плакала. Она теперь поняла смысл того сна. Тогда, во сне, Арамис пришел попрощаться с ней. Он любил ее, она всегда это знала, чувствовала! И вот он умирает, а она даже не может попрощаться с ним, обнять его в последний раз, в последний раз ощутить сладость его губ, нежность его объятий, теплоту его дыхания на своей щеке. Они так далеко друг от друга. Ее сердце разрывалось от боли, и никто не мог сейчас ей помочь.

– Матушка... – Раздался осторожный голос где-то рядом.

Это встревоженный Анри, увидев, что начало темнеть, а матушка так и не вернулась в дом, отправился ее искать и обнаружил там же, где и оставил несколько часов назад – на скамье с письмом в руках.

Она подняла на сына глаза, и Анри отшатнулся. Он впервые увидел слезы в глазах матери, слезы отчаяния и переполнявшей сердце боли.

– Матушка, что с вами?! – Он бросился к матери, опустившись перед ней на колени. – Кто посмел обидеть вас? Скажите мне, и я вызову его на дуэль, кто бы это ни был!

– Ах, сын мой. Это невозможно...

– Почему?

– Потому что нельзя вызвать на дуэль... смерть... – Шепотом произнесла она, пытаясь остановить рвавшиеся наружу рыдания.

Анри замер, не зная, что делать, как помочь матери. Смерть? Кто-то очень близкий для его матушки умер? Он поднялся с колен и сел рядом с ней, продолжая держать ее руку в своей.

Они молча сидели какое-то время. Анна-Женевьева о чем-то думала, и Анри не смел потревожить ее ни словом, ни вздохом, ни движением.

Вдруг она повернулась к сыну.

– Анри... Сын мой... Вы знаете, что я люблю вас больше всего на свете. Вы знаете, что вы – самое дорогое, что у меня есть.

– Матушка...

– Послушайте меня, сын мой... – Она замерла на мгновение и продолжила тем голосом, которым обычно говорят, приняв окончательное решение. – У меня есть тайна. Тайна, которая касается и вас. Я не буду говорить вам все, я дам возможность сказать это тому, кто заслуживает этого больше меня. Тому, кто любил вас все эти годы, был рядом даже тогда, когда не мог быть рядом физически, кто хранил и оберегал вас своими молитвами.

– Вы говорите о моем духовном отце, месье дЭрбле? – Догадался Анри.

– Да... – Анна-Женевьева протянула сыну письмо Арамиса к нему. – Прочтите это. Вы видите, что письмо запечатано. Я не знаю, что в нем, но не сомневаюсь, что его преосвященство нашел самые верные и нужные слова. Я только лишь об одном вас прошу, сын мой. Когда вы все узнаете, я прошу вас понять и простить меня... и вашего отца...

Герцогиня отдала письмо удивленному Анри, который ничего не понимал. Какая тайна? Почему он должен прощать герцога де Лонгвиля? Почему его матушка так убивается?

Анна-Женевьева поцеловала сына и, прижимая к груди письмо Арамиса, медленно пошла по дорожке к дому.

Анри же долго сидел на скамейке, держа в руках конверт, переданный матерью. Слуги уже успели зажечь огонь во всех факелах, коих было немало в поместье, а Анри все сидел и сидел, почему-то боясь открыть конверт.

Наконец, он решился и распечатал письмо. И первые же строки повергли его в шок.

«Анри...

То, что я скажу тебе сейчас, я должен был сказать тебе давно и при личной встрече.

Много лет назад я встретил женщину, появление которой в своей жизни я сначала воспринял, как приключение. Но постепенно понял, что это то, от чего я всю жизнь убегал, и что все равно настигло меня. Я понял, что люблю ее.

Увы... Нашей любви не суждено было стать реальностью. Мой духовный сан и обет безбрачия и ее замужество не давали нам ни малейшего шанса объединить наши судьбы. Но Господь оказался милостив и – не знаю, за какие такие заслуги перед ним – подарил нам счастье в лице нашего сына.

Тебя, наверное, удивляет, зачем я тебе рассказываю эту историю.

А объяснение очень простое. Сейчас я скажу тебе то, что не решался сказать все эти годы. Я рассказываю тебе это, потому что... Потому что этой женщиной была твоя мать – Анна-Женевьева... И потому что каждый раз, называя тебя сыном... я говорил правду...

