Текст книги "Сирийский синдром (СИ)"

Автор книги: Ольга Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Да ладно, мам, он уже даже извинился…

Присоединившееся к левому правое предсердие обреченно екнуло, испуганное лицо подхватившего его Валеры поплыло перед глазами.

– Ну, здравствуй… – Прошептал призрак двадцатипятилетней давности, остановившись перед ним как раз в тот момент, как в глазах выключился свет.

В этот раз он не стал спорить даже тогда, когда, сделав всего один глоток из принесенного им небольшого кувшина, половиной находящейся там воды Леонидыч промыл полную песка рану на его ноге, а оставшуюся дал выпить ему. И мазь, и бинты боевики отобрали еще на месте захвата, во время их переброски до лагеря не давали ему никаких поблажек, каждый раз, когда он спотыкался, целенаправленно доставая хлыстом до раны, к концу пути превратившейся в открытое месиво.

Признаться, Пчелкин был почти уверен, что главарь курдов добьет его, на войне предпочитали не взваливать на себя лишнюю обузу. А потому внезапно убранный от горла клинок вызвал минутное удивление, впрочем, почти тут же сменившееся пониманием того, что не из высоких гуманных чувств ему дарована жизнь, а для вполне понятных и конкретных целей, ради достижения которых они здесь и оказались.

– Думаете, старейшина? – Пчелкин облокотился о земляную стену ямы и посмотрел на Введенского.

Хоромы, которые расхваливал главарь боевиков, представляли собой небольшую яму размером не более мизерных кухонек в стареньких московских хрущевках. Земляные стены, с одной стороны были покрытые окаменевшей коростой, земляной пол, вырытая прямо в земле лестница, ступеньки которой были покрыты кусками потрепанной циновки для защиты от осыпания, да небольшое окошко в закрывающем яму люке, сквозь мутную гладь которого едва приникал свет.

– Не знаю… – Введенский отставил пустой кувшин и присел рядом с Пчелкиным, в который уже раз осматривая его рану.

Думать о том, что их заложил старейшина, а в том, что боевики не сами по себе на них вышли, они с Пчелкиным не сомневались, не хотелось. Ну, не похож он был на предателя. Но, если не он, то кто-то из деревенских.

– На крысу не похож. – Прочитал его мысли Пчелкин.

Попытавшись сесть поудобнее, поправив ногу, от пронзившей ее боли Витя прикусил губу. И сам понимал, и по взгляду командира прочитал, что это даже не цветочки, если говорить о том, что их ждет здесь. Встретившись с Введенским взглядом, Пчелкин вспомнил двор и его в распахнутых дверях. Понимая, что никакие слова сейчас не в состоянии выразить ни их отношение друг к другу, ни готовность и дальше до конца стоять друг за друга, Витя лишь протянул командиру руку, сжав которую, тот вздохнул и дотянулся до лежащей на земле одинокой ветки.

«18.02.2018». Начертил веткой на окаменевшей стене, тем самым положив отсчет их пребывания во власти дьявола. Дьявола во плоти.