Потому что ты был не только моим духовным сыном.

Потому что... ты мой КРОВНЫЙ сын...

Прости меня. Прости, что не сказал тебе этого раньше. Меньше всего на свете я хотел причинить тебе неприятности. Будучи сыном герцога де Лонгвиля, ты имел все – положение в обществе, титул. А если бы всплыло твое истинное происхождение, мне даже думать страшно, как все могло бы обернуться для тебя и для твоей матери. Наше общество беспощадно к незаконнорожденным.

Сейчас я говорю тебе правду, потому что мои дни на этой земле сочтены. У меня даже не остается времени, чтобы лично приехать к вам, сказать вам, как я вас люблю и как мне вас не хватает.

Я даже не уверен, хватит ли мне времени вернуться в Испанию, чтобы успеть там сделать дела, незавершение которых может сильно повлиять на судьбы многих сильных мира сего.

Прости меня... сынок...

Моей самой большой мечтой было обнять тебя, сказать тебе, как я любил, люблю и всегда буду любить тебя и на этом свете, и на том.

Но, видимо, я слишком много грешил, чтобы Господь удостоил меня этой милости.

Поэтому я сейчас хочу сказать последнее. Я люблю тебя, сын мой... и прошу простить меня, если что-то было не так...

Твой отец, Рене дЭрбле, герцог дАламеда»

Анри сидел, словно пронзенный молнией, этим неожиданным открытием. Аббат дЭрбле – его настоящий отец? Это казалось невероятным. Но постепенно Анри вспоминал, как светились теплотой и любовью глаза аббата, когда они встречались, как он опекал Анри и выслушивал все его откровения. Анри всегда знал, что его духовник приедет, стоит только Анри попросить его об этом. Получается, что все эти годы рядом с ним был его отец, а он даже не догадывался об этом! Как же он ничего не заподозрил! Ведь, если задуматься, он был совершенно не похож на герцога де Лонгвиля. Ни характером, ни привычками... А, когда рядом оказывался аббат, сердце Анри переполняло необъяснимое чувство к этому человеку. Анри не мог понять, почему ему всегда было так хорошо рядом с Арамисом, почему его всегда к нему так тянуло.

«Это был голос крови...» – только сейчас понял Анри...– «Меня тянуло к нему, потому что голос крови не обманешь... Отец...»

И Анри впервые в жизни понял, что плачет.

Анна-Женевьева сидела за ночным столиком, в сотый раз перечитывая письмо Арамиса, когда раздался стук в дверь, и после ее «входите» в комнату вошел Анри.

На его растерянном лице она увидела множество чувств и эмоций, но не увидела того, чего опасалась – осуждения – и камень упал с ее души.

– Анри, сын мой...

– Матушка... – Анри опустился на колени перед ней. – Почему вы не сказали мне раньше?

– Ах, сын мой... Что сейчас говорить об этом... Рене... Ваш отец... он... – Она всхлипывала, не зная, сказал ли Арамис сыну, что умирает.

– Отец умирает... – Продолжил за нее Анри.

Они посмотрели в глаза друг другу, и Анри вдруг понял, что должен сделать. Он еще ничего не сказал, а Анна-Женевьева уже прочитала на его лице, что сын принял какое-то решение.

– Простите меня, матушка, но то, что я собираюсь сделать, я сделаю даже если вы запретите мне это. Я принял решение, и никто меня не остановит. Я немедленно еду в Испанию. Я еду к своему отцу.

– Анри... – Анна-Женевьева обняла сына и поцеловала его волосы... – Я не буду вас удерживать. Я буду только молиться, чтобы вы успели. И если Господь будет милостив к нам, скажите ему... скажите Рене...

– Я скажу отцу, что вы любите его. – Закончил за мать Анри и по ее улыбке понял, что угадал ее мысли.

На поместье де Лонгвиль уже опустилась глубокая ночь, когда Анри, взяв с собой лишь самое необходимое и, конечно же, письмо Арамиса, вскочил в седло, готовый отправиться в долгий путь. Анна-Женевьева перекрестила сына, они встретились взглядами.

– Пусть Господь будет с Вами, сын мой.

– Я должен успеть.