====== Глава 8. Соизмеримость цены. ======

Надоедливый свет фонаря слепил в глаза. Опять что ли забыла штору задернуть? Свет дразнил, раздражал, доставал везде, куда бы она не повернула голову. Встать бы, но ей сейчас просто поднять голову или открыть глаза было невмоготу. Все-таки, как была она не привыкшая к алкоголю, так и осталась. Но вчера признаться помогло. Отпустило, хоть и ненадолго. Ровно до того момента, как она, уложив кое-как уснувшую дочь, сама устало рухнула на кровать. Долго лежала, водя рукой по Витиной половине, не поняв сама, как, в конце концов, закрылись и ее глаза. В которые сейчас и светил надоедливый фонарь. С трудом приоткрыв веки, она посмотрела в сторону окна. Полная луна прочертила свою серебристую дорожку через всю спальню от стоящего слева от подоконника кресла и до самой двери. Это кресло постоянно мешало, об него все спотыкались, особенно по ночам, когда приспичивало встать, но странным образом именно в нем и именно на руках у Вити Вика успокаивалась моментально и засыпала за считанные минуты. Ольга любила наблюдать, как Витя, сидя в кресле, закинув нога на ногу, укладывал дочь головкой на правую руку и, медленно покачивая, напевал ей. У него был красивый, глубокий голос. Ольга сама была готова слушать и слушать, подложив руки под щеку, смотреть на две свои «виктории» и счастливо улыбаться. Прикрыв глаза, она прислушалась к тишине, и вдруг ей показалось, что она слышит его голос, тихонько напевающий ее любимое – «Генералы песчаных карьеров». Вдруг раздражающий глаза свет немного потускнел, легкое движение воздуха коснулось плеча. Она до кучи к шторе и форточку забыла закрыть, что ли? Так и дочь простудить недолго! Ольга стремительно открыла глаза, одновременно садясь в кровати. Села и… замерла. – Витя… Он сидел в кресле и смотрел на нее. Чуть наклонившись вперед, головой закрывая раздражающий свет фонаря, сложив руки в замок, просто смотрел на нее. – Витенька… И пусть она сошла с ума, пусть, но она была рада сейчас этому видению или сну, благодарна за возможность посмотреть на него, почувствовать его рядом. – Я скучаю… – Я тоже. Его голос, такой реальный, такой любимый и родной, за которым она бы сейчас пошла хоть на край света, искать его, пройти все континенты, проплыть моря и океаны, потому что сердце чувствует… – Где ты? Что с тобой? – Ты только жди меня… – Мне страшно. – Я знаю. Прости… – Ты вернешься. Не вопрос, утверждение, которое она сейчас вбивала себе в голову, посылала ему, понимая, что кто, если не она, будет держать эту тонкую ниточку веры и надежды, что связывает их. Тонкую, но прочную, силой их любви удерживая между ними невидимую связь. – Тебе плохо? – Я справлюсь. Ты только, пожалуйста, жди… – Тебе плохо… – Я люблю тебя… Помни это. Всегда. – Не уходи. – Прости… – Витя… – глаза против воли закрывались, его лицо уплывало вдаль, тая в лунной дорожке. «Только дождись меня…» – его голос звучал рядом с ней, «Через дожди храня…» – его губы касались мочки уха, «Свет моих глаз…» – он был рядом, с ней, в ней… Свет фонаря постепенно таял в дымке февральского утра. Ольга лежала и смотрела в окно. Доносящееся из кроватки тихое дочкино сопение давало ей еще несколько минут вот так полежать, прикрыв глаза, и вспоминать его голос, его лицо, его дыхание на щеке. Она нужна ему. Она справится. Протянув руку, она коснулась подушки, что хранила его тепло и его запах. – Я люблю тебя… – Я люблю тебя… Как же хочется протянуть руку и коснуться ее щеки, провести по ней, замерев на висках, медленно притянув к себе, ощутить ее теплые, мягкие губы на своих губах. Целовать долго, пока можешь держать дыхание, прерваться на мгновение, лишь чтобы сделать глоток воздуха. И снова утонуть в ней, без остатка погрузившись в ее сладкий плен. Плен… Греющий душу сон растворялся в утренней дымке, сквозь мутное стекло люка проникающей в их темницу и возвращающей в реальность, полную возбуждённых криков снующих на поверхности курдов, шума машин и клацанья оружия. Открыв глаза, Пчелкин повернул голову. – Прости меня. – Введенский все так же сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза, как и ночью, когда, поддавшись его уговорам, Витя все же закрыл свои и, хоть сам и не верил в это, действительно уснул. – Вы сами то поспали? – Пропустив мимо ушей слова Леонидыча, хоть и прекрасно поняв, что тот имел в виду, Пчелкин поднялся, садясь радом с ним. – Подремал. Открыв глаза на невольно вырвавшийся из Пчелкина стон, Введенский повернул к нему голову, опустив глаза, внимательно осмотрел рану. Не айс, конечно. При отсутствии лекарств и ухода да в свете многообещающих планов боевиков он сейчас совершенно искренне жалел, что их главарь не добил Витю еще вчера. В этом случае по крайней мере его смерть была бы быстрой и относительно легкой. А теперь… Что этот молодой выродок уготовил ему? То, что основной упор и давление будет именно на Витю, Введенский не сомневался. Другой причины, почему курды оставили его пока в живых, он не видел. – Я справлюсь. – Пчелкин без труда прочитал мысли Введенского. – И давайте сразу договоримся. – Повернув к нему голову, посмотрел осознающим все взглядом. – Они все поняли насчет нас. И будут это использовать. Не поддавайтесь. Что бы ни происходило. Я не буду обещать, что смогу все вынести молча, но я знаю, как вы умеете абстрагироваться. И теперь должны. Отключитесь, представляйте, что это не я. – Прости. Вместо гудящего роя снующих в голове мыслей не смог сказать ничего другого. Но Витя понял, кивнув, сжал его руку как раз в тот момент, когда чья-то тень закрыла люк, погрузив их в темноту. Почему он так и сжимал его ладонь? До последнего, до того мига, когда спустившийся к ним боевик рывком поднял Витю с пола и толкнул к лестнице. А он еще долго потом смотрел в мутное окошко, не давая за их с Пчелкиным жизни ни гроша и молясь сейчас лишь об одном – чтобы вернулся. Он был готов ко всему, к любому его виду и состоянию, лишь бы вернулся. – Значит, чтобы ты понимал. – Главарь курдов даже не поднялся с топчана, когда Пчелкина ввели в комнату. – Отсюда дорога одна, куда – сам сообразишь. Насколько долгой и изматывающей или быстрой и легкой она будет зависит только от тебя. Иметь, – пристально смотря в его лицо, пытался прочувствовать его мысли и испытываемые эмоции, – я буду вас обоих. Но начать решил с тебя. Для разминки, так сказать, ну и понять, на что ты в принципе способен. Зафар признаться с нетерпением ждал утра, всю ночь вынашивая свои садистские планы, в подробностях представляя, что сделает с этими русскими. Сначала с каждым по отдельности, потом с обоими, потом снова по одному. Наслаждаясь их болью, криками, судорогами тела и затянутыми поволокой глазами, день за днем доводя их до края, но не давая умереть, пока не придет время для главного. А вот когда, доведенные до нужной кондиции, они сыграют свои роли в написанном им сценарии и произведут на своего президента и весь остальной мир нужное впечатление, тогда можно будет, насладившись напоследок их агонией, отпустить ребят в мир иной. А пока… Устроившись поудобнее на топчане, он предвкушал первый