И с этими словами Анри дЭрбле (иначе он уже себя не воспринимал) пришпорил лошадь и с максимальной скоростью, на которую был способен его арабский жеребец, направился в сторону испанской границы.

«Я должен успеть... Я должен успеть...» – как молитву повторял он.

Над испанской резиденцией генерала Ордена иезуитов величественно всходило солнце. ДАламеда медленно подошел к окну. Вот уже неделя, как он вернулся в Испанию и уже успел завершить самые важные дела. Часть документов была сожжена в камине, другая часть зашифрована так, что могла быть прочтена лишь единицами, знающими шифр тамплиеров. Были написаны все необходимые письма. Еще раз было прочитано завещание и внесены небольшие изменения. Оставалось лишь то, что он мог позволить себе не закончить, если вдруг Господь, наконец, призовет его к себе.

Но вот уже который вечер он закрывал глаза, понимая, что может уже их не открыть, и вот уже которое утро снова просыпался после зыбкого сна, который ему давали сильное снотворное и обезболивающие, понимая – всевышний пока не торопиться забрать его к себе.

С каждым днем дышать становилось все труднее, он уже почти не вставал с кресла, так как каждый шаг вызывал жуткую боль, скрывать которую ему помогала лишь многолетняя мушкетерская выдержка.

«Господи...» – думал он, смотря, как медленно заливается летним солнцем город. – «Почему ты не облегчишь мои страдания и не заберешь меня к себе? Неужели я так много грешил, что ты так меня решил напоследок наказать. Засыпать каждый вечер в надежде обрести облегчение в смерти и просыпаться, понимая, что облегчения пока еще не наступило – это наказание похуже страшного суда. Почему, Господи?»

Он смотрел на икону Всевышнего в ожидании ответа, но Господь молчал.

В дверь постучали. После секундной паузы вошел Иларио – его секретарь. Ему было почти сорок лет, из которых последние двенадцать он был рядом с Арамисом. Иларио был единственным в его ближайшем окружении, кто имел право входить в покои генерала Ордена вообще без стука. За последние годы он стал ему как сын. Арамису порой даже казалось, что они с Анри чем-то похожи. И тогда, когда он не мог быть рядом с сыном, всю свою нерастраченную любовь и заботу он переносил на Иларио.

– Монсеньор... – Иларио склонился в почтительном поклоне. – Ваше лекарство.

– Думаешь, стоит, сын мой? – Слабо улыбнулся Арамис.

– Раз Господь пока держит вас в этом мире, значит, так надо, значит, еще не все вами закончено здесь. – И он протянул ему бокал с отваром.

Арамис послушно выпил.

– Мне нужно написать два письма. Меня беспокоить только в самом крайнем случае. – дАламеда протянул руку Иларио, и тот почтительно поцеловал перстень с серым камнем.

– Слушаюсь, монсеньор. – И Иларио вышел из комнаты, оставив Арамиса одного.

С трудом превозмогая боль, тот медленно подошел к столу.

Иларио же, закрыв дверь, готовился уже было приступить к ежедневному разбору утренней почты, как вдруг тишину резиденции нарушили громкие шаги, и в приемную стремительно вошел молодой человек в запылившемся костюме. Если бы на его пути ненароком оказалась бы какая-нибудь преграда, он был легко снес ее, даже не замедлив хода.

Юноша, не сбавляя скорости, направился к дверям покоев Генерала Ордена, и Иларио едва успел фактически грудью закрыть ему путь, встав вплотную к дверям. Гость в последнюю секунду замедлил шаг, иначе просто снес бы дверь вместе с Иларио.

– Сударь. – Иларио, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, с достоинством держал оборону. – Вы всегда так врываетесь? Кто вы и что вам надо?

– Мне нужно видеть герцога дАламеда. Это очень важно.

– Потрудитесь представиться и доложить причину вашего визита. Я сообщу ее Его Высокопреосвященству и, если он посчитает нужным...

Иларио не успел закончить, как по ту сторону двери раздались медленные шаги, и двери распахнулись.

Арамис, услышав шум, решил сам посмотреть, что происходит в приемной. В последние дни самым громким звуком в этих стенах был только бой настенных часов. А потому новые звуки вызвали его интерес и озабоченность.