акт. А чтобы приятное времяпрепровождение было еще приятнее, следует несколько дополнить антураж его и без того характерно обставленной комнаты. Короткий взмах руки стоявший за спиной пленника боевик понял без труда, шмыгнув за дверь. Стараясь не выдавать предательски заполняющее его изнутри предчувствие, Пчелкин смотрел не на вальяжно развалившегося на топчане главаря, а изучал комнату. Типичное жилище военного, крайне аскетичное, но вполне комфортабельное для отдыха между налетами, терактами и пытками. Кроме топчана из мебели здесь был невысокий столик непосредственно перед ним, два обшарпанных, но на вид крепких стула у окна да лавка возле стены рядом с дверью. Пол представлял собой ничем не прикрытые доски, в местах особо обшарпанных сохранившие явные следы высохшей крови. Дополняли сей многообещающий антураж многочисленные плети, наручники, провода и множество другой непонятной атрибутики, призванной одним своим видом устрашать попавших сюда. Вновь скрипнувшая за спиной дверь положила конец затянувшемуся вступлению. Стягивающую запястья веревку развязали, но ровно для того, чтобы, подтащив его к стоящему у топчана столу, резким ударом заставив встать на колени, уложить грудью на стол, разведя руки в стороны. Тень склонившегося над ним главаря накрыла Пчелкина в тот момент, когда двое его подручных с обеих сторон как раз затягинули толстые, напоминающие канаты, веревки, вокруг локтей и запястий, полностью лишив его возможности пошевелить телом выше пояса. Впрочем, тут же обездвижили и ноги, грубым бесцеремонным движением разведя и их в стороны и зафиксировав чем-то по ощущениям похожим на наручники. Стараясь не думать, что последует за всей этой подготовкой, Витя, тем не менее, невольно задумался, зачем сняли ботинки, обнажив ступни ног, до сих пор помнящих Володеньку Каверина. Чуяло сердце Пчелкина, что развалины Ховринской больницы еще не раз покажутся ему райским местом по сравнению с логовом курдских боевиков. – Признаться, вы заинтриговали меня. – Раздался над ухом вкрадчивый голос главаря. – Что же такого понадобилось российской службе безопасности в нашем тылу? У тебя есть полминуты решить, расскажешь ты мне об этом сразу или после более близкого знакомства. И давай без вот этих представителей ОПЕК, Алексеев Соловьевых и прочее. Дураков в этой комнате нет. Итак, я задал тебе вопрос. – Иди к черту. – Тремя словами подписывая свой приговор, Пчелкин даже успел подготовиться, прежде чем рука курда, схватив его за волосы, с такой силой подняла голову над столом, что даже хрустнули суставы в неподвижно зафиксированных на столешнице руках. – Сколько сам себе дашь?! – С явным желанием снять с него живьем скальп, главарь тянул за волосы, отчего ярко светящее прямо в глаза солнце почти померкло в бесконечном водовороте искр. – На отключку даже не надейся! Ты у меня прочувствуешь все, сука фсбшная! – Распахнувшиеся от очередной пронзившей голову боли глаза увидели расширившиеся от возбуждения, заблестевшие ожиданием удовлетворения собственного превосходства черные зрачки главаря. – Зачем? Вас! Послали!? Интересно, в его положении можно сделать хуже? Мысль вылетела из него вместе с плевком. Увидев, что последний достиг цели и заметив занесенный над его спиной клинок, Пчелкин сжал зубы, полный решимости сделать все, чтобы не порадовать курда ожидаемой реакцией. Треск рвущейся рубашки слился с раздавшимся позади него шипящим звуком. Тело непроизвольно дрогнуло, но не ощутило характерного горячего касания клинком кожи. Но то, что Пчелкин почувствовал почти сразу же после этого, заставило его буквально вгрызться зубами в шершавую поверхность стола. Сначала знакомый запах раскаленного железа раздразнил его обоняние. Не успел он подумать, что это может быть, как его поясницу объяло огнем. Буквально. Чувствуя вдавливающий его в стол, прожигающий кожу и мясо металл, Пчелкин отчаянно пытался погасить вырывающийся из него рык. Охватившая его дикая боль растекалась, заполняя клеточку за клеточкой. Но в ту самую секунду, когда он был готов отключиться, прожигающий насквозь металл убрали, а лицо окатили ледяной водой. – Готов послушать так же и что вы уже успели выяснить. – Снова рывок за волосы, по ощущениям значительно померкший в сравнении с все еще хозяйничающей в его теле болью. – Готов повторить, куда тебе идти. – Лицо курда потеряло былую четкость очертаний, что, однако, не помешало Пчелкину второй раз проявить меткость. – Может там тебе что и расскажут. – Я тебя живьем на шашлык пущу, если ты еще не догнал! – Жар от поднесенного прямо к лицу толстого железного прута с наконечником в виде неровного овала заставил Пчелкина снова невольно дернуться, но руки главаря уверено фиксировали его голову. – Но сначала, как и положено мяснику, поставлю свое фирменное клеймо! Прижимая что есть сил голову Пчелкина к столу, главарь держал ее так все те несколько секунд, что прут оставлял вторую отметину на его спине, с улыбкой на лице слушая все-таки вырвавшийся из него крик. Несколько секунд, что самому Пчелкину показались вечностью. Не чувствуя боли от им же самим загнанных под ногти заноз, он и в третий раз указал уже озвученное дважды направление. – Как у вас говорят, Бог любит троицу… – Словно в тумане прошипел над ухом главарь, в ту секунду, как клеймо в третий раз опустилось на поясницу, дернув его за волосы, смотрел ему в глаза, ожидая момент, когда он опять начнет «уплывать». И снова одновременно убранный прут, и окатившее лицо вода. Запах горелого мяса не отпускал, перекрывая все остальное. Понимая, что уже почти ничего не чувствует, Пчелкин был готов и к четвертому, и к пятому кругу ада, но неожиданно его руки освободили от фиксирующих их веревок. – Чтобы ты каждую секунду помнил, кто здесь решает все, – подойдя к нему, главарь присел рядом на корточки в то время, как двое его подручных заломили ему руки за спину, прижав к горящей неутихающим огнем пояснице, – так сказать, бонус. Он уже не мог контролировать вырывающееся из рук мучителей тело, когда теперь уже два прута одновременно коснулись его голых ступней, заставляя и их гореть огнем. Когда его буквально выволокли из дома, он едва мог идти сам, вздрагивая каждый раз, когда касались земли его свежеподжаренные ноги. Полностью сосредоточившись на преодолении боли, Пчелкин не обратил внимания на замершую у колодца девушку, что провожала его взглядом с того самого момента, как его вывели из дома, и до тех пор, пока с глухим грохотом не захлопнулся люк его темницы. – Марьям! Ты чего тут застряла!? – Грозный голос брата заставил девушку вздрогнуть и перевести на него взгляд с закрывающего темницу люка. – Нечего тут торчать! – Ты… убьешь его? Их? – Она слышала ночью, как привезли новых пленников, но увидела их, точнее, одного из них, только сейчас. – Это не твоё дело. Твоё дело готовить и прибирать. А война – это дело мужчин. Иди лучше приберись в комнате. А то после всех этих бесед, – усмехнулся Зафар, по-хозяйски сжав плечо сестры, – плохо пахнет. Так что проветри хорошенько. Кивнув, Марьям поспешила выполнять распоряжение брата. Войдя в опустевшую комнату, она невольно вздрогнула, сразу поняв, что тут произошло. Медленно опустившись около стола, коснулась пальцем небольшой лужицы еще теплой крови на полу. Новое, незнакомое ей до сих пор чувство стремительно заполняло ее. Она привыкла ко всему происходящему в лагере. Многое повидав, уже ничему не удивлялась. Но почему-то сейчас ей сердце пылало так же обжигающе, как еще совсем недавно тело этого русского пленника. «Какого лешего!!!» Не открывая глаз, Лиза шаг за шагом, минута за минутой вспоминала все события, что произошли после того, как Космос грохнулся в обморок, а она впервые за последние двадцать пять лет коснулась его рукой… Ну, ладно-ладно, губами! И ровно до этой самой минуты, когда ее рука – теперь уж точно рука – уверенно нащупала его руку. И все бы ничего, если бы текущие события не происходили в месте… кхм… более, чем пикантном. Даже по сравнению с парковкой у дома, на которую в момент телопадения Космоса вывалила шумная свадьба. Лиза невольно прыснула, представив, какие у тех должно быть получились фотографии: счастливые жених и невеста на фоне валяющегося без сознания мужика, мечущегося вокруг него таксиста, спокойно звонящего кому-то другого мужика и бросившейся к нему с криком «Косик!» солидной дамочки в дубленке ценой с подержанную машину. Это потом уже был разносящийся по всему дому бас: «Какого хрена!? Двадцать пять лет! Тебя носило! Черти где! Канада? Какая Канада?!», поутихший буквально за минуту до прибытия двух нарядов полиции в сопровождении ОМОНА, которым подоспевший Белов еще полчаса объяснял, что никто никого убивать не собирался, просто их друг немножко переживает. Да, девушка уехала, ничего не сказав, вот он и расстроился. Вернулась? Да, вернулась! Спустя двадцать пять лет со взрослой дочерью. Проводив стражей порядка и снабдив особо пострадавших, читай, стремящихся продолжить общение по поводу прерванного сна в суде, материальной и алкогольной компенсацией, все устало упали в кресла и на диваны, только тогда заметив, что желать «спокойной ночи» либо уже поздно, либо еще рано, учитывая почти четыре утра на часах. В связи с чем была произведена некоторая рокировка. Белов и Филатов поехали по домам, Кир уступил свою комнату новоявленной Валерии Косовне Холмогоровой, сам заняв диван в кабинете отца, Ольга с Викой сохранили за собой свои апартаменты. Попытавшаяся было отправить Космоса следом за Сашей и Валерой, Лиза достаточно быстро, а точнее едва тот снова открыл рот, поняла крайнюю недальновидность такого шага и согласилась разделить с ним диван в гостиной при условии соблюдения границы, роль которой выполнял скрученный в жгут плед. Как этот засранец совершил государственное преступление, Лиза припоминала смутно, помня лишь период между тем, как его губы нашли ее губы, и тем, когда его руки уверенно и по-хозяйски придвинули ее к себе. Все, что было после… завершилось логично для места и обстоятельств. Услышав в коридоре шорох чьих-то шагов, Лиза приоткрыла левый глаз и чуть не подскочила в кровати, вовремя вспомнив, что из одежды на ней только крестик. Учитывая, что шаги уверенно приближались, она не нашлась сделать ничего умнее, как снова нырнуть под одеяло. – Родители, я уже почти восемнадцать лет знаю про пестики и тычинки. И соберите уже свои причиндалы с пола. Дождавшись, пока шаги стихнут в направлении кухни, Лиза и Кос одновременно вынырнули на свет Божий. – Вот что значит вырасти без отца… – Кричал шёпотом Кос, прыгая на одной ноге, а второй пытаясь попасть в трусы. – Еще неизвестно, что было бы, вырасти она с отцом. – Не осталась в долгу Лиза, сдувая то ли настырно падающую на нос прядь волос, то ли перо из подушки. Второй акт марлезонского балета с ОМОНом в главных ролях был своевременно пресечен на корню выползшим из кабинета Киром, который мгновенно проснулся, увидев, как папин друг настойчиво напяливает на себя женские джинсы, а тетя Лиза пытается заехать ему носком по голове. – Обиделась? И это ты называешь «обиделась»? – Влетев следом за Лизой на кухню, Космос чуть не снес кофеварку, холодильник и кем-то непредусмотрительно оставленный посреди прохода стул. – Бля…. – Зажимая свои честь и достоинство, одним словом красноречиво выразил он свое мнение о происходящем. – Ура, я останусь единственной и неповторимой. – Лера вплыла на кухню и направилась к тостеру, по пути поставив на место космическую челюсть. – Па, не подбросишь до Яхромы? Говорят, там шикарная сноубрордная трасса. – Как ни в чем не бывало повернувшись, спросила замершего в позе «писающего мальчика» Космоса, на что тот, ошарашенно моргнув один раз, лишь обреченно кивнул. – Ты вообще собиралась мне сказать? – Выйдя из сомнамбулного состояния, лишь когда Лера ушла переодеваться, Кос повернулся к Лизе. – Собиралась. Нет, правда собиралась, уже лет пятнадцать, наверное, но все никак. То одно, то другое. То курсы йоги, то химчистка. – Еще лет через двадцать пять? – Взвился Космос, приглушив звук только потому, что из спальни послышался голос просыпающейся Вики. Открыв рот для очередной порции праведного гнева, он вдруг замер, мотнув головой раз, другой, многозначительно посмотрел на Лизу. – Он знал. Он все знал. Ну, хорошо, тоже сколько лет не виделись… Но за последние полтора года что тоже все собирался? Я… – Что? Ну, что? Продолжай! Ты, – прекрасно поняв, что Кос говорит о Вите, не щадя уже никого, ибо брат всегда был ее больным местом, а уж в последние дни так подавно, закончила за него, – убил бы его?! Так спешу тебе напомнить, что есть люди, у которых гораздо более реальные возможности это сделать за тебя! – Стой… – ошалело замер Кос. – Ты знаешь, где он??? – уже в голос одновременно произнесли они оба. Все-таки, хорошо, что он снова оставил побольше воды. Едва Введенский увидел появившегося на верхней ступеньке Витю, как сердце старого офицера бешено забилось, грозя вырваться из груди. Все не те слова крутились на языке, а потому он молча поймал чуть ли не рухнувшего вниз Пчелкина, осторожно прислонив его к стене, присел рядом и начал промывать свежие раны. – Они знают, кто мы, но не знают, зачем мы здесь. – Прошептал Витя, когда Введенский, уже давно закончив, просто сидел рядом, вслушиваясь в его хриплое дыхание. – Если это, – повернув к нему голову, тихо ответил Введенский, – цена не такой уж значительной информации, то… – Это цена нашей покорности и признания их власти над нами. – Не сводя глаз с командира, продолжил Пчелкин. – Не стал платить. – Отвернув голову обратно, снова прислонил ее к стене и закрыл глаза. – Если бы я мог… – Цену своего бессилия полковник Введенский как раз понимал очень хорошо. – Вам тоже выставят счет. – Открыв глаза снова, Витя посмотрел на командира. – У него к нам много есть чего предъявить. Но в итоге цена будет одна. Жизнь… И Введенский, и Пчелкин очень хорошо понимали это сейчас. Как и то, что их путь на Голгофу будет так же тернист и крут, как самодельная песчаная лестница, ведущая к люку их темницы. Который как раз в этот момент открылся вновь. «Слава Богу…» – подумал Введенский, когда спустившийся к ним боевик подошел к нему, а не к Вите.