Открыв дверь и увидев причину шума, Генерал Ордена растерянно замер в дверях... Перед ним стоял, с трудом переводя дыхание после долгого пути... Анри...

Их глаза встретились, и Арамису показалось, что земля уходит из-под ног. Он ухватился за косяк двери, не замечая испуганных глаз Иларио, который переводил взгляд с хозяина на гостя, каким-то внутренним чутьем понимая, что между ними есть неизвестная ему связь.

Наконец, Арамис смог взять себя в руки.

– Иларио, я ждал этого юношу. – Арамис не сводил глаз с сына, а Анри с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься в объятия отца на глазах у секретаря.

«Я успел... я успел...» – Мысленно повторял он, вспоминая, как последние дни мчался, не зная сна и отдыха, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадь. – «Спасибо, Господи...»

– Нам нужно поговорить. Не беспокоить нас. НИКОМУ! – Властно произнес генерал Ордена.

Иларио склонился в почтительном поклоне, не привыкший обсуждать распоряжения хозяина. Он подождал, пока Арамис и неизвестный юноша скрылись в кабинете, и закрыл двери.

Едва раздался хлопок закрывшихся дверей, как Анри бросился к Арамису.

– ОТЕЦ! – Он замер, смотря на спину того, кого он знал столько лет, как своего духовника, и в ком только несколько дней назад обрел отца.

Арамис вздрогнул, услышав слово, которое уже и не мечтал услышать. Он повернулся к сыну, и Анри увидел в его глазах слезы. Анри подошел к нему, опустился на одно колено и коснулся в почтительном поцелуе руки. Рука отца дрожала, он порывался что-то сказать и не мог. Анри поднял на него глаза, полные обожания и тоски. Тоски по утраченному времени, когда он не знал правды, тоски по не сказанным словам любви и не проведенным вместе дням.

– Сынок... – Наконец, дрожащим голосом смог произнести Арамис – Сын... мой...

Анри вытащил из внутреннего кармана камзола письмо, которое Арамис сразу узнал – то самое письмо, которое он писал бессонной ночью в доме Портоса.

– Отец, я все знаю.

– Прости меня, сын мой. – Арамис ласково коснулся волос сына, смотрел на него, словно в первый раз, и не мог насмотреться.

– За что, отец? Мне не за что вас прощать. Да, вы не говорили мне правды о моем рождении. Но вы всегда заботились обо мне, любили меня. Я всегда знал, что могу рассчитывать на вашу защиту и помощь.

– Да я бы жизнь за тебя отдал... – Голос, которым Арамис сказал эти слова, не оставлял сомнения в их искренности.

– Я знаю. – И Анри порывисто обнял отца.

Он каждой клеточкой своего тела впитывал неведомую ему ранее близость родного человека, вдыхал родной запах, который помнил с детства, когда он был еще маленьким, а Арамис, в редкие свои приезды, украдкой от герцога де Лонгвиля с помощью Анны-Женевьевы проникал в комнату Анри и часами сидел у кроватки сына и смотрел, как тот спит. Анри не помнил этого, но запомнил запах, теплый запах рук, который гладили его волосы, и теплоту губ, которые целовали его щеку. И сейчас эти детские воспоминания всплыли в его памяти. Он вдруг понял, что это он, Арамис, его отец, гладил его тогда по голове и целовал на прощание перед тем, как снова исчезнуть.

И сейчас он стоял, обнимая отца, чувствуя его прерывистое биение сердца, и старался запомнить это мгновение и ощущения, вызванные в его истосковавшейся душе. Арамис же, обнимая сына, только сейчас понял, почему Господь никак не забирал его к себе.

Они не знали, сколько времени так простояли, пока Анри не почувствовал, что его отцу тяжело стоять. Он помог ему дойти до кресла и сесть. Сам же он сел в кресло рядом, не сводя глаз с Арамиса.

– Я уже и не мечтал о таком счастье, сын мой. – Арамис улыбнулся, ласково коснувшись руки сына. – Пределом моих мечтаний было, чтобы ты и твоя мать получили мои письма.

– Мы получили их, отец. – Для Анри слово «отец», обращенное к тому, кого он всегда обожал и считал для себя примером, было подобно сладким звукам чарующей музыки, для Арамиса же это слово, которое он уже и не мечтал услышать, было наивысшим счастьем и прощением Господним. – Мы их получили.