====== Глава 9. Когда нечаянно нагрянет... ======

«23.02.2018». Замерев, Введенский еще какое-то время смотрел на начертанные на стене цифры, после чего отбросил ветку в сторону и, присев на пол, повернул голову. Витя спал. На боку – лежать на спине он уже дня три как не мог – упираясь в небольшой песчаный выступ, чтобы ненароком во сне не перевернуться, рукой зажимая левое плечо и вытянув раненую ногу. Придвинувшись ближе, Введенский привычно осмотрел его рану. В последние пару дней она все меньше ему нравилась, он заметил как то, что она почти не заживает, даже если ее не беспокоить, так и первые проступившие этим вечером капли гноя. Снова посмотрев на стену, Введенский грустно усмехнулся. 23 февраля. День защитника отечества. День всех тех, кто так или иначе защищает то, во что верит, что выбрал своей жизнью и судьбой, за что в огонь и в воду и неважно – где. На своей ли границе или под флагом у стен Кремля, в бороздящей океан подводной лодке или на первой в своей жизни присяге, в новом, только что поступившем на вооружение танке или вот в горячей сирийской пустыне. Если выбирал душой и сердцем, то не жалеешь ни о чем. И они с Витей тоже не жалели. Хоть и прекрасно понимали, что этот бесконечный день сурка для них однажды все же закончится. Главарь курдов выбрал странную тактику: Витя у него был на завтрак, он сам на обед, а на закате их обоих приводили в центральный круг к его дому и отдавали на расправу боевикам с одним условием – не убивать. Поморщившись от боли в руке – в последнее такое общение курды сломали ему два пальца, особенно яростно после безобидного пожелания сдохнуть заломив руки – Введенский пересел поближе к Пчелкину. Дотянувшись до кувшина, смочил остатками воды кусок оторванного рукава рубашки и осторожно промокнул выступивший гной. Прислонившись к стене, закрыл глаза, почему-то вспомнив свою первую встречу с главарем. Когда его привели к нему, тот, развалившись в тени деревьев, потягивал освежающий лимонад, кристальные капельки стекали по стенке бокала, заставляя пересохшее горло саднить еще больше. Себе Введенский всегда оставлял всего пару глотков, основная вода шла на Витину рану, плюс по ночам он смачивал его губы, что-то да попадало внутрь. Иначе тот отказывался пить больше него. – Близнецы-братья, что ли? – Прошипел главарь ему в ухо, когда на его требование назвать свое звание, Введенский послал его еще более конкретнее, чем Витя, то есть на хуй. – Хочешь такую же красоту, как у твоего дружка? Но знаешь, не люблю повторяться. Интересно, правду говорят, что в ФСБ старики могут дать фору молодым? Проверим? Как же он тогда благодарил свою привычку ежедневно посвящать три часа минимум интенсивным тренировкам. Под смех и улюлюканье боевиков уворачиваться от копыт беснующихся вокруг него лошадей, чтобы не быть затоптанным ими, оказалось непросто, пару раз все же получил в почку, да под конец не поделившие пятачок над его головой два жеребца сцепились передними ногами прямо у него перед глазами. Стремительный поворот на живот и заставившая его выгнуться боль от прошедшего по виску копыта. Тем же вечером их привели к главарю вместе, и тот, усмехаясь, наблюдал за милым развлечением своих отморозков под названием «Ванька-встанька». Его и Витю поставили на колени напротив друг друга. Стоящий позади Вити боевик длинным хлыстом с небольшими металлическими шариками на конце размахивался над их головами, доставая до него, и пытался повалить, притягивая к себе. Сопротивляться было непросто. Если Введенскому это удавалось, металлические шарики «ласкали» его почки и печень, под финал игрищ заставляя уже неприкрыто стонать. Если он все же падал, не сумев удержаться, они с размаху опускались на Витину грудь. Каждый его стон отзывался в сердце Введенского такой болью, которая не могла сравниться с его собственной. А потому сжав зубы, снова и снова вздрагивая от беспощадной плети, он старался держаться. На следующий день все повторилось. Едва солнце своими первыми лучами проникло в их хоромы, за Витей пришли. В этот раз его не было значительно дольше. Когда его принесли, Введенский невольно заскрипел зубами, увидев оцарапанную когтями спину, несколько характерных укусов на левом плече и окровавленные ладони. Так вот к чему был этот заходящийся собачий лай. Как потом рассказал, очнувшись, Витя, его поставили на колени между двумя торчащими из земли палками, велев держаться за них. Курды по очереди натравливали на него со спины собак, и, если он не удерживался и падал, те впивались своими клыками в плечо. Разъяренную псину ту же оттаскивали, чтобы поднять его и все повторить сначала. Понимая, что каждый такой укус может стать последним, Пчелкин, раздирая ладони до крови, старался удержаться в тот миг, когда очередная милая собачка опускала на его спину выпущенные когти. Днем уже его ждало очередное испытание. Заметив, что он то и дело пытается смочить каплями слюны пересохшие губы, главарь распорядился это исправить. И каждый раз, когда его голову опускали в бочку с водой, удерживая ее там, Введенский благодарил свой личный и командный рекорд по задержке дыхания. Очередное вечернее развлечение осталось в памяти лишь звуком засекающего воздух клинка над Витиной головой, и, если тот непроизвольно дергался, то стоявший за его спиной боевик перерезал одну из веревок, которыми его руки были привязаны к самому настоящему кресту, стоящему в непосредственной близости от костра, яростные всполохи которого то и дело взлетали вверх, едва не касаясь лица. Шестнадцать клинков вонзились в деревянную доску вокруг Витиной головы. И за все это время из шестнадцати веревок перерезали всего три. Вырвавшийся из Вити стон вырвал Введенского из плена нерадостных воспоминаний. Склонившись над Пчелкиным, он прислушался к его дыханию. Кроме ноги его беспокоили непонятные хрипы, про которые сам Витя ничего не говорил, но на правду от него Введенский и не рассчитывал. Поняв расписанный для них расклад, они совместно решили, что по ночам Витя будет отсыпаться и набираться сил, чтобы быть готовым к очередному утру. Введенский же охранял его сон, сам же мог прилечь только после своего возвращения от главаря, ибо спать, пока Витя был там, он не мог. Снова упавший на стену взгляд. Вот уже шесть дней они здесь. Шесть дней ада, и никто не знает, сколько их еще впереди. Им не давали продыха, ни одного дня, чтобы их не трогали. Просто умело дозировали степень жестокости своих игрищ. В мутном окошке начало светлеть. Как, уже утро? Как же так быстро пролетела ночь? Введенский встревоженно повернулся к Пчелкину. За ним каждый раз приходили по-разному и сказать, сколько еще минут сна даровано ему, Введенский не знал, а потому берег каждую секунду, отгоняя настойчивых мошек. Чаще всего боевики будили его, но иногда тот просыпался сам, до того, как люк с грохотом открывался, открывая очередную страницу последней летописи их жизни. Вот и сейчас. Наверху еще было тихо, а Введенский услышал, как Витя зашевелился. Открыв глаза, благодарно кивнул Введенскому. – Может, перекрыть нахрен? – Подняв с пола ветку, тот посмотрел на люк. – Ну, задохнемся тут. Все лучше, чем… – Взломают. – Резонно усмехнулся Пчелкин. Бросив взгляд в сторону стены, скосил глаза на командира. – С праздником, что ли? Думаю, наш друг, – брошенный теперь уже Витей взгляд наверх, – уже приготовил нам подарки. – Я бы с радостью забрал твой. – Встретившись взглядом с Пчелкиным, вздохнул Введенский. – Никогда не любил делиться подарками. – Я тоже. – Садясь поудобнее, Витя умудрялся шутить даже в их совершенно аховом положении. – А вечером, я так понимаю, банкет. Введенский не успел ответить, люк привычно заскрипел. – С праздничком! – Заржал боевик, рывком поднимая Витю с земли за левую руку, не замечая, как тот побледнел и заскрипел зубами от пронзившей израненное плечо боли. С трудом удержавшись, чтобы не сломать курду шею, Введенский исподлобья смотрел, как Витю выводят на поверхность. – Даже не знаю, – встретил Пчелкина улыбкой главарь, – что тебе пожелать в этот день. Здоровья? – Усмехнувшись, смерил взглядом стоящего напротив пленника. – А может, удачи? И сил побольше! Ну и в честь такого дня скромный подарок от меня. Я дам тебе отдохнуть. У вас там зима, холодно. А оказаться в теплых краях и не использовать такой шанс… – Главарь наигранно покачал головой, заметив загноившуюся рану на ноге Пчелкина, многообещающе улыбнулся. – Так что иди погрейся, позагорай. Короткий взмах руки и ничего пока не понимающего, но и не ожидающего ничего хорошего Пчелкина поволокли на улицу. Ясное, без единого облачка, небо обещало жаркий день. Пока еще было терпимо, но уже совсем скоро любой кусочек тени будет нарасхват у населяющих эту землю тварей божьих. Подтащив его к стоящему посреди центрального круга столбу, Пчелкина поставили к нему, подняв руки, закрепили их в вбитом в него металлическом кольце. Столб был расположен крайне удачно. Сейчас поднимающееся из-за горизонта солнце уже потихоньку припекало затылок, но ближе к полудню оно развернется так, что будет жарить прямо ему в лицо. И в разболевшуюся ногу. То, что рана начала гноиться, Пчелкин, как и Введенский, тоже заметил. – Хорошего дня. – Приподняв за подбородок его голову, хмыкнул боевик, пристально посмотрев в приоткрывшиеся глаза Пчелкина. Тень от находящегося неподалеку колодца медленно уплывала вбок, все больше и больше подставляя его все выше и выше поднимающемуся солнцу. Все указывало на то, что сегодня днем Леонидыч не дождётся его, увидятся уже на «банкете». Когда боль от горящей раны ввела Пчелкина в полубессознательное состояние, ему явилось видение – ангел с волосами цвета выжженной пустыни и бесконечной небесной голубизной глаз. – Как всегда! – Кивнув на вопросительный взгляд официанта, Белов продефилировал между столиками к их любимому, в углу, за пальмой. – Слушай, если бы я у чурок на рынке кусок картона купил да за ведром в хозмаг сгонял, и то быстрее доехал бы. – Поднял на него от четвертой чашки кофе голову Кос. – Если бы к тебе на планерку внепланово президент пожаловал, то никакие ведра не помогли бы преодолеть пол-Москвы за десять минут. – Брейк, полотеры хреновы. – Невозмутимый Филатов мастерил из Холмогоровских чашек подобие башни. – Сто пятьдесят рублей. – Улыбнулся подошедший к их столику официант, опуская с подноса чай для Филатова, очередное кофе Космосу и глинтвейн для Белова. – Акция, что ли? – Удивлённо посмотрел на него Валера. – Сто пятьдесят рублей одна чашка. – Смерив взглядом шаткую конструкция, пояснил официант и удалился в сторону кухни. – Пьешь на работе? – Хмыкнул Кос, унюхав характерный запах, идущий из стакана Белова. – Я не за рулем – это раз. Я отпросился – это два. Забыли, какой сегодня день? – Забудешь тут… Двадцать третьего февраля, судя по рассказам Пчелкина, он сделал Ольге предложение руки, сердца и беспокойной жизни, которое та приняла сразу и безоговорочно, подписавшись сносить все прелести его работы, держащей их семью в постоянном тонусе вот уже который год. И каждый из этих прожитых лет в этот день отмечали сразу два праздника – его день как защитника их семьи и как бойца пусть и невидимого, но опасного, фронта и ее день, в который она много лет назад выбрала свой путь. Рядом с ним, навсегда, до конца. Перед отъездом Витя рассказал, что каждый год он в этот день дарил Ольге шарм на ее серебряный браслет, который одел ей на руку вместо кольца, когда делал предложение. И что бы ни происходило, где бы он ни находился, а традиция не нарушалась ни при каких обстоятельствах. До сегодняшнего дня. – Просто не успел купить. Их считай за три дня предупредили об отъезде. – Поднял голову на друзей Кос. Это ему позвонила утром Лиза и сказала, что Ольга хоть и держится внешне спокойно, а как одела утром браслет, так и не снимает его, то и дело бросая на него взгляд. Понимая, что Сургут не стал бы для Вити препятствием для подарка жене в этот день, Лиза озадачила бригаду поиском выхода из этой ситуации, который должен был сохранить верность традиции и спокойствие Ольги. – Думаю, он одобрил бы. – Белов вынул из кармана маленькую темно-синюю коробочку и поставил ее перед друзьями, которые, не