Арамис посмотрел на сына, не зная, как задать вопрос, который вертелся на языке, но Анри внутренним чутьем все понял сам.

– Матушка... Она была очень огорчена вашим письмом, тем известием, которое вы сообщили... Она просила вам передать.

– Что?

– Она просила передать, что... любит вас...

– Ах, сын мой. – Улыбнулся Арамис. – Ваша матушка – это то чудо в моей жизни, которое я не заслуживал. А что касается известия, которое я вам сообщил. – Улыбка покинула лицо Арамиса, и сердце Анри гулко забилось в груди.

– Отец... скажите, что это... ошибка...

– Увы. – Арамис посмотрел на сына, и того пронзила боль. Боль грядущей утраты. – Это не ошибка. Каждый мой день может стать для меня последним. Мне все труднее ходить, дышать. Я не мог понять, почему Господь не забирает меня к себе. Я даже предположить не мог, что он подарит мне такую милость, как встречу с тобой, сын мой. Теперь я понимаю, что он ждал, пока ты приедешь. Теперь я счастлив так, как и мечтать не мог. И теперь, зная, что ты меня простил, что ты знаешь правду, теперь я могу спокойно умереть.

– Не говорите так, отец! – Сердце Анри разрывалось от боли и беспомощности. Ах, если бы он мог что-то сделать, если бы он мог продлить дни отца на этой земле. Сколько бы он еще ему сказал, сколько бы вот таких встреч у них могло бы еще быть.

Арамис почувствовал всю боль своего сына, и сердце его затрепетало. Он смотрел на Анри и не мог насмотреться. И он понял, что может напоследок сделать для своего сына.

– Анри, сынок... – Арамис снял с пальца перстень с серым матовым камнем и, взяв руку сына, надел его ему. – Этот перстень... Он не имеет большой ценности как драгоценность, но он имеет большую власть. Когда меня уже не будет рядом с тобой, когда я физически не смогу тебе помочь или защитить тебя, этот перстень будет спасать тебя. Не злоупотребляй его властью, но в трудную минуту тебе стоит только показать его, и многие двери откроются перед тобой, люди, не знающие тебя и которых не будешь знать ты, будут готовы, не задавая вопросов, жизнь отдать, защищая тебя. Помни это и береги его. Не допусти, чтобы этот перстень попал в злые или нечестные руки. Это может обернуться большой бедой.

– Я клянусь вам, отец... – Анри поцеловал перстень, а потом и руку отца... – Я клянусь вам, что буду защищать ваш дар, как самое дорогое, что у меня есть.

Они весь день просидели в кабинете, прервавшись лишь на обед, который здесь же накрыл Иларио. Анри, несмотря на долгую дорогу и бессонные ночи, не чувствовал усталости. Он восхищенно смотрел на отца и впитывал, словно молоко матери, каждое его слово и движение. Арамис же не мог поверить в нежданно обрушившиеся на него счастье. Его сын промчался не один десяток миль, чтобы сказать ему, что любит его и ни в чем не упрекает. Впервые за последнюю неделю Арамис не чувствовал усталости, ему показалось, что с приездом Анри он словно сам помолодел лет на тридцать. И лишь к вечеру болезнь дала о себе знать тянущей, тупой болью в сердце.

Иларио принес лекарство. Анри отказался покидать покои отца и сказал, что заночует здесь же, рядом с ним.

Он помог Арамису дойти до кровати. И лишь когда тот, выпив снотворное, забылся зыбким сном, лишь тогда Анри почувствовал, как сам устал. Напряжение последних дней взяло верх и, как он ни старался, сон сморил его.

Арамис проснулся от пронзившей его сердце боли. Он открыл глаза и увидел дремавшего в кресле рядом с его кроватью Анри. Переведя взгляд на окно, он удивился яркому свету, проникавшему сквозь закрытые ставни. На часах было около трех ночи, и природа этого света была непонятна ему.

Он медленно поднялся с кровати и подошел к окну. Раскрыв ставни, он зажмурился от неизвестного света, ноги подкосились, и он упал в стоявшее у окна кресло. Боль становилась все сильнее, заполняя собой каждую клеточку его тела. И тут... ОН ВСЕ ПОНЯЛ...