удержавшись, присвистнули, открыв ее и увидев содержимое. – Судя по фотке, присланной Лизой, у Ольги такого нет. Маленький серебряный шарм размером в пятикопеечную монету в виде двух переплетенных сердец с крошечными бриллиантами в центре каждого из них лежал на благородном черном бархате, поражая своей строгой простотой и истинным шиком. – У тебя отменный вкус. – Многозначительно кивнул Филатов, закрывая коробочку. О том, что он выбирал этот подарок, как если бы он предназначался для его любимой женщины, Белов предпочел промолчать. – Теперь надо изобразить хоть небольшую записку. – Выводя на салфетке замысловатые каракули, задумчиво пробормотал Кос. – Вряд ли бы Пчел послал Оле подарок без записки. – Ты помнишь его почерк? – Хмыкнул Филатов, обреченно вздохнув. Да, проблема… Переглянувшись, друзья озадаченно уставились каждый в свою чашку. – Может, попросить Лизу прислать образец его почерка? – Отчаянно посмотрел на друзей Кос. – Попробуем изобразить. – Ты ровную линию изобразить не можешь, Микеланджело хренов, а собрался почерк подделывать. – Беззлобно хмыкнул Белов. – А если через стекло скопировать? – Вспомнив, как в институте за ночь перед зачетом сдирали друг у друга чертежи, робко предложил Фил. – А может, – подойдя к столику, Лиза села рядом с Космосом и, положив ему руку на плечо, многозначительно посмотрела на него, – просто надо попросить того, кто писал за него сочинения в последних классах в то время, как он кое с кем первые барыши заколачивал? – Точно? Было? – Удивленно посмотрел на друзей Кос, те дружно кивнули. – Вот склероз, ничего не помню… – Ничего, я тебя к врачу запишу. – Лиза сдвинула со стола лишние чашки-ложки и достала из сумки сложенный вчетверо листок. – Нашла среди бумажек в коридоре, какой-то интернет-заказ. Затаив дыхание, друзья наблюдали, как Лиза не спеша выводит на извлеченной оттуда же небольшой открытке одно за другим пока невидимые им слова. – Ну? – Протянув Космосу готовый результат, Лиза удовлетворенно улыбнулась. – А-бал-деть… – Ошалело переводя взгляд с открытки на записку и обратно, пробормотал Белов. – Эту проблему решили. – Лиза забрала обратно записку и открытку и положила обратно в сумочку, туда же отправилась и бархатная коробочка с шармом. – Теперь следующая. Ты сделал, что мы просили? – Защелкнув замок, Лиза посмотрела на Белова. – Я использовал все свои связи. – Откинувшись в кресле, Саша обреченно вздохнул. – Как улетели чуть больше недели назад, так тишина. – А чего вы ожидали? – Хмыкнул Кос. – Пчел сам говорил, что связи с ним не будет, и шухер поднимут, только если через три месяца… – Если мое и Ольгино предчувствие нас не обманывает, – прервала его Лиза, – через три месяца будет поздно. И вместо Вити мы в лучшем случае цинковую коробочку встретим. – Попробую-ка я порыть еще через старые знакомства. Надеюсь, ребята с Остоженки меня помнят. – Не теряя времени, Белов достал телефон. – Привет, Поль, Белов, если помнишь. Можешь оказать услугу не в службу, а в дружбу. Есть ощущение, что друг в жопу попал, надо кое-что пробить по вашим каналам. За последние десять дней не оформлялись ли в срочном порядке фальшивые паспорта на двоих? Твое посильное участие может спасти две жизни. С меня пожизненная благодарность и орхидея Феллопиус в твою коллекцию. Грацияс, амигос. Я на связи в любое время. – С каких это пор французские подданные в курсе документооборота известных структур? – Первым обрел дар речи Филатов. – Поль-то? – Хмыкнул Белов. – Аполлон Иванов, да у его родителей было хорошее чувство юмора, занимающий отдельный кабинет в доме 51, строение 1. Учитывая степень засекреченности и активные военные действия, без СВР тут явно не обошлось. – Будем надеяться, что этот «охранитель жизни и порядка» оправдает свое имя. – Поднимаясь следом за всеми остальными из-за стола, пробормотал Кос, смахивая в карман непочатые пакетики с сахаром. Ее привычный жизненный уклад был нарушен раз и навсегда с того самого момента. Каждую ночь, стоило ей закрыть глаза, перед ней вставало лицо того русского пленника, которого люди брата выволокли из пыточной. Кровоподтеки на руках, искусанные губы, характерные следы на спине, по которым она сразу поняла, что ему пришлось пережить. Он не видел ее, судя по его состоянию, он в тот момент вообще мало что соображал, но она дрогнула, едва ее взгляд упал на его лицо. Высокие скулы, широкий лоб с первыми признаками морщин – скорее всего лет сорок пять, не меньше – тронутые сединой волосы, на висках спутавшиеся от спекшейся крови, ровная линия упрямо сжатых губ. И глаза. Когда его проводили мимо нее, она увидела его глаза, серо-голубые, глубокие словно океан и бесконечные словно небо над знойной пустыней. Несмотря на подкашивающиеся ноги, высоко поднятая голова и прямая спина, будто в ней стальной стрежень, прочный, несгибаемый. Но Марям слишком хорошо знала характер Зафара и его методы. Все это, помноженное на его отношение к русским, рисовало для пленников крайне нерадостную перспективу. Марьям понимала, что брат не оставит их в покое и раз за разом, день за днем будет упорно дожимать, пока в полубреду, полусознании не вырвет из них то, что ему нужно. Да и, независимо от того, одолеет он их или нет, конец их виделся Марьям более чем очевидным. Пока еще никто не вырвался из рук Зафара живым. Жестокий, хладнокровный характер брата с детства пугал ее, проявляясь то в задушенной птице, то в свернутой кошке голове просто ради того, чтобы посмотреть – каково это, убить. Дальше больше. Отцу, профессору физики в Дамасском университете, стоило немалых денег и нервных клеток спасти сына от тюрьмы, когда тот в четырнадцать лет впервые убил человека. Все удалось выставить как несчастный случай, драку, в которой и произошла эта трагедия. По неосторожности. Но Марьям-то знала, что Зафар целенаправленно опустил камень на голову соседского сына. Пока были живы родители, они хоть как-то сдерживали его садистские наклонности, каким-то чудом тому даже удалось поступить на лингвистическое отделение университета. Но смерть мамы, а следом через три месяца и отца, словно спустила у Зафара тормоза. Да тут еще началась гражданская война. Ее помешанный на жестокости и ненависти брат попал, что называется, в струю. Почему она осталась с ним, Марьям не знала. Поначалу вздрагивала от душераздирающих криков, по ночам вскакивая в холодном поту от снившихся ей пленников, с которыми Зафар вообще не знал меры. Потом привыкла. Научилась спать под звуки расстрельных очередей и рассекающих воздух хлыстов, спокойно готовить на костре, когда рядом закапывали не пережившего очередную пытку, и отстирывать кровь с одежды брата и его беспредельщиков. Непомерную жестокость Зафара Хатини признавали главы всех группировок, что делили охваченную войной территорию. Не сказать, что ей было не жаль всех этих людей, но что она могла сделать. Война, она не щадит никого. Просто молилась втихаря за каждого, кому не повезло встретиться с ее братом. Но… Этот русский… Как и его командир. День за днем наблюдая, как они отчаянно сопротивляются Зафару, Марьям все больше ловила себя на мысли, что думает о нем не как об очередном пленном, при этом замирая каждый раз, когда видит, как его по утрам ведут к Зафару, и выдыхает, когда выводят обратно. Живым. Но сколько он сможет продержаться? Очередное утро началось с привычного похода к колодцу за водой. Надо приготовить лепешек на всех. Едва Марьям вышла из дома, как тут же буквально остолбенела. Двое боевиков подтащили его к столбу, зафиксировав руки, что-то бросили прямо в лицо и, смеясь, отправились восвояси. Пересилив себя, Марьям дошла до колодца, брошенным в его сторону взглядом увидев полузакрытые глаза, тяжело поднимающуюся грудь и… жуткую, практически открытую, рану на ноге. Кроме поварихи и уборщицы, Марьям выполняла и функции врача, а потому сразу поняла, что с такой раной недалеко до лихорадки. И в этом случае Зафар не будет долго церемониться. Как только пленник станет ему бесполезен, участь его будет предрешена. Возвращаясь обратно, Марьям сама не поняла, как ноги понесли ее не по привычному маршруту, а через центр круга, мимо висящего на столбе пленника. Выступившая на лбу испарина, повисшие в кольцах руки говорили о том, что он уже в полубессознательном состоянии. Бегло осмотревшись по сторонам и не заметив никого, явно за ней наблюдающего, пытаясь успокоить заколотившееся в груди сердце, девушка медленно подошла и замерла напротив него. Рука осторожно коснулась его лица, горячего, словно раскалившееся на солнце седло, огрубевшее от выпавших на его долю испытаний. Знойный полуденный воздух окутал их зыбучим маревом, словно коконом. Когда ее пальцы дотронулись до его губ, его ресницы дрогнули. Затаив дыхание, Марьям стояла и смотрела, как он медленно открывает глаза. И когда они оказались прямо напротив нее, несмотря на затянувшую их поволоку, все такие же бездонные, она поняла, что попала в омут. Тонула, навсегда сжигая мосты и понимая, что только что сделала самый важный выбор в своей жизни. Раздавшийся в кустах шорох заставил ее резко одернуть руку и поспешить в дом. Но она уже точно знала, что теперь будет делать. «Черт! Черт! Черт!» Когда Витю не привели привычно к обеду, Введенский нутром уже почуял неладное. К вечеру, когда пришли за ним, ему было уже все равно, куда его потащат. Все мысли были только о Пчелкине – где он, почему не вернулся, что с ним? Ответы на все свои вопросы он услышал, точнее, увидел, едва его привели к дому главаря. Не сводя глаз с внешне совершенно безжизненно висящего на столбе Вити, Введенский даже не повернулся на голос остановившегося напротив него главаря. – Ваш друг неважно выглядит. – Усмехнувшись, Зафар удовлетворенно наблюдал за реакцией полковника. – Живой ли? Подбежавший к столбу курд приподнял голову Пчелкина, хлестал его по щекам, пока тот не приоткрыл глаза. – Живучий, сука! – Закричал боевик, обернувшись к главарю. – Отлично. Значит, он присоединится к нашему празднованию. – Цена. – Когда боевики стали снимать Витю со столба, и он буквально рухнул в еще не остывший песок, Введенский повернулся к главарю. – Цена, чтоб вы оставили его в покое хотя бы на один вечер. – У вас сегодня особенный день. – Глаза в глаза, Зафар был вынужден отметить, что старик держит себя на удивление достойно. – Я подарю вашему другу этот вечер в обмен… – бросив взгляд в сторону неподвижно лежащего на земле пленника, снова повернулся к командиру, – на десять даров девятихвосткой. Секунда. Ровно столько Игорь Леонидович Введенский принимал решение, прежде чем его руки потянулись к верхней пуговице рубашки. Накрывающая лагерь ночь взорвалась в его глазах россыпью искр, когда плеть в первый раз опустилась на его спину. Стрекотание сверчков, шелест листвы – обычные звуки спящей деревни – в эту ночь разбавились еле слышными шагами. Марьям замерла возле люка, осмотревшись по сторонам, полезла за корсет блузки. Выкрасть ключ у брата было полным безумием, но плененный местный житель был только рад сделать ей дубликат и даже не спросил зачем. Осторожно, медленно повернув ключ, девушка услышала щелчок открывшегося замка. Снова осмотревшись, приподняла люк и нырнула внутрь. Спустившись по ступенькам, подошла ко второму пленнику, который, несмотря на рассеченную до крови спину, выглядел относительно неплохо. И сейчас, прислонившись к стене, дремал. Им она займется потом, обычная мазь из толченого можжевельника. Подойдя к первому, опустилась перед ним на колени. Протянув руку, снова коснулась его лица. – Только тронь его… Одернув руку, она медленно повернулась на голос. Второй русский стоял, опираясь на стену, и держал в руках ветку. – У него началась лихорадка. Надо промыть рану и обработать. – Вытащив из висящей на поясе сумки кувшин с водой, Марьям поставила его рядом с раненым. – Потом я нанесу мазь. И займусь вашей спиной. – Вытащив из-за пазухи кусок ткани, она смочила его водой и осторожно дотронулась до раны. – Посветите. – Обернувшись, протянула второму маленький фонарик. – Давайте же, у нас мало времени. Если к утру мы не собьем температуру, его… – глаза Марьям встретились с глазами присевшего рядом на корточки офицера – убьют…