Он посмотрел в окно и... улыбнулся...

«Вот и все...» – подумал он... – «Спасибо, Господи...» – И глаза его медленно закрылись, а на губах замерла улыбка человека, познавшего в последние свои минуты наивысшее счастье, какое может быть даровано Всевышним.

Анри открыл глаза, понимая, что как ни старался, а все же уснул. Ругая себя за эту слабость, он посмотрел на кровать и не увидел там отца. Мгновенно проснувшись, он вскочил и, оглядев комнату, увидел Арамиса, сидящем в кресле у окна.

Должно быть, отец, проснувшись раньше него, решил встретить рассвет, сидя у окна.

– Отец... – Анри подошел к креслу и уже хотел было пожелать отцу доброго утра, как увидел его лицо и замер...

– Нет... нет... НЕТ – Анри смотрел на замершее лицо отца, на закрытые

глаза и еле уловимую улыбку на губах. – Отец... – И, разрыдавшись, он уронил голову на колени Арамиса.

Слезы душили его, сердце разрывалось от боли. Он сжимал в руках уже холодные ладони отца, не в силах принять то, что все-таки случилось. В дверь постучали, и в покои тихо вошел Иларио.

– Сеньор... Посыльный от Его Величества короля Испании.

Анри поднял голову и, не поворачиваясь к Иларио, посмотрел на лицо отца.

– Сеньор... – Иларио начал понимать, что случилось что-то страшное.

– Передайте посыльному... – Глухо зазвучал в тишине кабинета голос Анри. – Передайте, что Его Высокопреосвященство не сможет его принять. Передайте, что... – Анри поцеловал руку отца, – что герцог дАламеда... УМЕР... этой ночью...

Иларио вздрогнул всей душой, но не подал виду. Он поклонился тому, кому служил все последние двенадцать лет, и тому, кто сейчас на коленях сидел возле тела этого великого для него человека и, тихо затворив за собой двери, вышел.

А Анри продолжал сидеть возле отца, не чувствуя ни затекших от неудобной позы ног, ни внезапно подувшего в окно ветра, который теребил волосы, но не мог высушить слезы в глазах.

Душа же Арамиса, наконец, обретя покой, уносилась ввысь, все дальше и дальше от измученного тела. А застывшая на губах улыбка говорила об одном.

ГОСПОДЬ ПРОСТИЛ ЕГО.

====== Глава 11. ======

ГЛАВА 11

В которой помощь Рене и его друзьям приходит оттуда, откуда ее совсем не

ждали

В отеле Рене, Мишель и Огюст оказались уже практически под утро. Им выделили трехкомнатный номер. Мишеля и Огюста хватило лишь на то, чтобы скинуть куртки и ботинки и рухнуть на заправленные кровати.

Рене же, несмотря на усталость, спать совсем не хотел. Он включил ноутбук и полез в интернет, чтобы найти хоть какую-нибудь информацию для начала поисков. Он лазил с одного сайта на другой, задумчиво крутя на пальце старинный перстень с серым матовым камнем. Этот перстень ему перед самой смертью передал отец, сказав, что это семейная реликвия и что он, Рене, в свое время должен будет передать его своему сыну. Отец еще что-то говорил о том, что перстень непростой, но Рене, в силу юного возраста, не вслушивался в слова отца, а потому ничего толком не запомнил, кроме того, что этот перстень обладает каким-то секретом.

И сейчас, остановив на нем взгляд, Рене вдруг подумал, что, может быть, этот перстень в свое время носил сам Арамис. Переведя глаза на лежащий на столе рядом с ноутбуком Герб, Рене вдруг подумал... А каким он был – Арамис? Таким, каким его описывал Дюма? Или другим… Да, это был человек, наделенный властью и могуществом, вершивший судьбы королей и наверняка причастный не к одной странице истории. И все-таки, это был прежде всего человек, который любил и ненавидел, дружил и воевал, чувствовал. Это был человек большой души и великого сердца, в этом Рене не сомневался.

– Я обязательно выясню тайну Герба. – Прошептал он и поцеловал перстень, повинуясь какому-то необъяснимому порыву. – Герцог, я не успокоюсь, пока все не выясню. Обещаю Вам.